25 августа 2016 года (13.37.)
Семнадцать лет назад в этот день умерла моя мама. Цуканова Ольга Семёновна в девичестве. Ефимова Ольга Семёновна в единственном замужестве. Бухгалтер-ревизор Управления северной железной дороги в военные и послевоенные годы. Сколько весёлых историй произошло с ней в эти трудные времена — опасные, холодные, голодные...
Мама была оптимистичным, коммуникабельным, импульсивным человеком. Часто — непредсказуемым. Как из неё получился «счетовод»? Ушла она на пенсию в должности главного бухгалтера ремонтно-производственного комбината Управления культуры Ярославского облисполкома. То есть непосредственно к «культуре» её должность никакого отношения и не имела А ведь как танцевала, пела, писала стихи! Плохое зрение, которая она в молодости никогда не корректировала очками, делало её «по-профессорски» беззащитной и мечтательной (я часто без очков вижу то, чего, точно, нет вокруг...)
В день и час, указанные после названия этих воспоминаний (его , кстати, только что — 12.40. 24.09.2016 — придумала), я больше ничего не смогла написать. Не было времени. 26 августа 2016 года — дата, которая должна стать поводом для праздника в будущей семье моего единственного внука: женился он на своей девушке! И, если небеса позволят, появится у меня правнук. Приятная перспектива. Большего смысла, чем появление нового человека на свет и принятие его с любовью со стороны окружающих, я не нашла за период своего шестидесятичетырёхлетнего существования на данной планете...
Но вернёмся к ушедшей маме моей! Её поэтическая отрешённость от внешнего мира и серьёзная близорукость, создавали трагикомические ситуации, усугублённые вечными бытовыми неудобствами, в которых варилась основная часть жителей великой (без иронии) страны под пугающим для многих землян названием СССР. Мама искренне гордилась своей Родиной и тем местом, которое заняла в человеческой мозаике недостроенного коммунизма. Обожала Сталина. И с гордостью рассказывала, как она, мать-одиночка, могла содержать для меня — шестимесячной соплячки няню (шестнадцатилетнюю девушку из умирающей от голода деревни). Но я, вооружённая с годами определённой логикой и всегда имевшая собственное мнение по любому вопросу, вынуждена была задавать впадавшей в ностальгию по прошлому маме один и тот же вопрос: как могли в «хорошей» стране за «кусок хлеба» отдать девочку-подростка в семью к незнакомым людям? Вернись наши диалоги вновь, я бы, хотя, как все люди, нелегко пережила уход самого близкого человека, не смогла бы с благодарностью сытого ребёнка промолчать о чужом горе — горе матери моей няни, которая из-за голода раздала так всех своих детей... Вот опять сбилась на минор по пути к «весёленькому»...
В должности бухгалтера-ревизора мамуля исколесила всю необъятную нашу страну. Поэтому особого дефицита (к сожалению, так распространённого в те годы) в продуктах и «тряпках» не испытывала. Естественно, мы, её дети (я и старшая сестра), тоже «купались в роскоши», о которой многие наши ровесницы лишь мечтали. Шоколад у нас не переводился, почему, вероятно, я его и не любила. Обожала леденцы в металлических коробочках с красивыми картинками. Модные платьица и пальто покупались нам хоть и не в Париже, а в Прибалтике, но были вне конкуренции среди не то чтобы бедных, но разумно экономных соседей наших, предпочитавших копить на машины, а не тратиться на милые шмотки для детишек, дальше соседних луж и не гулявших. Но «добили» всех окружающих тогда громадные немецкие куклы, купленные «по случаю» в Москве, с которыми мы (на зависть всей ребятне посёлка Железнодорожников) гуляли ,опять же. вокруг не фонтана, а котлована, на месте которого потом появился «новый», как мы его звали, дом. Сейчас он, трёхэтажненький, так скромно смотрится по сравнению со зданиями, окружившими администрацию Фрунзенского района.
