"Да, человек смертен, но это было бы ещё полбеды.
Плохо то, что он иногда внезапно смертен..."
Булгаков М.А.
1
События развивались стремительно. Сначала резко "село" зрение и текст на мониторе потерял чёткость. Затем что-то болезненно щёлкнуло в голове и экран превратился в светящее пятно. Телефон рядом на столе - цифр на кнопках не различить. Память услужливо подсказывает - последний звонок был от жены. Пара сдвоенных нажатий двух левых верхних кнопок наощупь. На другом конце голос:
- Говори быстрей - я очень занята.
- У меня проблемы - возможно, начинается инсульт. Кроме светлого пятна и неясных силуэтов ничего не вижу. Соседка Ольга сейчас здесь - у себя на даче. Свяжись с ней. Похоже, скоро отключусь. - Жена Евгения Петровича услышала в трубке невнятное бормотание. Затем телефон замолк. Сие означало, что Евгений Петрович перешёл в состояние некой субстанции или, как гласит словарь философских терминов, "предельному основанию, позволяющему сводить чувственное многообразие и изменчивость свойств к чему-то постоянному, относительно устойчивому и самостоятельно существующему". Попросту говоря, Евгения Петровича от жизни и смерти отделяла незримая тонкая грань.
Пока тело Евгения Петровича отдыхало от мирских забот, а "предельное основание"", назовём его для краткости Айпи, только просыпалось, вокруг бурлила нешуточная жизнь. Телефонные звонки заглушила сирена, возвестившей о своём прибытии "скорой"; уколы сменялись замерами кардиограммы и обратно, затем наступила очередь капельницы. Наконец, с лица доктора спало напряжение и было произнесено долгожданное:
- Нужны четыре человека для переноса больного в машину.
Мужиков нашлось трое: муж Ольги - шестидесятилетний богатырь с метастазами в позвоночнике, семидесятилетний шустрый Шпак с висящим на боку регистратором сердечных сокращений и щуплый, низкорослый гастарбайтер лет восемнадцати из средней Азии. Двое прошли в комнату вполне благополучно - третий, Шпак, сокращая путь, поднырнул под лестницу на второй этаж и, жутко матерясь, поминая в полёте чью-то маму и нерадивого хозяина дома, провалился во мрак преисподней.
- Один свалился в подвал, - с ужасом в голосе произнесла Ольга, лихорадочно соображая, кого и откуда найти взамен выбывшего из строя носильщика.
- Машину для нового пострадавшего вызывать? - поинтересовалась доктор, пряча улыбку.
- Кто провалился в подвал? - голосом Петровича произнесла активировавшая себя Айпи, - Шпак? Тогда не волнуйтесь! Во-первых, коли он сюда пришёл, то не мог в подвал не упасть - там Шпак ещё не был; а, во-вторых, вылезет он оттуда без единой царапины. Не беспокойтесь. Его ничто не берет. - Сказала Айпи и весело захихикала.
Тем временем, продолжая материться и на ходу натягивая на ногу потерянный во время полёта в чёрную дыру сандалий, Шпак выбрался из темноты подвала на поверхность.
- На чём понесём Петровича?
Понесли Петровича на мягких носилках "скорой". Кружным путём - тем, которым пришли, хотя из комнаты, имелся прямой и очень удобный выход на улицу. Про этот выход, в суматохе, никто не вспомнил. Двое первых низкорослых носильщиков не смогли приподнять тело Петровича над перилами, чтобы сходу преодолеть поворот на лестницу и пару раз испытали и без того больную голову соседа на крепость, ударив ею по деревянному столбу. Столб не шелохнулся, а голова отреагировала человеческим голосом: "Положите меня на край лестницы и подпихните ногой - я сам скачусь". Шутка понравилась только докторше - гордой от того, что больной после её манипуляций не только ожил, но и был в состоянии шутить. Остальным участникам процессии под тяжестью груза на захламлённой деревяшками лестнице было не до шуток.
2
Через двадцать пять минут машина освободилась от груза в сосудистом отделении больницы областного города Д., где дённо и нощно работал лечебный конвейер.
Конвейер начинался с двух реанимационных палат рассчитанных на шесть пациентов. Петрович, как раз, был шестым. Здесь же производилась и первичная отбраковка поступивших пациентов: кого вскоре после поступления, по-тихому, отправляли в морг, а кого, это касалось только буйных, немного свихнувшихся пациентов, чтобы не беспокоить других больных, отправляли в коридор отделения под присмотр многочисленного персонала и, если нужно, охранника, способного утихомирить разбушевавшегося больного. Впрочем, обходились с лихими, плохо соображающими людьми, весьма мягко. Часто можно было наблюдать картину босой, "балерины" в топлес и белоснежной пачке-памперсе в окружении персонала отделения, тихо и спокойно разъясняющего ему или ей катастрофические для здоровья последствия буйства.
К счастью Петрович не был буйным. Во-первых, у него уже имелся опыт лечения в подобном заведении и, во-вторых, ему очень быстро и профессионально оказали первую медицинскую помощь. Вот, только глаза...
Глаза Петровича чудили, а вслед за ними в бесовскую игру глаз, как бы нащупывая нужный ракурс, включился и потревоженный мозг, выдавая один за другим своеобразные слайды искажённой реальности. Ещё в карете скорой помощи Петрович "увидел", что салон её тесноват и ограничивается размерами тесного ящика с маленькими окошками в крышке; а в реанимационном отделении удивила коротенькая кровать, на которой он, тем не менее, лежал в полный рост. Своё превращение в маленькое существо с плохим зрением его ничуть не удивило - чудес много на свете. Потом с ними разберётся. Когда очухается, а пока … Пока возможности и желания шевелиться у него не было. Врача, производящего первичный осмотр, он не видел - лишь смутный, склонившийся над ним, силуэт, хотя голоса в палате различал хорошо.
- Вас покормить? - спросил через некоторое время силуэт мягким женским голосом.
- Попробую сам. - Решительно произнес Петрович ( или его Айпи), поднося тарелку ближе к лицу. После двух неудачных попыток край тарелки был для устойчивости пристроен в ямочке на подбородке и счастливый Петрович с удовольствием отобедал супчиком. После чего сразу же заснул.
Первые двое суток Петрович только и знал, что принимал живительную влагу из капельниц, уколы, еду и бесконечный животворящий сон. На третьи сутки его перевезли в обычную палату, уступив место проблемному мужчине, поступившему прямо из операционной другого отделения больницы.
Когда больного перекладывали на платформу каталку, массивную тетку в белом халате, стоявшую согнувшись у него в изголовье, прижали каталкой к стене так, что её грудь распласталась в изголовье тележки. При переноске тела, за неимением свободного места, на неё и уложили, голову Петровича. На что тот, инстинктивно помотав головой влево - вправо, и оценив качественную перемену к лучшему, попросил оставить ему в палате именно эту "подушку".
- Размечтался! - сквозь женский смех услышал он в ответ.
В палате Петрович был третьим, но никто из двух старожилов, ни бывший детдомовец из Дубны, пятидесятилетний Валера, ни девяностолетний сталевар Василий - ветеран войны и труда из Талдома, не предложил ему отметить "прописку" по русскому обычаю.
- Живее буду, да и объясняться не надо, что мне это мероприятие сейчас противопоказанно, - с облегчением подумал Петрович и отвернулся к стене, намереваясь заснуть. Кровать под ним, в знак протеста против демонстративного игнорирования древнего обычая, тут же отодвинулась одним краем в противоположную сторону.
Продолжение следует.