По своему обыкновению она неторопливо потягивала утренний кофе во дворе дома рядом с работой. Солнце. Неизменно шаловливый прохладный питерский ветер. Её мать влезла в долги по кредитам по уши. Нужно продавать родительский дом, в котором они обе выросли. Да вот беда, уже полтора года никак не находится покупатель. Приходят. Смотрят. Кивают. Уходят. И больше не звонят. А проценты нарастают со скоростью смертоносной лавины, ломая под собой хрупкие души наивных заёмщиков банка.
Только что звонила мать. Сказала, что хочет уснуть и больше не просыпаться, что предчувствует скорый конец, а ведь ей нет и пятидесяти лет. Пожить ещё хочется. Очень хочется. Но петлю невыплаченных кредитов старательно затягивают на шее коллекторы, угрожающие сжечь дом и расправиться с семьёй.
Как ни странно, но даже после этого телефонного разговора у неё на душе было как-то странно спокойно. Она всегда верила в лучший исход, несмотря на то, что жизнь уже двадцать девятый год как учила её обратному. Неисправимый оптимист.
Вдруг мелодия в наушниках гарнитуры прервалась сигналом входящего звонка. Лучшая подруга. Милый, дорогой сердцу человек, к которому не страшно сорваться посреди ночи, чтобы вместе поплакать и подумать как выкарабкаться из очередной жизненной ж… ямы.
— Да?
— Ты где?
— Как обычно. Кофе пью.
— Можно я к тебе спущусь? – едва сдерживающий слёзы голос прозвучал из трубки.
— Конечно.
В наушниках продолжилась прерванная звонком песня про вечную призрачную встречную. Обыденный сюжет всех религий.
Вот у выхода появилось знакомое лицо. Не говоря ни слова, они подошли друг к другу и крепко обнялись. Хрупкая Галя молча рыдала, спрятав мокрое лицо на груди своей подруги.
Прошло около минуты. Галя отвела взгляд в сторону и принялась нервно вытирать слёзы. Ещё беззвучная пауза. Теперь можно говорить.
— Что случилось, – спросила она у Галины.
— Михалыч… – тихо ответила та. Не зная, как продолжить, предложила, – Пошли в магазин? У нас в кабинете кофе закончился.
— Пошли.
— Сигарета есть?
— На.
— Спасибо. Никогда не понимала, зачем люди их курят. На меня они не действуют.
— А мне они иногда думать помогают.
Через пол пути пройденного до магазина и половину выкуренной сигареты Галя начала рассказывать.
— Сегодня Михалыч на работу пришёл…
— О. А я всё думала, куда он на две недели исчез…
— Да. – оборвала Галина, – Сказал, что у него жена раком больна, и что скрывала это от него три года. А сейчас призналась, потому что болеть начало так, что спать стало невозможно…
— Да ё ж моё! Ну почему опять Михалыч?! У него ведь дочь на самолёте разбилась, а теперь ещё и жена… Так не честно!
— Он такого нежно-зелёного цвета был…
— Может, мы что-нибудь для него сделать можем? Не знаю, скинуться всем отделом…
— Не знаю. Сказал, что ему ничего не нужно.
— Блин! Ну не стоять же и смотреть, как у человека… У него ведь больше никого нет, кроме неё!
— Знаю.
Они зашли в магазинчик у остановки, взяли кофе, молоко. Молча рассчитались с кассиршей.
Что говорить? Как помочь? А ведь так хочется хоть чем-то помочь. И Михалычу, и Гале, у которой от рака умер уже не один близкий родственник и несколько друзей. Да и ей самой доводилось терять любимых людей (по другим причинам, но тем не менее, смерть, есть смерть), без которых жизнь не представлялась возможной, но, как выяснилось, вполне оказалась таковой. Задумалась. Потом спросила, скорее у неба над головой, чем у Гали:
— И почему до сих пор ещё никто лекарство от рака не придумал?!
— Там сложно всё…
— Но ведь не невозможно!
— Эх…
— Ну и как теперь работать?
— Не знаю.
— Пойдём прогуляемся?
