Зайцы

Геннадий Моисеенко
(из “Сказок Мёртвого дерева)
(сказка)
                М. Б.

   Посреди густого леса, что за нашей деревней в сторону Смоленска без перерыва стоит сплошной стеной, есть поляна. Даже не поляна, а, можно сказать, небольшое поле, затерявшееся в глуши, в стороне от дорог да глаз людских.
   Летом, когда ни разу не кошеные травы терзает иссушенный ветер, глядя на поле, можно подумать, что кусочек моря таинственным образом оказался в этой забытой Богом стороне. Катятся зелёные волны, а колоски диких злаков да метёлочки соцветий образуют как бы буруны на гребешках валов. Зимой же поляна замирает снежными дюнами, и только всё тот же ветер, теперь уже обжигающе-холодный, пытается оживить эту пустыню, срывая ещё не примёрзшие снежинки, кружа их в неистовом танце.
   Когда солнце растопит сугробы, из леса, где зимой сытней, потому что можно погрызть кору, возвращаются на поле зайцы. На середину в центр не ходят, всё больше к лесу жмутся, так безопасней.
   Весной, после распутицы, когда заячьи шубки уже вылиняли, и все они стали одного цвета, зайчихи под кусточком приносят зайчат, маленьких таких, но в отличии от кроликов, которых мы часто видим в деревне, уже опушенных, зрячих и крепких. Заячья жизнь с первого дня тяжела — всякая тварь съесть норовит. Матери о потомстве не заботятся. Если скачет мимо какая-нибудь зайчиха, то накормит молоком, а нет — что ж не повезло — терпи.
   Растут зайчата быстро, к августу становятся настолько самостоятельными, что не нуждаются в посторонней помощи и уже сами начинают подыскивать себе пару, чтобы долгой холодной зимой не быть одинокими.
   Там, где заросли ивняка прикрывают ветками ручей, пересекающий поле, познакомился перволетка Фрун с такой же молодой Трунь. Они сидели возле перекатывающихся с камешка на камешек струек воды — ушки поджаты, маленькие пушистые хвостики торчком. Фрун всё время что-нибудь рассказывал и при этом безбожно врал, а Трунь заливисто смеялась, прикрывая мордочку передними лапками, как это делают все зайцы, когда им весело. Правда, мы, глядя со стороны, думаем, что зайцы так умываются — ничуть не бывало. Если увидите перебирающего лапками ушастого, то будьте уверены — это он так смеётся.
   Ничто не мешало дружбе молодых, да как назло увидел их вместе старый заяц Хрум. До чего ж скверный у него характер — до всего ему есть дело, во всё вмешается, всё обхамит да советов дурных надаёт.
   — Привет, острозубые. Бездельничаете? — загнусавил Хрум.
   — Не бездельничаем, а разговариваем,— ответствовал Фрун.
   — Тоже хорошо. Только чем здесь сидеть, сходили бы на заячье собрание по подготовке к зиме. Вон сколько нашего брата собралось на опушке.
   — Да что мы там забыли? Там такие, как ты будут красоваться перед толпой, речи “умные” говорить. Скучно.
   — Стариков иной раз и послушать надо.
   — Ничего, мы и так узнаем, о чем говорилось на собрании, кто-нибудь обязательно расскажет.
   С тем и разбежались, точнее, расскакались, потому что зайцы скачут, а не бегают.
   На следующий день Фрун с утра направился к заветному месту у ручья, но, не успел проскакать и полпути, как окликнул его старый Хрум.
   — Куда торопишься Фрун?
   — По делам!
   — Негоже старикам врать, небось, к Трунь скачешь?
   — А хотя бы и к ней, тебе какое дело?
   — Мне-то что, а вот что скажет собрание?
   — Причём тут собрание?
   — Ты что ж это, не знаешь, что мы, беляки, никогда с русаками не знались, а уж тем более не женились.
   — Знаю, а мы-то тут причём?
   — Наверное, причём, раз я говорю об этом, Ты случайно не знаешь какой породы Трунь.
   — Откуда мне знать, летом мы все одинаковые.
   — Вот то-то и оно, что летом.
   — А зимой нас ещё не было на свете.
   — Зато родители ваши были!
   — Ну и что?
   — А то, что ежиха говорила, будто мать Трунь русачиха Хрусь.
   — Какая разница? Кто-то зимой серый, кто-то белый…
   — Мы зайцы благородные, мы всегда одного цвета с временем года.
   — Да мне что с того?
   — Не ерепенься, неужто ты против общества пойдешь?
   — Кому какое дело до меня и моих привязанностей?
   — Не скажи! Общественное мнение — сила страшная, так что думай, — и с этими словами старый Хрум поскакал своей дорогой, оставив растерянного Фруна.
   И случилось так, что этот разговор слышала Трунь, которая тоже скакала к заветному месту у ручья. Фрун, увидев свою подружку, обрадовался, заспешил к ней, да только Трунь обиженно отвернулась.
   — Кто  расстроил тебя? — взволнованно спросил Фрун.
   — Кто же, как не ты!
   — Это чем же?
   — Болтовней пустой со старым Хрумом. Все косточки мои пережевали, да и родню мою стороной не обошли.
   — Никто твоих косточек не трогал. Я б этого не позволил.
   — А кто выяснял, какого цвета у меня шубка зимой?
   — Мне дела нет до этого, — пылко воскликнул Фрун, да только не поверила Трунь.
   — Что же получается, если зимой окажется что я русачиха, ты меня бросишь?
   — Ну, с чего ты взяла, что я тебя брошу? Да и откуда ежихе знать какого цвета твоя мать зимой, когда ежи впадают в спячку!
   — А ты сходи, спроси у собрания,— язвительно ответила Трунь, — быть может они знают, кто моя мать. Иди, иди, а то вдруг окажется, что ты их ослушался.
   — Никуда я не пойду. Мне кроме тебя никто не нужен. И вообще, давай уйдём на другой конец поля, там кролики живут, они все разных цветов, и никто из них на это не обращает внимания.
   — Всё равно зайцы не дадут нам жить спокойно, — тяжело вздохнула молодая зайчиха, при этом её уши опустились, что является явным признаком большого расстройства.
   — Не грусти, моя милая, поляна большая — лес ещё больше. Найдём мы себе место, где сможем жить спокойно и никому не будет дела до цвета твоего меха.
   С того дня никто из жителей поляны не видел Трунь и Фруна, да и некогда им было обращать внимание на такие мелочи, им ведь надо было митинговать и решать очень “серьезные” и “важные” вопросы. Но что может быть серьёзней и важнее любви.

25.03, 07—19.05.96