Приподнятая целина

Юрий Козиоров
                ЦэКа играет человеком
                Оно изменчиво всегда,
                То вознесет его высоко,
                То бросит в бездну без следа.
               Народная переделка народной песни на слова
               Н. Соколова «Шумел, горел пожар московский»*.

     Наша творческая интеллигенция может уйти в запой исключительно в трех следующих случаях:
     1) начальство похвалило – запил от радости;
     2) начальство обругало – запил от горя;
     3) начальство не ругает и не хвалит, словом, не интересуется – запил от скуки.
     Заслуженному поэту Михаилу Балабанову получилось пройти все три состояния в указанном порядке и с указанными последствиями. Он родился в одном из сел Семипалатинской области, знал казахский и русский языки как родные и был очень востребованным, потому что активно переводил поэзию и прозу казахских авторов на русский язык. За это был горячо любим как казахскими авторами, так и руководителями партии и правительства тогда еще Казахской ССР. Состоял в редакциях журнала «Советский Казахстан» и газеты «Прииртышская правда», а кроме того числился непременным либреттистом Академического театра оперы и балета имени Абая. С этим последним учреждениям и связаны те события, о которых пойдет речь.
     В 60-х годах прошлого века в Казахстане готовились к празднованию 10-летнего юбилея освоения целинных и залежных земель. В театре имени Абая шла напряженная работа над постановкой оперы «Целина». Либретто было заказано поэту Балабанову, он весьма недурно и довольно быстро изготовил 1-й акт, над которым сразу началась работа композитора и артистов и сразу возник сложный вопрос. На празднование обещал прибыть в Алма-Ату сам Никита Сергеевич Хрущев со своей супругой Ниной Петровной. Он разумеется, будет оперу слушать, а в опере одним из персонажей был тот же Хрущев, который пел о поднятии целины и вдохновлял людей на трудовые подвиги. Композитор Евгений Друсиловский сделал эту арию речитативом, но директор театра сразу засомневался: не подумает ли Никита Сергеевич, который в жизни кроме частушек ничего не пел, что певец над ним издевается. Было еще свежо впечатление от разгрома Хрущевым выставки художников-абстракционистов, которых Хрущев всех назвал педерастами. Кроме того, директор для убедительности напомнил композитору отрывок из последней речи выдающегося руководителя, который звучал так:
     «Мы никогда не примем Аденауэра как представителя Германии. Если снять с него штаны и посмотреть на его задницу, то можно убедиться, что Германия разделена навеки. А если взглянуть на него спереди, то можно убедиться в том, что Германия никогда не поднимется».
     Объединение и восстановление единой Германии произошло, как известно, в 1990 году, а в описываемый период и директор, и композитор долго чесали свои головы и, наконец, решили, что арию Хрущева артист просто прочитает без всякой музыки. В операх такое иногда допускается.
     Готовый акт был показан приглашенному на репетиции партийному начальству и получил высочайшее одобрение. Было сказано, что если и дальше все будет так же хорошо, то многим светят Ленинские премии. Особенно горячо хвалили либреттиста, хотя директор, с умоляющим видом прижимая палец к губам, давал понять, что этого делать не следует. Директор хорошо знал поэта и волновался не зря: когда на следующий день нарочный прибыл к Балабанову за вторым актом, то обнаружил, что тот на радостях запил, а акт не только не готов, но даже и не начат.
     Сам либреттист был в таком состоянии, что разговаривать с ним было бесполезно. Директор в отчаянии стал звонить в ЦК компартии Казахстана, в ответ ему было предложено явиться туда на другой день в 7 часов утра. О чем там с ним беседовали, стало понятно уже в полдень, когда у дома, где жил Балабанов, появилась специализированная машина. Санитары вошли в квартиру, которая оказалась незапертой, перенесли крепко спящего поэта в машину и доставили в психиатрическое отделение республиканской больницы, а когда к вечеру поэт протрезвел, ему вручили послание от коммунистов оперной труппы театра со следующей припиской директора:
