Содержание
* Расстрел в Новочеркасске
* Там, где речка Ровенек
* Безотцовщина
* Плати свой долг сполна
* Не отдавай королеву!
РАССТРЕЛ В НОВОЧЕРКАССКЕ
Заканчивался первый день лета, а вместе с ним и праздник - Международный день защиты детей. Из миллионов динамиков по всей стране лился, как ручеек, детский голос: "... я в июне принесу дождик, радугу, росу и еще, смотри-ка, спелую клубнику". Студент-заочник Виктор Ковалев выключил радио и углубился в чтение конспектов. Завтра последний экзамен и прощай, сессия!
Наступившее утро было светлым и теплым. Но нельзя радоваться дню, который еще не закончился, 2 июня 1962 года на центральной площади города Новочеркасска Ростовской области расстреляли мирных демонстрантов. В толпах народа были гости города, случайные прохожие, просто любопытные и среди них студент Ковалев.
Танки сжимали площадь со всех сторон. Несколько человек, совершенно не причастных к забастовке: только что вышедшая из парикмахерской женщина с сыном лет пяти, старик, две девчонки и Виктор оказались у памятника Ленину. Всюду раздавались автоматные очереди. Они, ошеломленные, не знали куда метнуться, куда бежать. Один танк полз прямо на них. Эта железная громадина была настолько близко, что между людьми и лязгающими гусеницами оставались считанные метры.
И вдруг Виктор услышал сзади себя такой же лязгающий звук и увидел еще один танк, который затормозил у них прямо за спинами. Он явно шел наперерез первому танку, и горизонтально наведенная пушка первого танка тут же врезалась в бок его башни.
Машины остановились. В результате маневра второго танка между его корпусом и корпусом первого танка образовалось небольшое пространство, которое и стало для горстки людей островком спасения. Проще говоря, второй танк не дал первому проехать по людям.
Играя на торсионах, крышка второго танка свободно ударялась о корпус башни. Из люка доносилось: "... это же ваши матери, сестры, это же... ваши... наши с вами... Вы что думаете, если офицеры молчат, то они хотят стрелять?"
Раздался глухой лязг. Крышка люка полностью откинулась. Из нее появилась фигура офицера-танкиста. Одной рукой ухватившись за крышку люка, а другой, удерживая лингафон, он продолжал отдавать команды:
- Командиры танков, солдаты, если вы забыли вообще кто вы и чьи вы, то стреляйте в меня, одного...
Офицер снимает шлемофон. У него отрешенное лицо, отсоединив провода связи, встает во весь рост...
Все танки остановились.
Виктор и те, кто был с ним между танками, устремились к скверу. И вдруг женщина, что с ребенком, стала медленно опускаться, подминая под себя малыша. Шальная пуля попала ей прямо в сердце, и кровь вытекала из груди алыми фонтанчиками. Ребенок ухватился за одежду на стынущем теле матери, от ужаса он потерял голос, не сопротивлялся, но и невозможно было его оторвать от нее. Пришлось разжимать каждый его пальчик.
В тот же день в Новочеркасск прибыла правительственная комиссия во главе с первым заместителем Председателя Совета Министров СССР А. И. Микояном и в городе ввели комендантский час. Автобусные рейсы были отменены. Виктор решил добираться домой, в Ровеньки, пешком. В обуви тяжело идти по асфальту, он снял туфли и так прошел несколько километров. Из-за раскаленного солнцем битума старался идти по обочине и в кровь исцарапал ноги. Но боли он не чувствовал, да и что были эти боль и кровь по сравнению с тем, что он видел и пережил всего несколько часов назад.
На трассе он встретил девушку, которая тоже добиралась автостопом.
- Можно я буду вашим попутчиком? - спросил Виктор.
- А вы далеко путь держите? - вопросом на вопрос ответила девушка.
- В Ровеньки.
- Ой, и мне в Ровеньки, - обрадовалась девушка.- Точнее, я живу под Ровеньками, но все равно нам по пути.
