«Забыл его фамилию»
(рассказ)
Странная, так называемая, харизма исходила от этого человека. Он чем-то отталкивал от себя – а чем-то, наоборот, притягивал: его хотелось слушать, его словам верилось. Он не был похож на обыкновенного банного завсегдатая, распустившего язык после третьего посещения парилки в этой популярной среди понимающих настоящую баню эстетов русского кайфа.
У самовара в комнате отдыха в компании распарившихся, размякших, расслабленных до слюней на губе, пустых базаров не велось. У самовара спиртных напитков не употребляли, не рассказывали сальных анекдотов, не обсуждали баб в качестве антагонистов мыслящего человечества, не затрагивали политическую тематику, о сложившейся на данный банный день биржевой ситуации и курсе валют отзывались, как о сводке метеобюро. У самовара банные эстеты предпочитали рассуждать об общем. О человеческом. О жизни. О мистическом сочетании случайностей и закономерностей, происходящих на протяжении её течения. Слушали того, кто мог в первых фразах и голосом без малейшей фальши сразу заинтересовать «правильными словами».
Эти банные эстеты редко собирались синхронно в один и тот же день в одном и том же составе. И все они не состояли в каком-то корпоративном или партийном сообществе и, судя по моделям их иномарок – каждый из них имел в своей усадьбе-даче свою персональную баньку. Но они какой-то сектантской привязанностью тянулись к этой общей народной бане на берегу Волги, будто именно здесь после третьего причащения в стоградусной жаре и омовения ледяной водой из подвешенной к потолку бадьи вместо душа и банального бассейна они становятся самими собой, точно после откровенной и чистосердечной исповеди.
А этот, который приезжал на истрёпанной «Лада-восьмёрка» цвета «грин» и укутывал, присаживаясь к самовару, свои тощие телеса простынёй со штампом бани умел заставить слушать себя. Слушать себя таких людей, у которых, возможно, чтобы они кого-то выслушали, нужно было заблаговременно записываться на приём в журнал посетителей. И банные эстеты, встречаясь нерегулярно, частенько пересказывали отсутствовавшему, что за этот период поведал им, присутствовавшим, тот мужик, которого они между собой называли «Забыл его фамилию». Как притча, но с доброй ухмылкой, вспоминалась фраза часто звучащая в его рассказах: «А звали того дядю… Эх, забыл его фамилию!».
Рассказывали так. Он сел, выйдя из парной, за общий стол в комнате отдыха, нацедил из самовара чашечку, а потом посмотрел в эту чашку, как колдун какой-то в своё магическое варево, и каким-то странным голосом, точно колдовское заклинание, проговорил: «А путь мой во мраке. От драки до драки. Но всё же живой я пред вами сижу. И морду мне били, и жизни учили, и много, что было… Всё вам не скажу…». Некоторые из парильщиков, тоже попивающих чай за общим столом, тогда переглянулись с усмешкой между собой: мол, этот мужик с тощей фигурой, в годах – за полтинник, с лысиной до макушки хочет их чем-то поразить. Заявит сейчас, что был он когда-то в сверхсекретных агентах службы внешней разведки, или - что равнозначно – засланный инопланетянин. И кого он захотел удивить – этих сидящих кружком у самовара, сделавших свою жизнь, повидавших в своей жизни столько, что сами кого угодно удивить могут?
Но этот, который «Забыл его фамилию», повёл дальше свою речь с интонацией грустной и чуть покровительственной, словно воспитатель своим подопечным, сидящим ночью у костра в школьном походном маршруте. Даже когда показывал на своём животе посиневший после парилки шрам длиной сантиметров в двадцать и рассказывал, как он в песках Кара-Кум запихивал себе в брюхо собственные кишки, перепачканные в горячем песке – он пояснял с грустной улыбкой: «Очень горячие, градусов пятьдесят». И все его последующие байки в зимний банный сезон мужики-парильщики, крученные и битые жизнью на пути к своему нынешнему благополучию, слушали его без саркастического хмыканья. Они будто в памяти конспектировали все эти «ходы и выходы» из сложных жизненных ситуаций, что, возможно, и пригодятся ещё на их дальнейшем жизненном пути.
Настоящая русская баня всем развяжет язык. Недаром Иванушка-дурачок поучал Бабу-Ягу: «Ты меня сначала в баньке попарь – а потом уже вопросами своими закидывай». Но и восприятие услышанного - тоже обострялось: нарочитое, лживое, надуманное, вторичное – чувствовалось с первой, второй фразы рассказчика. А когда, бывало порой, «Забыл его фамилию» вёл свой рассказ с выражением боли на лице, точно выдавливал гной из старой раны, то слушающие его непроизвольно выражали на своих физиономиях солидарную мимику.