     «Миша, ты срываешь юбилей. Сиди и пиши! Из психушки вызволим, когда вернешь должок – второй акт оперы. Еду тебе будут доставлять из ресторана. Чтобы ты оценил нашу товарищескую поддержку, будешь ежедневно получать две бутылки «Жигулевского». Учти, если не успеешь, партийное руководство грозит оставить тебя здесь пожизненно. Постскриптум: Не взыщи, но за пиво вычту из твоей Ленинской премии».
     Поняв серьезность положения, Миша засел за работу и «поднимал целину» до одиннадцати часов вечера. В это время полагалось выключать свет и вошедшая в палату нянечка объявила:
     – Больной, пора спатеньки!
     – Какое спатеньки, мне дописать надо. Никита Сергеевич приезжает. Я оперу пишу.
     – У нас все пишут оперу. Опер** даже читать не успевает. А мы завтра на свежую голову вместе и напишем. Я тебе помогу. А теперь спатеньки.
     И выключила свет. Утром главврач больницы вспомнил, что не предупредил нянечку об особенности нового пациента, и ошибку свою исправил. Больше поэту никто не мешал и в соавторы себя не предлагал.
     2-й акт был закончен вовремя. На премьере Балабанов сидел в центральной ложе вместе с руководством республики, там же находились директор театра и композитор. В зале же, заполненном до отказа публикой, находился главврач больницы, в которой создавалось либретто бессмертного произведения, и в перерыве между первым и вторым актом рассказывал всем желающим его слушать о своем посильном участии в происходящем торжестве.
     В то же время в правительственной ложе шла напряженная работа: расписывали, кого представить на Государственную премию, кого – на звание Народного артиста СССР, кому дать звание Народного артиста республики, а кому – квартиру.
     Успех спектакля был ошеломляющим. Артистам дарили цветы, аплодисменты в конце каждого акта длились по полчаса, исполнители главных партий и создатели шедевра выходили на поклоны, произносились речи. Алма-Ата, украшенная цветами, воздушными шарами и портретами Никиты Сергеевича и других членов ЦК, ждала на очередной спектакль высокого гостя.
     Но он не приехал. Потому что в Москве состоялся пленум ЦК, в результате которого Хрущев оказался на пенсии, причем ему было предложено не покидать предоставленной правительством дачи, где отряд внутренних войск мог благополучно охранить его от злоумышленников.
     Вместо Хрущева в Алма-Ату прибыл член ЦК, который на спектакль не пошел, а, ограничившись просмотром либретто, предложил руководству республики наказать по партийной линии тех, кто организовал постановку политически незрелого произведения. Среди прочих заработал выговор и либреттист – за искажение фактов. Принимаясь за такую тему, он должен был бы знать, что Никита только языком болтал, а всю руководящую работу по освоению целинных и залежных земель, включая речи, вдохновляющие людей на трудовые подвиги, совершал 1-й секретарь ЦК компартии Казахстана, ныне Генеральный секретарь ЦК КПСС дорогой Леонид Ильич Брежнев, который, как либреттисту тоже следовало бы знать, был награжден за эту работу орденом Ленина (добавим, первым из восьми этих орденов, а со временем была также и сотня других).
     Растаявшая в воздухе Ленинская премия и партийный выговор привели к предсказуемому результату. Поэт запил снова, на этот раз от горя. А когда протрезвел, то обнаружил, что республиканское начальство больше им не интересуется и на свои интимные торжества не приглашает. И поэт запил опять, теперь уже от скуки.

_______________
*Подлинный текст этого куплета
     Судьба играет человеком,
     Она изменчива всегда,
     То вознесет его над веком,
     То бросит в пропасти стыда.
**Опер – разговорное сокращение от «оперуполномоченный» (должностное лицо органов дознания).