Очередной хмурый и пасмурный рассвет застал Орландо в своем кабинете. Закрывшись на все замки, даже задернув шторы, он сидел за письменным столом и внимательно разглядывал небольшую вещь, словно это было что-то невероятно интересное.
Вещь представляла собой небольшой пузырек темно-зеленого стекла, не больше пары дюймов в высоту. Судя по тяжести, стекло было очень толстое; мутные грани его тускло переливались при свете единственной свечи, которую осмелился зажечь премьер-министр. Узкое горлышко было заботливо заткнуто пробкой из такого же стекла, что наводило на мысль об опасном содержимом. На горлышке пузырька красовалась ленточка с коричневым бумажным ярлычком, содержавшим один, но пугающий символ - череп со скрещенными костями.
Вдоволь насмотревшись на зловещий бутылек, Орландо поставил его на стол и развернул инструкцию по использованию. Не без труда разбирая каракули, он прочел, что держит в руках самый вернейший и самый страшнейший из ядов. Данный яд убивает человека так же верно, как старость, и его невозможно опознать обычными средствами.
Для достижения наилучшего результата, яд следует давать один раз в неделю, по три капли, вплоть до кончины отравляемого. Смерть не замедлит наступить и будет выглядеть как тяжкая, продолжительная болезнь. Срок действия зависит от роста, веса, здоровья и упрямства, но, следуя заданным параметрам, герцог Карианиди должен отдать концы примерно через полгода. Как раз то, что нужно.
Тяжело вздохнув, Орландо отложил инструкцию.
- До чего я докатился. – Странно было осознавать себя отравителем, персонажем какого-то романа. – Но это жизнь, и в живых останется только один из нас.
Немного подумав, он оторвал коричневый ярлычок от ленточки, завернул его в инструкцию и сжег их дотла на свечке. Потом вырезал новый ярлычок, написал на нем «Средство от кашля» и спрятал пузырек во внутренний карман камзола. Так он постарался обезопасить себя на случай выпадения из кармана, внезапного обыска или другой неприятной случайности. Пузырек со средством от кашля подозрений не вызовет.
Он открыл шторы, и в комнату хлынул мутно-серый свет. Свеча побледнела и затерялась в наступающем дне. От сожженных бумаг в кабинете пахло гарью - Орландо распахнул окно и заботливо проветрил помещение, чтобы даже запаха не оставалось. Пепел от бумажек он закопал в цветок на подоконнике, как иная кошка закапывает следы своего преступления против хозяйского интерьера.
Закончив, он огляделся вокруг, все было в порядке. Кабинет сверкал чистотой, все вещи были на своих местах, как в музее. Орландо поморщился: слишком уж аккуратно, словно специально разложено для обыска.
Он немного передвинул бумаги на своем столе, чтобы создать живописный беспорядок. Не получилось. Вместо живописного беспорядка получился не свойственный хозяину кабинета невнятный хаос, наводящий на подозрения еще скорее, чем идеальная чистота.
Трудно работать, когда на душе тяжесть, а в мыслях раздрай. Несколько последних дней и ночей стали для Орландо сущим кошмаром – он опасался обыска и ареста. Каждый шорох в коридоре способен был вывести его из равновесия, что уже напоминало паранойю. Наилучшим вариантом сейчас было бы хорошенько выспаться, но сон к нему не шел. Вторую ночь он проводил в бессонных размышлениях, и уставший мозг уже отказывался ему повиноваться.
Орландо давно подготовился к возможному аресту – в его кабинете при всем желании невозможно было бы найти хоть какой-то компромат. Все секретные бумаги, даже те, которые когда-то хранились в его комнате в доме Карианиди, он прятал в тайнике королевы Брижитт.
В целом, ему было нечего скрывать, свой личный счет он не пополнил ни единым септимом сверх того, что полагалось ему по должности. Честный глава правительства? Орландо сам иногда посмеивался, записывая свои расходы:
– И зачем я это делаю? Все равно ведь никто не поверит, что я не крал.
У него были, конечно, сбережения, но любой начальник отдела в казначействе умер бы от смеха, узнай, сколько денег удалось скопить премьер-министру за пять лет работы. Но не было при дворе человека, который не считал бы, что Орландо ворует миллионами. В то время как он получал жалованье последним, а иногда и вовсе не получал, потому что не хватало денег из-за долгов его светлости.
Разбросанные документы на столе действовали ему на нервы, и он их снова прибрал – какая разница, как это выглядит.
- Если придут меня арестовывать, им не нужны будут доказательства моей вины, они и без этого обойдутся. Разве я не знаю, как это делается?
За последние два дня это была первая здравая мысль, посетившая больную голову. И тут же он дернулся проверить, не выпал ли из кармана пузырек с ядом.
Присев к столу, он попытался представить, как будет наливать яд. Лазить во внутренний карман неудобно – все жертвы разбегутся, прежде чем он выковыряет флакон из своего камзола. Придется носить его просто так, в кармане. С другой стороны, где еще носят средство от кашля, которым пользуются постоянно? Там, где его проще всего достать.
Сомнения вызывала и стеклянная пробка, насмерть притертая к горлышку – удастся ли быстро и незаметно открывать и закрывать такую? Не без опаски, но он попробовал - черта с два! А вот это уже точно проблема, у него не будет времени возиться с открыванием и закрыванием крышечки. Особенно учитывая, что Правитель не приглашал его на совместные трапезы, и возможностей накапать ему в суп было не так много.
С усилием Орландо сорвал пробку с флакона и осторожно понюхал содержимое – жидкость ничем не пахла. С одной стороны, это хорошо, но не надули ли его, впарив водичку вместо сильнодействующего яда? Он занервничал и с перепугу чуть было не попробовал.
В столе у него где-то валялась старая пипетка от глазных капель, которыми он часто пользовался во время ночной работы, и она навела его на мысль. Орландо немного повозился и устроил для своей адской машинки удобный дозатор из этой пипетки. Теперь ему всего лишь надо было перевернуть флакон и капнуть, куда полагается. Красота! Надев сверху колпачок от бутылки с чернилами, он и сам удивился, до чего мирный и обыденный вид приобрел его смертоносный флакон.
Это было даже забавно, но Орландо не чувствовал радости. Опустив пузырек в карман, он всем телом почувствовал его свинцовую тяжесть. Он накрепко запомнил слова, сказанные Ирьей в запале: «Выбрал ты кривой путь, а ведь были и прямые».
Может быть, можно выкинуть этот чертов пузырек и никогда к нему не прикасаться? Подать в отставку, уйти в оппозицию. Чушь! Ты можешь жить, как святой, и работать, как вол, но никто тебя не оценит, если ты сам об этом не позаботишься. Можно прождать всю жизнь в надежде, что тебе воздадут по заслугам, и ничего не дождаться, а можно просто идти и брать свое. Второй вариант ему больше нравился.
Машинально засунув флакончик поглубже в карман, Орландо откинулся в кресле и задумался: воплотить задуманное было не так уж просто. Герцог Карианиди пользовался услугами своих лакеев и давно уже не принимал пищу в присутствии премьера. Яд надо давать регулярно. Оставалось только положиться на счастливую судьбу, которая всегда выручала его из затруднений.
На душе было тяжело – вроде и не первое убийство, но его нужно осуществить собственноручно. До сих пор он никогда не поднимал руку, все исполняли другие люди, а он только подводил итог и расплачивался по счетам. Но теперь положиться не на кого, даже верный Тузендорф тут ему не помощник. Орландо почувствовал дурноту, когда представил себе, как будет травить герцога своей собственной рукой.
Часы пробили семь. В это время он обычно уже успевал переделать кучу дел и иногда назначал ранние встречи, но с этими хлопотами он совсем выпал из привычного ритма. С тоской глядя на кипу документов, Орландо прикинул, что потребуется три-четыре дня напряженного труда, чтобы разобрать все это.
Предстоящее убийство страшило его, чего греха таить. Но не потому, что являлось убийством, а потому, что он потерял легкость и вдохновение, с которыми убрал короля Ибрагима. Тогда он поймал волну – и она сама вынесла его куда надо. А теперь все казалось грязным, он словно тащил на себе воз из болота, и это его пугало.
