ЛОГИКА СИКИРЯВОГО
Современный человек должен уметь пользоваться банкоматом, водить машину, говорить по-английски и улыбаться, даже когда не хочется. Это рецепт счастья, который предлагает цивилизация. Но меня в её рай не пускают все четыре пункта. Банкомат для меня – чёрный ящик, а о машинах я знаю только то, что они тормозят на переходах. Что уж говорить об остальном! Я – человек прошлого тысячелетия? Возможно, но это полбеды. Во все времена ведь человеку отпущены три удовольствия: хорошо поесть, выпить и заняться любовью. Да-да, конечно, есть ещё и другие. Но они к ним сводятся, если мы исключим ненормальных, всех этих художников, учёных, ну вы меня понимаете. Итак, о базовых удовольствиях, которые движут прогресс. Движут, движут, иначе бы вкалывали так миллионы? Нет, природа хитро подвесила морковку ослу. Но не мне. В еде я умерен. Не пью. Из-за головной боли, но какая разница. А любовью занимаюсь только с собой. Нет, я не Диоген, просто больше не с кем. И как прикажете жить? Вдобавок я ненавижу свою внешность и фамилию. В зеркале на меня смотрит потрёпанный сенбернар, да вы, верно, и сами заметили, а подписываюсь я старательно неразборчиво: Сикирявый. Звучит, как гунявый. Фу! Фамилию я сейчас выдумал, видите, как мне за свою стыдно, но она похожа, смею вас уверить. Зачем я всё это говорю? Да так, ради знакомства. Неизвестно же насколько отложили рейс. Чёртова погода! Или я вам мешаю? Ну и хорошо. Да хоть обратно на стол положите – журнал никуда не убежит, в самолёте ещё начитаетесь. А человек был и – нет. Но мы и к людям – как к журналам, замечали? Как в каком смысле? В самом что ни на есть прямом. Вот человек умер. Или уехал, больше не звонит. Разницы для нас никакой. В обоих случаях вычёркиваем из телефона, это сразу, а со временем и из памяти. Вы не такой? Ну, хорошо, значит, я про себя. Да, отношусь к людям, как к объектам. И давно уже, с юности. А как иначе? На сострадание нет времени, сил, да не скрою, и желания. А зачем лицемерить, тем более перед вами: встретились – разбежались. Точнее разлетелись в разные стороны. Ровно как и в жизни. Я вообще нелюдим. Дожил до такого возраста, когда все вокруг кажутся идиотами. К вам это, конечно, не относится, я же вас не знаю, да и глаза у вас усталые, тоже, видать, довели. Ах, вам не кажутся! Странно, мы выглядим ровесниками. Неужели? Значит, вы хорошо сохранились. Мне даже неловко теперь за свой тон. Что ни говорите, а почтение к старшим неистребимо. Если, конечно, университет закончили. Хорошо учились? А я – да. Можно сказать, звездой факультета был, надежды подавал. Казалось, редкий талант. Только и слышал: о, Сикирявый, он себя ещё покажет. А сколько оказалось таких! Вы тоже перевидали? Да наверняка. Гениев вообще больше, чем в голове укладывается, а кого помнят – Эйнштейна, Толстого, Шекспира, раз, два и обчёлся. Я думаю, таких в каждом городишке сыскать можно, просто не сложилось у них. Я? Математик, специализировался на кафедре логики. Пару новых теорем доказал, мелких, правда, но всё же. Да, ещё в университете, а потом бросил. Посвятить жизнь математике – ерунда какая-то, всё равно, что пропустить её мимо. Да, тут вы правы, и так и так мимо пройдёт. Но тогда хоть надежда была, иллюзия. А что убил юность на математику, не жалею, с тех пор выработалась привычка к размышлениям. А что ещё остаётся? При моём-то отставании от века. Шучу. Но и, правда, заняться абсолютно нечем. Вы улыбаетесь, а для меня это единственный выход. Работать? Вот теперь вы меня рассмешили. Даже в объяснения вдаваться