— Пойдём. Я тоже сейчас работать не смогу.
— Да. В конце концов, не повест же нас шеф, если потеряемся на час…
— Не повесит.
Пошли. Снова молча. Зачем что-то говорить, если всё равно не знаешь, что сказать?
— Блин. Когда у близких рак, в первый раз это всегда тяжело, – выдавила из себя Галя.
— В первый раз? Ну ты и оптимист, однако…
— А… Ну… Это…
— Знаю… – и немного помолчав, предложила, – Может по бургеру с пивом?
— Травиться, так уж чем-нибудь вкусным, – согласилась Галя.
А время шло. Вперёд. Куда-то в неизвестность, но по хорошо накатанному кругу дом-работа-выходные-работа-дом. День за днём. Мозг сверлили одни и те же мысли: “А Михалыч, наверно, сейчас в очереди к врачу или дома у кровати жены сидит. И совсем один. Один! И куда же деваются все, так называемые “друзья”, когда приходит горе? Куда испаряются, как будто были сделаны из воздуха? Почему человек всегда остаётся один, когда ему становится по-настоящему плохо? Это ведь нечестно! Так нельзя! Нельзя…”
Неделя. Месяц. Полтора месяца. Пустующее кресло Михалыча в углу перед его рабочим столом с каждым днём заставляет сердце сжиматься всё больнее. На сообщения он не отвечает. В душном воздухе кабинета информационно-аналитического отдела под потолком прямо под квадратными лампами искусственного дневного освещения тяжёлым грузом висит вопрос, который все боятся озвучить: “Как там наш Михалыч?” Никто об этом не говорит. Страшно касаться чужого горя. Вдруг оно окажется заразным? Вдруг поранит протянутую руку своим острым краем? Ведь потом будет болеть. А пока ты в стороне, бояться нечего. Круг привычных событий надёжно защищает тебя от жизни, как кожура яйца защищает зародыша цыплёнка. Спокойствие. Вот главная ценность жизни. Чтобы все отстали, чтобы никто не трогал, никто не лез с проблемами. Своих хватает.
Но внутри что-то упорно не даёт покоя. И руки сами тянутся набрать на телефоне номер…
Гудок. Ещё один.
— Добрый день, Александр Михайлович, это я. Как Вы?
— Хреново.
— … <выедающая душу тишина>
— . <аналогично>
— Может я могу хоть чем-то помочь? Я не знаю, чем, но хоть что-то? Может, еды приготовить, в магазин сходить или найти нужные лекарства?
— Да нет. Спасибо. Всё есть.
— …
— …
— Мы по Вам очень скучаем… Так хочется, чтобы у Вас всё было хорошо… Ведь так не честно… Мы… Я… В общем, если что хоть что-то будет нужно, пусть даже просто помолчать в трубку, пожалуйста, звоните! Не могу отвечать за весь отдел, но мне звоните. В любое время.
— …Спасибо…
— <тяжёлый вздох>. Если бы я могла сделать для Вас хоть что-нибудь…
— …
— Ладно. Пусть у Вас всё будет хорошо. Всего доброго.
— Всего доброго.
Она положила телефон на стол, закрыла руками лицо и долго молча плакала. Ну как же дать человеку так нужные ему яблоки, когда у тебя есть только апельсины? Бессилие невыносимо. Когда ничего, форменно, ничего не можешь сделать. Учиться ходить по воде и воскрешать умерших? Что делать? ЧТО? Не сидеть ведь сложа руки в стороне… Как помочь гордому сильному умному человеку, у которого в жизни есть всё, кроме счастья?
Говорят, за мудрость платят скорбью. А можно быть тупым, как валенок, но зато счастливым, как слон? А нельзя. Ведь когда знаешь, что есть выбор между скорбью мудрости и блаженством неведения, то этого выбора автоматически лишаешься. Он тает как туман под палящим солнцем.
