Антон Чехов: Великий писатель, выдающийся диагност
ВСТУПЛЕНИЕ
Нередко бывает так, что, создав художественное произведение, творец недооценивает его значение. Написав роман или пьесу, писатель не понимает того, что он открыл новое, не познанное еще явление общественной жизни.
Сервантес писал своего «Дон Кихота» как пародию на рыцарские романы. А написал великую книгу, в которой жалкий, нескладный рыцарь предстал борцом за идеалы добра и гуманизма. (см. «Поэт с копьем»
http://www.proza.ru/2010/04/15/1262).
Автор другого великого романа «Тихий Дон» Шолохов, тоже не понял значение своей книги.
Вспомним финал романа. Григорий Мелехов, опустошенный, отчаявшийся, потерявший любимую женщину возвращается в родное гнездо. Гнездо это, отчий дом – разорено, искалечено гражданской войной. Все члены этой большой казацкой семьи, кроме него, сестры Дуняши, да двух малолеток – погибли, умерли от болезней и бед. Всем искалечила жизнь гражданская война, почти всех выбила из жизни. Да и сам Григорий, на руках которого кровь зарубленных матросов, долго не проживет. И его уничтожит новая власть.
А не понял Шолохов того, что написал он трагедию русского народа, ввергнутого в страшную, братоубийственную войну партией большевиков, одержимых параноидной идеей построения коммунизма в отсталой крестьянской стране. Не понял смысла и значения этой книги и тупоумный упырь Сталин. Зато отлично поняли члены Нобелевского комитета, присудившие роману свою премию. Что касается художественных достоинств этого произведения – они высоки, вне всякого сомнения.
Не понял до конца наш скромный великий Чехов, почему страдали не безгрешные, жалкие, бездеятельные герои его пьес. Будучи отличным врачом – он умел лечить. Будучи отличным писателем, он сумел поставить точный диагноз безнадежно больному обществу, хотя и не осознал этого. Он подробно описал симптомы этой болезни, установил диагноз - фатальный диагноз, который я называю: «Непротивление злу бессилием».
ТВОРЧЕСТВО
«Чехов создавал себя сам» - Иван Бунин
- Я не собираюсь подробно исследовать творчество Чехова – об этом написано давно и много. Напишу о главном. Напишу об особенностях его творчества, о его пьесах и их героях, в мировоззрении которых отразилась мораль больного общества.
В молодости Чехов писал непринужденно и легко. Он мог написать рассказик, сидя на подоконнике. Писал он тогда небольшие рассказы, юмористические сценки. Но затем, повзрослев, «выдавив из себя раба», он стал писать о том, о чем писали Монтень и Бальзак, Грибоедов и Гоголь, Салтыков- Щедрин и Гончаров и многие другие – о непобедимой власти алчности и пошлости.
Вот, что писал о его творческом пути Константин Паустовский: «Путь Чехова – от бездумного обывателя и пустого шутника с легкой пошлинкой до человека удивительной внутренней красоты, благородства и спокойного мужества».
Чехов избегал пафоса, писал лаконично и просто. Лаконичность его рассказов – это заслуга редакторов журналов, в которых он печатался: «Будильника», «Осколков» и других: надо было уложиться в 100 строк.
Деталей, оригинальных метафор он избегал, считая это второстепенным. (Знаменитая фраза об «осколке бутылочного стекла под луной»). В стремлении упростить форму, ради содержания Чехов принципиально отличался от Бунина, с которым его связывала не только многолетняя дружба. Многие сюжеты их рассказов пересекались, были похожи.
Если бы меня попросили назвать самый лучший рассказ Русской литературы – я без колебаний назвал бы два рассказа: «Дама с собачкой» Чехова и «Солнечный удар» Бунина. Такие два похожие по сюжету рассказы, и такие разные по исполнению! Поэзия Бунина – чувственная, эмоциональная. Поэзия Чехова – нравственная, она раскрывает сокровенную суть души его героев.
Я приведу несколько отрывков из этих рассказов.
