Когда всю жизнь живешь с кем- то под одной крышей, привыкаешь друг к другу. Привыкаешь настолько, что весь дом ассоциируется с этим человеком. Я и не жил здесь без тебя. Никогда не жил. А только вдвоем с тобой, моя любимая.
А сегодня я похоронил тебя.
Мне сказал кто- то из родственников, я уже не помню, кто точно, там было много народу. Ну, вот кто- то сказал из толпы «Дядя Вася, подойдите попрощаться». Черт вас подери, идиоты! Дядя Вася, подойдите попрощаться!? Что вы вообще понимаете? Как я могу попрощаться с ней? Я могу попрощаться со всеми вами вместе взятыми, и больше никогда вас не видеть, но с ней! Я бы никуда не отдавал её, пусть она так и лежала бы в нашем доме, и я каждый день поправлял бы ей платок. Что вы понимаете, дурачьё?
Мы с ней выжили в голодное военное время в самой глухой глуши, мы росли вместе с ней. Мы, немцы, сосланные в глухую сибирскую деревню, успевшие закончить только 4 класса средней школы. Наших отцов расстреляли, а матерей с детьми посадили в товарный поезд и отправили в Сибирь. Прямой железной дороги тогда ещё не построили, и мы ехали двадцать один день, трясясь от страха и голода как скот через весь Казахстан.
Я никогда за всю свою жизнь не проронил и слезинки. Никогда. А тогда ноги мои подкосились, сердце сжало тисками так, что не мог устоять на месте, слезы хлынули из глаз.
- Держите его, девочки, держите,- завопили вы.
Я подошел к тебе близко – близко, склонился над твоим гробом так низко, как только мог, чтобы в последний раз посмотреть на твое лицо. Поцеловал тебя в последний раз, солнце мое.
Ты прости меня за всё. Ты сильно болела и уже много лет не узнавала меня. Уходила из дома, и мы с дочерью искали тебя по всему городу. А иногда я злился на тебя и называл «чёртовой дурой». Ударил тебя однажды. Мы с твоей внучкой хотели обработать твои раны, я держал тебя, обнимал как мог, а она разводила лекарство, наносила его и заклеивала раны пластырем. Ты никак не хотела держаться на ногах, падала, и у меня не хватало сил держать тебя. Вот тогда- то я и ударил тебя…
Милая моя, любимая моя, дорогая, ради всего святого умоляю – прости меня…
Ты терпела меня всю свою жизнь, родила мне троих детей, выращивала в нашем саду прекрасные розы, ухаживала за нашим огородом, пекла самые вкусные пироги.
Как же мне жить теперь без тебя, моя Фина?
Говорят, браки совершаются на небесах. Теперь, только теперь в свои восемьдесят пять лет я понял, что это так. Рядом со мной всю мою жизнь была самая лучшая женщина на свете, а я не понимал этого. Не хотел и пальцем о палец ударить, чтобы сделать тебя счастливой. Ведь вам, женщинам, гораздо тяжелее живется в этом мире. А нам, мужикам, что нужно от жизни? Спать можно и одетыми, мы ныть не будем. Поесть можно где угодно, столовых везде предостаточно. Собраться с мужиками, посмотреть футбол. За детьми жена смотрит, помогает бабушка. Мы, конечно, отцы, но все равно восемьдесят процентов времени с детьми проводят женщины.
От нас требуется лишь самая малость – поддержать, нежно обнять, подставить плечо. Вам, таким сильным, таким стойким, таким хрупким просто нужно знать, что мы рядом. А мы, мужчины, изо всех сил не хотим дать вам понять этого. Но вы, в этом и парадокс и загадка, которую мы никогда не будем в силах разгадать, всё равно знаете об этом.
Мы кричим: сколько можно спрашивать, поел ли я, неужели итак не понятно? Мы грубим в ответ, огрызаемся или игнорируем, не помогаем, когда вы просите, и уходим, хлопнув дверью. Но всё это значит только одно, и жизнь не стоила бы и ломаного гроша, если бы это было не так, - за всем этим стоит непоколебимое, недвижимое никакими силами: Дорогая моя, милая моя, ненаглядная, я так тебя люблю. Но я не могу сказать тебе об этом, потому что я сильный мужчина, а мужчинам не свойственно выражать свои эмоции. Я люблю тебя. Люблю так, как любит всякий мужчина. Всем сердцем, всею душой, без оглядки. Но мы как маленькие мальчики, которые из вредности на то, что говорит мама, делают наоборот. Выходим гулять, не надев шапку, приходим домой, когда стемнеет, и отдаем все свои машинки соседскому Гришке или Кольке.