Попутчики познакомились. Девушку звали Дарьей. Она студентка медицинского училища. Даша поднимает свою белокурую голову и, не мигая, смело смотрит на Виктора васильковыми глазами. Виктор встречается с нею взглядом, улыбается. Даша улыбается ему в ответ.
Вдвоем идти веселей. Они говорят о том, о сем. Виктор видит Дашу, окутанную с ног до головы жарким пушистым светом. Она похожа на принцессу, которую он недавно видел в детском фильме, и вслух говорит:
- Вы - королева!
Даша смущенно улыбается, и от этого становится еще красивее.
Они идут долго. Устали. На пути, у обочины, попадается большой серый источенный ветрами и дождями камень. Они сели на него немного отдохнуть.
Вокруг них куда ни глянь, ни души, тишина, а у Виктора в ушах крики людей, выстрелы...
Они продолжают свой путь по Донбассу, преодолевая одно плоскогорие за другим. Где-то меньше крутизна, ласковее встречный ветерок, и целое море света льется в глаза, в грудь.
Путники сошли с трассы и, пройдя осиновую рощу, оказались на травянистой, скользкой тропинке, изредка покрытой мшистыми рыжими камнями. Как хорошо в донецкой степи! Пахнет летом, полынью, чабрецом, истекающим соком молочаем.
Даша раскраснелась ярче макового цвета. Горят щеки, губы, шея. Горят и сверкают чистой росой.
- Витя, идем побыстрее! - говорит она, а у самой уже нет сил двигаться. У обоих от жары кружатся головы. Они останавливаются.
Виктор падает на травянистый колючий склон. Лежит, молчит, жмурится. Потом поворачивается на спину, открывает глаза. Даша стоит у изголовья притихшая.
Высоко-высоко над ними раскинулось синее, легкое, как шали, предвечернее небо. Никого и ничего нет между Виктором, Дашей и небом. Виктор прикладывается губами к траве. Она пахнет мятой. Ему не верится, что он жив.
Они устремляются вперед. Солнце уже зацепилось за горизонт, и пылающий закат затопил его из края в край. Им пришлось заночевать у прошлогодней скирды. Виктор заставил Дашу надеть его свитер и лечь на его пиджак. Утомленная, она мгновенно уснула, а он смотрел на нее и почему-то думал о своей старшей сестре. Он вспоминал как в детстве бродил с нею в ровеньковском Гремучем лесу, они пили воду из криницы, собирали старые желуди, рвали цветы. У сестры уже целая охапка разных цветов, а она все рвет и рвет. Увидит новые цветы - воронцы или ромашки - и к ним.
Дома их встречали приветливо. Меньшие сестры бегут навстречу, прыгают вокруг старшей, и самая маленькая кричит: "Дай мне лозовый цветочек, лозовый дай!"
А мать, одинаково лаская взглядом всех детей, накрывает на стол.
- Явились, наконец-то! Небось проголодались, садитесь, ешьте, - она наливает в вазочку воды, ставит в нее цветы. В доме посветлело, запахло летом, солнцем, мелиссой.
Виктор думал об офицере-танкисте. Кто-то назвал его майором. Что было бы с ним, Виктором, если бы майор в нескольких шагах от него не затормозил свой танк? Какой бы датой стало для Виктора 2 июня? Как из тумана наплывает погост, и на его могилу кто-то ставит вазочку с цветами...
Виктор натянул на себя несколько рубашек из рюкзака, но так до утра и не уснул.
Весь рассвет они идут степью. Роса холодная и жжет ноги. Даша в своем нежном батистовом платье похожа на голубой рассвет.
Когда солнце поднялось довольно высоко, они уже прошли много по шоссе и очень устали. Голосуют, но никто не останавливается. Даша прижалась к Виктору плечом, увлекая под прохладную тень дерева. Возле них резко затормозила легковая машина "Победа". В ней, кроме водителя, были женщина и дети.
- Одного можем подвезти, - предложил водитель.
