Лиза считала себя необычной девушкой – как считает, без сомнения, любая девушка. А еще Лизе повезло – она родилась в самый разгар золотой осени, и праздник ее, самый любимый в году праздник – превращался для нее всегда в волшебство, феерию. Когда она выходила на улицу, от оранжевого и красного, от шелеста под ногами, от одного даже запаха увядающей листвы у нее всегда невыносимо, одновременно сладко и больно перехватывало дыхание. И любовь – просто любовь, чистая, ни к чему и ни к кому не привязанная, всегда безрассудно захватывала ее в плен в эти дни – дни, окружавшие день ее рождения. От этой любви она могла расплакаться прямо над клавишами, например, от увертюры к «Евгению Онегину». Или над страницами Чехова. Или у картин Рериха… Да мало ли поводов к упоительным слезам у влюбленной девушки в семнадцать лет?
Она несла домой свою любовь огромными охапками, с жадным азартом набивала в пакеты мятое кленовое золото и щедро устилала им пол комнаты, в которой должны были собраться гости. На самых красивых ладонях листьев она писала черной тушью, по-старинному макая перо в чернильницу, строки из Пушкина, Тургенева и Фета. Иногда – даже свои строки. Она раскладывала эти листья в искусно продуманном «художественном беспорядке» на праздничном столе. Она заваривала чай одновременно всех сортов из коробки «ассорти», зажигала ароматические палочки (она обожала фразу «здесь пачулями пахнет») и свечи, от которых усиливался запах прелой листвы, – и пела свою любовь. И ее гости, разнесенные новым сентябрем по разным городам и институтам, ее гости, слетавшиеся снова в ее душистое кленовое гнездо, – ее гости подпевали, грустили и смеялись – той же чистой, ни к кому и ни к чему не привязанной любовью.
Только Артем не подпевал… Нельзя сказать, чтобы Лиза, чуткая, необычная девушка Лиза не видела его мрачной, совершенно определенно «к кому и к чему» привязанной грусти. Но грусть Артема только разжигала в ней желание – изо всех сил подчеркивать, лелеять, возносить до небес эту огромную неопределенность – ее, Лизиной любви на этом безумном пиру, пиру красок и ароматов.
Артем был тоже необычным человеком. Он, поступив в МГИМО, выбрал китайский язык… Когда его спрашивали, почему именно китайский, он хмуро, словно немного стесняясь, отвечал, что это перспективно. Но Лиза подозревала другую причину – известную любовь Артема ко всякого рода символам, криптограммам, иероглифам – ко всему, где он мог, как в скорлупке, спрятаться со своей тонкой, болезненно ранимой душой. Ни в чем не знавшую меры Лизу эта его особенность всегда смешила и немного раздражала.
Захватив с пола несколько первых попавшихся кленовых листьев, Артем ушел в другую комнату, где стояла чернильница, и укрылся там. Но Лиза, для которой Артем олицетворял в тот вечер одновременно и жертву, и вдохновение, не смогла долго выносить его отсутствия. Она нашла предлог навестить его – и обнаружила, что из под пера Артема одна за другой выходят искусной сетью на палево-оранжевом фоне строки невероятной китайской вязи! Узоры Артема были так тонки, а линии так загадочны и безупречны, что у Лизы от такой красоты как всегда одновременно сладко и больно перехватило дыхание.
– Что здесь написано? А здесь? А здесь? – стала допытываться она, жадно хватая исписанные кленовые листы, всматриваясь, стараясь запомнить, вникнуть в изысканный ритм иероглифов.
– Это так, стишок один учебный. Тут – тоже… Тут – несколько вариантов «до свидания». Это – «меня зовут Артем». А это… Тут написано «уо ай ни».
– Красота! Здорово! А что значит «уо ай ни»?
– Это значит «я тебя люблю».
– Правда? Вы и это уже прошли? – спросила Лиза и звонко засмеялась. – Артем, да это же просто чудо какое-то! Пойдем, покажем всем! Надо же, всего лишь «уо ай ни», а написать – как целый танец зашифровать! – тараторила она. – Знаешь, я обязательно сохраню! И выучу, как это пишется!..
Она торопливо собрала украшенные иероглифами листья, подняла Артема и повела его, вяло сопротивляющегося, к гостям, подбадривая радостным шепотом: «Пошли, пошли, пошли!»
– Вы только посмотрите, что умеет наш Артем! Вот! «Уо ай ни!» – воскликнула она и рассыпала Артемовы листья между свечей на столе.
Гости принялись рассматривать диковинные арабески, обсуждать, комментировать. Кто-то вспомнил, что видел что-то подобное на китайских махровых полотенцах, кто то заметил, что некоторые иероглифы напоминают деревья и пагоды… Кто-то в тему привел трехстишие Басё, но его тут же подняли на смех, потому что Басё японец, а не китаец. А Лиза, обожавшая Басё, наперекор всем стала восторженно сыпать наизусть его «хайками», дирижируя в воздухе в такт своим словам первым попавшимся под руку кленовым листом – листом с тремя иероглифами «уо ай ни».
Артем ушел незаметно, как он и всегда уходил. И эта история закончилась почти ничем, и во многом потому, что Лиза и Артем учились в разных городах. Они виделись иногда на выходных, даже гуляли вместе. И Артем по-прежнему бесил ее своей ранимостью, всегда на грани с неврастенией. Но Лиза – и тогда, и много лет спустя – часто жалела, что однажды испугалась этих коротких китайских слов, этих сложных китайских иероглифов... Этого простого человеческого чувства.
Испугалась именно тогда, когда душа ее, переполненная осенними красками и стихами, была к нему – как никогда – готова.
2016