- Я продавливаю ситуацию, и это мне не нравится. Когда идешь против течения, добром это не кончается. Но что делать…
Через полчаса настроение премьер-министра заметно поднялось, несмотря на то, что небо было затянуто серыми тучами, и улучшения погоды не предвиделось. Принесли завтрак: на блестящем серебряном подносе дымился кофе, и свежие оладьи блестели румяными боками. Орландо сглотнул слюну и принялся за еду.
Подкрепившись, он подошел к окну и не смог сдержать изумленного возгласа: за те несколько минут, что занял завтрак, облака разбежались, небо расчистилось и солнце засияло сквозь прорехи. Похоже, погода передумала, и день будет жарким.
Солнце светило, да не грело – воздух был холодным, и время от времени пробегал ледяной ветерок, забиравшийся за ворот и неприятно кусавший уши. Верхушки деревьев в Сигизмундовом саду золотились под солнцем, напоминая драгоценную вышивку по синей ткани. Даже мрачноватый фиолетовый мрамор на Дворцовой площади заиграл нежными оттенками, напоминая, что он сюда положен не для устрашения, а для радости.
Орландо вышел на кованый балкончик и подмигнул голубю, присевшему на перила. Голубь наклонил голову, внимательно рассматривая человека и содержимое его тарелки.
- Знаю, знаю, вымогатель, что тебе нужно. – Он ухмыльнулся и оторвал половинку оладушки, уже успевшей остыть и стать резиновой. Голубь осторожно покачал головой и стал потихоньку продвигаться по перилам – шажок, еще шажок, потом еще. Вот уже вожделенный кусок стал совсем близко, голубь повернулся, открыл клюв и…
- Ччиррик!!! – с победным воплем из-под самого носа у голубя оладью выхватил взъерошенный серый воробей. Кусок был слишком большим для него, он почти рухнул вместе с ним на мостовую, но тут же поднялся и потащил добычу куда подальше. Обалделый голубь переглянулся с Орландо, расхохотавшимся от души:
- Так-то, брат, в большой семье клювом не щелкай. Все, ушел твой завтрак, поминай как звали. Ладно… я сегодня добрый, - проворчал он, поднимаясь, и отдал голубю оставшуюся половину. Пора было и работать.
Однако едва он присел и начал сортировать бумаги, раздался стук в дверь.
- Войдите, - сказал Орландо, размышляя, кто бы это мог быть. Дверь отворилась, и показался сержант Ласковский, служивший на посылках у его светлости.
Удивительное дело, как быстро портятся люди, попавшие на холуйскую должность. Еще полгода назад сержант был свеж и наивен, как девушка на выданье, а сейчас его угодливо-наглая физиономия говорила о том, что ее обладатель знает многое, чего ему вовсе не следует знать.
- Доброе утро, ваше превосходительство, - он вошел и поклонился.
Вроде все по протоколу, но была в его манерах какая-то неприятная развязность, так и подмывавшая Орландо закатить ему затрещину. А еще лучше – сослать в дальний гарнизон, служить на благо Родины.
– Его светлость требует вас к себе, причем немедленно. Так и сказал, мол, пусть поднимает свою задницу и немедленно мчится ко мне.
Видно было, что ему особенно приятно передавать последние слова.
- Вот как… Что ж, благодарю, сержант, век не забуду вашу любезность. – Орландо сказал это со значением, и улыбка на лице Ласковского слегка потускнела. – Сейчас иду.
- Э-э-э, нет… Он велел мне привести вас немедленно, прямо сейчас… - уверенность в голосе сержанта заметно поколебалась, но отступить он не решался.
Орландо подумал и решил, что поднимать скандал из-за пустяка не стоит, а с холуем он и после разберется. Причем самым страшным и безжалостным образом: заставит работать. Поэтому он отложил уже потревоженные бумаги, снял камзол с вешалки и вышел из кабинета, застегиваясь на ходу.
Следуя по лестницам за Ласковским, он размышлял: чего это ради его светлость поднялся в такую рань? Раньше двенадцати он обычно глаз не продирал.
«Ах да! Сегодня же у него встреча с цеховыми старейшинами, я же сам назначил!» – вот что значит выпускать дела из рук, так недолго забыть и собственное имя.
Цеховая система, по которой работали ремесленники в Стране Вечной Осени, подгнивала и разваливалась под напором времени, но, по мнению Орландо, надо было разваливаться быстрее.
В тот достопамятный день, когда он пришел в Амаранту в порванном башмаке, он тут же отдал его в починку. Парень, сидящий возле городской стены, починил обувь на удивление быстро и хорошо, причем не спросил много. Орландо с ним разговорился и узнал, что он – бывший подмастерье у сапожника Кникхена, что работает на Зельтерской улице. Парень был способным, хорошо трудился и хотел открыть свою мастерскую, но цеховой закон не позволял этого, поэтому он ушел от хозяина и стал бродячим мастером. Везде, где только могли, цеховые старейшины преследовали его и притесняли, грозясь и вовсе изгнать из города. Орландо очень удивился тогда, хотя и не все понял, но разговора не забыл.
Теперь, когда он возглавлял кабинет министров, ему волей-неволей приходилось думать об этом. Он не торопился, собирал информацию, изучал цеховые своды и даже беседовал с людьми в лавках, притворившись случайным посетителем. Мало-помалу он пришел к выводу, что цеховая система – чудовищный пережиток, который давно пора отправить на свалку истории. И он решил начать с тихого, но последовательного ограничения прав цехов, которое планировал завернуть в красивую обертку государственного покровительства. Именно для этого он назначил сегодняшнюю встречу.
Но встреча со старейшинами была назначена в одиннадцать, а сейчас половина восьмого - все равно получалось рановато. Орландо нахмурился и быстрым шагом, едва не обгоняя Ласковского, добрался до покоев герцога. Отворив дверь, он понял, почему Карианиди поднялся в такую рань: правда заключалась в том, что он еще не ложился.
Мерзкий запах алкоголя, прокисшей пищи, пота и духов ударил ему в ноздри. Гулянка, похоже, только что закончилась, спальня Правителя была разгромлена и загажена дальше некуда.
Аккуратно ступая, чтобы не наступить в лужу или разбитую тарелку, Орландо подошел к окну и отдернул занавески – в комнату ворвался дневной свет, обнажая неприглядную картину частной жизни его светлости. Белые обои в герцогской спальне меняли каждый месяц, но каждый раз кто-нибудь умудрялся разбить о стену бутылку или швырнуть туда салатом.
Сейчас по стене стекали остатки шоколадного торта, а лепная панель напротив была залита шампанским. На полу валялись разбитые тарелки вперемешку со своим содержимым. Постель была смята и невероятно грязна, а поперек хрустального зеркала ручной работы было начертано твердой рукой его светлости: «Говно».
Сам Светлейший ползал по полу без штанов в совершенно невменяемом состоянии. Глядя на него, Орландо здорово засомневался, что он мог произнести те самые слова, которые передал ему сержант Ласковский. Но сейчас было не время сводить счеты: до встречи со старейшинами оставалось три часа, необходимо было привести господина Правителя в человеческий вид. Задача представлялась невыполнимой, потому что он даже на животное не походил, только тряс головой, что-то мычал и все время куда-то полз, сверкая тощим задом.
Орландо выругался про себя и позвонил лакеям. Вызвав четверых человек, он велел открыть окна, все убрать, герцога помыть и уложить в постель. Все эти распоряжения были привычны ему и давались почти механически и так же привычно и быстро исполнялись.
Не прошло и двадцати минут, как в комнате было прибрано, чистый герцог Карианиди лежал в постели. Глаза у него открылись, но пока что он мог только вращать ими, наблюдая за Орландо, который ходил взад-вперед по комнате, излагая свои мысли по поводу выступления перед старшинами.
Голова раскалывалась, каждое слово отдавалось в ней, как удар колокола, и он ничегошеньки не понимал из слов премьер-министра, а тот, как нарочно, продолжал пытку, рассказывая все новые и новые подробности.