Кстати, мне почему-то с обновками не слишком везло: в плюшевом голубом пальто «утонула» (правда, кто-то всё-таки вытащил) в этом самом котловане, и бархотистость одеяния исчезла навсегда; фарфоровую голову кукле-красавице раскроил надвое своим клювом соседский петух-забияка, и пышные волосы отвалились навсегда вместе с синими глазами, оставив уродливую безглазую маску моей любимице. Но вот мясо (тоже конкретный дефицит) никто не отнимал. Оно у нас было всегда, хотя его я тоже не любила (думаю, как и многие дети). Но как добывалось это «изобилие» до определённого возраста для меня было тайной. Которой я, собственно, и не интересовалась. А мама, вероятно, считала нас вечно «маленькими», чтобы посвящать в сложности своего бытия. И лишь позднее, лет с десяти, я начала прислушиваться к её беседам с коллегами, часто ночевавшими на наших четырнадцати метрах в коммуналке расположенной на четвёртом этаже дома, до сих пор смотрящего на старое здание вокзала Ярославль-Главный, куда мы переехали к моменту моего зачисления в школу. Всего не запомнила, конечно, но одна «мясная» история, шёпотом рассказанная мамой «тёте Вале из Вологды» (вероятно, тоже приезжавшей по делам службы в командировку в Ярославль), запомнилась...
Экономить маме приходилось, как выяснилось, на всём (кроме кукол, конечно...). Поэтому постельное бельё она не брала никогда. Даже ночью. Выход был простой: по-фронтовому под голову подкладывался рюкзак, шинель (кто помнит — она была обязательной частью железнодорожной формы) служила достаточно комфортным одеялом. Проводницы, может, и были не очень довольны, но, вероятно, «не выступали». Или мама их не слушала... Откуда был вояж,
моя память не сохранила, но, что возвращалась мама с «победой» - с полным рюкзаком мяса, помню. Ибо вся суть в этом. Полка досталась верхняя. Полагаю, тогда маму это не волновало. Молодая была. Командировочные денежки позволяли ей ездить в купе. Так было и в описываемом случае. Публика — соответствующая. На полке под маминой ехал «интеллигент» тогдашнего розлива: пижамка от жены, постельное бельё от проводницы. Купе на четверых, но ехали двое. Вероятно, и тогда это было не самое дешёвое удовольствие. Возможно, пижамный дядечка тоже ехал по делам службы. Ближе к ночи он вежливо попросил у соседки разрешения закрыться в купе. Мама «соизволила» разрешить. Трусиха она была страшная, а в те поры по поездам промышляли жулики всех мастей (послевоенное время не отличалось спокойной криминогенной обстановкой). Поезд здорово укачивает: заснули соседи по купе быстро, сон был крепкий. У мамы — точно. Поэтому на свет, казавшийся в ночи слишком ярким, и настойчивую тряску за плечо она среагировала не сразу и не слишком довольно. Но взволнованное лицо мужчины и кровь на его руках испугали и разбудили одновременно. Дрожащим тенором он просил, поворачиваясь к ней затылком:
- Гражданочка! Пожалуйста, посмотрите — у меня голова не проломлена? Раны нет?
Естественно ошарашенная новизной ситуации мама «на автомате», как бы сейчас выразились, откликнулась на трепетную просьбу. Но, наконец, поняв, что дверь в купе заперта, «махновцев» не наблюдается, а раны на голове сами собой не появляются, вспомнила моя командировочная о «подушечке» своей, вернее, об оригинальной «начинке» её, которая была не перо, как положено, а мясо! Ещё не ощущая некоторой неловкости ситуации, она прокричала свое «эврика», желая успокоить страдальца:
-Так это же мясо!
- Какое мясо? - дрожащим голосом повторил обречённый на муки не творческого поиска гражданин, не желавший успокаиваться, поскольку не понимал, как может облегчить его участь информация о том, что в дополнение к крови у него на затылке ещё и «мясо».
- Моё мясо! В рюкзаке!
- Почему ваше? В рюкзаке... Спасибо вам, спасибо! Извините, что разбудил!
От неожиданного ощущения того, что на его жизнь никто не покушался, голову ему никто не проломил, а кровь на подушке, простынке, пижаме, голове с лёгким намёком на волосы вовсе не его, а зарезанного на потребу людских желудков барашка или поросёнка, товарищ готов был, кажется, целовать маме руки, если бы мог их достать.