не буду, тут и оправдываться не в чем. В конце концов, не скотина же тягловая. Ну и что, пусть род человеческий исчезнет, мне-то какое дело? Разве я ему чем-то обязан? А мало в нём негодяев, убийц? Чем гаже – тем выше сидит, тем уважаемее. Я на их фоне просто агнец. Подумаешь, паразит! Разве много я потребляю, говорил же, живу умеренно, любой чиновник тратит в сто раз больше. Заслужил? Чем? Что взятки берёт? Ой, не смешите, где вы других видели? А я безобидный, если бы все такими были, по крайней мере, войны бы прекратились. А это совсем не мало, согласитесь. Я вот стараюсь не замечать, что несчастлив, а для этого много думаю. Как другой для этой же цели работает. Как о чём? Да обо всём на свете! Почему, например, у вас такой большой чемодан. Нет-нет, позвольте, угадаю. Вы летите к жене, которая отдыхает уже неделю, за это время её вещи успели устареть, а она модница, вот и попросила вас привезти новых. Нет? Ну не книги же вы везёте? Если бы был прошлый век, то вполне подходящая разгадка, а сейчас все эти гаджеты… Ах, вы надолго к друзьям, понимаю, каждый просил что-то захватить, вот и набралось. Но, согласитесь, я почти угадал. О чём ещё думаю? Да о разном. А главное, зачем всё это? Ну, всё это, вокруг. И я – зачем? Да пусть трижды не повзрослел, и что! Вы – христианин? Почему-то я так и подумал. Ну, тогда вам будет интересно, вчера пришло в голову. Как там вы молитесь: «Да придёт царствие твое, да будет воля твоя и на земле». Правильно? Но обращаясь так к Богу, мы признаем, что он не хозяин положения, что мир ему, как и нам, не принадлежит. По крайней мере, пока. С другой стороны, мы просим: «И не введи нас во искушение, но избавь нас от лукавого». Стало быть, он – искуситель? Или попустительствует искусителю? Ибо мы подразумеваем, что в его всемогущей воле избавить нас от искушения. Таким образом, налицо противоречие между нравственностью Бога и его всемогуществом. Разгадка проста, в молитве соседствуют разные исторические наслоения – «любовь», подразумевающая прощение грехов, идёт от Евангелия, всемогущество – от ветхозаветного Яхве. Трезво поразмыслив, мы встаем перед выбором: либо признать Бога любовью, растерзанной на кресте, либо, считая его всемогущим, закрепить за ним создание зла. Да, возможно. Но я, хоть и бывший, всё же математик, как иначе мне мыслить? Вот и рассуждаю логически. Нет, я – атеист, поэтому мне легче это делать. А просто верить я не могу. Особенно в то, что безумно. Я не задел ваших чувств? Вот и хорошо, а то верующие, бывают, так обидчивы. Они вообще трогательно наивны, и понимают: «Будьте как дети» чересчур буквально. Но, честно, я им завидую. И вообще прошлым поколениям. Они жили в мире, населённом богами. Им было, по крайней мере, не скучно. Тут Юпитер молнию бросит – гадают, за что гневится, тут святой новый объявился, лечит наложением рук, или ересиарх свою фантазию за откровение выдал, а всё уже канонизировано, ну и сожгли болезного. Опять же зрелище! И пища для ума. У нас, правда, богов заменили инопланетяне, но, согласитесь, мельче это, особенно в кино.