Наивно было бы полагать, что Орландо этого не понимал. За столько лет он вполне изучил своего господина, даже особенности его организма перестали быть для него секретом. Он точно знал, сколько времени тому необходимо для восстановления после коньяка, после шампанского или водки. Знал, что как минимум до обеда Карианиди не боец, но находил некоторое удовольствие в том, чтобы его помучить.
- …в связи с распространением дешевых, но некачественных товаров, которые проникают через границу с Тридесятым царством, необходимо поддерживать отечественных производителей, субсидируя рост ремесленного производства. Государство готово взять на себя часть расходов на приобретение необходимого инструмента и оборудования для вновь открывающихся мастерских. Господа старейшины должны подумать и предложить свои варианты того, как обеспечить это законодательно. С нашей же стороны…
Взгляд Орландо упал на прикроватную тумбочку, на которую лакей поставил большой стакан крепкого чая. Герцог Карианиди всегда отпивался с бодуна сладким, горячим чаем, говорил, что это помогает вывести токсины из организма.
Увидев этот стакан, Орландо забыл, о чем говорил – мысли его сразу приняли другое направление. Вот он, удобный случай, грех упускать такую возможность, хоть он и не предполагал, что начинать придется так скоро. Герцог нечленораздельно мычал в кровати, а Орландо попытался продолжить свою мысль, но никак не мог сосредоточиться. Стакан притягивал его взгляд, как магнит.
-…итак, насчет наших действий: правительство должно помочь начинающему мастеру приобрести средства производства, то есть инструменты… - сжимая в кармане пузырек, Орландо чувствовал, как вспотели его пальцы. Казалось, что флакон стал горячим и скользким, как кусок мыла. Сердце забилось глухо, на висках выступил пот.
- Знаешь что, голубчик, - обратился он к лакею, таращившему глаза из угла, - ступай-ка на кухню, попроси нарезать лимон и вскипятить чайник для его светлости. Ему нужно много жидкости.
Герцог промычал что-то благодарственное. А Орландо проводил глазами лакея и достал из нагрудного кармана записную книжку.
- Вот, посмотрите, тут я набросал тезисы.
Он положил блокнот герцогу на грудь, и тот, стараясь показаться трезвым, старательно скосил глаза в убористые строчки, расплывавшиеся у него перед глазами. А Орландо, пользуясь моментом, отступил на шаг назад, закрывая спиной тумбочку, пальцами открыл в кармане пузырек и завел руку за спину. Даже не видя кружки, он почувствовал пар, поднимающийся от чая, и ощутил всем телом эти тихие звуки: кап…кап…кап…
Когда вернулся лакей с нарезанным лимоном, премьер собственноручно выжал его в чай и подал герцогу вполне себе сердечно. Тот пил, прихлебывая и отдуваясь. Он не замечал, что его бывший управляющий бледен, как бумага, и даже, кажется, дрожит.
Допив чай, Карианиди пробормотал, что чувствует себя очень неважно. «Ага, печенюшка была плохая», - не без злорадства подумал Орландо. Но, вопреки обыкновенному, самочувствие Правителя действительно стало хуже. Он побледнел, покрылся испариной и почувствовал настолько сильную слабость, что был не в силах встать с постели.
Глядя на его лицо с ввалившимися глазами, Орландо тоже чувствовал себя неважно. Ноги были ватными, в голове шумело. Он присел на кресло во избежание недоразумений и некоторое время молчал, пытаясь справиться с собой. Но со стороны это выглядело, словно он размышляет, как выйти из затруднительной ситуации. Наконец его голос вполне окреп:
- Ладно, оставайтесь в постели. Я сам поговорю со старейшинами. Вам необходим отдых, чтобы восстановить силы.
Герцог благодарно взглянул на него, и этот взгляд неожиданно резанул его так сильно, что он практически убежал из покоев. Вернувшись в свой кабинет, он захлопнул дверь, запер ее на ключ и почти сполз по стене.
Руки его дрожали. Он залез в карман, тщательно закрыл флакон и вытер пот со лба, пытаясь успокоиться и совладать с собой. Резкий звук часов заставил его буквально подпрыгнуть на месте – уже пробило десять. Орландо снова выругался и поднялся на ноги, бояться было некогда.
Он открыл гардероб и задумался: сегодня необходимо было произвести впечатление. Выбор его пал на камзол малинового цвета, богато расшитый золотом, который надевался чрезвычайно редко, только по особым случаям. Орландо не любил его, но иногда использовал, когда знал, что это сработает.
Он оделся чрезвычайно тщательно, подбирая украшения покрупнее и повычурнее, пока не стал напоминать ярмарочного клоуна. Но ремесленники народ невзыскательный, встречают по одежке, поэтому он завершил туалет огромной брошью с бриллиантом.
Драгоценности ему не принадлежали, он пользовался королевскими, хранившимися у него по описи. Так было лучше: и герцог не растащит, и ему тратиться не надо. Оглядев себя в зеркало, Орландо едва не расхохотался, но, в целом, остался доволен.
Все оказалось проще, чем он боялся, – упрямая мысль все время возвращалась к герцогу. Всего лишь три капли, и дело в шляпе. Это очень его воодушевило - прямо от испуга он перешел к экстатическому подъему.
- Это судьба! Мир помогает мне! – решил он и вышел из кабинета на встречу с народом и старейшинами.
Сам себе он казался всемогущим, энергия исходила от него и заражала окружающих. Легким, пружинистым шагом он прошел по анфиладе комнат и вышел на балкон, к шумящей толпе – солнце хлынуло потоком и подхватило его, ослепительно засияв на всех драгоценностях.
Толпа взревела, он поднял вверх руки и почувствовал, что может управлять ей. Утро сияло, небо было ослепительно-синим, жизнь улыбалась ему. Орландо оглядел толпу, как мореход морскую даль, и глубоко вздохнул, до рези в груди…
Однако солнце светило ему недолго. Толпа, подхватившая его вдохновенный порыв, и старейшины, торжественно принятые во дворце по первому разряду, были немного дезориентированы напором Орландо, и, казалось, план его удался. Но опьянение не длится вечно, и в конце недели глава правительства получил от Совета Цеховых Старейшин бумагу, которая дала ему понять, что номер не прошел.
«Ваше Высокопревосходительство, господин премьер-министр, позвольте выразить Вам сердечную благодарность за теплый прием и заботу о нуждах ремесленного сословия, а также примите уверения в нашей совершенной преданности Вам и Его Светлости господину Правителю. Получив Ваше щедрое предложение, мы досконально обдумали его в меру наших скромных способностей и, со своей стороны, осмеливаемся высказать следующие предложения.
Имея в виду, что основной нашей и Вашей целью является поддержание высокого качества производимых в стране ремесленных товаров, необходимо оградить ремесло от случайных и непрофессиональных людей. Наши цеховые братства на протяжении веков поддерживают высокую репутацию, только они способны оградить потребителей от прихода неумелых мастеров.
Расширение производства есть вещь положительная и существенно необходимая, но нельзя жертвовать качеством товара и вековыми традициями ради расширения. Только цеховые законы в состоянии производить отбор достойных мастеров, готовых для ведения собственного дела. Отеческая забота Правителя о своих подданных, выражающаяся в готовности субсидировать приобретение инструмента, находит горячий отклик в наших сердцах. Мы готовы поддержать благородное начинание всей душой – цеховые старейшины охотно возьмут на себя труд по распределению выделенных сумм среди начинающих мастеров. Таким образом, будет поддерживаться необходимое качество производимого товара, который получит полную гарантию от соответствующего цеха.
Механизм передачи субсидий, вознаграждение совета и формальную сторону вопроса совет цеховых старейшин готов обсудить дополнительно в любое время, угодное господину премьер-министру.
Бесконечно преданные престолу и лично господину премьер-министру цеховые старейшины Абрамян, Кохлер, Гоголадзе и Нуатье».
Орландо перечитал письмо раза три, прежде чем обрел дар речи:
- А морда не треснет, господа Кохомян и Гоготье? Это надо же – дай им денег, которые они сами промеж себя разберут, да еще и заплати им за труд по разбору! Даже князь Распопов и тот так не наглел.