- Поезжай ты! - говорит Виктор Даше.
Ей не хочется расставаться с Виктором, она медлит, не садится в машину.
- Решайте скорее, - торопит водитель.
- Не отпускай королеву... - одними губами шепчет Даша.
- Дашенька, прошу тебя, поезжай, мы ж на этой жаре умрем от жажды, - решительно сказал Виктор, - я разыщу тебя.
Заработал мотор, сквозь его шум Виктор услышал:
- Не забудь, Дарьевка, улица Солнечная...
Сам он добрался на стареньком автобусе, битком набитом пассажирами. Наконец-то Виктор дома. Только что прошел дождь, теплый летний дождь. Гроза миновала. В комнатах светло, пахнет свежевымытым
полом. Мама безмерно рада сыну, не знает куда его посадить, чем накормить. Все чует материнское сердце. К вечеру у Виктора поднялась температура. Вызвали врача, и Виктор на целое лето угодил в лечебницу.
Только в начале осени, выписавшись из больницы, Виктор разыскал Дашу. Навел у местных мальчишек о ней справки.
Когда встретились, Даша спросила:
- Витя, ты же был в самом пекле, почему мне ничего не сказал?
- Не хотел тебя пугать.
- А мне все равно страшно. Та семья, что меня подвезла, они там были и тебя видели, и все мне рассказали. Аж мурашки по коже, так и кажется, что пули летят мне вдогонку. Не вернусь я больше в Новочеркасск. Брошу медицину... Не могу... Мы лечим, лечим людей, а их танками... Я журналисткой хочу стать, я написать хочу, я кричать хочу на весь мир...
Они стоят друг против друга. Даша подходит ближе. Мягко шелестит ее платье, обсыпанное крупными цветами. В ее волосах запутались последние лучи заходящего солнца. Виктор смотрит на свою королеву и как-то глупо улыбается.
- Даша, а это правда, что рыжий Колька из совхоза твой жених?
Она долго молчит, а потом говорит:
- Это - кривда... Он - мой муж. Я замуж за него вчера вышла.
Виктор почувствовал, что у него задрожали руки. Наступила гнетущая пауза.
- Может, все еще можно изменить? Я...
- Нет, нет! - испуганно вскрикнула Даша. - Ничего не говори, пожалуйста. Видно не судьба нам с тобой...
ТАМ, ГДЕ РЕЧКА РОВЕНЕК
Второго июня 1992 года в кабинете начальника строительного управления Ковалева раздался телефонный звонок.
- Виктор Иванович, здравствуйте! Хочу с вами поделиться своей радостью: у меня сегодня день рождения.
- Так я вас поздравляю!
- Спасибо. Но я хочу еще получить от вас дорогой подарок...
- Какой же?
- Понимаете, Виктор Иванович, я одна воспитываю сына, занимаемся с ним огородничеством. Вот взяли усадьбу и хотим на ней сарай из самана слепить. Нужна глина. А ваши строители возле вертикального ствола шахты имени Космонавтов котлован роют. Не могли бы вы мне подарить машину глины?
- Нет проблем. Назовите адрес.
- Дарьевка...
У Ковалева бешено заколотилось сердце.
- А как вас зовут???
- Нина.
- Хорошо, Нина, - выдохнул Ковалев. - Сегодня же у вас будет глина. Еще раз поздравляю вас, кстати, у меня сегодня тоже день рождения.
... Вот уже 30 лет Ковалев считает второе июня датой своего второго рождения, которым он обязан тому майору. Да и только ли он? Скольким людям сохранил жизнь этот офицер, заплатив за их жизни своей! Его потом по приговору самого "гуманного" суда расстреляли.Для Виктора же подвиг майора стал мерилом мужской чести!
Второго июня Виктор впервые встретил Дашу. И с тех пор жизнь его разделилась: до второго июня и после второго июня. В молодости он писал Даше много писем, но так и оставались они не отправленными. Иногда письма были в стихах.