Видите, мыслить заразно: о чём теперь вы задумались? На что я живу? Вас, правда, интересует? «Птицы небесные ни сеют ни жнут – сыты бывают». Вам ли, христианину, не знать? Ибо сказано: не заботься о дне завтрашнем, он сам о себе позаботится. Да нет, я не увиливаю. Ах, вам любопытно? Ну, пожалуйста, я – рантье. Та самая птица, которая залетела в финансовое поднебесье, где о таких заботится капитализм. Получил в наследство недвижимость, сдаю в аренду. Мне хватает. Да, кровопийца! Но так устроен мир. Одним словом, я – старуха-процентщица или мир – старуха-процентщица? Периодически, правда, появляется Раскольников, а потом всё возвращается на круги своя. Но мы всё же рискуем пасть от топора, так что, считайте, мои дивиденды платой за страх. Это не ваш рейс объявили? И не мой. А девушка-регистратор миловидна, не находите? Улыбается, спрашивает, пишет. Одно и то же изо дня в день. Впрочем, у неё работа, наверняка, посменная, есть время переключиться. А как вы думаете, какой она была в младших классах? Вас это не интересует, понятно. А я часто себе такие вещи представляю. Возможно, и от того, что нечего делать, кто же спорит. Так и вижу её – девочка с бантиком в косичках, из семьи среднего класса или даже рабочей, исполнительная, но звёзд с неба не хватает, прилежно ходит в школу, изо дня в день, как сейчас на работу, делает уроки, а вечерами смотрит мультфильмы. В школе уже поздновато? Ну, тогда подростковое кино. О чём она думает? Мечтает? А сейчас о чём? Мужчине, если не замужем. Или если с мужем не складываются отношения. О прибавке к зарплате. Хотя, вряд ли, амбициозные сюда не идут. Но, спрашивается, зачем она училась? Ради вот этого? Сидеть здесь изо дня в день? Минимум навыков. Всё делается на автомате. Её мозг отключается, по сути, она спит. Конечно, она барышня цивилизованная, выполняет нужную работу, она полезный член общества, вечера проводит за сериалами, следит за модой, новостями, миром «звёзд» и всё такое. Но чем она умнее дикаря? У того тоже мозг заполнен информацией: как натянуть лук, запустить бумеранг и разжечь без спичек костёр. А количество бит, заложенных у обоих, не сильно разнится. Только по-моему у дикаря жизнь интереснее. Разве нет? Вот вам и вся цивилизация на отдельно взятом примере. Ну, почему же сразу мизантроп! Просто смотрю на вещи непредвзято. А девушка и, правда, мила, будем считать, я ошибаюсь. Наверное, она студентка, изучает древнескандинавские языки, здесь подрабатывает, а после смены будет писать реферат по «Младшей Эдде». Почему нет? Только лучше для неё было бы оставаться простушкой, а то – научная дама, синий чулок, несчастное существо. Ну вот, опять мизантроп! Ладно, бог с вами, в душе-то вы со мной согласны. Откуда такая уверенность? Да вы же пожили дольше, и у вас умные глаза. Нет, я не льщу, не умею, за всю жизнь так и не научился говорить то, что от меня хотят услышать. Не политик, вы правы. Много думаю – мало делаю. Философ? Нет, что вы, не дотягиваю, разве доморощенный, со скуки. Философствую, чтобы не сойти с ума. А как иначе? Извините, покину вас на минуту, заодно перекурю. И правильно, что бросили, сам сорок лет пытаюсь. (Через пятнадцать минут). Пока курил, кстати, здесь это запрещено, пришлось в форточку, подумал, что всё – дело случая. Взять хоть наш разговор. А ещё, глядя на форточку, кое-что вспомнил. Я вам не надоел? Тогда хотите историю? Правдивую, правдивую, более чем. Было мне тогда восемнадцать, учился я в университете, и получили мы стипендию сразу за два месяца. Для студента сумма приличная. Дело было ранней осенью, на военной кафедре нас постригли наголо, и выглядели мы как малолетки на зоне. И вот поехали мы раз с однокашником в кинотеатр смотреть какую-то комедию про мошенников. Да-да, вы помните эти афиши в центре города, кинотеатры с огромными экранами. Какие мы древние! И куда всё это делось? Впрочем, ясно, их сожрали маленькие электронные гаджеты. А вместе с ними и искусство. Не согласны? Ладно, к истории это не имеет отношение. Сеанс