Если открыть психо-неврологический справочник на 128 странице, то можно прочитать следующую статью: «Синдром Джума – генетически обусловленное заболевание, впервые открытое французским врачом алжирского происхождения Антуаном Али Джумом. Синдром характеризуется полным отсутствием у больного эмоций и моральных ценностей. Следующей характерной чертой болезни является неспособность воспринимать произведения искусства через органы чувств. Вместо этого больные используют для получения удовольствия свой желудок. По остаточной массе фекалий больного можно сделать выводы о культурной ценности того или иного произведения».
На самом деле, в быту никто не пользовался словосочетанием «Синдром Джума», особенно в России, Артем знал это прекрасно. В быту людей, которые им болеют, называли Уродами. Нет, конечно, по центральным каналам велась пропаганда всеобщего равенства, но на практике Уроды почти у всех вызывали отвращение, прежде всего потому, что в отличие от всех остальных людей с отклонениями, они были наиболее успешными: если человек с синдромом Дауна явно обречен был быть на социальном дне, то с Уродами все было не так-то просто. Имея интеллект чуть ниже среднего в компании с отличным физическим развитием и отсутствием каких бы то ни было моральных ограничений, Уроды были идеальными полицейскими и военными. Злые языки говорили, что даже президент болен синдромом Джума, даром, что выходец из ФСБ. Еще одним несомненным плюсом для карьеры полицейского у Уродов было чутье любых предметов искусства, в том числе официально запрещенных. Воспринимая книги, картины и даже музыку лишь как еду, они слышали их запах.
Предметы искусства входили в каждодневный рацион любого из Уродов: без них они слабели и умирали через месяц. А так как среди власть имущих их брата было немало, то был создан закон об обязательной сертификации любых произведений. Сертификация же являла собой сдачу любой книги, рассказа, картины или аудиозаписи в подвалы Роскомнадзора, который с некоторых пор все больше напоминал НКВД жестокостью своих нравов и отношением к людям, попавшим в его застенки. Попавшая туда книжка пропускалась через желудки Тестеров. Тестеры тоже были Уродами, но не были представителями силовых структур, а даже наоборот, были маргинальным сбродом: беспризорниками, бомжами, алкоголиками. Отчего же в Тестеры не шли успешные Уроды? Дело в том, что переизбыток искусства в организме тоже приводил к весьма нежелательным последствиям: снижению интеллекта и зрения в сочетании с неконтролируемым ростом мышечной массы. В результате Тестеры представляли из себя нечто громадное, дьявольски быстрое и сильное, но вместе с тем глупое. Эти громады всю свою долгую и несчастную жизнь только и занимались тем, что поедали плоды чужих трудов, прожевывали и выводили из себя. Наиболее питательные и вкусные вещи Роскомнадзор всячески поощрал и тиражировал. Оценка питательности велась на основании количества фекальных масс: если они составляли килограмм, то книга или фильм шли в массовое производство. Если же вес говна насчитывал лишь пару граммов, произведение запрещалось на территории Российской Федерации с последующим сжиганием всех имеющихся экземпляров. А за хранение таких книг или картин можно было схлопотать внушительный тюремный срок. Да и не только за хранение запрещенных вещей, но и за хранение вещей несертифицированных.
Тюремный срок... Артем прекрасно знал, что однажды доиграется, но не мог иначе. В его шкафу до сих пор хранился портрет Кати, хотя прошло уже одиннадцать лет с момента ее смерти. Память. Ее портрет был, пожалуй, единственным чистым и светлым пятном в загаженной до состояния свинарника квартире. На полу лежали объедки, пустые бутылки. Снова объедки. Снова бутылки, только уже с другими этикетками, но, несомненно, с высокоградусным содержанием. Артем попытался встать. Получалось плохо. Переборов себя, он принял вертикальное положение и, спотыкаясь о груды хлама, прошел к холодильнику. Как и ожидалось, там было совсем пусто, как в голове Артема. Артем подошел к раковине, набрал в ладони воду и выпил. Его радовал лишь один факт во всей этой безумной жизни: скоро придет Должник. Собственно говоря, именно Должник полностью обеспечивал его безбедное и праздное существование в вечно пьяной карусели. А пока он не пришел, можно пока поспать. Или повтыкать в интернет, если его еще не отрубили за неуплату.
Звонок в дверь разбудил Артема. На пороге стоял прилично одетый гражданин. Конечно же, это был Должник, а в миру успешный писатель Иван Смирновский, издавший кучу бестселлеров. Его повести тянули не меньше, чем на 900 грамм, что было очень круто. Но, как и у любого известного человека, у него была маленькая тайна, за неразглашение которой он готов был платить Артему. Смирновский зажал нос и вошел в квартиру:
— Ты бы хоть мылся иногда. И мусор, что ли выносил. А то сдохнешь тут, как собака, а приехавшие менты заблюют тут все от твоих запахов. И никто, поверь, отмывать тут ничего не будет.