Всю мою жизнь, каждый без сомнения день, все годы с тобой – ты и наши дети были для меня важнее всего. Только вот я, моя любимая, ни разу не сказал тебе об этом…
Я взял тебя замуж, твое имя было вписано в моём паспорте, а моя фамилия - в твоём, мои дети называли тебя «мамой», весь город знал, что ты моя жена. Но в твоей душе все годы твоей жизни чёрной дырой зияла незаполненная пустота – отпечатки невысказанных слов, и тоска потухших глаз.
Одно лишь меня обнадеживает, и огоньком теплится в моей душе, что ты, как и все другие женщины; как мать, знающая, что она самая главная женщина в жизни сына, твоим проникающим в суть всех вещей на Земле женским сердцем знала и понимала одно: то, о чём я молчал, то, что осталось невысказанным, и до конца моих дней тяжким грузом будет лежать у меня на сердце – безграничная любовь к тебе. Любовь, не знающая конца. Любовь, не сравнимая ни с чем. Так, как в тёмной безлюдной ночи в поле под звёздами нет спасения от холода, - он настигает со всех сторон и пробирается под одежду – и что бы ты ни делал, остаётся только ждать наступления утра, когда тёплые солнечные лучи отогреют и вернут чувствительность мышцам. Так знаешь ты, что как бы далеко ни ушёл, всегда вернёшься. Потому что мужчина может лишиться всего и добиться этого снова, но если где – то на Земле есть женщина, которая испекла для него пирог и ждёт, он придёт именно к ней.
Он может прийти не сразу. Может пройти время, пока он поймет, что этот пирог – для него, и его действительно ждут. Но как только он почувствует теплоту, - женских глаз, женских рук, женского сердца, и тепло от пирога – он изменит курс своего направления и начнёт думать. О женских глазах, о нежной женской красоте, и о том, почему она решила испечь пирог именно для такого мужчины, как он.
Ведь мужчин в мире великое множество. И один достойнее другого, и они соревнуются друг с другом. Но женщина выбирает своего мужчину сердцем. Женское сердце редко ошибается, и всегда в несколько раз больше мужского. Именно поэтому никакая женщина не побоится испечь ещё один лишний пирог.
Стоял октябрь, и по утрам были заморозки. Все были тепло одеты. У женщин на головах были повязаны платки, мужчины – надели кепки, скрывающие уши. Я никак не мог найти свою зимнюю шапку – ушанку, и тоже надел кепку. Я был в кожаной куртке, которая сочеталась с кепкой, и выглядел с иголочки. Ты бы точно могла мною гордиться. Тебя мы одели в новый костюм, а на голову повязали красивый цветастый платок.
Всё произошло очень быстро. Эти парни живо разбросали землю лопатами, приготовили верёвки. На улице было холодно, и никто не хотел стоять там слишком долго. Все подходили к тебе по очереди, прикасались к твоим ногам и рукам, целовали. Ты просто лежала там с закрытыми глазами и слушала их всех. Хотя я не думаю, что в этой суете кто- то сказал тебе что- то очень важное. Там были все наши дети. Твои родственники. Дорогая моя, если бы ты знала, как все они любили тебя.
Когда пришла моя очередь, я не смог проронить ни слова. Я просто склонился над тобой, и слёзы тотчас хлынули из моих глаз. Да и нужно ли было говорить тебе что- то? Всё самое важное, самое сокровенное, самое дорогое говорится без слов. Оно чувствуется на уровне сердца. И ты, сам не знаешь как, понимаешь это всем своим естеством, каждой клеточкой тела.
Теперь, кто бы ни готовил на твоей плите, им ни за что не удастся испечь точно такие пироги, как пекла ты. И наш дом опустел навеки. Но я знаю, что мы еще встретимся. Мы встретимся с тобой, моя Фина, и я вновь загляну в твои красивые и тёплые глаза. Но будет это немного позже.
А пока мне нужно научиться жить без тебя. Жить и благодарить Бога за каждый прожитый с тобою день, за каждое сказанное тобою ласковое слово, за каждый твой взгляд, за каждый испеченный с любовью пирог…
Когда всю жизнь живешь с кем- то под одной крышей, привыкаешь друг к другу. Привыкаешь настолько, что весь дом ассоциируется с этим человеком. Я и не жил здесь без тебя. Никогда не жил. А только вдвоем с тобой, моя любимая.
оригинал фото: