Случай, который я хочу вам рассказать, произошёл в начале 1944 г. на Западном фронте. После тяжелых боев с фашистами на границе России с Белоруссией, в Витебской области нас отвели на пополнение и переформирование в Старицкий район Калининской (сегодня Тверской) области.
Переформирование - это всегда отдых на войне. Никто не стреляет. Вовремя привозят пищу, причем горячую. Можно помыться в бане. Выдают свежее обмундирование и портянки. Сегодня вряд ли кто из молодежи может себе представить, что значат для солдата чистые портянки, горячий суп или, не дай Б-г, борщ и баня!
Как правило, во время переформирования заменяли пришедшую в негодность материальную часть. Так как я воевал в противотанковой артиллерии, то кроме новых орудий М-42 мы получали и свежих лошадей. Ведь на той войне было две движущих силы: советский солдат, как основная, и лошадь, как запасная или, скорее, вспомогательная.
Во время боев с фашистами почти все лошади нашей батареи получили ранения и нам пригнали новых четвероногих «артиллеристов». До этого каждоё 45-миллиметровое противотанковое орудие, «Прощай, Родина!», как мы называли его между собой, тянули две «монголки». Маленькая Монголия – союзник Советского Союза в борьбе против Германии - помогала, чем могла: мясо, полушубки, лошади. Монгольские лошади были крайне дики и непослушны. Ездовым приходилось немало потрудиться, чтобы приучить монгольских «солдат» к выстрелам, командам и послушанию. Но, как правило, раньше или позже даже лошади понимали, что на войне дружба и сплоченность – основа выживания.
Жаль было расставаться с «лошадиными силами», с которыми мы били фрицев, но на войне приказы не обсуждают, а выполняют. В один из солнечных июньских дней завели на двор, где мы квартировали, пару тяжеловозов. Красивые и сытые жеребец и кобылица, понравились нам сразу.
Только возникла, как сказали бы сегодня, «языковая» проблема. Лошади были трофейные, немецкие. Как они попали в русский «плен» - никто нам не говорил, а сами животные, как понимаете, только негромко ржали, когда за ними ухаживали или запрягали – распрягали. Наша немецкая пара сразу получила клички Ганс и Магда.
Ездовых на нашем орудии было двое: Степан и Яшка Цыган.
Яшка был прирожденный наездник: ловкий, верткий, весь какой-то стремительный. Ему было всего 19 лет. Был он сирота из Саратовской области. Прекрасно плавал и играл на дудочках, которые вырезал буквально из веток любого дерева. Он и погиб, из-за своей верткости спустя два месяца.
Немецкие танки выкатились из-за леса прямо на наши позиции. Между танками бежали автоматчики. Огонь был очень плотный. Закончились снаряды, и на-до было подтащить ящики с ними к орудию. Можно было практически безопасно проползти по достаточно глубокой траншее метров 20-25, но Яшка решил перемахнуть через бруствер и бежать напрямик. Он так всегда делал, и все заканчивалось хорошо. Но в тот раз какой-то немецкий автоматчик успел прицелиться. Очередь прошила Яшку насквозь. Он погиб сразу. Атаку мы отбили, а ездового своего похоронили на опушке леса, под красивой липой. Яшка говорил, что дудка из липы дает очень мягкий звук…
Вторым ездовым был Степан Максимчук – полная противоположность Яшки Цыгана. Спокойный, неговорливый, всегда задумчивый. С лошадьми он дружил с детства. Степан знал много интересных историй о лошадях, и когда случались редкие минуты отдыха, неторопливо рассказывал нам об этих животных. Он постоянно что-то нашептывал нашим «монголкам», расчесывал им гривы, тща-тельно мыл и кормил сладостями. Какие на войне сладости? Кусок «черного» ржаного хлеба и, предел мечтаний, сахар-рафинад. Лошади платили Степану ответной любовью. Степан до войны жил в небольшой деревне на Ярославщине со странным названием Нижние Мышки. Был он вторым ребенком в семье, и ждала его мама и младшая сестренка. Старший брат погиб в первые дни войны на Западной границе. Отец воевал, был ранен, но остался в строю.
Никто из нас не помнил случая, чтобы Степан рассердился, кричал или матерился. Яшка, тот зажигался мгновенно, но Степан был спокоен всегда. Однако после замены лошадей все изменилось. Лошади понимали команды только на немецком языке, который, как вероятно догадываетесь, мы знали в рамках «Гитлер капут!» и еще «шнапс». Ни Степан, ни Яшка никак не могли заставить Ганса и Магду выполнять их лошадиную работу быстро. Особенно «тупой» была Магда. Она переворачивала ведро с водой, которое ей приносил Степан. Дергала упряжь, когда надо было отцеплять передок орудия, и стояла на месте, когда необходимо было его тянуть.