– Не твое дело. Я хоть бедный и вонючий, но не продаюсь, как ты. Пишешь всякое говно для того, чтоб эти Уроды его жрали.
--Ой, какие мы честные.— усмехнулся Смирновский. – Не продается он. Это не ты не продаешься. Это тебя никто купить не хочет. А если бы назвали нормальную цену – побежал бы, задрав лапки. Я, по крайней мере, пишу. А ты? Когда ты последний раз писал картины? Наверно, твоя последняя картина – портрет Кати. Ты только бухаешь и ругаешь правительство. А мог бы давно сдать хотя бы Катю свою на сертификацию, а то так и в тюрьме можешь оказаться, если у тебя нелегал найдут. А однажды они найдут, будь уверен.
Артем оскалился:
--Это что, угроза? Я прекрасно знаю, что ты можешь натравить на меня Уродов, но не забывай, что как только они возьмутся за меня, они получат те самые фотографии, где ты размахиваешь американским флагом. А также фотографии, где ты позируешь с англоязычной литературой. Ты знаешь, что за этим следует – расстрел. Так что пойдем под суд вместе. И по части говна – мы же оба знаем, что чем меньше фекалий произведет Тестер, тем качественнее произведение, мы же с тобой читали ту статью, того самого Джума, в которой он все досконально разложил. Кстати, и она была на английском. А Катю я не сдам на пожирание этим тварям. Это память.
--Я тебе не угрожаю. Совсем нет. Зачем мне рисковать своей репутацией и жизнью, если можно спокойно подождать, пока ты загнешься от цирроза. А при таком образе жизни это произойдет очень быстро. Знаешь, ты был неплохим человеком. Пусть ты был неудачником и вечно недовольным оппозиционером. Но раньше ты не был мразью, способной на шантаж. Теперь ты ею стал. С чем тебя и поздравляю.
С этими словами Иван сунул Артему хрустящие купюры, плюнул под ноги и зашагал по лестнице вниз. Артем сжал бумажки в руках, затем подошел к зеркалу и тихо сказал: «Какая же ты все-таки мразь».
Каждый раз после ударных доз алкоголя Артем видел одну и ту же картину: белую больничную простынь и угасающего человека на ней. Он нагло врал Кате, когда говорил, что наступает выздоровление. То, что все кончено, было ясно всем. Но она верила. Тыкалась в его пальцы, как слепой щенок. Но чудес не бывает, нет. Последнее, что она ему сказала, было тихое: «Ты обманул». И эти слова кружились по кругу, сплетаясь бесконечным веретеном, больно обжигая все тело. «Ты» огнем выжигало кожу, «обманул» корчилось и плясало вокруг него. Он сотни раз говорил, что не мог поступить иначе, что это была ложь во благо, но «ты» и «обманул» были не согласны, хлеща его по щекам, выдирая с мясом куски плоти. Кухня, нож, алкогольный туман. Резать себя не больно, даже приятно. По крайней мере, на время забывалась белая простынь.
Звонок в дверь. Неужели Должник? Артем был готов поклясться, что прошло всего пару дней с момента их последней встречи. Впрочем, в запое нет точного представления о времени, поэтому мог пройти и месяц, а может, даже и два. Посмотрел в глазок. На пороге стоял человек в полицейской форме: «Вы подозреваетесь в хранении нелегального искусства, немедленно откройте дверь, иначе она будет выломана». «Все же сдал меня полиции, скотина! – подумал Артем.— Ну ничего, и его я паровозиком протащу». Артем открыл дверь. Полицейский понюхал воздух и безошибочно бросился к шкафу с картиной. Сомнений быть не могло, полицейский – Урод. И если обычного мента можно было купить, то Уроды славились следованием букве закона. «Проследуйте со мной в отделение Роскомндазора» – деревянно прокуковал он. Все, что Артем мог – подчиниться.
Застенки Роскомндазора были не страшными. Скорее – блеклыми. Обычный кабинет, метров на 20 размерами. В нем стол, стул, лампочка и Тестер. Несчастное создание, целиком состоящее из мышц. Тестер смотрел на Артема и полицейского своими блеклыми глазами, будто пытаясь что-то сказать. А между тем в кабинете шел разговор о картине, которая стояла тут же. Тестер, едва завидев ее, облизнулся. Артем отчаянно посмотрел на полицейского, и предложил: «А если я предоставлю вам мощный компромат на такую известную персону, как Смирновский, вы оставите меня и картину в покое?». Полицейский усмехнулся. Слишком по-человечески усмехнулся. «Неужели вы думаете, Артем Валерьевич, что к вам пришли просто так? Поверьте, мне хорошо заплатили. Да и не только мне». Артем понял, что у него нет выхода. В самом деле, на что он надеялся, когда пытался шантажировать такого влиятельного человека? Впрочем, Артема не пугала тюрьма. Его пугало одно – что сейчас Тестер будет жрать его Катю. Чавкать своими слюнявыми губами, а потом высрет сколько-то грамм вонючей субстанции. И больше ничего от нее на этом свете не останется. У Артема не останется даже памяти о ней. Последнего светлого, что было его в жизни. Раз – и нету. Потонет в желудке Тестера. Растворится в кислоте. Нужно было что-то делать.