«Солнечный удар»:
Поручик взял ее руку, поднес к губам. Рука, маленькая и сильная, пахла загаром. И блаженно и страшно замерло сердце при мысли, как, вероятно, крепка и смугла она вся под этим легким холстинковым платьем после целого месяца лежанья под южным солнцем, на горячем морском песке…
В прозе Бунина сочетаются с одной стороны точность деталей с другой стороны их живописность почти ощутимая, почти зримая.
«Дама с собачкой»
«В его наружности, в характере, во всей его натуре было что-то привлекательное, неуловимое, что располагало к нему женщин, манило их; он знал об этом, и самого его тоже какая-то сила влекла к ним.»
Итак, тривиальное начало курортного романа. Испытанный сердцеед Гуров одерживает быструю победу и, казалось бы не испытывает к своей очередной жертве ничего, кроме жалости:
«Что-то в ней есть жалкое все-таки», — подумал он и стал засыпать.
Но проходит время, герой возвращается домой и в душе его происходит преображение. Анна для него теперь – и любовь, и надежда, и спасение от пошлой обывательской жизни. Сцена в театре, где Гуров – растерянный, беззащитный, как подаяния ждет сочувствия, любви - эта сцена потрясает своей глубиной.
«В первом антракте муж ушел курить, она осталась в кресле. Гуров, сидевший тоже в партере, подошел к ней и сказал дрожащим голосом, улыбаясь насильно: -Здравствуйте. - Она взглянула на него и побледнела, потом еще раз взглянула с ужасом, не веря глазам, и крепко сжала в руках вместе веер и лорнетку, очевидно, борясь с собой, чтобы не упасть в обморок. Оба молчали. Она сидела, он стоял, испуганный ее смущением, не решаясь сесть рядом. Запели настраиваемые скрипки и флейта, стало вдруг страшно, казалось, что из всех лож смотрят. Но вот она встала и быстро пошла к выходу; он — за ней, и оба шли бестолково, по коридорам, по лестницам, то поднимаясь, то опускаясь, и мелькали у них перед глазами какие-то люди в судейских, учительских и удельных мундирах, и всё со значками; мелькали дамы, шубы на вешалках, дул сквозной ветер, обдавая запахом табачных окурков. И Гуров, у которого сильно билось сердце, думал: «О господи! И к чему эти люди, этот оркестр...»
У этого рассказа нет финала – ни благополучного, ни печального. И быть не может! Его герои могут надеяться, мечтать, но они не в силах изменить что-либо в своей жизни, поскольку они страдают неизлечимой болезнью…но, об этом чуть позже. А пока, заключительные строки:
«И казалось, что еще немного — и решение будет найдено, и тогда начнется новая, прекрасная жизнь; и обоим было ясно, что до конца еще далеко-далеко и что самое сложное и трудное только еще начинается».
Если Бунин наделял многих героев своими чертами (например, в «Темных аллеях»), то Чехов почти никогда этого не делал, по своей великой скромности. Быть может, сделал это только один раз, в рассказе «Архиерей» - герой которого страдает от непонимания, от одиночества и умирает от одиночества( как и сам Чехов).
Еще немного о деталях. Если бы рассказ «Тоска» писал другой писатель, он мог бы сделать главной деталью, несущей огромную смысловую, эмоциональную нагрузку – снег! Чехов упоминает о нем только два раза вскользь. Между тем, если бы он сделал на этом акцент, то снег стал бы покровом, стеной отделяющей бедного Иону от окружающего, равнодушного к его горю мира. Но Чехов достигает главной цели (Иона жаждет во что бы то ни стало поведать хоть кому-нибудь о своем горе) простой, незамысловатой на первый взгляд концовкой:
«Лошаденка жует, слушает и дышит на руки своего хозяина... Иона увлекается и рассказывает ей все...»
Зато в искусстве диалога (так громко назовем этот талант Чехова) ему не было равных.
Я как-то перечел самые известные рассказы Чехова, герои которых стали нарицательными. Характеры этих героев, их привычки, мировоззрение – все передано через прямую речь, диалог:
«Беззащитное существо»
— Я женщина беззащитная, слабая, я женщина болезненная, — говорила Щукина. — На вид, может, я крепкая, а ежели разобрать, так во мне ни одной жилочки нет здоровой. Еле на ногах стою и аппетита решилась… Кофий сегодня пила, и без всякого удовольствия.