Но тут-то как раз мама ощутила неловкость ситуации и сжалась под шинелью вся (вместе с руками, которые не успели поцеловать) в ощущении неминуемого прозрения пострадавшего морально (страх-то был неподдельный) и в какой-то степени материально (пижамку, залитую густо-коричневыми пятнами, в те поры вернуть к первозданному виду было сложно) соседа. Ещё грустнее рисовалась ей встреча с проводницей, не только не получившей «навара» от невостребованного мамой постельного белья, но и вынужденной получить комплект, использованный мужчиной, со следами убийственной «резни». Предчувствие на сей раз не обмануло её. Скандал со стороны дамы был грандиозный. Но от компенсации за «причинённые неудобства» мама отбилась. Всё-таки она была частью системы пассажирских перевозок на железнодорожном транспорте и кое в чём разбиралась. Одно удивляет меня до сих пор: как то же самое предчувствие не подсказало ей, взрослой женщине, что мясо, согревшееся в условиях купе и тепла человеческого тела (той же головы) обязательно оттает и потечёт? В своё время, я не спросила об этом (всё-таки — подслушивала взрослых!). Потом забыла. Сейчас поздно.
В те же времена, когда по стране гуляла загадка-анекдот (Длинная зелёная пахнет колбасой? - Московская электричка!), мамуля ещё раз покорила окружающих неординарностью. Рюкзак стал неотъемлемой частью её походно-командировочного существования. Кстати, обожаю рюкзаки! И в дома отдыха только с такой кладью наведываюсь. Наследственное, наверно. А вообще — удобно. Думаю также, что скупая всё для своих домочадцев (в первую очередь — для нас с сестрой), о себе-то она подумать не успевала. Или вспоминала, но поздно — деньги кончались! Поэтому некоторые части стандартного для тех времён гардероба изнашивались прежде, чем на смену им покупались новые...
Рюкзак был, как всегда, переполнен. Но радостью (за детей, которые так ждут «московских гостинцев») и гордостью (за то, что всё выдержала — дальние перебежки, длиннющие очереди, пренебрежение продавцов) было переполнено материнское сердце. Замороженные куски мяса больно и зябко впивались в лопатки. Колбаса приятнее — помягче и не такая холодная. Рыба (совсем караул!), как штык, приноровилась терзать позвоночник. Надо было всё ледяное вниз. Хотя — почки отморозишь. А тут на них — пять килограммчиков апельсинов (и не жёстко и не холодно!). Впрочем, давило всё и везде. Ладно, в поезде можно пересортировать. Плечи же просто изнемогали от жуткой тяжести! Но останавливаться было нельзя. Пальтишко не по сезону — лёгкое. Зато двигаться удобнее. Да и скоро уже. Скоро. Ноги как-то скованы. Но их не видно. На шею спереди тоже повешена сумка — в ней то, что в рюкзак никак нельзя, бьющееся. Только до поезда. Там — отдых!
Уговорив себя таким образом, она приободрилась и взглянула по сторонам. Люди внимательно и сочувствующе смотрели на неё. Она и сама иногда себя жалела. Сорок лет.
Дети — работа, работа — дети. Отпуск обязательно на юге, но, конечно, с детьми (им же море нужнее). А потом опять: дети - работа, работа — дети. Замуж, конечно, звали. И не раз. Но! То ли плохо, то ли не те звали. Не случилось... Нет, всё-таки слишком пристально смотрят. Девочка лет десяти вообще пальцем показывает на неё. И в чём вязнут ноги? Как будто что-то не пускает их двигаться в нужном направлении. Придётся останавливаться!
Осторожно сняв громоздкую, но не очень тяжёлую сумку с шеи, она нагнулась, чтобы тихонечко поставить её у ног, и ужаснулась: из-под серого пальтишки почти до носков ботинок выглядывала нежно-розового цвета комбинация с белым кружевом по подолу! Та самая, которую купила она для себя в Риге в позапрошлом году. С тоненькими бретельками, которые и «предали» её сегодня: перетёрлись, не перенеся тяжести от её «радости» (безграничного количества провианта).Отсюда они: удивлённые взгляды москвичей и «гостей столицы», рисующих, в зависимости от фантазии, в своих головах варианты подобной импровизации.
Надо отдать должное: мама никогда не унывала. Посмеявшись внутренне, а, возможно, и внешне (она умела иронизировать над собой), выдернула остаток комбинации, застрявший где-то в районе бёдер, из под пальто и перешагнула кольцо из мягкой розовой ткани. Образовавшийся комочек засунула в «нашейную» сумку (не выкидывать же — бретельки легко пришить!), которую снова водрузила на себя, и заспешила на электричку. Времени оставалось в обрез!