Он хотел было позвать Тузендорфа, но спохватился, что сам же и отослал его. Тогда он велел найти интенданта торговли Швихтенберга и привести его как можно скорее. Швихтенберг был его ставленником, ранее трудившимся в Коммерческой коллегии под началом княгини Аль-Нижад, которая и рекомендовала его Орландо.
Швихтенбергу было лет шестьдесят, но он был очень бодр и подвижен для своего возраста. Сухопарый, жилистый человек с постоянно загорелым лицом, изрезанным морщинами, он походил на моряка. Сходство усиливалось наличием маленькой трубки, которую он почти никогда не выпускал изо рта.
Происходил он из купцов, поэтому надежды когда-нибудь занять серьезную должность, несмотря на явные деловые качества, у него не было. Так он и тянул лямку в Коммерческой коллегии, пока на него не пало благословение свыше в лице Орландо, старательно выискивающего способных людей для своей администрации.
- Скажите, Швихтенберг, если я решу стать мастером-сапожником и открыть свою мастерскую, что мне для этого потребуется?
Швихтенберг удивился, поднял брови и даже вытащил изо рта изгрызенную трубку:
- Я не специалист в сапожном деле, господин Орландо, но подозреваю, что вам потребуется помещение, инструмент, пара подмастерьев и материал. Не менее полусотни септимов потребуется, я полагаю.
- И я смогу тачать сапоги и продавать их?
- Если вы являетесь членом цеха, то да, никаких проблем.
- А если нет?
- Совершенно исключено. Продавать свою продукцию имеют право только члены ремесленных цехов. Если вы не состоите в цехе, вы вне закона.
- А почему? Почему любой человек не имеет право попробовать?
Швихтенберг удивился еще больше.
- Ну, это же очевидно, сударь. Для того, чтобы овладеть ремеслом, требуются годы учения - это может предоставить ученику только мастер, который кормит его, поит, одевает, обучает…
- И бесплатно пользуется его трудом…
- Пусть так, но только хорошо обученный человек может производить качественную продукцию. Если ты не потратил годы в ученье у мастера, ты не можешь сам хорошо работать. Цех – это гарантия качества товара.
Глаза Орландо радостно заблестели.
- В самом деле? Смотрите сюда, сударь!
Он достал из шкафа башмак с оторванной подметкой, на котором красовалось клеймо гильдии сапожников Амаранты.
– Эти ботинки я купил у сапожника на Зельтерской улице, совершенно законным образом, и они развалились через пару недель. Посмотрите сюда: подметка отлетела, строчка кривая, дратва гнилая. Где ваше пресловутое качество?
Швихтенберг взял в руки ботинок и внимательно изучил его. Действительно, работа была неважная, хоть в глаза и не бросалась.
- Что ж, сударь, бывает и такое. Необходимо пожаловаться в гильдию на этого сапожника, они примут меры.
- Это само собой. А теперь смотрите сюда, - пусть это было невежливо, но Орландо плюхнул прямо на стол перед обалдевшим Швихтенбергом свою ногу, на которой красовался прекрасно выполненный ботинок. – Чувствуете разницу? Этот ботинок сшил мне сапожник по имени Войтех, у которого я всегда заказываю обувь, хоть он и не является членом цеха. Мои заказы позволяют ему худо-бедно существовать, потому что по законам цеховой системы он не имеет права работать. Его преследуют и постоянно пытаются изгнать из города, ему даже не удается мастерскую на одном месте организовать. А знаете почему? Он провел двенадцать лет у мастера, лелея надежду, что рано или поздно сам станет мастером. Но увы, мастером стал его более удачливый товарищ, который приглянулся дочке старого, а Войтех остался не у дел. Тогда он ушел и попробовал работать на себя, но его стали гнать отовсюду, лишая возможности честно трудиться. А ведь он отличный мастер - почему, скажите мне, он не имеет права работать?
Не меняя выражения лица, Швихтенберг осмотрел ногу Орландо:
- Действительно, замечательная работа. Где, вы сказали, он работает?
Орландо рассмеялся:
- Вот видите, а еще защищаете цеховую систему.
- Я не защищаю ее, сударь, я признаю ее необходимость. Любая система имеет недостатки, но также она и нужна для чего-то. Я согласен с вами насчет этого сапожника, но это единичный случай, а в целом цехи ограждают людей от плохих мастеров, которых всегда намного больше, чем хороших.
- А вам не кажется, Швихтенберг, что людей не надо ни от кого ограждать? Они сами прекрасно оградятся. Если мастер работает хорошо, у него будет много работы, а если он неумеха и лодырь, то никто и не пойдет к нему, он разорится и вынужден будет искать другой заработок.
- Ваша правда, сударь, но цех – это не просто сито для отсева зерна от плевел; это система обучения и преемственности, выработанная годами, это порядок в коммерческих делах. Если убрать цехи, с кем министерство будет иметь дело по части государственных заказов? А с кого собирать налоги? А люди как же? Совсем обнаглеют и будут думать, что в жизни все позволено?
- Совершенно верно, Швихтенберг, в жизни все позволено. И вы тому живой пример. Если бы я немного не поломал «цеховые» порядки в Коммерц-коллегии, вы бы так и ушли в отставку старшим помощником младшего писаря.
- На все ваша воля, – упрямо повторил интендант, – ушел бы и так. Но все же цехи держат народ, министерству удобнее работать с цехами.
Орландо даже разозлился:
- Удобнее работать с цехами! Вы должны работать не как удобнее, а как лучше. Окопались там всякие Коколадзе, засели, как пауки! В общем, вам задание: тщательно изучить регламент Торгово-промышленной палаты и вообще все, что касается цехов, и доложить мне, какие законодательные акты нужно поменять. Пообщайтесь на эту тему с финансовым интендантом. Сроку вам неделя. Ступайте.
Ошеломленный Швихтенберг поклонился и вышел, уже не осмелившись протестовать, а Орландо снова ощутил удушающий приступ гнева и бессилия перед ватной стеной. Сам того не замечая, он стучал порванным ботинком по столу и что-то бормотал сквозь зубы. Внезапно дверь скрипнула, и в образовавшуюся щель просунулось лицо Швихтенберга. Не выпуская изо рта трубки, он пробормотал:
- Так где, вы сказали, сапожник-то живет?
И в самом деле, с давних времен цехи вольготно расселись в Амаранте и по всей стране. Как правило, они возглавлялись одним-двумя семейными кланами, богатейшими в своем роде, которые жестко держали в повиновении остальных. Заниматься ремеслом имели право только члены цеха, которые учились по многу лет, продвигались по темной карьерной лестнице от мальчика для битья до подмастерья, тратили годы и силы на то, чтобы к сорока годам получить, наконец, право возглавить свою мастерскую. И это были единицы, большинство так и застревало где-то в лабиринтах долгого пути, оставалось вечными подмастерьями и заканчивало свои дни в бедности, распрощавшись с мечтами.
Были и бунтари вроде Войтеха, но печальна была их судьба, поскольку, покидая цех, они становились вне закона, а это означало невозможность официально работать. Они кормились случайными заказами, нищенствовали и спивались от отчаяния. Много, много живой людской энергии уходило впустую, просачивалось как вода в песок, не имея возможности выразиться.
Когда-то цеховая система, безусловно, приносила пользу, концентрируя знания, технологии, давая мастерам защиту от нищеты. Но время шло, и старые стены, когда-то служившие защитой, все больше превращались в тюрьму. Цех регламентировал буквально все: сколько изделий производить тому или иному мастеру, сколько и какого материала закупать для работы, запрещал менять технологию и орудия труда. В ткацком цеху до сих пор пользовались ручной прялкой, изобретенной четыреста лет назад, в то время как даже по деревням женщины вовсю использовали ножную, с колесом.
Когда-то цех давал мастерам гарантию выживания, защиту от нищеты – развитие и зарабатывание богатства не входило в его цели. Задача была одна: просто выжить, поэтому цех никогда не допускал обогащения одного мастера за счет другого, пусть даже менее искусного. Все заказы проходили через сито цеховых старейшин и распределялись между мастерами по их усмотрению.