Прошёл ещё месяц. В рабочем чате сообщение от Михалыча: “Я договорился с врачём, в октябре будет операция”. Пальцы рук сплелись крест-накрест. До октября две недели. “Пусть всё пройдёт хорошо. Пожалуйста, если там, наверху, меня хоть кто-нибудь слышит, сделайте так, чтобы жену Михалыча спасли! Я понимаю, что это четвёртая стадия рака. Да к тому же позвоночника. Я понимаю. Но очень. ОЧЕНЬ! Очень прошу! Пожалуйста! Должна же быть в мире справедливость! Должна! Ведь без неё нельзя. Пожалуйста!”
День за днём. “Пожалуйста, пусть операция пройдёт успешно!” на фоне извечных “опять ошибку в проекте нашли” и “что сегодня на ужин приготовить?”. Снова память не может ответить на вопрос, с кем сегодня здоровался, или это было вчера… А то, что, казалось, было вчера, выясняется, что происходило неделю назад… Безумие. Так выглядели бы косы Горгоны, если бы её змеи стали бы нитями времени. Куда всё так несётся? И почему при этом “сегодня” длится бесконечно долго? В серой ленте памяти яркими вспышками загораются и тут же гаснут мгновения выходных дней, редкие встречи с давними друзьями, родными, а ещё реже – новые лица, с недоверием, но всё же принятые в жизнь.
Вот и наступил день операции. Всю ночь параноидально яркие сны. На утро лишь смутные отголоски призрачных, но столь же ярких, сколь и необъяснимых эмоций. Душа не на месте. Работа просыпается сквозь пальцы, как песок. Мысли друг с другом никак не хотят вязаться. Логика легла на лопатки. Ожидание. Десять часов утра. Всеобщее традиционное приветствие коллег. Кофе. Половина двенадцатого. Перекур. Час дня. Обед. Что-то нужно съесть. Но что? Не важно. Не хочется. А надо. Мерное жевание в напряжённой, обжигающей холодом, тишине. Воздух тяжёлый. Бесшумно вибрирует.
Холодно на улице. Промозглый октябрьский северный ветер. Три часа. Вернулись на работу. Бессмысленный код на экране. Нужно работать. Скоро сдавать проект. Нужно. Перекур. На крыше теперь запретили. Вниз с пятого. Пешком. Одной сигареты мало. Ещё одну. Голова не хочет думать. Она полностью занята мыслью, которую озвучить страшно. Ещё одну. Пол четвёртого. Кажется, понятна причина ошибки в коде. Пять часов. Перекур. Пешком на пятый этаж. Михалыч не в сети. Обречённый свинцовый взгляд опустился на экран телефона. “> Разблокируйте”. Палец завис над экраном. Прошла минута. Экран погас. Нет. Ещё раз. “> Разблокируйте”. Рука дрожит. Большой палец сделал привычное движение слева направо по гладкой прохладной поверхности телефона. Контакты. “Александр Михайлович”. Позвонить…
Гудок. Тишина. Гудок. Снова тишина. Пара глухих ударов в груди. Снова гудок. Невнятный звук возни и шуршания из трубки.
— Да?
— <откашливание> Александр Михайлович?.. <как же трудно спросить то, что больше всего сейчас хочется>
— Да.
— Эм…
— Она очнулась. Сказали жить будет… – на том конце трубке голос осёкся, не смог сдержать слёз.
— А… – как и на этом…
Неделя пустоты. Ни эмоций. Ни воспоминаний. Однородный джем из переваренных секунд, минут, часов, дней… Неделя. Понедельник. Пятый этаж. Восьмой кабинет. Привычно пустое кресло в углу кабинета. Дверь медленно открылась. В ней появился появился мужчина шестидесяти с хвостиком лет. Совершенно седой. Внешне он напоминал так хорошо знакомого коллегу, только килограмм на двадцать уже. После пары десятков секунд натянутой, словно струна газонокосилки, тишины, девушка рванулась с места к двери с отчаянным криком: “Михалыч вернулся!”. За ней медленным неуверенным шагом последовала её верная подруга – Галя.
Они долго стояли в дверях втроём, крепко обнимая друг друга, словно старые друзья, не проронив ни слова. Из их плотно зажмуренных глаз текли крупные горячие слёзы. Михалыч вернулся.