Подаруй мені, Дар"ївко,
Найдорожчий дарунок,
Наливний, немов яблуко,
І п"янкий, наче трунок.
Звонок из Дарьевки растревожил ему душу. Ковалев решил пройтись по городу пешком. Такие прогулки его всегда успокаивали.
У порогов Донецкого кряжа, чуть ли не на самой высокой точке Донбасса расположились луганские Ровеньки. Свое название город получил от тихой, прозрачной речки Ровенек - притока речки Нагольной, что впадает в Миус. Ровенек берет начало у двух балок - Гремучей и Рассыпной - соединяется в один поток и несет свои родниковые воды в Северский Донец. Ровеньки - единственный город на Донбассе, в центре
которого раскинулся лес.
Ковалев любил свой город. Здесь были его корни, здесь уже и от него пошли две веточки, его дети, на каждой из них тоже уже зеленеет по листочку - его внуки.
Избрав в молодости профессию строителя, Ковалев остался верным ей на всю жизнь. В строительной отрасли он стал известным специалистом и получал немало приглашений на работу даже из районов Крайнего Севера. Но не погнался Ковалев ни за должностью, ни за длинным рублем. Разве может жить он годами вдали от Ровеньков, если, возвращаясь из отпуска и проходя по своей улице, ему даже пыль дорога у родного дома. А выезжая на мост с улицы Карла Маркса, он всегда застывал от восторга: слева зеркальная водная гладь, омывающая полуостров, на котором зеленой стеной возвышается тот самый Гремучий лес - достопримечательность и драгоценность города. Ковалев шел по лесу и думал: "Странно, когда Даша была рядом, я вспоминал этот лес, теперь, когда я в этом лесу, я вспоминаю Дашу". Второго июня в его жизнь навсегда вошла Даша.
Я в этот день хочу тебе сказать,
Ты самая прекрасная из женщин!
Но, как мне, ангел мой, тебя назвать?
Ты явь, иль ты мираж, иль сон мой вещий?
Эта первая любовь вечной грустью поселилась в его сердце раз и навсегда.
БЕЗОТЦОВЩИНА
Как-то утром у входа в здание горисполкома, который уже второй созыв возглавлял Ковалев, он встретил своего бывшего коллегу по стройке и двойного тезку Виктора Ивановича Денисова, с которым давно не виделся.
- О, Денисов? Сколько лет, сколько зим? Ты куда запропастился?
- Живу в России, на родине, уже почти двадцать лет.
- Ну, и как жизнь в "страшных муромских лесах"? - добродушно спросил Ковалев, - ты же, если не изменяет мне память, из тех краев?
- Да, жутковата. На пенсии. Погостить в Ровеньки приехал, а тут столько изменений! Вот ты - мэр города! А не забыл, как раньше проходили исполкомовские планерки? Я работал на стройдворе, на Алмазном, и там мы делали "фэски" для горисполкома, квадратные железобетонные плиты. Да вот, кстати, мы на них стоим. Помнишь, на одной из планерок, куда пригласили и меня, и тебя, ты тогда начальником СУ-4 был, квартал Ворошилова строил, тогдашний мэр, учитель по образованию, распекал тебя: "Почему жилье не сдаете?" - "Замка нет!"- ответил ты. Мэр хватает телефонную трубку и кричит начальнику ОРСа: " Волков, у тебя замки есть?"
Ковалев с Денисовым расхохотались. Апломба у того мэра много было, а знаний мало. "Замок" - это же не запор на дверь, а гидро-техническое сооружение.
- Сына сколько не видел? - спросил Ковалев у Денисова.
- Почти 20 лет. Вот приехал повидаться с ним.
- Знаю я твоего потомка, помнится, ты так его называл, как только он родился, прошлым летом он у меня в юридическом отделе проходил практику. Отличный парень.
Денисов изменился в лице, а Ковалев, чтобы не бередить душу друга, сказал:
- Ну, до новых встреч! Понадобится помощь, заходи.