Артем отчаянно дернулся и со всей силы ударил полицейского ногой. Тот отлетел в сторону, так как явно не ожидал такого. Пока полицейский пытался встать, Артем набросился на него с кулаками. И это было величайшей глупостью, потому что в борьбе ослабленного многолетним алкоголизмом Артема и подтянутого, спортивного работника Роскомнадзора у первого не было ни малейшего шанса. А полицейский меж тем начал бить лежащую на полу тушку Артема своими кирзовыми сапогами. И на лице его сияла злая улыбка. И тут Артем понял, что перед ним не Урод. Уроды ничего не чувствуют. Ни боли, ни радости, ни злорадства. А этот полицейский искрился злой радостью у чувством упоения своей властью. Боль пронизывала тела Артема. Он чувствовал, как ломается его скелет, как ребра впиваются в легкие, но сделать уже ничего не мог. Наконец, полицейский насытился ощущением власти и посадил избитого Артема на стул. Зло прошептал:
– Память, говоришь? Ну что же, смотри, что такое твоя память! Всего лишь кусок говна.
С этими словами он поднес картину к Тестеру. – Смотри, что такое твоя память!
Тестер облизнулся и хрюкнул. Из его рта потекла слюна. Артем отупело смотрел на эту картину, кусая окровавленные губы. Но тут произошло что-то странное. Тестер подпрыгнул на месте и бросился на полицейского. Грубые движения, кровь. Много крови. Хрип. Через секунду с служителем закона было покончено. Артем обалдело смотрел на все это, будучи не в состоянии поверить своим глазам. Хриплый и грубый голос Тестера вырвал его из ощущения нереальности происходящего: «Память есть у всех, человек. Не только у тебя. У меня нет чувств, зато есть память. Они могут отнять еще и мой разум, но не ее. Эта женщина на картине, она ведь для тебя всё?»
Артем кивнул. Тестер продолжил: «Я тоже кое-что помню. Тоже женщина. Я называл ее мамой. Когда она узнала, что я Урод, она не бросила меня, хотя это предлагают всем. Она верила, что я смогу чувствовать. Что я смогу стать Человеком. Заставляла читать книжки, а не есть их. И я, хотя и не мог понять, что же там написано, читал буквы, строчки, абзацы. У меня был щенок. Маленький такой, чихуахуа. Она говорила, что щенки любят просто так, ни за что. И что невозможно ничего не чувствовать, если у тебя есть собака. А еще она водила меня по картинным галереям, пока их не запретили. Учила смотреть на синее море Айвазовского. И хоть я видел там лишь куски масла на холсте, ее это не останавливало. А потом она умерла. А твоя память умерла, человек?» – Тестер посмотрел на Артема.
Все, что Артем мог сделать, это кивнуть снова. « Но это не вся память, что есть у меня – сказал Тестер. – Дальше был интернат. Я помню, как они смеялись и поджигали одежду. Самое ужасное, что я ничего не чувствовал тогда, ни физически, ни тем более, эмоционально. Мы, Уроды, живучие твари. Я смотрел на них и не понимал, как они могут тратить свои чувства на такую дребедень, как насмешки и чувство превосходства. Я помню котенка, которого мои одноклассники на перемене заживо разрывали на части. Им было весело.
Страшно смотреть, как вы, люди, тратите себя на ненависть, презрение, высокомерие. На предательство и шантаж, как ты. Я все бы отдал за то, чтобы испытать то чувство, которому так пыталась научить меня мама. Я бы хотел любить ее так же, как она любила меня. Но вы все портите. Когда они рвали котенка, я навсегда решил, что никогда не буду человеком. А когда в наш класс пришли вербовщики из ФСБ, я сразу же записался в Тестеры, потому что мы, наверно, самые непохожие на человека создания. Я жрал и срал. Жрал и срал. А сегодня, человек, я не смог. Я слишком хорошо помню того котенка, и те ожоги. Полицейский, он слишком похож на тех ребят. А еще он уничтожает память. Нельзя так. Это понимаю даже я, глупая гора мышц. Так что можешь идти, человек. Бери свою картину и проваливай». С этими словами Тестер пробил кулаками дыру в стене, в которую вполне мог пролезть взрослый человек.
Еле шевеля конечностями, Артем поковылял к ней. Оглянулся на мрачного Тестера, чавкающего губами. Подошел к нему. Посмотрел в его блеклые глаза и сказал: «Ты – человек. Все же человек». И Артему на минуту показалось, что по нечеловеческим глазам Тестера течет слеза. Впрочем, наверно, это был конденсат.