ТРОЙНЯ ПОВЕСТУШЕК
ДОРОГИ
Дело, разумеется, вкуса, но мне бесконечно дорог наш континентальный климат с его четырьмя контрастными временами года. В каждом из них есть свое очарование: снежная, с загадками зима; полноводная, иногда с угрозой, весна; жаркое лето, с грозами и дождями и золотая обильная осень. Все они отмечены сверхчувствительными творцами всех видов искусств. Я с насмешкой взираю на жителей однообразных климатических стран: экваториальных и арктических. И, пожалуй, зима любимейшее время года. Не восторгаться ее красотой, равноценно признать собственную психическую неполноценность.
Но та зима выдалась из ряда своих предыдущих сестер редким и удивительным коварством. Оттепели и морозы чередовались систематически, создавая известные трудности коммуникациям. В один из дней, когда я и шеф были свободны от занятий, мы запланировали выезд в южный район области, где у нас были научно-производственные интересы. Однако, накануне оттепель превзошла себя даже слабым дождиком, а ночью зима, словно извиняясь, взбрыкнула хорошим морозцем. Вся доступная нам часть планеты превратилось в свежее ледяное зеркало, не пригодное ни под подошву, ни под колесо. Дорожники еще не скоро справятся с таким необъятным объемом работ, а нам утром предстояло выезжать.
Нашим транспортом был «Москвич» с доброй кличкой «пирожок». И как не покажется странным, он оказался самым приспособленным к такой дороге автомобилем. Шипованных шин мы тогда еще не знали. Перед выездом я проверил в них давление и сделал его чуть ниже нормы. В будку автомобиля уложили груз в виде тяжелого колеса от грузового вездехода и вроде бы уровняли нагрузку на колеса. Однако главное не в этом, главное в -науке…. В нашем лекционном курсе мы учим, как изменяется сила тяги на ведущем колесе и приложенная к дороге, которая, собственно, и везет нас. И здесь важно - как изменяет ее при необходимости водитель. От нее зависит неуправляемое буксование колес и возможная беда при этом. Водитель должен это все понимать и чувствовать машину и дорогу. Впрочем, мастерство без способности чувствовать не бывает. Как сказал ныне почти забытый поэт в адрес своего навсегда знаменитого собрата: «Есть ужас бездорожья и в нем конец коню…». И эти «ужас» и «конец» преследуют нас всегда в фигуральном и буквальном смыслах. У водителя, бедняжки, только два параметра: выбор передачи и выбор частоты вращения двигателя. И тут в технику забралось любимое философское изречение – «противоречие»: увеличение передачи это снижение усилий на колесе, но и увеличение скорости, что опасно, а ее снижение возможно только оборотами двигателя. И тут равного «москвичевскому» нет, он способен, «чертыхаясь», тянуть на минимальных оборотах. Разрешить это противоречие может только мастерство, или даже талант исполнителя. Может это редкий случай справедливости в нашем бытие?
Когда выехали на загородную трассу, по обе стороны дороги в кюветах уже были перевернутые или удержавшиеся на колесах транспортные средства. Где-то на сотом километре справа лежал на боку трактор «Кировец», а два его прицепа остались на колесах. Как там тракторист?
Мы постарались, быстро управится с делами на месте , чтобы засветло одолеть основную часть пути домой. Двигались с малой, но безопасной скоростью. В себя и автомобиле я был уверен, и если бы мог молил всевышнего исключить ошибки встречных водителей. Однако обошлось, разошлись со встречными, а теория из наших лекций точно соответствует практике контакта автомобиль-дорога. Можно дерзко утверждать: безопасность вождения транспортного средства в словах и руках вузовского лектора.
После дня перенапряженного состояния мы, наконец, въехали под крышу родной лаборатории. Шеф, выдержанный человек, да и как только пассажир-сопереживатель был спокоен, словно иного он и не ждал. А меня распирала радость успешного завершения пути! В каком-то трансе я шел по коридору пустого уже корпуса и распевал легкомысленный мотив, однако этого мне было мало, и я с ожесточением подбрасывал вверх связку автомобильных ключей и ловил их на излете. И тут случилось невероятное: в коридоре поперек его под потолком проложена тавровая балка, а у нее узенькая полочка с обратным наклоном и мои ключики без промаха улеглись под потолком на эту полочку. (Я потом сотню раз кидал и не смог еще раз закинуть!). Я остолбенел, а шеф закатился в смехе.
Это пустяшное событие, да еще по сто пятьдесят на брата под завядшую колбасу и засохший хлеб благотворно разгрузили наши нервные системы.
Что ни говори, но наш мужик хорошо знает, чем лечить психику….