- Этот, который бывший союзный министр по энергетике… Ох, забыл его фамилию. Ну, я вам про него уже рассказывал. Про то, как он бичевал в Магадане…
И дальше «Забыл его фамилию», как Шахерезада поучительную историю, повествовал о ситуации со знакомым уже персонажем по поводу дележа супружеского имущества. О психе и широкой душе оскорблённого человеческой подлостью бывшего министра. Как тот в свои пятьдесят шесть лет, будто только на белый свет народился: голенький, глупенький, беспомощный и круглый сирота.
- Ну, ты, дядя, и насмотрелся в своей жизни, - заметил как-то молодой мужик с фигуристым животиком, с серебряным крестом изящной гравировки на волосатой груди. – Я долго в своём банке был председателем кредитного комитета и научился разбираться в пафосной брехне своих клиентов. А ты, как не присматриваюсь, не брешешь. Всё по правде жизни у тебя получается.
- А мне приходилось, - сказал с кривой улыбочкой «Забыл его фамилию», - тоже всякую клоунаду перед кредитными комитетами прогонять. Брал кредиты во многих банках, когда со своим одним корешом из старательских артелей московскую кольцевую дорогу строили. Были у меня и такие фрагменты в жизни. Ох, как я на этих кредитных комиссиях сказки рассказывал вашей братве из банковского сообщества. А у тех только один вопрос в глазах – какой размер отката. И любой брехне поверят. Когда я всю эту клоунаду пересказывал своему корешу. Я у него числился замом по финансам – ох, он аж смехом заходился. К нам тогда иногда в нашу гостиницу на окраине Москвы заходил ещё один кореш моего кореша. Известный человек…
Кто-то из парильщиков тут же хмыкнул:
- А фамилию его, конечно, забыл?
- Почему же забыл? Очень даже не забыл. Это Высоцкий Володька…
- И что… песни вам свои пел? – спросило сразу несколько голосов за столом.
- Не пел он с нами никаких песен. Просто сидели, выпивали, о жизни разговаривали. Не любил он этого «Спой, Володя. Спой, Володя»…
- А как он в натуральном виде выглядел?
- Обыкновенно, натурально выглядел, - «Забыл его фамилию» удивлённо развёл руками,- Обычный мужик. Только грустный очень, будто чертовски устал от жизни.
«Забыл его фамилию» в общее течение разговора никогда не встревал настырным образом со своими «фрагментами из жизни». Его истории каким-то естественным дополнением звучали, как реплики или кратким комментарием к общей теме разговора у самовара. Как-то один из парильщиков, чертыхнувшись, вспомнил, что уже который раз забывает в своей машине приготовленную закуску к чаю – солёную осетринку. Он сбегал в халате к своей машине и принёс с виноватым видом, разворачивая на ходу фольгу, значительный шмат копчёной осетрины. Поморщив нос, сказал: «Извините, ребят, зря похвалился. Совсем протухла закуска».
«Забыл его фамилию», понюхав рыбу, сказал, что всё нормально, жрать можно, лишь на запах не обращать внимания. Ему, мол, в его жизни какой только провизии употреблять не приходилось: и собачатину, и барсуков, и голубей городских, и змей степных. «А вот лягушек не ел. Пока не приходилось. А нужда заставит – и лягушку сожру».
- А что ж тебя так по жизни помотало? – спросил самый телесно массивный из парильщиков, у которого часто после парной шла носом кровь. – Что ж на уютном месте нигде не сиделось? Судя по твоим историям, ты в убогих не числился?
- Да, - влёт ответил «Забыл его фамилию». – Убогим никогда не был. Но и горемыкой по жизни себя не считал. А я специально так жить хотел. А что это за жизнь, когда, родившись, и сидишь на одном месте, будто дожидаешься своего катафалка.
И он тут вполне серьёзно заявил, что верит в эту самую жизнь после смерти и привёл несколько подтверждений этой версии, вполне убедительных, хоте немного и сказочных. Мужики у самовара оживлённо загомонили, в большинстве своём согласные, и тоже начали «приводить аргументы». Видимо, ещё в добавок и от волнения, у того дородного мужика опять пошла носом кровь. Все остальные принялись его жалеть и давать советы, мол, при такой гипертонии категорически нельзя так агрессивно париться.