Знаю точно, как мама всего боялась! Темноты, покойников, преступников... И при этом столько лет ездить по стране в самые неспокойные годы... Значит, в её натуре было что-то и от авантюриста, который не сообразует свои возможности с реальными задачами... Отсюда, думаю, и некоторая патологическая рассеянность в ситуациях, где «опасность» «кричит» о себе. Судите сами.
Станции, полустанки. Вокзалы и вокзальчики. Поезда дальнего следования и электрички местного назначения. Везде стандартная обстановка: суета, жужжание сотен и десятков голосов, очереди в кассы, в буфеты, в туалеты. О последних — особо. Даже в наше («цивилизованное») время такое примитивное удобство есть не везде. Я не беру Москву и Питер! Но, точно знаю, что «в глубинке» курируют составы, в которых «кабинка для интима» известна лишь проводникам и машинисту. Остальным как бы и не надо. То, что «естественные потребности» человека держать в неестественно стеснённых условиях нельзя — истина, доходящая не до каждого. Во всяком случае, до чиновников любого «железнодорожного» уровня ещё не дошла. Иначе все эти платные туалеты или полное их отсутствие давно бы ушли в прошлое. Точнее, прошлое-то как раз обижать и не будем.
Туалеты на станциях часто пребывали в безобразном состоянии. Но они были! И изнывающий от своих естественных нужд пассажир знал, куда кинуться. Ведь в поездах на стоянке это «благо» было запретным — переносных туалетов тогда не изобрели (или они до нас не добрались), а кабинки туалетов в вагонах закрывались строгими проводниками на ключ. И — терпи кто может. А кто не может?
На очередной станции мама в компании с носителями аналогичных устремлений кинулась в заветное «учреждение». Тут ведь еще надо было и «соперников» опередить. На всех вокзальных «удовольствий» могло и не хватить. Бывают удачи! Свободная кабинка, не занятый «трон». Можно и вздохнуть спокойно. Если бы! Сквозь радостно возбуждённый мозг пробивалась какая-то побочная информация, предвещавшая неожиданный дискомфорт.
Откуда-то «издалека» раздалось некое ворчание, оформившееся во фразу, произнесённую явно мужским голосом и явно сверху: «Да что там такое?» И носитель этого мужского голоса, находившийся вверху, но не имевший никакого отношения к лётчикам, оказался сантехником, ремонтировавшим сливной бачок. Помните, раньше эти резервуары для воды всегда почему-то сверху были и отличались, между прочим, прочностью. Просто маме не повезло: именно в это время бачок в «её» кабинке ремонтировали, отремонтировали, и товарищ намеревался «спуститься на землю», то есть на обочины унитаза. Хорошо, что привык к аккуратности. Обследовал осторожно «площадку приземления». Иначе инвалидность могли получить обе стороны. Они так и не посмотрели в глаза друг другу. Это-то, вероятно, было к лучшему. Осознав ситуацию, мама рванула в сторону своего состава. Товарищ сантехник, надеюсь, никуда не провалился (думаю, за время его трудового стажа многое повидал). И опять терзали меня вопросы. Конечно, бачки эти высоко находились, но не на высоте 2-3-х метров? Возможно, профессионал был не самым крупным экземпляром среди сантехников, но ведь не «мальчик с пальчик»! Как его не заметить-то было? И как сам
носитель полезной профессии не услышал скрипа двери, шуршания «женских нарядов»? Может, тоже мечтатель? И в журчании канализационных вод находил поэзию звуков? Никому, как говорится, не запретишь. Да ведь история и не выдуманная, а подслушанная.