НЕВОЛЬНЫЕ ОСТРОВИТЯНЕ
В точно назначенное время дневальный по курсантской роте вывел на боцманской дудке незамысловатый свист, а следом раздалась грозная команда – «Подъем!». Триста парней школы командиров отделений мотористов флота по второму-третьему году службы, собранные со всего Тихоокеанского побережья, от Камчатки и до Порт Артура (тогда нашего), зашевелились. Все утренние процедуры скромного матросского быта были исполнены в срок. Койки заправлены, физзарядка прошла дружно и четко, туалет под холодной водой принят, форма – по обстоятельствам.
Старшина роты, мичман Красов, мордастый сверхсрочник, не видевший моря, а потому воспринимаемый нами с не очень то скрытой иронией, построил роту, сделал перекличку и вывел нас из казармы на завтрак. Гористая территория школы, расположенная на острове Русский, имела крытые битым камнем пыльные дороги. Приморская погода в эту зиму не баловала снегом, но стабильно держала «минус двадцать» и с ветром. Жалкий снежок был снесен ветрами по ложбинкам и сверху припорошен пылью. Очарование снежного покрова было словно осквернено грязью. Впрочем, пыль стегала и по строю, спрятать от нее глаза было невозможно. Столовая, высокомерно именуемая береговичками камбузом, стояла на возвышении, словно на макушке срытой сопки. Не большая площадка перед входом слева от строя резко обрывалась и круто уходила в низ. В столовке, что-то замешкались, и мичман остановил строй роты перед входом подождать.
Утро только занималось. Солнце, восходя из-за моря, словно зацепилось за лесок прибрежной череды невысоких гор и обозначало себя кроваво-красными полосами по всему восточному краю неба. Простертые к нам кромки огненными стрелами переменной величины и цветности напоминали зев Змея Горыныча, как его изображали еще в наших детских книжках. Угрожающее небо, абсолютная чернота окружающей нас природы, унылый школьный поселок без единого гражданского лица словно наводили тоску на молодых людей. Ни одного словечка-разговорчика, ни звука. В строю роты мое место в первой шеренге слева у самого края провала, и передо мной ни одной спины. Я словно выставлен первым на заклание злым небесам. За мной строй парней, повидавших за несколько флотских кампаний в морях всякого. Почти все мы из плавсостава и испытаны коварством морских походов. Одни только прошли на своих утлых тральщиках северным морским путем с угрозой льдами и штормами двух Дальневосточных морей, к месту нового базирования. Мне уже довелось ходить к границе с Кореей, когда там война, а море с нами воевало обледенением. И так у каждого…. Все мы уже догадывались о «стоимости» жизни с неотвратимым правом других распоряжаться нашими. В строю, все прижухли, поеживаясь на пронзительном морозном ветру, в нетерпении укрыться в жалкой столовке. Здесь нас ждет за десятиместными плохо отмытыми столами жалкий завтрак из «птюхи» (куска) серого хлеба с клочком масла и теплый, чуть подцвеченный, чай в гнутых алюминиевых, брезгливых для губ, кружках. Все мы в ареале островной тоски, отрезанные от материка проходом ледокола по проливу, нудным бытом, безвестностью ближайшего и отдаленного будущего. Пожалуй, никогда прежде я не испытывал такой смертной тоски, как в те десяток минут. Словно всенародная тысячелетняя тоска накрыла меня, как прибрежной волной и грозит унести с собой при откате в свою преисподнюю….
Отчего на всю жизнь остаются с нами такие пустяки?
ЛЕКЦИЯ
Сегодня у меня только лабораторное занятие. Наша кафедра сельскохозяйственного вуза носит уважительное название «профилирующая». Профилирует она будущих инженеров, но пока студентов старших курсов. Пожалуй, наша единственная дисциплина, где присутствуют все виды вузовских занятий. С некоторых пор я веду их, в основном, со студентами заочного факультета, но и, частично, очного.
Лабораторные занятия у нас четырех часовые, сегодня вторая и третья пара. Я пришел накануне, заглянул в лабораторию, переговорил с лаборантами: все и всё на месте. В кабинете, на своем столе обнаружил доставленное из деканата расписание моих занятий на следующую неделю со студентами шестого курса. Оглядел его бегло, вроде бы все как надо. Да-нет! Диспетчер заочного факультета запланировала мне на вторник будущей недели две лекции подряд третьей и четвертой парой. Такого никогда не бывает! Дело не столько в том, что жаль лектора - только простоять четыре часа тяжело, трудно и студентам выдержать однообразие. У них в сессию на заочном факультете иногда выпадают до восьми лекционных часов в день. Это откровенная небрежность опытного диспетчера, уж ей-то всезнающей, такое не позволительно. Но под расписанием подпись декана и утверждение проректора. Эти-то куда глядели?. Как можно на таких должностях подмахивать документ, не заглядывая в него. Это во мне возмутился бывший декан…. Злость обуяла меня. После лабораторного занятия зайду в деканат и учиню головомойку. Тирада злых и обидных слов уже формируются и даже оседают в памяти. Ну! Берегитесь….