- Брехня, - коротко, категорически сказал «Забыл его фамилию». - Кровь в нашем организме – то же, что и масло в двигателе автомобиля и надо это масло периодически менять. Чтобы не кисла кровь, не ржавела в жилах… Как-то меня так закорячило, когда я ртутными и кислотными парами капитально отравился. Я тогда в ГОКе работал, на горно-обогатительной фабрике, в самом вредном цеху, на самом вредном участке…
- Это в какой период твоей биографии? – перебил один из парильщиков с аккуратной чёрной бородкой, в махровом халате розового цвета. – Это до Каракумов? - он хмыкнул с усмешечкой. - Или после?
- Как раз – после, - «Забыл его фамилию» отмахнулся от реплики «розового» машинально, как от мухи. И продолжил дальше: - Спас меня тогда один старичок, сторож нашей общаги, в которой я тогда проживал. Кажется, родом из эвенкского племени, звали его Кузя…
- А фамилию – забыл? – Опять хмыкнул тот, в розовом халате и с бородкой испанского гранда.
На него зашишикали другие из компании сидящих у самовара, и тот демонстративно прикрыл ладонью свой рот.
- Да не было у него никакой фамилии. Так и звали – просто Кузей. Он меня и спас от страшного отравления. Пускал кровь из жилы на левой руке, потом отпаивал бульончиком из оленьих пантов. Через пару недель оклемался я. Но крови с меня вышло за это время – литров пять, не меньше. Но с той вредной работы я после уволился.
- Зачем же ты устроился на такую вредную работу? – спросил тот, который страдал носовым кровотечением, с массивной фигурой, похожей на огромную, погасшую, оплывшую свечку.
«Забыл его фамилию» после нескольких глотков чая ещё добавил в свою чашку из электрического самовара и сказал устало:
- Это как раз после того как я вернулся на Колыму из Туркмении. И работу долго найти не мог. Тут так всё одно на другое наложилось… - Он поморщился как-то страдальчески, будто от каких-то тяжёлых воспоминаний. – Эх, долго рассказывать. Пошли-ка лучше ещё веничком похлещемся. Выгоним из памяти, как говорил Максим Горький, свинцовые мерзости жизни.
Сколько не рассуждай о бане с позиций медицины, но всё-таки баня – великое волшебство, преображающее физиологией сознание человека. То, что в других условиях общения показалось бы психическим неадекватом, то в бане смотрелось вполне естественным процессом, как выделение пота через поры кожи. Как опрокинешь на себя бадью с ледяной водой, или сбегаешь за сто метров в полынью на берегу Волги – так язык развязывается, так душу на откровения разные тянет, что готов любую военную тайны выдать, родину продать… Кроме той родины, в которой такая баня, и такие приятные люди, и рядом река Волга.
«Забыл его фамилию» скинул простыню, направился в моечное отделение. За ним потянулись и остальные парильщики, снимая с себя банные распашонки. Со своих тазиков поразобрали веники, натянули на головы вязаные шапочки, войлочные шляпы и, как ныряльщики за жемчугом, один за другим, нырнули за тяжёлую дубовую дверь.
- Поддаём, что ль? – неспрашивающе сказал «Забыл его фамилию» и плеснул на камни половинку черпачка. На булыжниках залопались воздушные пузырьки, медленно поднялось облако пара. – На том свете у чертей для заядлых парильщиков послабуха в режиме будет… Ух, пошла благодать. Ещё поддаём?
Все шесть человек из компания, расположившейся на верхних ярусах, прикрыв вениками носы, жалобно посмотрели на стоявшего внизу у каминки и промолчали. Жилистая фигура «Забыл его фамилию», обильно меченая разнокалиберными шрамами, белыми проплешинами ожогов смотрелась колоритно. На левом предплечье синела татуировка: в обрамлении дубовых листьев надпись по латыни «memento mori».
Тот, который с массивной фигурой и страдающий носовым кровотечением, с пыхтением из-под веника заметил:
- Ну, ты и выглядишь. Как старый гладиатор. А эти, отметины на заднице… это отчего?
- Эта? – «Забыл его фамилию» шлёпнул себя по двум параллельным, бугристым шрамам на левой ягодице. – Это когда я дрессировщиком работал. И как-то попался мне один бешеный тигр. Вот он меня своей когтистой лапой и приласкал.
Компания парильщиков одновременно с обомлелым восторгом покачали головами, а «старый гладиатор» засмеялся и сказал:
- Шучу я. Уколы делал сам себе неудачно через штаны, когда сильно радикулитом страдал. Вот и образовалась гнойно-некротическая флегмона. Здорово меня тогда располосовали. Хирурги задумались: то ли ногу от туловища отрезать, то ли – туловище от ноги. Но, ничего, выжил… И вот я весёлый пред вами сижу. В смысле, стою на двух ногах… Ещё поддаю?