Есть, правда, и ситуации, где у меня появляется возможность выступить в роли очевидца «исторических событий». Естественно, тех, где главным действующим лицом остаётся моя милая мамуля, явившая собой образчик человека хорошего, но заметно оригинального. Её энергии хватило бы на многое. Собственно, на многое и хватало. Она была руководителем на работе и, почти всегда, загружала себя общественной деятельностью. Правда, в партию не вступала. Вероятно, навсегда запомнила рассказы своего отца (моего дедушки) Семёна, который сначала порубал иконы (прости его, Господи) топором и вступил в партию большевиков, а после 1918 года, когда стал свидетелем расправы в Ярославле над виновными и безвинными, вышел из её состава. И, если помню я, не могла и она не помнить о репрессии, постигшей дедушкиного друга и соседа, который, сделав карьеру от рабочего до профсоюзного «босса», в результате доноса был уничтожен. Пострадала и семья. К каким «вражеским блокам» его причислили, не знаю, а жизнь сломали... Отсутствие коммунистических «корочек» маминой карьере не мешало. Она всегда считалась специалистом высокого класса. И в те поры имела диплом техникума, что для людей её поколения было достижением.
А руководить любила и в быту. Нет, не нагло, не навязчиво. Но нравилось ей объединять людей и вести. Куда? Вперёд, конечно...
На юг, как я уже говорила, ездили мы ежегодно ( я - с пяти лет и до замужества). Конечно, льготы на проезд сыграли здесь не последнюю роль. И на месте мама умела обустраивать наш быт по эконом-классу: жили в частном секторе, готовили «сами». Мама, конечно, готовила; нам с сестрой она даже сумки тяжёлые не давала носить, чтобы «жилки» не вытянули. Освоившись сама на каком-то месте, она старалась приобщить к «блаженству» отдыха и других. Так и получилось, что в какой-то год компания получилась солидная: мама, мы с сестрой; дочь маминого брата, которую она считала обижаемой в семье и решила показать ей море в качестве компенсации; мамина сослуживица - заместитель с дочерью; мамина сестра с мужем и двумя сыновьями. Итого десять «голов». Как мы отдыхали, не помню. Значит, хорошо: купались, ели фрукты — обычный набор детского счастья «на югах». А вот как уезжали, запомнилось навсегда. Спасибо маме! Без иронии говорю: а то бы ничем та поездка от других и не выделилась.
Хотя дни отъезда и выезда часто выдавались суматошными. Мы ж через Москву ездили. «Прямых» поездов тогда не было. А Москва — столица, чего-то мельтешили: утюжили вещи по-особому, мылись с двойным рвением (хотя, если вдуматься, в дорогу — зачем?). На этом как-то и погорели в прямом смысле. Не выключила мама на ночь утюг. Хорошо, он на мраморной подставке стоял, не прямо на полу. Но к утру, когда очухались и жар почувствовали, под этой плитой коричневый прямоугольник
миллиметра на три в доски впечатался. Хранил нас Господь...
А такой компанией (10 человек!) да с запасами (это тоже «изюминка» времени — аж вёдра с варением везли домой!), конечно, собирались не без излишней торопливости. Сама же посадка на поезд превращалась в действие сплошь нервическое: поезда на тех станциях, где мы садились, почему-то не любили задерживаться. И постоянное мамино «быстрее!» иногда терзает мою память. Не на долго - я впечатлительна, но не гипнабельна. «Строю» себя сама. Уже давно. Другими руководить не люблю — хлопотно. Устала. Но и в подчинении не нахожусь. По той же причине...
Но тогда мне было десять лет, и я была с мамой. Любила её и слушалась. А мамина сестра с мужем куда-то ушли. Вместе с годовалым малышом. И среди оставшихся мама была главной. Все ждали её распоряжений, хотя знали, что торопиться некуда — до поезда было ещё минут десять. И вдруг объявили, что «поезд на Москву» прибывает! Не в то время и не на ту платформу! Это я сейчас анализирую спокойно. А тогда... Трёх членов нашей «команды» не было. А их вещи (и что ещё важней - «дары природы») стояли в весомых кладях. Вот тогда мама и приняла «удар» на себя. Не помню, кому что досталось. Мне что-то не самое тяжёлое. Перед нами остановился вагон — не наш. Проводница, посочувствовав количеству нашему, не стала проверять билеты («потом, потом!»). Мы погрузились и стали в окно выглядывать наших «отставших» - мою тётю с мужем и сынишкой. Они! Мы замахали руками, они — тоже! Кричала и проводница: «Здесь они, здесь! Все сели!»
- Как сели? Это же не наш поезд!
