(быль)
Дни всё короче, небо сереет, сбрызгивая землю мелкими дождями, словно боится пролить чашу, что наполнялась влагой с самой весны, всё летушко не уронив на землю ни капли, отчего земля-матушка тихонько теряла изумруд одеяний, трескалась от безводья.
Осень. Унылая, бесцветная. Да и откуда взяться краскам, ежели лето не отгуляло под лёгкими грозами да не любовалось радугой-дугой после тёплых дождиков…
Не так ли случается и в судьбах людских… Хотя кто не мечтал о благодатном цветущем лете, чтобы в дни осенние, закатные, не страдать от бесцветья. Ан…
По давно не паханому полю, поросшему бурьяном, вилась чуть заметная тропинка, что служила только ей, Марусе: больше некому. В округе – ни единой деревни: вдоволь погуляла здесь невидимая острая коса безвременья. Найти бы ту беспощадную косу в сим деянии, да и…
Увы! Безвременье не дозволяет.
За спиной у Маруси вязанка хвороста, в руках по ведру отменных боровиков, а в фартуке, подоткнутым за пояс, её любимые ягоды костяники. Остановится отдохнуть, поклонится лесу за столь щедрый дар и шагает дальше. Уже седьмой час, спешит к утренним хлопотам по дому: печку топить, чтоб еду приготовить да грибы сушить, козу с козлятами выпустить на лужок, цыплят накормить, да и на огород картошку копать – пора уж. «Только бы успеть до дождей. Сухая картошка в подполье надёжно хранится. Ой! Ещё и подполье надо вычистить», – размышляла Мария, шагая в такт спешащим мыслям,
Если бы только эти заботы… В последнее время ночами напролёт точит её одна мысль: «Где сын, жив ли. Должно быть, ему уже шестнадцать… Если жив, вдруг найдёт меня, мать, бросившую его, трёхдневного, в роддоме… Что ему скажу? Боюсь. Уж лучше в глубокий омут… Пятый десяток миновал, а я всё прячусь в глухомани, страшась сама себя и, не дай бог, встречи со своей кровинкой… Запаниковала, когда, будучи в роддоме, услышала, что, муж сбежал к врачихе-гинекологу, которая принимала мои роды. От обиды ли горькой, от обуявшей ли злости решила вмиг: пусть она и растит «приданое». Оставила новорождённого им, счастливым…»
Только «счастливые» не озаботились судьбой дитя. И пошла его сиротская дорога, по ухабам да рытвинам, заполненным горькими обидами, слезами и мучившим вопросом: «За что меня невзлюбили и бросили… Где-то же есть они, мать и отец…»
Горше дороги не бывает: больницы, приюты с редкими на доброту нянями, детдом, где день не светлее ночи… Но, видно, сама дорога устала от непосильной ноши сироты – взяла его груз на себя… И сирота, Петя Путник, оказался в Суворовском училище, которое стало ему строгим, но тёплым домом. Исполнительный и способный суворовец обрёл здесь и настоящих друзей, и заботливых воспитателей. А командир училища помог ему найти мать…
«Какой её увижу… Когда-то, лет в семь-восемь, она мне снилась – красивая, благостная, как Богородица на иконах. Но почему-то исчезала за чёрным покрывалом. А я отчаянно звал её – напрасно…» – вспоминал Петя, шагая в ногу с капитаном, сопровождавшим его.
Безлюдная деревня встретила путников тишиной и таким густым ароматом яблок, что, казалось, заброшенные сады еле-еле дождались встречи с людьми, чтобы одарить их богатым урожаем (был слышен треск, глухой, как редкий всхлип только что горько плакавшего ребёнка: это ветви трещали под тяжестью плодов).
«Увы… Сады, как и люди, от безлюбия тоже страдают», – подумал Петя, когда из-за яблонь показалась старая избушка с низеньким крылечком.
На нём сидела женщина, обхватив руками голову, небрежно повязанную серым платком, покачивалаясь вперёд-назад, постанывая, как от неотступной душевной боли.
«Добрый день. Вы, должно быть, Мария Лукова… – сказал капитан, остановившись шагах в десяти от крыльца. – Я привёз вам сына, знакомьтесь».
Плечи женщины вздрогнули, она подняла голову – взгляд её застыл на явившихся. Казалось, сейчас она со стоном и мольбой о прощении бросится к сыну, и всё образуется. Но ни попытки что-либо сказать, ни попытки сделать шаг навстречу… Поднялась, шагнула в сени, скрипнула дверь, щёлкнув замком…
Не сыскать на свете острее стрелы, что вонзилась прямо в душу Пети – когтистая лапа сдавила ещё не окрепшее сердце подростка, скатилась по щеке скупая слеза…
Смахнув горькую слезу, Петя с трудом выговорил: «Товарищ капитан, простите за горечь, которую я Вам доставил. Домой хочу, в училище. Идёмте отсюда…»
На следующий день рыбаки достали из воды тело немолодой женщины, которое вырвало из омута быстрое течение реки и вынесло в озеро.
Чужие люди хоронили тело без имени-отчества. Узнать в утопленнице Марию Лукову было некому. Оборвалась закатная бесцветная осень Маруси, поскольку сама искалечила благодатное лето своё. Откуда же взяться краскам осени…
09.10.2016 г.