Тит и Влас

Леонид Фульштинский
      

         У Тита из имущества ничего не было. Ни недвижимости, ни движимости. Он был гол, как сокол, неприхотлив, как тень отца Гамлета, потому, как откуда? – бомж. Тем не менее, на его содержании находилось четыре кота: Мажор, Минор, Мистер Твистер и Жанна Евлампиевна, опять беременная. Не то от Мажора, не то от Минора, но точно не от Мистера Твистера: тот был нетрадиционной кошачьей ориентации, кошечки ему не нравились, только котики, то есть молодые коты. Мажор с Минором презирали его за это, так и говорили ему прямо в мурло: « Поц ты, Мистер Твистер, мудак, пидор Македонский».
      - Ну, почему Македонский, - обижался тот. – Я тутошний, местный патриот, свой кровь от крови, родился, как и вы, на здешней помойке.
      Питанием и бытовыми удобствами коты не очень не обременяли Тита, - находились на частичном самообеспечении, но всей душой обожали босса за презрение к материальным благам, широту натуры, так присущую исконно русскому характеру и умение отмахнуться от любых житейских невзгод разухабистым народным жестом: «Да пошло оно  на…». Они не раз доказывали ему свою преданность: когда и жрать было
нечего, и выпить негде достать, и хозяин ходил мрачнее тучи, голодный и трезвый от горя.
      Свой прожиточный минимум, он же максимум, Тит обеспечивал тем, что чуть-чуть подворовывал, ну, не так, чтобы очень, как в американском фильме, который он однажды видел, где царил полный беспредел, где
во-още жили не по понятиям, американским, конечно, где грабили банки с пальбой, автоматами Томсон, пулемётами, зенитками, где кровь – рекой, доллары – контейнерами, не-ет,  на такое Тит был не способен, но, если где что-то плохо лежит, он на это «что-то» зоркий свой глаз положит, и, если пофартит, не задумываясь, прихватит.
      И хотя Тит пребывал в подвешенном состоянии, без определённого места жительства, его всё-таки как-то вычислили, отыскали, отмыли душем Шарко и упекли в кутузку за злостную неуплату алиментов.
      А ещё у Тита был друг, Влас. У того котов не было. Зато у буржуина Власа был свой дом-шалаш, который он построил на городской свалке своими руками. Здесь Влас проявил себя талантливым архитектором-самородком: из подручных материалов он соорудил халабуду по эскизам картины «Ленин в Разливе», - там вождь мировой революции провёл с товарищем Зиновьевым свои лучшие дни, где его не доставали своими каверзными эскападами политические оппоненты – всякие там кадеты-мудеты с непролетарскими мордами, в которые так и хотелось плюнуть с возгласом: «Получайте, гады, за власть Советов!».
      Не в пример Титу, Влас считал себя аристократом, подлинным интеллигентом в первом колене, и даже в будни одевал, как на праздник, офицерские галифе, которые подарил ему когда-то по пьяной лавочке, сверхсрочник-прапорщик. Снял с себя, и протянул их Власу со словами: «Носи их, Влас, и как пойдёшь до сортиру, вспомни, что наша армия и народ всегда едины». Сказал, выпил на посошок последнюю дозу и ушёл в ночную даль, как был, – одних в кальсонах и кителе.
      У Власа тоже был свой маленький бизнес: он собирал пустые бутылки, тряпки, всякие ошметки и сдавал это на приёмные пункты утильсырья. Нельзя сказать, что он шиковал, но не бедствовал, хватало на хлеб, и даже иногда с маслом. Тит ему немножко завидовал. Так и говорил: "У тебя, Влас, не голова а чикагский банк Манхеттен", о существовании которого он узнал из того же американского фильма, когда этот банк до последнего доллара обчистила мафия.
            Вот такой непростой был Титов друг Влас. И когда Тита временно изолировали от общества, он обратился к другу – кому же ещё?
      - Влас, позаботься о котах.
      - Будь спок, - ответил Влас, - не волнуйся там, на нарах, я выполню свой интернациональный долг, позабочусь о братьях наших меньших. Мной ещё будут гордиться Гринпис, Брижит Бардо и партия зелёных.
      Тит поблагодарил Власа, передал ему в пользование свой инвентарь, с которым выходил на сволочные свалочные поиски прокорма для себя и четырёх своих иждивенцев, и отправился восвояси по приговору самого справедливого в мире, как хорошо известно, Басманного суда.