Даже вывеску мастер должен был использовать такую, чтобы она не выделялась среди вывесок его коллег, и не имел права зазывать клиентов в лавку каким-то особенным образом. Все были равны, хотели они того или нет. По мнению Орландо, это лишало мастеров стимула к труду и тормозило рынок. Разве мыслимо красить ткань по той же технологии, что и двести лет назад? Ведь и ткани уже другие, и краски тоже. Да и спрос среди населения значительно вырос – пришла пора работать не на заказ, а на рынок.
Как понимал Орландо, необходимо было открыть шлюзы. Он верил, что умелые и трудолюбивые будут процветать, а ленивым и косным придется убраться с кухни. Столкнувшись с необходимостью производить больше, мастера начнут пересматривать технологии, развивать их, искать новые решения, а это будет толкать вперед ремесла в Стране Вечной Осени.
- Больше! Нам нужно больше товаров! Штаны из плохой ткани гораздо лучше, чем отсутствие штанов.
Но Швихтенберг был кое в чем прав: помимо ограничения свободы ремесла, цех выполнял важную функцию посредника между государством и ремесленником. Именно цеховые советы ведали сбором налогов с мастеров и подмастерьев, вели им точный учет и отчитывались перед казной. Если развалить старую систему, придется придумывать новую.
Орландо забросил рваный башмак обратно в шкаф. Когда на него находила меланхолия, он находил утешение в записках Брижитт, которые выучил уже практически наизусть.
Вот и сейчас он осмотрел письменный стол, решая, стоит ли продолжать работу или можно позволить себе немного отдохнуть. На столе громоздилась папка с отчетом Военно-инженерной коллегии, но Орландо был заранее уверен, что не примет этот отчет. Бегло просмотрев его с утра, он понял, что ведомство виконта Дювалье толчет воду в ступе.
- Черт с ними, завтра посмотрю, – проворчал он и посмотрел на часы, показывавшие двадцать минут восьмого. - Хватит уже, у меня тоже есть рабочий день, и сейчас он закончен.
Стоило задернуть шторы в кабинете, и сразу же наступила ночь. Он прошел в свою спальню, тихую и темную, и зажег свечи в кованых напольных канделябрах. Желтоватый мерцающий свет заплясал, отражаясь в зеркале над каминной доской, разбросал по углам длинные, причудливые тени. Весь день лил дождь, и теперь в комнате было холодновато, поэтому он решил разжечь камин, положил внутрь несколько поленьев и щепы, всунул между ними бумажку и чиркнул длинной фасонистой спичкой. Маленький язычок пламени сначала лизнул бумажку, скользнул по ней на щепку, а потом сыто загудел где-то внизу, под смолистыми сосновыми поленьями. Запахло деревом и уютом.
Сегодня он решил перечитать последний, четвертый блокнот, оставленный королевой. Тот, в котором было больше всего разочарования и усталости от жизни. Закончив все приготовления, он помешал дрова в камине и плотно уселся в кресле, раскрыв на коленях мелко исписанную книжицу.
Брижитт умерла, не дожив двух месяцев до пятидесяти девяти лет. Знающие ее люди говорили, что она сгорела как свечка – словно желание жить покинуло эту сильную и цельную натуру. Четвертый блокнот относился к последним полутора годам ее жизни и не был исписан до конца, на 187 странице королеву застигла смерть. Орландо читал косые, торопливые строки, и словно видел ее – маленькую, хрупкую женщину, ведущую постоянную войну со всеми: с внешними врагами, с внутренними, со своим окружением и с самой собой.
«… право феодала чинить суд в своих владениях и чеканить собственную монету есть порочное и препятствующее развитию государства. Мы до тех пор будем пребывать в состоянии раздора, покуда будет сохраняться на местах эта видимость всевластия. Королевская власть едина и должна быть такой для всех, от мала до велика, от герцога до нищего, никто не может присваивать себе королевские функции и судить по своему разумению…»
А ведь и правда, ей пришлось много лет и сил отдать на сокрушение власти удельных князьков. То, что сейчас воспринимается, как само собой разумеющееся, завоевывалось когда-то большой кровью. Читая ее заметки, Орландо понимал, что это она со страниц учебников и монографий выглядит великой и лучезарной, а в жизни ей пришлось несладко. Постоянная борьба за свои идеи состарила ее раньше времени, отняла простое человеческое счастье и, в конечном итоге, загнала в могилу еще не старую женщину.
Он задумался: а так ли здорово прожить такую жизнь? У него были свои слабости: он считал себя носителем передовых идей, самой судьбой призванным их воплотить. Брижитт, самый яркий реформатор в истории страны, была его идолом, и он вольно или невольно старался на нее походить. Дневники королевы очень ему помогали – он вчитывался в них, погружаясь во внутренний мир души пламенной и беспокойной, перенимал ее мысли и чувства.
Орландо невероятно гордился тем, что видел призрак королевы и получил от него тайну. Заметьте, не законно избранный Правитель, а его служащий был отмечен доверием, значит, ему еще предстоит совершить великие дела. Он закрыл глаза и открыл блокнот на первой попавшейся странице:
«Все ради дела. Нет ничего важнее дела – если бы я точно не знала, что это правда, я бы вырвала к чертовой матери свое сердце, которое так болит, словно я совершила страшную ошибку, которую не в силах поправить. Но нет, я знаю, я твердо ЗНАЮ, что поступила правильно. Да будет так. Но как же мне больно...»
Все ради дела, а это оправдывает даже яд в его кармане. Не для себя же он старается, он трудится на благо страны. Если ради этого надо пойти против принципов морали, даже против своих собственных чувств, то он готов. Какое значение имеет какая-то отдельная судьба в течении истории.
Кто такой герцог Карианиди - пройдет сто лет, и он останется короткой строчкой в школьных учебниках, и даже он, Орландо, будет упомянут абзацем. А Страна Вечной Осени будет жить, встречать рассветы и закаты, волноваться, за что-то бороться, чего-то добиваться, - и никто не в силах это изменить.
Но от него сейчас зависит, как эта страна будет жить через сто лет. Если бы Брижитт в свое время не выкорчевала основные ростки сепаратизма, даже наступив себе на горло, каким был бы сегодняшний день? Управлял бы Орландо страной из своего кабинета или отчаянно боролся бы за то, чтобы привести ее к единству? Ответа не было.
Он перелистнул наугад еще несколько страниц:
«…все для дела? Каковы мы, таковы и дела наши. Когда нет в душе добра, любви и правды, невозможно принести их в этот мир. И блазнится нам, что во имя великой цели мы жертвуем слабым голосом сердца, но не ведаем, что всего лишь сеем зло. Пошло и банально творим зло, не понимая, что от зла добро не родится. Откуда слепота такая?»
Планируя субсидировать мастеров, Орландо блефовал: он отродясь не имел в бюджете таких денег. Но процесс должен был как-то начаться. Цеховые Старейшины входили даже в городской совет Амаранты, так что это были люди не последние и далеко не самые бедные. Они готовы были на все, только чтобы сохранить действующую систему, приносящую им немало выгод. Схватываться с ними напрямую было опасно, поэтому он решил действовать чужими руками.
Маркиз Нгуен занимался торговлей текстилем уже давно, принадлежащая ему концессия обеспечивала ткацкий цех сырьем и не без выгоды продавала произведенные ткани. Орландо прекрасно знал об этом и однажды на вечернем приеме у княгини Аль-Нижад завел с ним разговор, непрозрачно намекая, что не прочь предоставить ему скидку с экспортных пошлин в случае торговли за рубеж.
У маркиза загорелся глаз: он прекрасно представлял себе, сколько можно заработать, продавая ткани на экспорт. Но вот беда - производимые ткани едва покрывали внутреннюю потребность, не говоря уже о торговле на экспорт.
- А почему вы не вырабатываете больше?
- Это невозможно, сударь, цехи работают на полную мощность.
- Так откройте еще несколько. В жизни не поверю, что у вас недостанет денег на несколько ткацких станков.
Маркиз внимательно посмотрел на премьера.
- В жизни не поверю, что вы не знаете, что производить товар вне рамок цеха запрещено.
Орландо тонко улыбнулся.