- Хватит, хватит! – громко, панически, в голос запричитал тот, с фигурой небольшого слона и со слоновьей грацией задом вперёд начал спускаться с полок.
Бросив свой веник на пол, держась за стены, колеблясь в парной дымке, поспешно толкнул дверь из парной. За ним с небольшими интервалами сбежали с парной и остальные. Лишь минут через десять после них вышел из парной и сам «Забыл его фамилию» с красным лицом и багровым телом, на котором бельмясто выделялись отметки его жизненного опыта.
У самоварного стола у тела «слоника» суетились в панике другие парильщики, слышались возгласы «скорую надо, скорую надо». По подбородку, груди и животу пострадавшего расплывались кровавые ручейки.
- Не надо «скорую», - простонал сам «окровавленный». – Шофёра моего позовите.
Тяжело дыша, обильно истекая потом, «Забыл его фамилию» сел на лавку в отдалении, молча наблюдал возникшую суету. Поспешным шагом с улицы вошёл молодой парень и взволновано закрутил головой.
- Давай, Серёжа, меня… к моему доктору, - стонуще распорядился сам объект общей заботы. – Давайте меня… грузите. Лёжа чтобы… сделайте… Ох, тяжко…
- Ну, что же вы так, Алексей Алексеевич? Вам же баня – смерть… Зачем же вы опять так усиленно напарились?
В растопыренном положении, под каждую подмышку по человеку, этого Алексея Алексеевича заботливо поволокли к выходу.
- Серёжа, - заупокойным голосом, каким отдают предсмертные указания, проговорил транспортируемый. – Если что случится… ладно уж, бери мою Оксанку в жёны. Перед всеми тут говорю…
Когда вся эта процессия скрылась за банными дверями, «Забыл его фамилию» подсел к самовару, налил себе чашку и с мальчишеским выражением любопытства выглянул в окно. Взял из вазочки на столе карамельку, кинул её в рот и, посасывая конфетку, наблюдал процедуру погрузки Алексея Алексеевича в салон «мерседеса» размером с автобус. После погрузки тела спросил у вернувшихся к столу, причмокивая карамелькой:
- Крутой мужик?
- Ну-у, - протянул тот, который из банковской структуры, - Крутейший.
Ещё один из компании парильщиков, который обычно в беседах за самоваром помалкивал и вопросов не задавал, эмоций не проявлял, тут вдруг сказал разборчиво, каким-то надтреснутым голосом:
- Алексей Алексеевич – фигура государственной важности.
- Во-о, бля, - дёрнув головой, хмыкнул «Забыл его фамилию». – Что же он вместе с народом париться ходит?
- Просто у него такая забава. Любит, видать, с народом пообщаться, - ответил с бородкой испанского гранда.
- А-а, понятно. Знаком мне такой тип людей, - почмокал карамелькой «Забыл его фамилию». – Это такие, которые с детства в мамкиной неге воспитываются. Но хотят держаться на уровне нормальных русских мужиков… Я иногда интересуюсь, - он показал пальцами, как бы перелистывая страницы,- почитать научные книжки по психологии. Что там мыслят учёные о глубинах человеческой психики? Есть ли какие открытия? И вот вычитал, что есть в науке психологической даже аксиомы, как в физике и математике. Если, например, женщина хочет выглядеть, как порядочная - то это типичный образец стервы. А которая, наоборот, раскрепощённая то налицо - порядочная баба. И если мужик из себя крутого растопыривает, то факт, что тип этот - по натуре своей слизняк. А если очень уж угодливый и подхалимистый, то очень вероятно, этот человек в глубине своей души большой подлец. И всё по науке выходит схоже с моими практическими наблюдениями.
- Помолчал бы лучше, - опять сказал «молчаливый» строгим голосом. – Ещё, ввозможно, и вопрос встанет кое о чём. Вот-вот. Всякий вопрос может возникнуть, - оборвал он многозначительно свою фразу.
«Забыл его фамилию» зыркнул исподлобья волчьим взглядом и ответил, как будто всем сидевшим за столом:
- А я вот почему такой перед вами весёлый сижу? А потому что уворачиваться умею от всяческих жизненных обстоятельств. Как сурок в степи. Вот ты попробуй сурка подстрелить – хрен получится. У этого животного так чувство интуиции развито, что он чувствует, когда пулька из винтовки вылететь должна. И – вжик, пулька летит – а сурок уже в другом месте свои два зуба скалит. Жить надо так, господа, чтобы было что вспомнить. Не в уюте жизнь – а в многообразии. И чем человеку трудней живётся, тем он крепче становится, выносливей и живёт дольше, потому что у него, наверное, какие-то внутренние ресурсы открываются. Я в своей жизни много раз этой теории подтверждения находил… Вот знал я одного человека…
- Его фамилию опять забыл? - спросил тот, с бородкой испанского гранда, и усмехнулся.