был вечерним, в буфете мы выпили пива, пару банок прихватили в зал, из которого вышли весёлыми, проникшись увиденным, казались себе прожжёнными аферистами – великая сила искусства! – и всё нам показалось простым и легко достижимым. Расставаться не хотелось, мы взяли ещё пива и побрели по ночным улицам в поисках приключений. Но вскоре стало холодать, мы были в одних рубашках, и тогда задумались, где бы переночевать. А шли мы по Охотному ряду, в трёх шагах от Кремля, фонари горят, светло как днём. И замечаем вдруг, в одном подвальном окне форточка приоткрыта. То, что это какое-то учреждение, мы не сомневались – откуда здесь взяться жилью? – и решили туда залезть. Форточка для этого показалась слишком узкой, с час выдавливали стекло, по очереди, один прикрывал спиной, с сигаретой в зубах обращаясь к пешеходам, а их здесь даже ночью хватало, пока другой возился у окна. Взломщики из нас вышли никудышные, стекло не поддавалось, да и звона стекла побаивались. И тогда однокашник, худой, высокий, кое-как пролез в форточку, пока я держал его с улицы за ноги. Помню, в тёмном подвале раздался его сдавленный крик – оказалось, что окно высилось над полом в полутора метров, и он ударился о каменный пол. Но пьяным везёт, обошлось. Он дёрнул шпингалет, и я, улучив момент, когда улица была безлюдной, заскочил в окно. Оказалось, это был буфет. Уходя, работники забыли закрыть форточку. Мы щёлкнули выключателем, совершенно не думая, что свет виден с улицы. Бросились к кассе. Она была пуста. А в витрине оставался только шоколад. Нам даже разбивать её не пришлось, сдвинув стекло, набрали конфет целую сумку. Мы – воры? Безусловно. Но ещё больше мальчишки, поймавшие кураж. На вешалке белели халаты продавцов. Мы нацепили их от холода и быстро выбрались наружу. Слава богу ума хватило выключить свет и свернуть в тёмные дворы. Уже светало. От возбуждения мы всё время хохотали. Вспомним авантюрный фильм, который смотрели, потом, как с окном возились, и – надрываемся. Я на ходу достал из кармана пачку сигарет. Дёрнув вниз, чтобы одна вылезла, предложил однокашнику. А он: «Спасибо, подельник!» И в моём жесте, и в его ответе нам представлялся особый шик. Мы снова захохотали. И тут нас ослепили фары. Навстречу вынырнул милицейский автомобиль. Представляете, мы – бритые наголо, с сумками в руках, в белых халатах. О бегстве мы и не думали, настолько быстро всё произошло. Нас парализовало. Автомобиль поравнялся, казалось, слегка притормозил. Мы уступили ему дорогу. Что нас спасло? Может, улыбки, которые застыли на лицах? Или милиции было не до нас? Как знать. Но мгновенье – и машина проехала. А могло повернуться иначе. И вместо университета мы бы попали на нары, а вместо математики изучали бы совсем другую науку. Я часто об этом думаю. А сколько было таких мгновений, которые могли решить судьбу, но мы их даже не заметили? Тут греки правы: судьба вершится втайне – урони клубок мойры, оборвись случайно их нить, и всё пойдёт по-другому. Нет, конечно, нас потом не поймали, мы растворились в гигантском городе. Да и дела, вероятно, не возбудили – из-за чего? Из-за килограмма шоколадных конфет? Их мы, кстати, сразу выкинули вместе с халатами. Но то мгновенье могло всё решить. И нас бы никто не пожалел – ни суд, ни в университете не вошли бы в положении, не простили. Государство безжалостно, а как иначе? И скажите, зачем нам всё это было надо? Дурь? Детство? Но, честно, я думаю, девять десятых наших поступков совершаются под влиянием минуты, они абсолютно иррациональны, по сути, та же