Сцена из «Ревизора» блекнет на фоне той, что сохранила моя память! Мама схватила мешок с яблоками и, таща его по полу вагона, истошно закричала «Карауллл!» Те пассажиры купе, которые ещё не отреагировали на наше громкое появление, к нашему «уходу» не могли остаться равнодушными! Мы собрали аншлаг. Раскрылись все двери. Дотащив мешок и, вероятно, скинув его подбежавшей родне, мамуля организовывала отступление дальше. Потерь в провианте не планировалось. «Держи!» - забыв про «жилки», которые так старательно оберегала в нас с сестрой, она сунула мне в руки ведро (не ведёрочко — ведро!) с вареньем. Вооружённая любовью к матери, горя желанием помочь, я как-то доволоклась до двери, где, вероятно, и грохнулась бы со ступенек, став сладкой-пересладкой. Но «дядя Саша» вовремя схватил убийственный груз. И - меня. Нам помогали все. За те три-пять минут, что стоял поезд, мы загрузились и выгрузились, а народ в поезде по-неволе развлёкся и теперь прилип к окнам, чтобы полюбоваться на «спасённых». За что кое-кто поплатился. Мамина сослуживица, потеряв в панике свою 15-летнюю дочь, вдруг обнаружила ее оставшеюся в вагоне и с интересом смотрящую оттуда на взволнованную маму. Не выдержав такого, она тощим кулачком единственной руки (другая была потеряна ею в годы войны по недосмотру врачей) стала грозить ей, выкрикивая имя дочери в уничижительной форме. Девушка за окном таращила глаза. Женщина распалялась ещё больше. «Мама, мама, да что ты!» - её дочь, просто отошедшая подальше от ужаса суеты, теребила женщину за плечо. Та, зардевшись от неудобной ситуации, всё-таки доругала девушку не понятно за что. Поезд, наконец, двинулся с места. Впервые его пребывание показалось затянувшимся. Все облегчённо вздохнули. И лишь потом стали смеяться, вспоминая мельчайшие детали переполоха и роль каждого в этом. Громче всех смеялась мама, затеявшая злополучную посадку. Но не долго. Прибыл, наконец, наш поезд. После энергичной репетиции всё прошло на удивление спокойно.
Вообще штатной участницей «весёленьких» ситуаций в семье моих бабушки с дедушкой (по материнской линии) считалась всё-таки моя родительница. Но вот вспомнилось мне, что и самая серьёзная из их детей (младшая дочь, моя тёзка, умершая от рака в 58 лет - гораздо раньше моей мамы, бывшей её на 10 лет старше) как-то в той же столице нашей попала в историю, показавшейся ей комичной много лет спустя.
Она тоже (как и средняя их сестра) по совету и протекции старшей сестры «пошла» в главные бухгалтера. И тоже — в систему РЖД. Соответственно, аналогичные командировки имели место быть. «Колбасная» электричка тоже использовалась. Цель её пребывания в Москве в конкретном случае - не помню. Одно точно: в отличие от мамы моя тётя никогда не суетилась. Всё у неё было спланировано. В том числе не минутный «перекус», а посещение столовой, которых было достаточно, и меню рисовалось гораздо интереснее, чем в аналогичных заведениях Ярославля. Правда, обходилась Лена (говорю же - тёзка) комплексными обедами, которые в ярославском общепите тоже значились, но столичный их аналог приятно грел душу и не смущал кошелёк провинциалов.
Водрузив стандартный подносик со стандартным обедом на стандартный столик, она отправилась помыть руки. С этим, в отличие от меня, у неё было строго — я не всегда хожу «пугать» микробов, приютившихся на моих передних конечностях. Кажется мне иногда, что (в определённых местах) по дороге туда и обратно можно подцепить других их сородичей, в ещё большем количестве и худшего качества. Но она соблюла ритуал. И с ощущением соблюдения всех правил приличия вернулась к оставленным на столе явствам.