- Его фамилию помню. Такую фамилию забыть нельзя – Иванов. Иван Иванович Иванов. Вот его жизнь покрутила – что и, не дай бог, такие впечатления.
Ещё один из присутствующих за самоварным столом, узкоплечий, узкогрудый, с зачёсанными назад длинными тёмными волосами, учтиво поинтересовался:
- А вы не пробовали… Извините, не знаю вашего имени-величания… А вы не пробовали выразить, так сказать, ваши жизненные впечатления и наблюдения в художественной, так сказать, форме?
- Ох, Василий, - вздохнул «испанский гранд» и, будто извиняясь, обвёл всех присутствующих соответствующим взглядом. – Это мой товарищ. Из нашего драматического театра, заведующий художественной частью. И всё ищет сюжеты, чтобы найти такой сюжет, который бы переплюнул Шекспира и вывел бы его любимый театр на мировую признательность. А я ему втолковываю, что не в сюжете формула театральной славы – а в таланте режиссера и актёрской труппы.
- Ну, не передёргивай, Виктор, - возразил субтильным голосом «театральный деятель». – Ты же сам предложил мне послушать интересного человека…
Его перебил, уже одеваясь у своего шкафчика, «молчаливый» с надтреснутым тембром голоса:
- Давай поведуй про этого Иванова. Да я уже домой пошёл.
- А я тебе что, Шахерезада сказочная? – «Забыл его фамилию» оглянулся через плечо и жилы на его руках, будто налились энергией. – А ты, что – султан меня из рабства выкупивший?
- Действительно, - извиняющее сказал и «театральный деятель». – Всем нам было бы интересно про этого Иванова послушать.
- Ладно, там, - небрежно сказал и «молчаливый» от своего шкафчика. – Не ломайся. Давай рассказывай.
- Ну, ладно, - согласился быстро «Забыл его фамилию». – Об этом человеке полезно будет послушать. Давненько я с ним познакомился. – А вы записывать будете… или на диктофон? – спросил он у «театрального деятеля».
Тот помотал головой в разные стороны – отрицательно, потом подбородком – утвердительно.
- Так вот, я с чего начал?.. А с того, что человеческая энергия, человеческая жажда к жизни, не заложена в человеке от рождения. А воспитывается самими жизненными обстоятельствами. Как у кого жизнь сложится – и кто как себя в этих обстоятельствах поведёт… Мы с ним ехали долго на автобусе от магаданского аэропорта до второй колымской столицы – Сусумана. А это почти сутки по горным перевалам. Потом ждали другого автобуса от Сусумана до Аркагалы. Была зима, и морозы стояли страшенные. Воздух смерзался в туман – и самолёты не летали. Короче говоря, пробыли с ним вместе суток трое. А что делать – вот друг другу о своей жизни и рассказывали… Я-то, в основном, молчал: я передним - внучок. А он – дед, прошедший такие страсти, что сразу и не поверишь, глядя в его весёлые голубые глаза…
«Забыл его фамилию» минут двадцать повествовал ровным голосом, без всяких актёрских эмоций о жизненном пути своего попутчика. За это время его никто не перебил, молча хлебали чай. Опустошили один самовар – дополнили и вскипятили второй. К столу подсели и другие, отдыхавшие в предбаннике. Кто-то пристраивался с бадейкой разливного пива, кто-то с травяными настоями в термосе, кто-то с бутылочкой водочки. «Забыл его фамилию» на всём протяжении своего рассказа абсолютно не менял интонаций, несмотря на возникающие по ходу повествования совершенно ужасные по своему драматизму моменты. Будто голосом радиодиктора сообщал статистические данные о производственных показателях какого-нибудь совхоза «Имени первого колхоза». Но слова он подбирал очень правильные: точные, короткие, не истрёпанные.