Во время лабораторного занятия я мысленно возвращался к неудачному расписанию, подбадривая свое справедливое возмущение. После занятия взял листок с расписанием, вышел на крыльцо учебного корпуса и шагнул в сторону здания, где расположен деканат. Однако вузовский межкорпусной тротуар, осевую линию которого я прокладывал еще студентом первого курса перед началом его стройки, на меня воздействует во все годы хождения по нему. Сколько удачных замыслов возникло на этом переходе, сколько крутых решений принято на нем, какие великолепные просветления и догадки посетили меня, вот и сейчас он повлиял на меня неожиданностью. После десятка шагов мне подумалось: «А может не стоит шуметь?». Когда-то лет десять тому на курсах повышения квалификации технарей в соседнем районе я в течение недели читал по четыре-шесть часов в день. И ничего, только чуть осип. С руководителем курсов, собратом по службе на Тихоокеанском флоте, это легко излечили давно известным способом…. Сейчас у меня сработал, словно сорвался с закраины курок у ружья, давний интерес к себе, драгоценному, экспериментировать над собой. Я планомерно наставляю молодежь: самое интересное в мире – это ТЫ. Исследовать на что способен, что в тебя заложил Всевышний, не сопровождая твое рождение писаным текстом, рассчитывая, видно, на твою любознательность, важнейшая забота индивидуума. Я это исповедовал студентам, собственным детям и внукам. Что ты в себе разглядишь и что с этим сделаешь- в этом ты весь. Больше ничего иного в тебе нет и взять негде. Словно с небес на меня свалилась загадка: «А на что ты способен сейчас, в свои пенсионные годы?». Нет! Не надо себя жалеть, лучше взять и проверить…. И я с радостью отверг расправу с диспетчером в деканате и даже с удовольствием отправился домой на обед.
Нельзя сказать, что особо готовился к сдвоенной лекции. Как обычно, составил перечень вопросов, подлежащих изложению отдельно на каждую лекцию. Так я поступаю всегда. У меня ведется сплошная нумерация вопросов, где расписан весь курс. Их около сотни. Студентам этот список известен, я не терплю «педагогических сюрпризов». Все знают еще с первой лекции, что из этих вопросов формируются экзаменационные билеты. Из них же потом формируются задания на госэкзамене. При этом на нашу дисциплину отводится три вопроса, а на все другие по одному. А как же – профилирующая….
В назначенное время захожу в аудиторию, а мне навстречу в приветствии встает весь курс. Никому никогда не сознавался, что это самое трогательное явление в моей жизни вузовского педагога. Отвечаю своим приветствием, приглашаю сесть и начинаю лекцию. Лекция – это высшая форма самоутверждения педагога. И она нужна педагогу больше, чем студенту. Студент, пусть с дефектами, может заменить педагога книгами, а ныне Интернетом. Педагогу аудиторию нечем заменить. Лекция нашего профиля на шестом курсе инженерного отделения заочного факультета, где почти все студенты - производственники, а некоторые продвинулись в руководители производств, ответственна и мобилизует лектора. Можно сказать круче: удостоверяет его профессиональную пригодность.
Лекция прошла как обычно, нормально. Ее темп, изложение на доске, связная речь, а часть ее под диктовку для записи в тетради были обычной моей манерой. Когда закончил, из аудитории раздался вопрос: «А вторая будет?». Я кивнул головой и добавил: «Конечно». Перерыв между лекциями провел на ближайшей кафедре в обществе обаятельной коллеги.
Когда входил в аудиторию на вторую лекцию некоторые студенты стали подниматься в приветствии, я отмахнулся: «Сидите». И потекла вторая…. За минуту или две до звонка закончил последнюю лекционную тему и спросил, есть ли вопросы. Вопросов не было, возможно, я им сегодня надоел. Я взял журнал курса и бланки заданий на курсовое проектирование, которые всегда при мне, когда работаю с шестым курсом, и отправился на кафедру.
В большом квадратном кабинете кафедры, где у стен расставлены семь или восемь столов моих коллег, никого. Время обеденного перерыва. И странно, в середине кабинета стоит одинокий стул. Почему-то уселся на него, не выпуская из рук свернутый в рулончик журнал, и меня охватило тихое, не виданное доселе после лекционное очарование. Я достойно прочитал сдвоенную лекцию, меня, как сказал поэт «…не вышибить из седла», то есть из-за лекционной трибуны. Ни следов возрастных дефектов, ни признаков усталости, ни срыва голоса, с деликатными следами тонкой иронии в нужном месте и хлесткими обозначениями в другом. И нахально сам о себе сделал вывод: живая речь человека, а не проповедь кафедрального истукана. Я готов потягаться с молодыми коллегами, в недавнем прошлом моими учениками.
И на извечный дурацкий вопрос человечества: «Что такое счастье?» у меня готов ответ.
Это был редкий в жизни миг довольства самим собой и, возможно, счастья….