глупость, если разобраться, а куда приведут – дело случая. Я задним числом испугался не на шутку, когда дошло, чем рисковал. Долго ещё снилось: «Студент Сикирявый приговаривается…», и просыпался в холодном поту. Конечно, я раскаивался. Но что толку, если бы поймали? Жизнь пишется набело, её не исправишь. А тот мой однокашник распределился на Кавказ в исследовательский институт, женился, завёл детей. Через несколько лет пошёл под Новый год в горы срубить ёлку, дорога скользкая, сорвался в пропасть. Да, конечно, насмерть. Хоронили изуродованного, с проломленным черепом. Может, лучше бы тогда в подвале ему не повезло? Я представляю, как он, падая с подоконника, легко разбивается – теряет пару зубов, ссадины, кровь. Пришлось бы вызывать «Скорую», отделались бы штрафом за мелкое хулиганство – кражи-то мы ещё не совершали. Ну, из университета бы выгнали, подумаешь, может, и к лучшему. Зато судьба его, возможно, по-другому бы сложилась, был бы и сейчас жив. Впрочем, я фантазирую, жизнь – уравнение с бесконечным числом переменных, в котором ни одной константы. Во мне проснулся математик? Возможно. Пожалуй, схожу за чаем. Вам принести? (Через полчаса). Держите осторожнее, горячий. Почему так долго? В буфете очередь. А бутерброд взял на свой вкус. Смеётесь? Считайте, угощаю. А знаете, что общего у денег и времени? Да, вы правы, время – деньги, это первое, что стараниями американцев приходит на ум. А ещё их объединяет то, что обе эти категории выдуманы. Их нет в природе, они – наше изобретение. Подождите, не спорьте, сейчас поясню. Фейнман шутил, что время – это часы. А блаженный Августин говорил, цитирую по памяти: когда мы вспоминаем, это прошлое, когда мечтаем – будущее, а времени, как такового не существует. Так оно и есть. Он смешивает физическое время и психологическое? Может быть, но и то, и то наше допущение, согласитесь. Позвольте, продолжу. Так вот, рассуждая в этом же ключе, деньги – это бухгалтерия. Время и деньги незаменимы в расчётах, в торговле или, чтобы не опаздывать на работу. Но они же нас и поработили, подчинили наш мозг. Мы сами загнали себя во временные рамки, вывели денежную шкалу, которая, чтобы ни говорилось, определяет степень респектабельности. Слов нет – это чертовски удобно! Не надо сравнивать – да и как? – кто полезнее обществу, кто нравственнее, значимее, талантливее, интереснее, всё просто – тот, у кого больше расчётного материала, у кого больше нулей в банковском счёте. Нет, я не бунтарь, с чего вы взяли. Даже не представляю, как без них, я же сформировался под их влиянием, прожил в их мире: время собирать камни, прибыль, как основа прогресса, и всё такое. Знаю только, что если деньги и время воспринимать всерьёз, то это принесёт многие беды, это значит мучиться впустую, страдать из-за того, чего нет. Да, весь мир держится на этой иллюзии, и что? Мы стареем – и это вы считаете опровержением моих доводов? Тело, конечно, дряхлеет, но мозг – нет. Не знаю как вы, а я в душе всё тот же, что и в юности, словно и не было прожитых лет. И программы те же. Какие программы? Заложенные в нас от рождения. Восприятия окружающего, реакции на стресс, а жизнь и есть вечный стресс, осмысление реальности, наконец. Назовите меня опять ребёнком. Нигилистом или анархистом. Но разве это меняет суть? У меня нет часов. Принципиально не ношу. А чем они помогут? Вот мы с вами пришли точно на свои рейсы, а их отменили. Теперь ждём, то и дело поглядывая на часы. Будто от нас что-то зависит. Однако, это рефлекс. Как у собаки Павлова. Когда я не связан с