Иванова Ивана Ивановича призвали на войну в июле сорок первого лопоухим, курносым, голубоглазым двадцатилетним парнем из городка Бузулук. Ещё не взяв в руки оружия, прямо из разбомбленного эшелона оказался в немецком плену. Науку жизни познавал в лагерях военнопленных, на металлургическом заводе в южной Австрии, в свинцовых рудниках Чехии. Два раза бежал из плена, и все два раза ловили, били, травили собаками, морили голодом, мучили жаждой – и опять возвращали на каторжные работы. Поскольку был молодым, выглядел здоровым, а немцы – народ рачительный, рациональный. По окончании войны долго «фильтровали» в фильтрационных лагерях, поскольку освобождали его войска союзников и были подозрения о смене идеологии и попытке побега в американскую зону оккупации. На всякий случай, до конца не разобравшись насчёт идеологии, дали пять лет своих родных лагерей на территории золотой Колымы. В одном из тамошних лагерей лагерным опером оказался земляк и одноклассник по школе в родном Бузулуке, сын городского шобола-тряпичника и злейший враг в юношеских антогонизмах. Этот земляк и одноклассник переплюнул по изощрённости самого злобного из обер-капо в нацистских лагерях. Иванов уже собирался в побег неизвестно куда, хоть даже сдохнуть в тайге – но пошли послабухи после смерти вождя, Иванов получил свободу, однако без права выезда в центральные районы страны. А ему и самому уже никуда не хотелось. Будто кругом сплошные капканы: шаг влево, шаг вправо – и опять за колючую проволоку.
- И вот, - закончил «Забыл его фамилию», - когда я как-то по оказии встретил Ивана Ивановича в одном из шахтёрских посёлков, он там на шахте кладовщиком работал, и было тогда ему под девяносто лет… И вот, что я хочу сказать, вернее – ничего не хочу сказать, а просто размышляю: отчего у человека зависит продолжительность его жизни?..
- Надо иметь сильный организм, - сказал один из сидевших за самоварным столом.
- Нет, надо иметь сильный характер, - сказал ещё кто-то из слушавших историю. - Характер важнее, чем организм.
- Надо уметь приспосабливаться, - с улыбкой Мефистофеля произнёс тот, который с бородкой испанского гранда. – Надо правильно оценить обстоятельства и суметь к ним приспособиться.
- Реальную жизнь человека не передать никаким художественным талантом. М-да-а, - сказал печально «театральный деятель».
Потом все замолчали и посмотрели на «Забыл его фамилию», точно тот и должен был вынести окончательную резолюцию.
- А я так мыслю, - твёрдо сказал он. – Что нужно при всех обстоятельствах оставаться самим собой. И уметь уворачиваться от всех обстоятельств. Но, не ломаясь в своём главном стержне. Жизнь таких любит.
- Херня это всё на постном масле, - сказал скрипучим голосом «молчаливый». Он застегнул свою сумку, потом повертел в руках дубовый веник, с секунду поразмышляв, швырнул веник в угол предбанника. – Человек - не свинья, ко всему привыкнуть может. Самое живучее животное. Всем привет и с лёгким паром.
Когда тот ушёл, «Забыл его фамилию» пошлёпал ладонью по своему голому плечу жестом, обозначающим «погоны», и спросил:
- Из этих, что ли? Неприятная личность.
- Он у Алексея Алексеевича начальник службы безопасности, - ответил тот, который из банковской сферы. – Служит ему, как верный пёс.
- Знаю я этих псов, - хмыкнул «Забыл его фамилию». – И вот, что думаю, когда была милиция и её сотрудников называли ментами – они обижались. А сейчас – когда полиция, назови сотрудников этого ведомства полицаями. Так убить могут запросто… Законы легко принять – а вот изменить генетическую память… Тут должно смениться несколько поколений.
Время подходило к завершению банного дня. Большинство в предбаннике начали собираться по домам. «Забыл его фамилию» скинул простыню, сладко потянулся своим жилистым, израненным телом старого гладиатора и опять направился в парную на пятый заход. Но вернулся быстро, минуты через две и присел у своего шкафчика. Достал полотенце и свежее бельё. У самоварного стола уже никого не осталось.
- Давай, братан, с устаточку. Самое миле дело после бани, - сказал весёлым голосом подошедший мужик с волосатым, коренастым туловищем: через телесную волосатость просматривались синеющие церковные купола, змеи, обвивающие лезвия кинжалов, гробы с крестами. Мужик покачивал в руке мельхиоровую фляжку. – Меня Валёк зовут. Слушал я тебя из своего закутка – лихо ты истории всякие-разные закручиваешь. Душевно у тебя получается и с философией всяческой… Ты сам-то сколько разов у хозяина в гостях бывал?
«Забыл его фамилию» не отвечал, продолжая обтираться полотенцем. Валёк притащил от самоварного стола две чашки, набулькал в них из своей фляжки пахучей коричневой жидкости. Сказал поясняюще:
- Чача фирмовая, из первых рук.