«Унтер Пришибеев»
-Где это в законе написано, чтоб народу волю давать? Я не могу дозволять-с. Ежели я не стану их разгонять да взыскивать, то кто же станет?
«Душечка»
Вот она полюбила антрепренера Кукина:
– Какой ты у меня славненький! – говорила она совершенно искренно, приглаживая ему волосы. – Какой ты у меня хорошенький.
А после того, как получила телеграмму о его смерти:
– Голубчик мой! – зарыдала Оленька. – Ваничка мой миленький, голубчик мой! Зачем же я с тобой повстречалась? Зачем я тебя узнала и полюбила! На кого ты покинул свою бедную Оленьку, бедную, несчастную?..
«Человек в футляре»
-Оно, конечно, так-то так, все это прекрасно, да как бы чего не вышло.
А вот как изъясняется столяр Лука Александрыч – рассказ «КАШТАНКА»:
- Ты, Каштанка, насекомое существо и больше ничего. Супротив человека ты все равно, что плотник супротив столяра…
«Хамелеон»
- Чья собака? Я этого так не оставлю. Я покажу вам, как собак распускать! Пора обратить внимание на подобных господ, не желающих подчиняться постановлениям! Как оштрафуют его, мерзавца, так он узнает у меня, что значит собака и прочий бродячий скот! Я ему покажу Кузькину мать!.. Елдырин,— обращается надзиратель к городовому,— узнай, чья это собака, и составляй протокол! А собаку истребить надо. Немедля! Она наверное бешеная... Чья это собака, спрашиваю?
- Это, кажись, генерала Жигалова! — кричит кто-то из толпы.
— Генерала Жигалова? Гм!.. Сними-ка, Елдырин, с меня пальто... Ужас как жарко! Должно полагать, перед дождем... Одного только я не понимаю: как она могла тебя укусить? — обращается Очумелов к Хрюкину.— Нешто она достанет до пальца? Она маленькая, а ты ведь вон какой здоровила! Ты, должно быть, расковырял палец гвоздиком, а потом и пришла в твою голову идея, чтоб сорвать. Ты ведь... известный народ! Знаю вас, чертей!
А вот колоритнейшая личность, герой пьески «Свадьба» Апломбов:
- Я не Спиноза какой-нибудь, чтоб выделывать ногами кренделя. Я человек положительный и с характером…
- Вы мне зубов не заговаривайте, сегодня же я узнал, что ваши билеты в залоге. Извините, maman, но так поступают одни только эксплуататоры. Я ведь не из эгостицизма – мне ваши билеты не нужны, но я из принципа и надувать себя никому не позволю. Я вашу дочь осчастливил, и если вы мне не отдадите сегодня билетов, то я вашу дочь с кашей съем. Я человек благородный!
Это мастерство Чехова (диалог) непременно, обязательно должно было привести его в цех драматургии. А драматургия жанр особенный, я бы сказал волшебный! Сколько ни описывай своего героя, какими красочными эпитетами его ни украшай – все равно он будет условным, книжным образом. И только тогда, когда герой заговорит, станет выражать свои мысли – только тогда он оживет и станет проявлять свою сущность.
Я сам испытал это чудесное перевоплощение, оживление героев, когда писал рассказ «Волшебный снег». Когда мои герои стали говорить, спорить, вспоминать вслух - произошло маленькое чудо. Они вдруг ожили и стали жить своей собственной жизнью – а не той, которую я им заготовил. Они протестовали против моих планов, стали выговаривать какие-то свои мысли.
И я сам как бы раздвоился. С одной стороны я был автором и старался втиснуть своих героев в рамки своего плана. С другой стороны – я как сторонний наблюдатель подсматривал и подслушивал то, что говорили они сами.
ДИАГНОЗ
И, наконец, Чехов пишет свои большие пьесы, которые сам называет (ирония?) «комедиями»: «Дядя Ваня», «Чайка», «Три сестры», «Вишневый сад».