- Представьте себе, маркиз, что такое мастерская, – это мастер, оборудование, работа для получения выгоды. Подпольно организовывать такое незаконно, ни-ни, я, как гарант исполнения закона в стране, первый скажу об этом. Но представьте себе деревенскую тетушку, которая, имея ткацкий станок, в свободное от огорода время что-то немножко поделывает. Детишкам на молочишко. Вот это разрешено и абсолютно законно. А представьте себе, ведь в каждой деревне довольно много тетушек и у них просто прорва детишек, которым постоянно нужно на молочишко, черт бы их побрал. Такие тетушки вам выткут столько, что только успевайте продавать.
Маркиз почесал переносицу, хитро улыбаясь. Он прекрасно понял мысль Орландо, но не сдержался и все-таки спросил:
- Но это ведь убыток казне: как вы сможете собрать налоги с тетушек?
- Я вас умоляю, маркиз, я даже пытаться не буду, зачем они мне сдались. Вы сами с них соберете.
- Это как?
- Не знаю. Но я возьму с вас, с вашего оборота, а уж как вы будете выкручиваться, это ваша проблема. И все-таки, заметьте, это справедливая плата за то, что вы сможете расширить свою деятельность настолько, насколько захотите.
По здравому размышлению маркиз не мог не согласиться.
Этот полушутливый, полусерьезный разговор имел далеко идущие последствия. Маркиз Нгуен подумал, взвесил все и развернул нешуточную деятельность в близлежащих селах.
Ткацкий цех спохватился не сразу. Когда господин Нуатье, глава цеха ткачей прозрел, все окрестности столицы кишмя кишели ткачами-надомниками, имевшими по милости маркиза хорошее оборудование и производившими в два раза больше ткани, чем весь ткацкий цех вместе взятый. А вместе с ткачами работали красильщики, и все делалось сразу в одном месте, что здорово удешевляло производство. Это была катастрофа, причем явно подготовленная. Господин Нуатье хотел сначала застрелиться, но потом передумал и записался на прием к главе правительства.
Орландо принял его душевно, усадил в своем кабинете в мягкое кресло, напоил глинтвейном, ибо с утра поливал отвратительный, холодный дождь, и очень внимательно выслушал.
- …это мерзкая провокация. Доходы цеха упали вполовину, потому что теперь господа торговцы текстилем предпочитают заказывать ткань у маркиза Нгуена, - это и дешевле и быстрее. Им наплевать на качество и вековые традиции, им нужна только выгода! Маркиз закупил новые кресельные станки, с помощью которых любой дурак может ткать.
Орландо слушал Нуатье и сокрушенно кивал.
- А почему у вас их нет?
Нуатье не сразу понял простой вопрос и даже как-то смутился.
- Это…это…мы храним традиции. Много поколений… Мой дед ткал…и я ткал…
- Очень хорошо, что ваш дед ткал. Но если бы люди не развивались, а всегда поступали, как их деды, они бы до сих пор бегали за мамонтами с голым задом.
- Вы не понимаете! – Нуатье аж побагровел. – Есть традиции, которые нельзя нарушать! В каждой вещи, сделанной руками мастера, живет его душа!
- Действительно не понимаю… - пробормотал Орландо, но сдержал себя от дальнейших комментариев.
- Это необходимо прекратить! Запретить! Немедленно! Никто не должен сметь нарушать цеховые законы и производить дешевый некачественный товар!
Орландо вздохнул:
- Да, я вас понимаю. Такая конкуренция наносит существенный урон ткацкому цеху, но как же нам поступить? Дело в том, что надомная работа, а крестьяне являются именно надомниками, у нас не запрещена, и они могут делать все, что угодно. Я не могу запретить людям брать работу на дом.
Он встал и теперь прохаживался мимо Нуатье, сидящего в кресле, с видом озадаченным и предлагающим собеседнику тоже пораскинуть мозгами.
- Но ведь это не просто работа на дому, это… это подпольные цехи! Нелегальное массовое производство! Там же и красильщики сидят. И все знают, что это предприятие маркиза Нгуена!
- К сожалению, мы не можем это доказать.
Орландо повернулся к старейшине, взял стул, поставил перед ним и сел верхом, скрестив руки на спинке.
- Вот смотрите: вы знаете, я знаю, все знают, но маркиз формально нигде закона не нарушил. Я не могу привлечь его к ответственности, если он ничего не нарушал.
- Вы все можете, если захотите. – Нуатье наклонился вперед, к собеседнику, сверля его маленькими серыми глазками. Он был стреляный воробей, этот господин Нуатье, и прекрасно понимал, что просто так в государстве ничего не происходит.
- А я хочу? – спросил его Орландо, который был куда стрелянее Нуатье, и даже не поморщился от его взгляда. – Зачем это мне? Скажите мне, сударь, за какой интерес я должен нарушать закон страны ради вас?
- Ну, это…мы вас отблагодарим… - старик смутился, он не ожидал, что чиновник будет вот так просто вымогать взятку.
- Ага, теперь вы решили, что я хочу от вас денег. – Нуатье смутился еще больше, увидев, что премьер-министр прочитал его мысли. – Вам не приходит в голову, любезнейший, что я могу вас в тюрьму посадить за такие предложения?
Несчастный ткач совсем растерялся. Орландо играл с ним в какую-то хитрую игру и явно переигрывал.
- Простите, Ваше Превосходительство, я не то имел в виду… Я…
- Довольно, вы уже наговорили на свою голову. Если бы я решил брать взятки, я бы брал их с маркиза Нгуена, он куда богаче вас. Но я взяток не беру и руководствуюсь исключительно интересами государства. Поэтому я предлагаю вам сейчас в нескольких словах убедить меня в том, почему я должен воздействовать на маркиза. Ну? Соображения вроде вашей личной выгоды и «мы всегда так делали» в расчет не принимаются.
Старик захлопал глазами, но мужественно собрался с силами и начал перечислять.
- Качество.
- Согласен. Что еще?
- Цех поддерживает мастеров, не дает им впасть в нужду.
- Одним за счет других. Умелый не должен тянуть на себе неумелого.
- У нас все умелые, неумелый не может стать мастером. Знаете ли вы, сударь, что для того, чтобы получить звание мастера, ткач должен двенадцать лет обучаться, потом семь лет отслужить в подмастерьях, а потом выткать аршинное полотно без единого изъяна, без единого узелка!
- На кроснах, поди…
- На кроснах, как же еще! Мы не признаем всяких бесовских изобретений, вроде тех, которые маркиз Нгуен рассовал по деревням, мы за чистоту ремесла!
Господин Нуатье сидел перед премьер-министром в красном атласном кафтане, подбитом лисьим мехом, и потихоньку покрывался потом. Орландо было его положительно жалко, но не заставишь же его снять кафтан и остаться в одной рубашке.
Где, в какой момент человек перестает понимать постоянное и непрерывное развитие жизни и, соответственно, теряет ясность ума? Почему начинает цепляться за отжившие себя вещи? Вот этот Нуатье – совсем неглупый человек, но почему он не понимает того, что цехи изжили себя, они все равно обречены – рано или поздно плотину прорвет, и подгнившие сваи рухнут.
Хотя нет, все он понимает, ему просто выгодно держать систему как можно дольше, потому что он на ней наживается. Каждый день существования ткацкого цеха складывает ему в мошну грошик, и теперь он здесь не потому, что печется о качестве или традициях, а потому, что печется о своем кошельке.
- Господин Нуатье, а вы тоже ткали аршинное полотно?
- А как же? Я же мастер, хоть последние годы и занимаюсь делами цеха, но было время, когда я сам стоял у станка и работал.
Орландо улыбнулся:
- Вот с этого и надо было начинать – уж очень я уважаю людей, которые умеют работать. Да расстегните вы камзол, вам же жарко! Выпьете чего-нибудь? Вино, коньяк, еще какая-то заморская бормотуха…
Орландо прищурился, рассматривая пузатые бутылки, тускло поблескивающие боками в его шкафу. Нуатье выдохнул и стащил берет с блестящей лысины, покрытой потом. Им же и протер голову, но кафтан не расстегнул.
- Благодарю за честь, ваше превосходительство, но мне пить нельзя – аневризма.