- Я не буду, - мотнул головой «Забыл его фамилию». – За рулём я.
Валёк с весёлыми прибауточками настойчиво протягивал чашку с чачей, расхваливая достоинства напитка.
- Ну, ты же, братан, вижу же – мужик крученый. Проверь ещё раз свою удачу на дороге жизни. Подумаешь, чуть-чуть пьяный за рулём.
- А давай, - быстро согласился «Забыл его фамилию» и снял уже надетую рубашку. – Что-то я сегодня перепарился, прямо до упадка сил.
- А ты на какой зоне чалился? – выпив, крякнув и закусив карамелькой, спросил Валёк.
- Два раза на одной и той же.
- Да как же тебе так повезло?
- И не спрашивай. Ужасно повезло. Такая везуха получилась - до сих пор вспоминать тяжко.
- А ну, давай загни историю. – Валёк ещё разлил по чашкам. - Сам знаю, о тяжком в жизни разговориться тянет. Перед понимающим человеком. А не перед всякой пехотой сытой и пузатой… Ты по какому параграфу к хозяину закатился?
- Как всегда – по глупости собственной.
- Ну, кто же по умности за колючку полезет…
Они вышли на крылечко перекурить. Дымя сигаретой, «Забыл его фамилию» как бы с неохотой проговорил:
- Это ты прав. Выговариться о тяжком хочется порой.
- За ловэ или за бабу срок словил?
- За ловэ эти проклятущие, – вздохнул «Забыл его фамилию». – Это когда не дали нам с Вадиком достроить московскую кольцевую. Хорошее дело было задумано, а превратилось в авантюру. Вадик, давний мой приятель, мы с ним ещё по молодости лет в старательских делах на северах скорешевались, и он из тех авантюристов, которые не за наживой гоняются – им сам процесс интересен…
- Понятно, - хихикая, перебил Валёк. – Проворовались вы с этим Вадиком.
- Не в этом суть. Когда своё дело делаешь, зачем же самому у себя воровать? Также, как ты, и другие люди подумали, видя какими мы деньгами крутим. Устроили ревизии разнообразные и давай из цифр нам фокусы показывать. Мы сидим с Вадиком, глазами хлопаем, точно детишки перед фокусником в цирке.
- И… И - что?
- А то, что Вадик увернулся. А я – не успел. Он раньше понял, куда ветер подул. Мне объяснял наши перспективы. Я не верил, что так, в наглую, можно с ног на голову всё перевернуть… Ну вот. Семь лет по тем временам начала девяностых – суровый приговор.
- О, да, - поддакнул Валёк. – Не делились?
- Делились, - вздохнул «Забыл его фамилию». – И, видать, ещё больше аппетиты раззадорили.
- На зоне в мужиках числился? – Валёк подвёл разговор ближе к тюремной теме. – Я-то и смотрю, ты – не из блатных ребятишек. Тяжко было зоновскую романтику осваивать?
- Вот и говорю, что тяжело тот период жизни вспоминать… Но первый срок свой, как поётся в песне, отсидел достойно.
Продолжая разговор, вернулись с крылечка в предбанник. Валёк ещё накапал из своей фляжки по чашкам. А «Забыл его фамилию» заканчивал своё печальное повествование:
- И по одной трети, и даже раньше получил я свободу. В те годы Туркменистан объявил себя свободным от ига иностранных государств, и страна вела свою свободную политику. А тут им какой-то умник подсказал, что в их пустынях должно быть столько же нефти, как и на арабских территориях. Мол, сходные геологические условия и нефти скоро будет – завались. Надо только её разведать. И начали выискивать по стране более-менее образованных людей, выдавать им своё гражданство и заключать контракты на работу в геологических партиях. Заплаты платили, ого-го-го, и на золотых приисках по тем временам такие и не снились. Козе понятно, что работа в этих чёрных песках – совсем не сахар. Пустыня Сахара вокруг, так сказать, а бывало и воды несколько дней не повозят, и макароны кончились. Терпели…
- Ещё выпили по «полтинничку», ещё раз сходили на крыльцо перекурить. Заканчивался банный день. В предбаннике уже опустело. Уборщица, шаркая галошами, принялась шаркать шваброй по кафельному полу. За единственным окном стемнело.
- Хватит на сегодня, - сказал устало «Забыл его фамилию». – Что-то я с устатку сильно закемарил.
- Не-е, - Валёк протестующее покрутил головой. – Надо допить последнее и давай гуторь дальше, как ты второй раз залетел. Опять, чую, на ловэ поскользнулся?