миром, а по большей части дело так и обстоит, то встаю, когда хочу, ложусь, когда устал. Да, биологические часы, можно и так сказать. Почему, чудак? Да бог с ним, с миром, если он не сможет так жить! Я же говорил, пусть исчезнет, может, это и к лучшему. Эгоизм? Пусть! Крайний индивидуализм? Пожалуйста! Солипсизм? Бога ради! Кто сказал, что это хуже навязанного гуманизма и благоговения перед человечеством? В глубине-то каждый ставит себя выше мира, до которого ему, в сущности, никакого дела. Разве нет? Разве кого-нибудь, вас, например, волнует что-то кроме собственного «я»? Это биология, тут уж ничего не поделаешь. Просто я честнее, и вся разница. Возможно, я слишком сильно привязан к жизни, потому что знаю, другой не будет. В этой связи есть такой анекдот. Ахилл, знавший о своей смертельной участи под Троей, без колебаний отправляется к её стенам. «Лучшие годы пропадают!» – услышал Сенека из уст гладиатора при императоре Тиберии, который редко устраивал кровавые игры. На вопрос телеведущего: «Вы бы приняли лишний день жизни, стоящий гибели всему миру?» девяностолетний старик всплеснул руками: «И вы ещё спрашиваете!» Шутка, конечно, но всё так и есть. О, времена, о нравы! А вы кто? Ах, писатель, надо же. А фамилия? Нет, не слышал. Тут вы правы, на слуху по большей части бездарные проныры. Знаете, я и сам подумывал раньше о романе. Пока не разочаровался во всём. На пробу исписал даже сотню страниц. Но нет – не писатель. Все эти «он сказал», «она ответила», описание внешности, одежды, прочих деталей – скучно. А без них нет литературы. Это наука открывает общие законы, искусство обращается к частностям. Кто сказал? Не помню. Делакруа кажется. А для романа крепкий зад нужен, особый темперамент, как у художника-монументалиста – сегодня тут подрисовал, завтра там подправил. Нет, у меня терпения не хватает. О чём роман? Вам, правда, интересно? А, профессиональное, понимаю. Ну, пожалуйста. Я хотел назвать его «Странный человек». Сюжет не слишком закручен, поверьте, как читатель, я достаточно искушён, чтобы претендовать на оригинальность. Нет, роман не реалистический, наоборот, носит откровенно абсурдистский характер. В духе Кафки или Беккета. Некий N., имя которого нарочно не сообщается, чтобы отметить, что на его месте может быть каждый, попадает в город, населённый сумасшедшими. Вначале, однако, он этого не замечает. Рассматривая прохожих, N. бродит по улицам, вместе с зеваками останавливается у витрин, заходит в кафе, где посетители не выделяются ничем особенным. До тех пор пока N. с ними не заговаривает. В сущности, роман должен состоять из диалогов, которые он ведёт со случайными встречными. Вот как у нас с вами. И роман должен был быть написан как рассказ. Так он, по крайней мере, задумывался. Как рассказ N. «Каждый должен надеяться только на себя, и ни в коем случае не полагаться на государство», – к примеру, говорит ему в забегаловке сосед по столику. «Тогда зачем оно нужно?» – возражает N. «Наш университет даёт всестороннее образование!» – взмахивает обшлагами чёрной мантии ректор, лекцию которого он посетил. «Зачем? Чтобы было не скучно провести затем жизнь в офисе?» И так далее. Некоторые фразы врезались мне в память, так что я близок к тексту. Надо же, столько лет прошло! У вас тоже самое? До сих пор помните? Что ж, похоже, написанное крепко заседает. Вот вы назвали меня бунтарём, можно то же самое отнести и к моему герою. Но это не так. N. не бунтарь, мечтающий изменить мир, он лишь констатирует его абсурдность. Разве вам не знакомы подобные