А там носитель негроидной расы отодвинул её подносик на край стола, приспособил все чашечки и тарелочки между своими длиннющими руками, вооружился её вилкой и уже приноравливался к её салатику! «Ну и что же, что их в Америке угнетают? Я-то в этом не виновата! Почему он должен есть мой обед, на который я потратила почти все оставшиеся до отъезда поезда деньги?» - подстегнув себя таким (вполне логически выстроенным) монологом ярославна решительно села за стол напротив носителя другого менталитета. Он дружелюбно взглянул на неё «лиловыми глазами». Тётя была очень красива, и внимание мужчин, думаю, ей льстило, но когда дело шло о «справедливости»... Она решительно взяла тарелку с супом из-под носа растерявшегося иностранца. Ложку постигла та же участь. На вилку и салат не претендовала: вилка была в его правой руке, а в салате он, может быть, уже поковырялся. Смело взглянув ему в глаза («правда»-то на её стороне!), тётя, к своему удивлению, не обнаружила на его лице следов стыда или смятения. Он смотрел на неё с жалостью! Мало того — пододвинул ей поочерёдно салат, «второе», компот из груш и тарелку с хлебом. «Вот и хорошо, что без переводчика понял, что нельзя так поступать, хоть ты и угнетённый!» - такая аргументация заменяла ей живое общение с иноплеменником. А он всё смотрел и смотрел — с нескрываемой грустью и симпатией к молодой и красивой россиянке, прервавшей его трапезу столь оригинальным способом. И по мере исчезновения блюд из посуды его взгляд становился всё добрее. Но она не хотела «прощать» даже мысленно: «Пусть не подлизывается, а учится вести себя в приличном обществе!» Скурпулёзно прожевав всё купленное в этом заведении общепита (кстати — на «честно заработанные деньги»), тётя, нарочито не замечая «нахала», двинулась к столбику-вешалке,
на котором оставила пальто. Сделала шаг, мельком взглянула на соседний столик. Но что-то, как магнитом, притянуло её внимание ещё раз. Стол, как стол. Четыре стула по краям. Но! На стандартном подносике стоял стандартный обед, который уже, наверное, остыл, не дождавшись её возвращения с поля боя с микробами...
Она ошиблась совсем немного! А чернокожий её «обидчик» тоже ошибся: вероятно, принял, в свою очередь, её .за «угнетённую» русскую, которой нечего кушать. Но, в отличие от неё, пожалел и накормил своим обедом. Как и положено по «Библии». Скорее всего, он не ожидал, что еду у него просто отнимут, а вот «спасибо» со стороны «бедняжки», наверное, предполагал...
Но его не последовало. Ощутив весь ужас случившегося, «накормленная», вспыхнув «до корней волос», едва не оставив пальто на вешалке, стремглав выскочила из злополучной столовки. Не смогла вернуться, извиниться, а полубежала к вокзалу, мучая себя по дороге подробностями своего вторжения в чужую трапезу.
Гордыня — это то, чем нас «вооружили», запретив изучение Благой Вести в школе.
Моих маму и тётю на землю не возвратишь (да и надо ли - из вечности сюда?). А вот вернуть в учебные заведения богословие как обязательный предмет необходимо. У меня на этот счёт сомнений нет.
28.09.2016. 18.40.
P.S.
Во время войны в Управление Северной железной дороги мама ходила каждый день пешком от Московского вокзала. И зимой, естественно, тоже. А молодость никто не отменял. Тонкие чулочки были обязательным атрибутом к форменному платью. И в русские морозы, которые в годы скорби почему-то усиливались (как будто гнали врага с наших территорий — не жить вам здесь, не жить!), капроновые чулки примерзали к девичьим ногам так серьёзно что поспешным неосторожным движением по возвращении с работы их можно было снять вместе с кожей. Приходилось отогреваться у печки, а затем скручивать капроновые комочки с онемевших ног. На обязательных работах по заготовке дров и другой помощи фронту было легче — можно было позволить себе простые чулочки... В первый год войны от голода мамину семью спасли несколько мешков сухарей, которые дедушка запас для поросят, всегда проживавших в сарайке напротив дома. Их съели «вне плана» до сухарей...
Вечная память фронтовикам, защитившим нашу страну от извергов на полях сражений! Вечная слава тем, кто остался в тылу, пережил голод, холод, работал до изнеможения с одной мыслью - «Всё для победы!» Эта Победа состоялась. И 9 мая я со старшим сыном иду по тем местам, где прошла военная молодость моей мамы. В руках мы поочерёдно несём её портрет.
С него на всех смотрит молодая красивая женщина с обаятельной улыбкой и добрым взглядом. Наличие погон на платье делает её образ строже. Но я-то знаю свою маму! Теперь и вы с ней слегка знакомы...
10.10.2016. 7.20