- Ну и правильно, я тоже не пью. Итак, вернемся к нашим баранам: запретить господину Нгуену использовать надомников я действительно не могу, поэтому примем это за факт свершившийся и подумаем, что делать дальше. Вы совершенно правы в том, что цех – это кладезь мастерства, традиций и знаний, и в этом с ним соперничать никто не может. Почему бы нам это не использовать? Вот смотрите, - Орландо схватил со стола лист бумаги и принялся быстро писать на нем. - Представьте, господин Нуатье, что вы возглавляете цех ткачей по всей стране. Гигантский цех, объединяющий всех – в любом городе, в любой деревне.
- Это невозможно. Невозможно уследить за всем.
- Еще как возможно! Секрет в том, что за всем собственноручно следить и не надо, надо построить систему, которая будет сама себя регулировать. Дело в том, что я вас принял не потому, что намерен слушать жалобы на маркиза, а потому, что намерен предложить вам место Главного Старейшины, который будет возглавлять вообще все цехи в стране.
- Но… но я не представляю…
- А вы подумайте. В первую голову вам нужно снестись со старейшинами в других городах, чтобы систематизировать вашу работу. Только объединившись, вы можете дать отпор таким, как маркиз Нгуен, и сохранить чистоту ремесла. Я даю вам полномочия на разработку единого регламента и системы управления, отныне вы – Главный Старейшина в стране. Так что забот у вас будет предостаточно, помимо возни с маркизом. Ступайте, господин Нуатье, я пришлю вам домой официальные бумаги, можете начинать работать.
Орландо еще раз улыбнулся во все тридцать два зуба и энергично пожал руку дезориентированного ткача, провожая его до двери.
- Ну вот, теперь он будет занят ерундой, переливая из пустого в порожнее, и сам помаленьку развалит свой цех, сцепившись с другими старейшинами. Э-э-эх, кипение кругом, бурление - красота!
Он был чрезвычайно доволен. Вручив Нуатье претензии на верховную власть в своем болотце, он запустил механизм распада изнутри, и теперь ему оставалось только ждать и смотреть, как старейшины будут пожирать друг друга, понемногу разрушая ненавистную цеховую систему. И это только начало, потом потянутся и другие цехи.
- Разве я не молодец? – он подмигнул портрету Брижитт, копии с блокнотного наброска, который стоял в рамочке на его столе. – Лиха беда начало.
Прошло уже четыре месяца с тех пор, как Орландо впервые подлил яда в стакан герцога, и с тех пор регулярно делал это каждую неделю. Раньше ему казалось, что это будет трудно, но в реальности все оказалось проще. Удобных случаев было предостаточно, и преданный слуга планомерно травил своего благодетеля, не пропуская ни одного раза.
Впрочем, тяжесть с души у него никто не снимал, и, несмотря на то, что цель становилась ближе, Орландо не чувствовал радости. Результат его усилий стал виден невооруженным глазом: придворные начали поговаривать, что герцог совсем допился, скоро, того и гляди, концы отбросит. Он стал отекать, ноги болели, все тело покрылось непроходящими синяками. Лакеи ставили ему примочки, но от них он только покрывался опрелостями, а синяки как были на месте, так там и оставались.
Наконец, приближенные герцога почувствовали тревогу, его состояние действительно стало внушать опасения. За время правления страной возле него прикормилась кучка людей, беззастенчиво вымогающих подачки и готовых за это лизать ему пятки и другие части тела. Например, граф Лан-Чжень, который и графом-то стал в последний год, но уже почувствовал себя на вершине мира. Для Лан-Чженя, Ласковского и некоторых других, его светлость господин Правитель был наличным капиталом, курочкой, несущей золотые яйца, поэтому они больше всего на свете страшились его потерять.
Орландо следил за сменой холуев возле герцога и старался делать так, чтобы ни один из них долго не задерживался, не успевал присосаться покрепче. Временщики сменяли друг друга, как в калейдоскопе, но Лан-Чженя он проморгал. Граф уже года три обивал пороги покоев Правителя, но сильно не высовывался, поэтому Орландо не обращал на него внимания, не считая его опасным. И зря. За эти три года Лан-Чжень успел изрядно окопаться, обзавестись имуществом и связями, а также стянуть под свое крыло всех врагов премьер-министра, тайных и явных. Учитывая, как много их было, получилась внушительная армия.
И эта армия почуяла силу – впервые за все время правления Карианиди появился кто-то, реально способный потягаться с всесильным и ненавистным Орландо. И тут, как назло, его светлость изволил заболеть.
Лан-Чжань перепугался не на шутку и употребил все свое влияние на то, чтобы заставить Правителя показаться ведьме, но, к его несчастью, дух герцога был еще крепок. Он глядел бодрячком, бухал еще больше и посылал всех подальше, говоря, что доживет до ста лет. Тем не менее через четыре месяца процесс его распада стал очевидным даже ему самому: он уже не мог вставать с постели, у него постоянно шла носом кровь.
- Что-то я неважно выгляжу… - оценивая свое почерневшее лицо в маленьком зеркальце, пробормотал герцог. Сидевший рядом Орландо только устало потер переносицу, ничего не отвечая, а Лан-Чжень горячо вмешался:
- Ваша светлость, вы серьезно больны, неужели вы не понимаете? Господин Орландо слишком занят делами, чтобы следить за вашим здоровьем, и не предпринимает никаких мер, – кинул он в сторону Орландо злобный взгляд.
- Да, господин граф, я очень занят делами, – невозмутимо ответил ему Орландо, - вы даже не представляете, насколько я занят. Но это моя работа, и никто ее за меня делать не будет. Не вы же будете принимать проект бюджета, в конце концов…
- Проект бюджета! Как будто нет ничего важнее проекта бюджета! Его светлость тяжело болен, а у вас только бюджет на уме! Вам безразлична судьба Правителя, даже не пытайтесь это отрицать!
Маленькие глазки Лан-Чженя блестели ненавистью.
- Не буду. Я вообще не собираюсь с вами разговаривать, барышня. Ваша светлость, у нас тут интересная ситуация получается: городской совет Энкрета платит в государственную казну семь процентов, как и все остальные города. Но мне тут донесли, что с цеховых старейшин он взимает десять, с владельцев домов – двенадцать, а с судовладельцев четырнадцать процентов гербового сбора. Вопрос…
Орландо сделал паузу, а герцог приподнял голову с подушки, заблестев глазами:
- Где разница? – прохрипел он.
- Нет. Вопрос в том, как выкурить оттуда господ Румискайте, Лашека и Копейко. Я знаю, где эти деньги, тут ума много не надо. Проблема в том, что у нас нет реальных рычагов воздействия на городской совет.
- Повесить мерзавцев, и дело с концом.
- Давно бы уже повесил, но они совсем не жаждут быть повешенными. В случае если мы попробуем применить силу, они закроют ворота с нашей стороны и откроют их в сторону Ландрии. Как вы думаете, почему флот Вильгельмины болтается без дела у наших границ так долго?
Орландо полусидел на подлокотнике кресла, упершись локтями в колени и сцепив руки. Энкрет был у него занозой в заднице довольно продолжительное время, он прекрасно знал о воровстве городского совета, и также знал, что реальных мер пока принять не может. Сейчас у него появилась идея на этот счет, в реализации которой без Правителя нельзя было обойтись, поэтому он поднял этот вопрос.
Он сильно переменился за последнее время: похудел, осунулся, лицо его стало суровым и жестким. Ранние морщины прочертили жесткие складки на его щеках, глаза запали и стали смотреть еще пронзительнее. Глядя на него, Карианиди думал, что он тоже неважно выглядит. По его мнению, случившаяся с ним досадная болезнь заставила парня работать сверх меры.
Лан-Чжень продолжал что-то бухтеть у изголовья герцогской постели.
- Заглохни, – попросил его Карианиди. – И что ты думаешь с ними делать?
- Сделаю министрами.
- Что? Этих мерзавцев?
- Да. Надо же их как-то выманить оттуда. Сначала Лашека определю на пост министра путей сообщения, а потом и Румискайте с Копейко куда-нибудь приткну. Как только у меня в Энкрете закрепятся надежные люди, я этих мытарей мигом отправлю дальней дорогой в казенный дом.