      Нужно сказать, что Мажор с Минором были братья-близнецы, которых и родная мама с трудом отличала по произношению: Мажор
произносил «мяу» твёрдо, уверенно, даже в какой-то степени нахально-вызывающе, с ударением на букве «у», и на согласных слегка картавил, а Минор, наоборот, мяукал, будто чего-то стеснялся, скромно, жалостливо с ударением на букву «я», и на согласных слегка шепелявил. Потому и дикция у него была шепелявая, сюсюкающая, не то, что у дикторов Центрального Телевидения.
      А приёмный кот Мистер Твистер был, как ранее сказано, нетрадиционной кошачьей ориентации. На него не действовали даже красоты роскошной Жанны Евлампиевны.
      И вот, когда все четверо оказались в «хижине дяди Власа», под его непосредственным протекторатом, Минор грустно промяукал:
      - Что будем делать, братцы? Наш  Тит-то ту-ту. Спёкся на алиментах.
      - Как-нибудь проживём, - радостно ответил Мажор. – Влас, жаль не знаю по отчеству, тоже неплохой мужик. Я интересовался на помойке.
      Только Мистер Твистер ничего не ответил. Он был весь в думах: может сейчас дать дёру, уйти на вольные хлеба и начать жизнь с белого листа, да Жанна Евлампиевна была в сомнениях: богатый спонсор под лапу не подворачивался, у братьев свои проблемы, она пригорюнилась и даже забыла сделать макияж по методике Сергея Захарова.
      А Влас, нужно отдать ему должное, принял котов своего друга хорошо. Всю заботу о них взвалил на свои худые плечи, ключицы и становой хребет. Он накормил-напоил их с барского стола, который Влас подобрал когда-то на свалке:  у стола не хватало ножки, но, когда Влас подложил вместо неё «Капитал» Карла Маркса, стол вполне устойчиво разместился в его покоях. Потом Влас оборудовал котам спальное место – бросил в угол почти новую и почти не изъеденную молью кофту, которая по всем внешним признакам украшала когда-то торс какой-то модницы.
      И опять стали жить коты дружной семьёй, быстро освоились в новой обстановке, обзавелись друзьями и подругами, Мистер Твистер нашёл себе молодого котёнка, а Жанна Евлампиевна – немолодого, усатого спонсора.
      Иногда к ним сбегались коты из ближайшей округи, собиралась весёлая компания, - они тусовались, балдели, трепались о чём угодно на своём кошачьем языке, и главное – пели караоке. Тон задавали Мажор с Минором. Они давно спелись на оперном репертуаре и часто выступали дуэтом. Но, если Мажор лучше брал верхнее «до» третьей октавы, то Минор лучше
вытягивал «ля» четвёртой. А Мистер Твистер петь не умел. Природа обделила его вокальными способностями. Зато он хорошо мурлыкал. В стиле бельканто. Тоже не каждому дано. Попробуй, поди-ка, в бельканте, - получится не мурчание, а мычание.
      Лишь под утро ансамбль выдавал заключительную коду, и солисты, усталые, но довольные, разбегались по своим подворотням.
      А вскоре, отсидев положенный срок, вышел на волю Тит, и коты радостно встретили его у ворот узилища.
      - Ну, вот, я вернулся, - сказал Тит, обращаясь к котам. – Возвращайтесь и вы в родные пенаты.
      Но и Влас теперь не хотел расставаться с котами. Они радовали его, разгоняли грусть-печаль, и вообще создавали в доме некий уют, снимали стресс с одинокого человека получше, чем стакан сорокоградусной с солёным огурцом.
      Крепко повздорили тогда Тит с Власом  за право обладания котами, наконец было принято поистине соломоново решение:
      - Пусть коты сами решат, где им лучше, с кем они хотят продолжать свой жизненный путь: у Власа в «Шушенском», у Разлива,  с почти комфортными бытовыми условиями, или у Тита, без определённого места жительства,
      И коты, побазарив для приличия, вынесли свой вердикт:
      - Мы возвращаемся к Титу со всеми вытекающими наружу последствиями.
      Да, у Власа им было материально лучше. Но они никогда не забывали того, у кого произнесли своё первое «мяу». Ностальгия терзала их души, и когда возвратился Тит, их чувства выплеснулись наружу, и они возвратились
обратным рейсом на свои насиженные и налёжанные с детства места, на свою малую Родину. Хотя, что значит «малую»? Кто придумал этот расхожий бренд? Родина не может быть «малой» по определению. Так рассуждали наши образованные коты, так лучшие      кошачьи качества – преданность, любовь и верность победили животную тягу к сытости, барству, алчности и другим развращающим порокам, которые заклеймил "Моральный кодекс строителя коммунизма".