У самой двери Денисов вновь окликнул Ковалева:
- Виктор Иванович, знаешь что... спасибо тебе... за сына... Да, развел я безотцовщину...
Вскоре Денисов умер, так и не встретившись со своим взрослым сыном.
ПЛАТИ СВОЙ ДОЛГ СПОЛНА
Зима выдалась суровой. Из-за внезапного отключения электроэнергии в жилых микрорайонах города произошла крупная авария: вышла из строя система отопления. На ликвидацию последствий аварии Ковалев направил опытных сварщиков. Работы велись днем и ночью. В течение нескольких суток все было отремонтировано.
Виктор Иванович лично обходил дома на кварталах Ворошилова и Гагарина, чтобы самому убедиться поступает ли в них тепло. В одном из подъездов ему сказали, что тут живет одинокая бабушка, нуждается в помощи. Он зашел к ней.
Бабушка, маленькая, высохшая, тихая, подложив под седую голову худенький кулачок, молча лежала на кровати, обогреваясь котом. "Почему она не встает, не вытирает слезинку на щеке, которая медленно выкатилась из ее сухого глаза и льдинкой застыла в глубокой морщине доброго-предоброго лица?"
- Мария Васильевна, в Дарьевке есть реабилитационный центр для одиноких и престарелых людей. Хотите похлопочу насчет путевки?
- Похлопочите, пожалуйста, - тихо ответила старушка.
... Дома Виктор Иванович появился лишь поздно вечером.
- Я очень устал, - сказал он супруге. - А ты чего невеселая, что-нибудь случилось?
- Нет, все хорошо, - ответила она. - На самом деле ей нездоровилось, но она не хотела огорчать мужа и ничего ему не сказала.
А в пять утра Виктор Иванович, как обычно, был на ногах. Он сделал зарядку, принял душ. В прихожей увидел жену. Она старательно наводила блеск на его ботинки.
- Доброе утро, мамочка!
- Доброе! - последовал ответ жены. За завтраком они немного поговорили о семейных делах. Говорили тихо, спокойно как супруги, которые уже много лет прожили вместе, хорошо и без лишних слов понимали друг друга.
- Какая ты сегодня привлекательная, - заметил Виктор Иванович.
На лице жены заиграла улыбка.
- Так я же выполняю все твои семь заповедей, - Талина речитативом стала произносить:
- жена должна быть привлекательной;
- жена должна уважать чувства своего мужа;
- жена должна почитать родителей своего мужа;
- жена должна быть приветливой с друзьями своего мужа;
- жена должна...
Ковалев тоже улыбался. В шесть утра он будет уже в своем рабочем кабинете, а пока, расставаясь с супругой, говорит:
- Ты сегодня подарила мне хорошее утро.
Талина знала цену этим словам. Перед смертью свекровь рассказала, как долго и мучительно переживал Виктор потерю Даши. Недавно у них гостила внучка - дочь старшего сына - она приехала к ним с куклой, которую ей кто-то подарил. Девчушка подошла к деду и похвалилась: "А у меня кукла Даша!"
Дед взял куклу, долго смотрел на нее, а потом тихо произнес: "Даша... голубое утро...".
Супруга Виктора Ивановича была разумной женщиной. Она понимала, что это его сокровенное, и никогда себе не позволяла переступать предел. Он был хорошим мужем и заботливым отцом, он никогда не сказал ей плохого слова, был внимателен, но нежность где-то очень глубоко дремала в его сердце.
Как-то в дверях своей приемной Ковалев столкнулся с пожилым человеком, сильно прихрамывающим на левую ногу. Вскинув лобастую стариковскую голову, он смотрел прямо на Ковалева, который его сразу узнал.
- Вы ко мне, Гаврилович?
Старик, тяжело переступая с ноги на ногу, скрипя протезом и опираясь на костыль, сказал:
- Я вообще-то приезжал уголь выписать. А тут, думаю, дай зайду, но у вас, оказывается, не приемный день.