Герцог слушал очень внимательно, и Лан-Чжень тоже слушал.
- Мне нужен ваш приказ о назначении Лашека.
Герцог пожевал губами; ему претила мысль назначать министром наглого вора, а Орландо посмеялся про себя, потому что много раз видел такие приказы, которые до сих пор герцога не смущали.
- Хорошо. Готовь. Только не затягивай, я хочу увидеть, как этот мошенник будет болтаться в петле.
Он закашлялся. Лан-Чжень опять вылез вперед и запричитал:
- Ваша светлость, неужели вы не понимаете, что вам нельзя напрягаться! А вы, господин премьер-министр, вы же его убиваете! Это преднамеренное убийство, вы специально утомляете Правителя!
Орландо почувствовал сильнейшее желание дать ему в ухо.
- Да заглохни ты! Я кому сказал!!! – рявкнул герцог и снова закашлялся, еще пуще прежнего. Кашлял он надрывно, словно что-то рвалось и булькало в его груди, лицо побагровело, глаза налились кровью. Лан-Чжень и Орландо, не сговариваясь, кинулись к нему, чтобы подсадить его в постели, но это не помогло.
Приступ кашля перешел в удушье, герцог захлебывался и сипел, на губах его выступила кровавая пена. Выглядело это так, как будто он сейчас задохнется. Лан-Чжень заголосил и бросился вон из спальни – то ли за подмогой, то ли с перепугу, а Орландо подхватил больного и перевернул лицом вниз, чтобы помочь откашляться. Тело Карианиди было на удивление легким, исхудалые руки лишены плоти, только широкая кость в запястье говорила о том, что когда-то этот человек был здоров и полон сил.
Герцог мучительно кашлял, окрашивая кровью сорочку и простыню, а Орландо вдруг с ужасом подумал: а что если он сейчас умрет? Вот прямо сейчас возьмет и отдаст концы? А у него заварушка с Энкретом, вялотекущая цеховая война и полный бардак в рядах сторонников. Если трезво посмотреть, он вообще ничего не довел до конца, легкомысленно увлекшись процессом отравления. Умри герцог сейчас, и его песенка спета, потому что Лан-Чжень сжует его с потрохами.
- А-а-а-аааа… - чуть не заорал Орландо.
Все еще держа бьющееся в агонии тело одной рукой, другой он дотянулся до звонка и яростно затрезвонил в колокольчик, но и так в коридоре уж раздавался топот десятков ног, спешащих ему на помощь. Он передал герцога на руки дюжему лакею, а сам, сквозь нарастающую панику, стал отдавать распоряжения.
- Немедленно вскипятите воду. Пошлите за Заремой, пусть сейчас же прибудет сюда. Держите его голову так, чтобы был доступ воздуха, следите, чтобы он язык не прикусил. Да ложку в рот, ложку, идиоты! – скинув камзол, он сам схватил позолоченную ложку из вечернего десерта и всунул ее в рот Карианиди, которого вдруг начали бить судороги.
Вовремя! Лицо герцога свело гримасой и перекосило, тело словно стянуло невидимыми веревками, а потом внезапно подбросило вверх. Скрюченные пальцы словно стремились ухватить сами себя, изо рта показалась пена. Трое здоровенных лакеев и Орландо едва удерживали его высохшее тело на постели под аккомпанемент воплей графа Лан-Чженя, которого Орландо велел не подпускать близко.
Зарема явилась на удивление быстро, видимо, почуяла, что дело серьезно. Ей не так привольно жилось при Карианиди, как при короле, но, в целом, вполне сносно. Он ее не трогал и в дела ее не вмешивался, хоть и не допускал до себя. А умри он – что дальше будет? Она принесла целый саквояж всяких скляночек и какую-то вонючую свечку, которую зажгла прежде, чем хотя бы взглянула на больного.
У Орландо не было иллюзий по поводу ее способностей, он знал, что она ни черта не понимает во врачевании, но все-таки хоть какая-то профессиональная помощь сейчас была очень кстати. Глядя, как бьется на кровати несчастный герцог, она побледнела и начала растерянно перебирать свои склянки.
- Зарема, есть у вас что-нибудь, чтобы кровь от головы отлила? Посмотрите на него, у него лицо синее – сейчас удар будет.
- Кровь пустить надо.
- Вы уверены? Мы сможем ее остановить, раз его так колотит?
- Не знаю, но это единственный способ предотвратить удар.
«Так уж и единственный», - подумал Орландо, но не стал ей перечить. Ирья ДеГрассо наверняка бы смогла помочь герцогу, но позвать ее - значило подписать себе смертный приговор еще вернее, чем позволить Правителю умереть.
- Тогда пускайте. Таз сюда, живо!
Но Зарема побледнела еще больше, и Орландо не без страха подумал, что она, похоже, не умеет этого делать.
- Я не смею, это господин Правитель… - залопотала она.
- Если вы этого не сделаете, то скоро это будет труп господина Правителя! – прошипел Орландо, но проклятая ведьма не тронулась с места, глядя на больного расширенными глазами. Тогда он выхватил у нее ланцет:
- Говорите мне, что делать! Живо!
- П-п-пперевяжите ему руку возле плеча, очень туго. В-в-видите на сгибе локтя жила вздулась…
Орландо уже и сам понял. Он поднял ланцет, покрывшись испариной, и чиркнул по набухшей вене.
- ААААААА!!!!! – страшно закричал Лан-Чжень. – Убийство! Убийство!!! Правитель убит!!!
Черная кровь хлынула в таз. Орландо стоял, оцепенев, не зная, жив он или мертв. Лан-Чжень продолжал истошно орать.
- Дайте ему по голове, – без всякого выражения произнес премьер, обращаясь к лакею. Тот не без удовольствия исполнил его просьбу.
Граф испуганно замолчал. Какое-то время все молча следили за ручейками крови, стекавшими в таз, пока Зарема не потянула Орландо за рукав, указывая на лицо Карианиди.
- Хватит уже, ему лучше… - действительно, лицо Правителя приобрело нормальный, человеческий цвет, и судороги мало-помалу прекратились. Орландо взял жгут и перетянул руку, а Зарема, уже вполне оправившаяся, наложила повязку.
Невыносимая тошнота охватила Орландо, когда мимо него пронесли таз, наполненный дурной, отравленной кровью. Он еле стоял на ногах от страха и напряжения, лицо его блестело от пота. Совершенно белый герцог лежал на подушках, не подавая никаких признаков жизни, Зарема ковырялась в своем саквояже.
По всему дворцу хлопали двери, метались огни и люди. Борьба, происходившая в тесной спальне, расходилась кругами по воде, сеяла панику и страх, уже и чьи-то кареты загрохотали по площади. Все спешили во дворец, всем нужно было быть в центре событий, а Орландо понимал, что абсолютно не готов к смерти герцога.
Как мог он допустить, чтобы все это шло на самотек, чтобы какие-то люди смели прибывать сюда без его распоряжения. Сейчас от него здесь ничего не зависело, поэтому он отчаянно боролся за жизнь Правителя, - так, как не боролся бы и за свою. Кто бы мог подумать, что этот человек – отравитель? Даже Лан-Чжень признался себе, что глава правительства старается не за страх, а за совесть.
- Дайте ему чего-нибудь укрепляющего, чтобы кровь восстанавливалась.
- Сейчас… - Зарема накапала чего-то в чашку, но дать это герцогу не представлялось возможным, он был без сознания. Орландо осторожно серебряным ножом разжал ему зубы и влил немного снадобья. Оно побежало по подбородку на грудь.
- Черт возьми! Он не может пить.
- Это ничего, здесь большая чашка, если он хоть немного проглотит, ему станет легче. Подождите-ка, есть проверенный способ. – Зарема протянула руку и бесцеремонно зажала Правителю нос. Орландо только глаза выпучил, а герцог рефлекторно дернулся и глотнул.
Все они стояли вокруг его постели и смотрели на безжизненное лицо, но ничего не происходило. «Пожалуйста, пожалуйста, очнись! - умолял про себя Орландо. - Еще рано, рано!»
- Рано, - выдохнул вдруг полумертвый герцог, открывая глаза.