настроения? Конечно, как и каждому. Поэтому N. надеется на понимающую улыбку. Но встречает лишь холодное неприятие. В букинистической лавке молодая женщина восторгается обилием книг. Но N. не умеет держать язык за зубами. «О, да, пишут столько ерунды, что достойные книги, действительно, поражают», – обводит он рукой полки. И недоумевает, почему женщина разворачивается на каблуках. Это уже по вашей части. Нет-нет, не в ваш огород камень, я же вас не читал. Уверен, вы-то как раз достойный писатель. Не то, что я. Признаться, стиль у меня отдавал гротеском, и поделать с этим я ничего не мог. Вероятно, такой склад ума, видно, что писал математик. Я понимал, что это снижает художественные достоинства, точнее сводит их на нет, но продолжал стучать как дятел, страница за страницей убеждая, что мир вывернут наизнанку. Будто этого и так не знают. Это принимают за аксиому, а я доказывал как теорему. N. задает вопросы, которые повисают в воздухе. А понимание встречает лишь у бродяги, оккупировавшего на ночь лавочку. «Я бы сказал тебе что-нибудь, – вздыхает тот, – только вот не знаю что». Вспоминаю сейчас свой опус, и делается стыдно. Стоит ли продолжать? Ну, раз вы настаиваете. N. бродит по улицам, не встречая понимания, погружается в глубокую задумчивость. Город как муравейник, решает он, его жители суетливы и замкнуты на себе. Постепенно их безумие для N. становится очевидным. «Разговаривать с идиотами всё равно, что заниматься любовью с кроватью», – успокаивает он себя. Однако что ему остаётся? Разговаривать с собой? А вскоре он приходит к выводу, что горожане неизлечимы. «Они не имеют эталона для сравнения, а, подражая друг другу, копируют сумасшествие, – думает он. – И как все безумцы, они его не замечают». Аллегория, как вы понимаете, прозрачна – личность не находит места в толпе, которая всегда остаётся толпой, состоит ли она из лавочников, философов или сумасшедших. Почему вы спрашиваете? Задумывался, по крайней мере, как достаточно увесистый фолиант. Не «Человек без свойств», но всё же. Согласен, Музиль невыносимо тягомотен. Думаете? Одной этой аллегории маловато? Вероятно, но от себя никуда не денешься, хочется всё разложить по полкам. И язык суховат? Возможно, математик говорит, вы правы. С этим сюжетом я написал сначала рассказ. Видимо, им и надо было ограничиться. Мнение профессионала укрепило меня. Бросьте, не скромничайте! Задним числом я даже рад, что не убил кучу времени. Тоже мне роман! Представляю, как едва перевалив за середину, читатель начал бы скучать. Тем более, что его мучений не вознаградила бы и развязка. Вы, конечно, уже догадались? Да, это легко: N. действительно забирают в психиатрическую клинику, из которой он накануне сбежал. Плохой роман, нечего и говорить. Кстати, я и стихи писал. Ещё хуже. Как может писать математик – ни чувств, ни смысла, одна рифма. Короче, «пальцы графини застряли в графине». Нет, это не моё. А что, смешно? Ну, хоть что-то, не мой занудный роман. Пойду с вашего разрешения, выкурю в память о нём сигарету. (Через полчаса). Пока курил, наш разговор не шёл из головы. Про человечество, его светлое будущее и всё такое. Про светлое будущее не говорили? Ну, значит, сам додумал, ничего страшного. Со мной такое часто бывает. Вот вспомнил вдруг, что каждая лиса носит в себе вирус бешенства, как мы палочку Коха. Но бешенство в ней пробуждается, только когда лисы перенаселяют территорию своего обитания. Это входит в естественное регулирование их численности Может, и мы в мегаполисах такие? Как какие? Сумасшедшие, бешеные. Возможно, мы