Все бы ничего, но спустя неделю после замены лошадей ночью устроили тревогу. Благодаря Магде мы прибыли на учебные позиции за деревней позже других расчетов. На наше солдатское «счастье» на учениях присутствовал генерал, член Военного совета армии. Естественно, он не вникнул в проблему незнания ездовыми немецкого языка, а лошадьми русского и сразу объявил выговор командиру дивизии. Потянулась кривая наказаний. Солдата на фронте наказать нечем, но все равно досталось нашим ездовым по полному «котелку», даже с верхом.
На следующее утро командир батареи назначил свои учения. Ездовым поручил вымыть и вычистить Ганса и Магду до блеска. Степан, в свою очередь, ре-шил успокоить Магду на все время учений. Ночью в деревне он нашел самогон, что было достаточно сложно. Численность военнослужащих, ограниченные технические возможности и изношенность самогонных аппаратов, но самое главное - бдительность политработников – превратила простой самогон в острую солдат-скую проблему. Но Степан её решил: к утру у него была литровая бутыль полная мутной жидкости со страшно специфическим запахом.
Степан достал из колодца чистой воды и поставил ведро с ней перед Магдой. Намочил в воде кусок рафинада и протянул его лошади. Магда лениво повернула голову к Степану, осторожно взяла рафинад, передернула «арийскими» ноздрями и начала хрустеть сахаром. Затем наклонила голову к ведру и начала пить из него. Я так подробно все помню потому, что сидел на завалинке напротив Степана и Магды и курил самокрутку из махорки.
Магда выпила все ведро. Постояла в задумчивости минут пять, и началось.
Лошадь громко ржала, бросалась из стороны в сторону, брыкалась. «Концерт» затягивался. Степан в растерянности бегал вокруг Магды и пытался её успокоить. Яшка-цыган, как бешеный, носился вокруг них обоих, вспоминая на простом русском языке всех родственников Магды и Гитлера, особенно по женской линии.
Пришел командир батареи и потребовал от ездовых объяснений. Те что-то мямлили. Постепенно вокруг лошадей и ездовых собрались почти все батарейцы. Решили позвать ветеринара. Тот осмотрел животное, и начал внимательно оглядывать собравшихся артиллеристов. «Лошадь отравили», - заявил он. «Может сделать ей клизму»,- спросил его командир батареи под всеобщий хохот. «Лучше ездовому твоему клизму сделай. Он лошадь самогоном напоил. Пьяная она», - ответил зло ветеринар. Желая решить проблему взаимопонимания, или стремясь успокоить Магду на время утренних учений, Степан вылил ей в ведро литр самого-на. «Немка», не привыкшая к русскому самогону, оказалась слабенькой и устроила «пьяный, фашистский» дебош. Ну не воспринимает Европа наши напитки!
Смех смехом, но Степану грозил трибунал за порчу военного имущества и штрафная рота. Когда все материалы попали на глаза члену Военного совета армии, тому самому генералу, который был у нас в дивизии на учениях, он вспомнил случай опоздания орудийного расчет, долго смеялся, и этим все кончилось.
После того случая Магде изменили кличку на «Мадам Шнапс». Степан по-лучил кличку «Доктор». Мадам Шнапс и Ганс постепенно освоили русский язык.
Переформирование закончилось, и мы снова попали на фронт. Вскоре меня тяжело ранило. Началось «путешествие» по госпиталям и на фронт я больше не вернулся. Только после войны я узнал, что с таким ранением, как у меня, выживали только трое из ста раненых. И то, если такого бойца сразу вытаскивала из боя на себе медсестра. Если его успевали быстро доставить в медсанбат на операцию. Если хирург был опытный и не сильно усталый. Сколько этих если решают на любой войне кому жить, а кому – нет. Да и можно ли доверять статистике на вой-не?
Степан не дожил до Победы. Я узнал об этом только в конце 60-х на встрече ветеранов. В Польше на батарею, двигавшуюся походной колонной, вышла группа немецких танков. Первым развернули орудие, на котором служили Степан и Мадам Шнапс. Лошадей не успели увести в укрытие. Пока подоспела помощь, огонь был страшный. Немцам из эсэсовской дивизии терять было нечего. Когда закончился бой, Степана нашли у пустых ящиков от снарядов. Он лежал на спине и прижимал к груди подкалиберный снаряд. Не успел поднести к орудию. Рядом лежала Мадам Шнапс. Открытые глаза лошади и солдата смотрели друг на друга. Странно, но глаза их были очень похожи, только в уголке глаза лошади застыла слеза. Степан рассказывал, что лошади, в отличие от людей, всегда плачут перед смертью. Как будто немецкая лошадь просила прощения за немецкую пулю, по-павшую в русского ездового.
Вот такие истории были на той войне. Дай Б-г, последней…