- Ну, уж нет. Раз пришли - заходите!
С Гавриловичем у Ковалева связаны самые светлые воспоминания. Это его первый учитель, давший ему путевку в жизнь. "Витя, - наставлял его Гаврилович, - самое главное в нашем деле - это заведение углов. Заведешь правильно угол и стены пойдут, как надо. Дом сто лет простоит!"
Гаврилович был душевным человеком, помогал Вите всегда и во всем, советы давал хорошие. Ковалев его много лет не видел и с неподдельным интересом спросил:
- Гаврилович, как живете? Я вижу вы на протезе. Когда ногу-то потеряли?
- Фронтовые раны. Свищ открылся, мучился я с ним много лет. А в 1969 году ампутировали ногу ниже колена. А жену мою помните, Виктор Иванович?
- Тетю Настю? Конечно же! Когда мы с вами вели кладку 44-го дома по улице Ленина в центре города, я там первые свои углы заводил, а она нам пирожки с вишнями приносила!
- А мне, кажется, вареники...
- Нет, Гаврилович, ведро вареников с творогом она нам на всю бригаду приносила, когда мы закладывали фундамент 19-го дома, по этой же улице Ленина.
- А, да, да... - грустно улыбнулся Гаврилович.
- Ну, а тетя Настя, как?
В 1975-м померла. Инсульт. Два с половиной года я за нею ухаживал, как за ребенком. Любил я ее и люблю. Она мне и мертвая лучше всех живых.
Эти супруги прожили вместе сорок лет. И Ковалев по-хорошему завидовал старику, который мог вслух говорить о своей любви, озаряющей всю его жизнь. Ему же, Ковалеву, не было дано и этого.
Гаврилович, старик чуть выше среднего роста, темноволосый, с негустой проседью, со смуглым лицом и крутыми до сих пор плечами. Все строго в этом человеке: сократовский лоб, орлиный нос, тонкие, твердые губы. Все, кроме глаз.
- Живу один, - рассказывает он о себе, - пенсия, как у всех, огород меня выручает.
- А как же вы на протезе копаете? - удивляется Ковалев.
- А я, в основном, налегаю на руки.
Вот они, руки рабочего человека. Лежат на полированной глади стола, как две кувалды! А их владельцу-то восемь десятков лет!
- У меня, - сокрушается Гаврилович,- на книжке была тысяча рублей. Это же тысяча рублей! На эти бы деньги меня бы с музыкой похоронили, памятник поставили на могиле и еще через год и поминки справили бы.
Старик смотрел на Ковалева.
О, эти глаза! Среди сотни других Ковалев сразу бы узнал их. Почти сорок лет прошло, как они впервые заглянули ему в душу, такие же они и сейчас: несказанно приманчивые, глаза твоей совести, глаза твоей правды. В Ковалеве шевельнулось чувство, которое ничем не затушить, никуда от него не деться.
- Гаврилович, если не возражаете, то сегодня я к вам приеду в гости, часов в пять вечера.
Ковалев вызвал своего водителя и приказал отвезти Гавриловича домой, в Дарьевку.
- Ну, тогда до вечера, буду ждать, - сказал Гаврилович.
"Плати же свой долг скорее и сполна, - внушал Ковалеву голос совести, - плати от всего сердца". Ковалев вызвал секретаря. Вынимая из портмоне несколько купюр, сказал:
- Возьмите деньги и закупите, пожалуйста, на них продукты вот по этому списку. Сегодня вечером я должен нанести визит ветерану войны и труда, кавалеру ордена Красной Звезды, настоящему мужчине и человеку!
НЕ ОТДАВАЙ КОРОЛЕВУ!
Ковалев по обыкновению работал и в эту субботу. Раздался телефонный звонок.
- Здравствуйте, Виктор Иванович! Вы не узнаете меня?
- Нет.
- Тогда давайте познакомимся.
- Давайте.
- Я - Дарья...