нарушаем закон природы, скапливаясь в городах, и жестоко расплачиваемся. Население планеты распределено крайне неравномерно, половина его, вдумайтесь, половина, сосредоточено в Индии и Китае. И то не на всей территории, а в двух местах – около Бангладеш и Шанхая. Ну и на части Индонезии. Человечество ютится в городах, набито там, как селёдки в бочки. Отсюда и психика искорёженная. Не находите? А может, привыкли? Впрочем, гомо сапиенс настолько уродливая ветвь эволюции, что ему, похоже, уже ничего не повредит. Ну, вот, опять мизантроп! А хоть бы и так, что ж теперь делать? Да я вам больше скажу, чтобы вы меня окончательно заклеймили ретроградом. Если раньше человечество ориентировалось на аристократию, бывшую в центре внимания, и разглядывало единиц, которые играли роль земных небожителей, а вокруг себя видело совсем недалеко, то с появлением интернетовских социальных сетей, оно, наконец, прозрело, смогло увидеть себя, своё лицо, состоящее из миллионов лиц – пустых, жалких, грубых и невежественных. Оно постигло собственную суть. Но может, лучше было оставаться в неведении? Раньше была иллюзия, что есть иконы с лучшими из лучших, на которых стоит равняться, а где-то за семью морями живут настоящие, светлые люди, а теперь всем понятно, что и за океаном, и за тридевятью земель, обитают такие же безмозглые обезьяны. И это делает наглым, наполняя уверенностью, что всё вертится вокруг моего «я», и мне всё доступно и понятно. Вот когда человек стал подлинным мерилом всех вещей! Вот она технократическая демократия, уравнивающая всех как стадо! О чём я задумался? Да решаю, стоит ли до конца откровенничать. Вы так считаете? Ну, ладно. Знаете, я перенёс недавно онкологическую операцию, лечу теперь за границу долечиваться. Да нет, не надо сочувствия, я не к этому. Так вот онкология ставит всё по местам, сразу понимаешь, что каждый человек – один на свете. Нутром, кишками, спинным мозгом, если угодно. И я понял. Но слишком поздно. А может, и к лучшему? Может, и хорошо, что одиночество, от которого не спасёт ни деятельность, ни окружение, вселенское одиночество осознаётся только на краю жизни, когда никто не поможет, да и не хочет помочь? Человек среди людей, вносящий свою лепту в общую копилку и справедливо рассчитывающий на протянутую в трудную минуту руку. Это же главная иллюзия, с которой трудно расставаться. Да, очень болезненно. А с другими? Недавно звонил однокашник, жаловался на жизнь, здоровье подводит, а потом: «Работаю сверх сил, надо же кормить семью». Надо ли? Тоже иллюзия. Я ничего не сказал. Похоже, Будда прав: жизнь – иллюзия. И не прав. Жизнь соткана из иллюзий. Без них её просто нет. А человечество, если смотреть непредвзято, просто эволюционирующие миллионы лет бактерии, белковая жижа, облепившая Землю. Мрачно? Ну и что? Да, стремиться не к чему. Но постепенно с этим свыкаешься. Студентом я был тщеславным, мечтал, что моим именем назовут раздел математики. Например, логика Сикирявого. А почему нет? Есть же логика Заде. Только вышла, сами видите, какая логика. Сикирявого-корявого. Думаете, не осознаю всей её мерзости? Но что делать, если к этому пришёл. Неудачник? Вы правы, может, поэтому и желчный. Но не всё ли равно? Мы все – в аэропорту, убиваем время в ожидании своего рейса. А потом приходит черёд, и потихоньку разлетаемся, уступая место другим. Да, все летим в одну сторону, это вы верно подметили, аналогия хромает.
О, наконец-то снова объявляют посадку! Ваш рейс? Вы меня и тут обскакали. Ну, прощайте.
4 октября 2016 г.