Дита ещё не думала отвлечёнными понятиями. Да и что и говорить, ребёнку восемь лет, - хотя в книгах они встречались: читала бойко.
Вообще, в садике и начальной школе её называли вундеркиндом – вполшёпота, чтоб не сглазить. Она уже с той поры ощущала какие-то необычные токи, высокие и щедро начинённые будущей несчастностью. Но тогда она всего этого не осознавала.
Вообще, какие были заботы? А простые, незатейливые. Например, догнать Гошку в салочки после уроков – хорошо ведь так на школьном дворе: домой даже уходить не хочется. И играли они компанией человек пять до упаду.
В буквальном смысле: Дита споткнулась и влетела коленками в асфальт. И вот тогда уже спокойная даже перед прививками – она завопила, запричитала и согнулась, как грузинская плакальщица. И сидела без движения – долго. А, оттаяв на секунду от расспросов, она взвыла в потускневшее послеобеденное небо:
- Меня мама – убьё-о-о-о-от!.. – и судорожно стёрла мизинцем горячую лимфу с капроновых ошмётков. Ошмётки обрамляли влажную, жадно дышащую ссадину. И смородиновые, густые ручейки крови.
«На тебя не напасёшься!» - сердито, отчаянно восклицала мама.
И в этом была виновата только она, Дита – всякий раз, когда расшибалась.
И вот она сидела и плакала «без разбору», с исступлением – потому не заметила, откуда подошла та тётя. Ну да, слышала голос, она что-то спрашивала у ребят. А потом вдруг – раз, и уже мягкая, осторожная рука на плече. И голос: «Ну что ты так расстраиваешься? Это ведь всего лишь колготки! Неужели тебя дома за это бить будут? Давай лучше ранку полечим. И колготки тоже зашьём. Ну, пошли?».
Осовевшую от плача, её повели за руку. Они вошли в какой-то магазин с серым полом и ярко мерцающими лампами - потом оказалось, галантерейный. И продавщицы оказались подругами незнакомки. И вот уже одна из них, полная, добродушная, присела перед ней на корточки – и откуда-то взялась и перекись, и ватка, и кусочек марли, и пластырь, чуть ли не из воздуха образовалась иголка с ниткой, и звучал мерный, баюкающий голос: «Вот же мамка строгая, вот же ужас... Как дитёнка запугала...» - дыру зашивали прямо на ней. Дита только выдохнула: «Спасибо...».
А потом та незнакомая женщина (Дита и лица её не запомнила) купила ей и Гошке (он ведь благородно сопровождал её!) по мороженому. Тут уже Дита окончательно обомлела. Никак не ожидалось. Не верилось. И она, глотая последние свои слёзы, жалко, тихо пискнула то самое удивительное, что шло у неё из души: «Вы такая добрая...».
Всегда помнила эту свою фразу. Помнила свою раннюю, удивительную угрюмость, недоверчивость – этому было впору изумиться. Но что это было рядом с тем случаем? Потому что тогда Дита, как в букваре, прочла для себя по складам новое старое слово: «Доброта».
А мама её в тот день совсем не ругала. Тоже удивительно.