Через минуту Даша предстала перед Ковалевым. Он сразу ее узнал. Она стала еще красивее. На него смотрели все те же васильковые глаза, и в душе у Ковалева засияло голубое утро. Даша, как и прежде, была искренней и открытой сердцем.
- Дашенька, куда же ты исчезла? Я тебя столько искал!
- Да, как уехала после свадьбы с Колей из Дарьевки, так и брожу по сей день по белому свету. Сначала жили в Киеве, в Братске, Калининграде, на Сахалине, потом в Москве. Я много лет работала спецкором в "Медицинской газете".
- А дети есть у вас?
- У Даши на глазах появились слезы, голос задрожал.
- Настигли все-таки меня новочеркасские пули. Сын, как и муж, стал военным, капитаном. В Чечне... убили его.
У Ковалева сжалось сердце. А Даша, закрыв лицо руками, заплакала, потом, успокоившись, продолжала:
- Понимаешь, Витя, уже прошло столько времени, а я не могу поверить ни умом, ни сердцем, что нет его больше. Какой парень был! Чуб, что спелая пшеница, в плечах - косая сажень. Он стихи писал.
В твоїх очах ні тіні криги,
В твоїх очах вишневий цвіт.
Навколо книги, книги, книги,
Твое натхнення і твiй світ.
Эти строчки он посвятил своей девушке. Она - библиотекарь, и они собирались пожениться... А ты уже дед? А вот я бабушкой никогда не стану.
Ковалев подошел к Даше и нежно прикоснулся к ее плечу. Они стояли друг против друга, близкие и долгожданные, но между ними была такая пропасть - целая прожитая жизнь.
... Вечером Ковалев рассказывал младшему внуку:
- Когда-то на месте Ровеньков было просто дикое поле. По берегам речки Ровенек шумели дуб, сосна, осина, ольха. В конце 17 века здесь появились люди: опальные бунтари-вольнодумцы. Их поселение Осиновый Ровенек не раз сравнивали с землей, но оно возрождалось вновь и вновь, превратившись в цветущий город Ровеньки.
Потом дед с внуком играли в шахматы. Ковалев сделал ход офицером и объявил шах королю. Внук прикрыл его ферзем.
- Ты потеряешь королеву, - предупредил дед.
Внук задумался, а потом вынес вердикт:
- Королю - шах, идти ему некуда, и ничем другим, кроме королевы, его не прикрыть, а королеву берет офицер. Да, она обречена!
- Не отдавай королеву, - вопреки правилам произнес дед.
Провожая внука домой, Ковалев задержал его руку в своей. Мягкая детская ладошка ласкала, доверчивые пальчики сплелись с пальцами деда.
Виктору Ивановичу вспомнились кровавый сквер... Майор... Даша вся в золотом свечении солнца... психушка с замком на двери и решетками на окнах, где он провел все лето...И снова Даша, вся в цветах, уходящая от него и навсегда уносящая его сердце...
Годами Ковалев учился жить без нее, без любви к ней, обманывал себя, убеждая, что новая жизнь, новая форма лучше, чем старая. Но он теперь знал и то, что, потеряв королеву, он проиграл самую главную партию своей жизни.
... Ночную тишину города разорвал вой сирены скорой помощи. В реанимационное отделение городской больницы санитары осторожно внесли носилки с бездыханным телом, вручив его заботам бригады анестезиологов, которые констатировали у больного обширный трансмуральный инфаркт миокарда. У него разорвалось сердце. Это был Ковалев.
Хоронили его ясным весенним днем. К могиле, когда все разошлись, подошла красивая женщина в черном. Это была Даша. У нее подкосились ноги, и, когда она припала к хладной могильной насыпи, она уже ни о чем не думала, кроме своей любви, кроме яркого голубого утра. Она знала, что ее последняя весна отшумела тем далеким летом. Душа наполнилась звенящей пустотой. Ее уже ничто не связывало с этим миром, ей захотелось растянуться подле этой могилы, теперь он был рядом, он был с нею, и теперь они уже никогда не расстанутся.
* * *