Вот что пишет Горький о героях этих пьес: «…Ольга из «Трех сестер» …на глазах ее ломается жизнь ее сестер, а она плачет и никому и ничем не может помочь, и ни одного живого сильного слова протеста против пошлости нет в ее груди. Вот слезоточивая Раневская и другие хозяева «Вишневого сада» - эгоистичные, как дети, и дряблые, как старики. Они опоздали вовремя умереть и ноют, ничего не видя вокруг себя, ничего не понимая – паразиты, лишенные силы снова присосаться к жизни…Проходит перед глазами бесчисленная вереница рабов и рабынь своей любви, своей глупости и лени, своей жадности к благам земли…Многие из них красиво мечтают о том, как хороша будет жизнь через двести лет, и никому не приходит в голову простой вопрос: да что же сделает ее хорошей, если мы будем только мечтать?...Мимо всей этой скучной, серой толпы бессильных людей прошел большой, умный, ко всему внимательный человек, посмотрел он на этих скучных жителей своей родины и с грустной улыбкой (?), тоном мягкого но глубокого упрека, с безнадежной тоской на лице (как это упрек и безнадежная тоска сочетаются с грустной улыбкой?) на лице и в груди (где это она там прячется в груди?), красивым искренним голосом сказал: «Скверно живете, господа!» ( тут Горький сознательно коверкает, перевирает реплику Маши из «Трех сестер»: «У Гоголя сказано: «скучно живете, господа!»).
Так писал о героях Чехова Максим Горький, который мечтал, как и Ленин, возродить нового человека – человека без веры, без прошлого, без традиций; человека, духовная сущность которого была бы подменена фанатичной верой в построение мифического равенства, мифического коммунизма. И таких людей возродила Революция. Они, эти люди, после страшных чисток 30-х годов прошлого века, стали рабами самого кровавого в мировой истории деспота – Сталина, которому вынужден был прислуживать и сам Горький.
Давайте мы с вами глянем на этих героев и сами скажем о них без тоски и упреков - в груди и прочих местах:
Вот монолог Войницкого («Дядя Ваня»), опустошенного человека, не способного что-либо изменить в своей жизни:
- «Пропала жизнь! Я талантлив, умен, смел…Если бы я жил нормально, то из меня мог бы выйти Шопенгауэр, Достоевский…Я зарапортовался! Я с ума схожу…Матушка, я в отчаянии…!
А вот мучаются, страдают бездеятельные героини пьесы «Три сестры»:
Ирина: «…(плачет) Я не любила ни разу в жизни. О, я так мечтала о любви, мечтаю уже давно дни и ночи, но душа моя, как дорогой рояль, который заперт и ключ потерян».
Вот Маша (тоже плачет): «…Неудачная жизнь…Ничего мне теперь не нужно..Я сейчас успокоюсь…Все равно…».
Ольга (обнимает обоих сестер): «…Музыка играет так весело, так радостно и, кажется, еще немного и мы узнаем, зачем мы живем, зачем страдаем…Если бы знать, если бы знать!».
А вот говорит героиня одной из лучших пьес Чехова ( да, пожалуй, и все мировой драматургии) – Раневская, нагрешившая, кающаяся, растранжирившая свое имение, растратившая попусту свою жизнь:
«…О, сад мой. После темно ненастной осени и холодной зимы опять ты молод, полон счастья, ангелы небесные не покинули тебя…Если бы снять с груди и плеч моих тяжелый камень, если бы я могла забыть мое прошлое!».
Вот она же прощается с проданным садом:
«О, мой милый, мой нежный, прекрасный сад! Моя жизнь, моя молодость, счастье мое прощай! Прощай!..».
Все продано, все потеряно, растрачены деньги, силы, жизнь. В проданном, покинутом имении остается запертым, всеми забытый, никому не нужный, отслуживший свое слуга Фирс. Он и подводит последнюю черту:
«Жизнь-то прошла, словно и не жил…(ложится) Я полежу…Силушки-то у тебя нету, ничего не осталось, ничего…Эх, ты…недотепа! ( лежит неподвижно).
«Слышится отдаленный звук, точно с неба, звук лопнувшей струны, замирающий, печальный…Наступает тишина, и только слышно, как далеко в саду топором стучат по дереву».
Невозможно без волнения, без слез читать эти строки – такова сила Чеховской поэзии!