- Отчасти так и получилось, - горько усмехнулся собеседник. – Каким-то боком так и вышло, - и он машинально погладил свой огромный шрам на впалом животе.
- Я тебя, братан, понимаю… Не то, что эти сытые и пузатые. Такая наша жизнь непредсказуемая. Я так тебя понимаю… Ну, и что дальше? Гуторь давай…
- Меня, значит, очень сразу в заместители начальника геофизической партии выдвинули. Ну и занимался вопросами кадров – в смысле, кого на работу брать, кого вышвыривать прочь за лоботрясничество. Денежные дела все на мне были: зарплату начислять, премии выписывать… И вот мы с кассиршей - она одна на несколько партий была – отправились в город, деньги в банке получать. Приехали, деньги получили, мешки зелёные с деньгами в нашу каркаску погрузили – и поехали по другим партиям деньги раздавать. А моя партия последней была…
- Ну-ка, ну-ка, - Валёк азартно потёр ладонь об ладонь. – Взял кассу? Давай подробности – в жизни пригодится.
- Шоферюга в тот день у нас был на «Газоне» мне не знакомый, из другой партии. Такой смурной мужичонка, корявенький, - ровным, нейтральным голосом продолжал «Забыл его фамилию». – Забуксовали мы в песках. Пойди, говорит он мне, подрой лопатой под задними колёсами. Я и пошёл – такие случаи часто в песках случаются. А он через некоторое время подходит ко мне запыхавшемуся и спрашивает: а что ж ты так? Я и не понял, что к чему. А он мне финку в брюхо. И ещё провернул, как самурай какой-то…
- Ого-о! – Валёк обомлело покрутил головой. – Дерзкий какой шоферюга, мокрушник отмороженный. Видать, что когда-то срок тянул по гнилой статье. Встречались мне такие мразюхи.
- Наверное… Но ты, Валёк, не перебивай. А то настрой души пропадёт. – «Забыл его фамилию» допил из чашки, занюхал кулаком и сказал вымученным тоном: - А потом я, корячась на песке с выпущенными кишками, увидел, как этот гад догнал на склоне бархана убегающую кассиршу. Чиркнул ей вот так по горлу… потом подобрал два мешка с деньгами, перевязал их косынкой с головы кассирши, перекинул через плечо и пошёл дальше в пески.
- А ты что?
- Я свою требуху себе в брюхо запихал, заполз в тенёк под машину и умирать собрался. Но, кажется, я сознание потерял, потому что показалось, что меня очень быстро нашли.
Валёк ничего не сказал. Покрутив головой, накапал в чашки остатки чачи и сам первым выпил без всякого тоста.
- А потом меня опять за решетку оформили. Ещё лежащего в реанимации под стражу взяли…
- Во, гады, - громко выдохнул Валёк.
- Да, – кивнул «Забыл его фамилию», - гады-сволочи. Признали меня подельником не поделившим добычу… Ну, сам понимаешь – статистика и отчёты перед начальством за раскрытие особо дерзкого преступления… Но через полгода – я уже тогда после больнички на зоне обитал – нашли ту мразь по низовым связям. Я, понятно, выяснилось, не при делах. Мне сказали просто: ты свободен, Дали справку – и я пошёл. Вот такие дела.
«Забыл его фамилию» как-то сразу обмяк фигурой и лицом. В медленных движениях принялся напяливать на себя одежду.
Он сел за руль своей «восьмёрки», завёл двигатель, излишне давя на педаль акселератора, рывком тронулся с места. Но потом поехал медленно-медленно, как инвалид на машине с ручным управлением.
В следующий банный день на неделе «Забыл его фамилию» не объявился за самоварным столом. Ещё через несколько недель перед банной компанией возник, представившись зятем Алексея Алексеевича, его шофёр Серёжа. Протянул глянцевую визитку сидевшим у самовара и с важной значительностью, будто отдавая приказ, сказал:
- Передайте тому… который… как его… не помнит фамилию, что папа берёт его своим первым заместителем.
Но «Забыл его фамилию» до самого того времени, пока знаменитую баню не закрыли на летний регламентный ремонт, так в бане и не показался. И больше его никто из банных эстетов никогда нигде не встречал и ничего о нём не слышал. Но уже как-то, уже зимой, когда за банным окном бушевала жестокая вьюга, взметая вверх и закручивая в штопоре целые сугробы,кто-то из компании за самоварным столом вспомнил про "Забыл его фамилию" и сказал, поглядывая за окно:
- Где-то, наверное, крутит бродягу по жизни. Уворачивается, наверное, от жизненных обстоятельств.
2016 г.
========== «» =========