Нет, Алексей Максимович, вы неправы, вы лукавите, вложив в уста Чехова придуманную вами реплику: «Скверно живете, господа!». Совсем не это хотел сказать Чехов. Он не обличал нравы, он страдал вместе со своими героями – оттого-то его пьесы живут до сих пор! Он, как истинный врач, поставил этот фатальный диагноз русскому обществу. Поговорим о нем.
В 1967 году американский психолог Мартин Селигман открыл и описал феномен, который он назвал ( не совсем удачно) «Выученная беспомощность»: «Вы;ученная беспо;мощность (англ. learned helplessness), также приобретённая или зау;ченная беспомощность — состояние человека или животного, при котором индивид не предпринимает попыток к улучшению своего состояния (не пытается избежать негативных стимулов или получить позитивные), хотя имеет такую возможность. Появляется как правило после нескольких неудачных попыток воздействовать на негативные обстоятельства среды (или избежать их) и характеризуется пассивностью, отказом от действия, нежеланием менять враждебную среду или избегать ее, даже когда появляется такая возможность. У людей, согласно ряду исследований, сопровождается потерей чувства свободы и контроля, неверием в возможность изменений и в собственные силы, подавленностью, депрессией и даже ускорением наступления смерти.Термин «выученная» не совсем корректный – правильнее было бы назвать «Приобретенная беспомощность» или «Приобретенное бессилие». Я называю его: «Непротивление злу бессилием».
Эта беспомощность, бессилие свойственны не только отдельному индивиду, но и всему нашему народу, всему нашему обществу, что и показал замечательно Чехов в своих пьесах.
Быть может, как писали некоторые критики и исследователи его творчества, печальная участь героев его пьес, их безнадежный пессимизм обусловлены «врожденной меланхолией» (Иван Бунин) их автора или его болезнью? Отнюдь!
Давайте вспомним историю, отраженную в разное время другими известными авторами. Вспомним, как развивалась эта болезнь.
- Алексей Толстой «Князь Серебряный», предисловие:
«…автор сознается, что при чтении источников книга не раз выпадала у него из рук и он бросал перо в негодовании, не столько от мысли, что мог существовать Иоан4, сколько от той, что могло существовать такое общество, которое смотрело на него без негодования».
- Вспомним гениальную концовку гениальной драмы Пушкина «Борис Годунов»: «Народ безмолвствует».
- Вспомним умницу Петра Чаадаева, который осмелился критиковать самодержавие и крепостничество, который осмелился утверждать, что Россия безнадежно отстает во всем, в том числе и социальных реформах от европейских стран – этот человек был объявлен сумасшедшим.
- Вспомним шуточный как бы проект Козьмы Пруткова «О введении единомыслия в России» - проект, который лишь подтверждал незыблемый «статус-кво». При царе было единомыслие, при Советской власти большевизм, но суть не изменилась. Инакомыслие, меньшевизм не только возбранялись, но самым беспощадным образом искоренялись.
- Можно вспомнить и многое другое: «Мертвые души» Гоголя, «Обломова» Гончарова и прочая, и прочая.
Но никто кроме Чехова не показал так глубоко приобретенную беспомощность нашего общества, его непротивление любому злу, его бессилие. Чехов, как никто другой выразил сокровенную суть русской души: ее бездеятельную созерцательность, искренность в прегрешении и в покаянии, и, самое главное, отсутствие силы, желания, воли изменить что-либо в своей жизни – «непротивление злу бессилием».
Горький вспоминал, как Чехов, сидя у открытого окна и поглядывая вдаль, в море ( в Ялте?) неожиданно сердито произнес:
«Мы привыкли жить надеждами, привыкли жить надеждами на хорошую погоду, урожай, на приятный роман, надеждами разбогатеть или получить место полицмейстера, а вот надежды поумнеть я не замечаю у людей. Думаем: при новом царе будет лучше, а через двести лет – еще лучше, и никто не заботится, чтоб это лучше наступило завтра. В общем, жизнь с каждым днем становится все сложнее и двигается куда-то сама собою, а люди заметно глупеют и все более людей остается в стороне от жизни».
Как актуально, современно звучат эти слова, сказанные великим драматургом. Как ужасен этот фатальный диагноз, поставленный нашему обществу еще сто лет назад!