С ровесниками я проводил время только по воскресеньям, после ночных танцев. А все остальные вечера – от вечерней дойки коров до глубокой темноты, когда местонахождение коров еле угадывалось, я вместе со всей детворой нашей части деревни (Поляковки) пас коров на полоске луга между приусадебными огродами и большаком (так называлась большая дорога на деревни Архангельское и Сорочинку; не исключено, что, судя по названию, последняя – древняя родина рода Сорокиных).
В этой пастьбе участвовали еще две девочки-москвички, приехавшие на каникулы к Мироновым (соседям через дом) – Нина и Вера Стольберги. Нина, моя ровесница, была щупленькая и носила сильные очки от близорукости. Она мне казалась слишком отвлеченной и шибко начитанной. А Вера была «кровь с молоком» – полненькая и с цветущими яблоками-щеками. Но она была на два года моложе своей сестры, и потому я с сожалением воспринимал ее как малолетку.
Еще в нашей «пастушьей компании» человек из восьми была девочка Люба Мартынова, тоже «малолетка» (на два года моложе меня), сестра Нина, брат Витя и какие-то ребята. Главной заботой во время вечернего выпаса было не пустить коров за большак, за которым начиналось колхозное поле. Это было несложно, поскольку со стороны деревни полоса луга была достаточно широкой – метров тридцать, с двумя колхозными сараями.
Под далеко выступающим краем прелой соломенной крыши одного из колхозных сараев лежало толстое бревно. Здесь мы прятались от непогоды, болтали и играли в колечко. Интересно, что все дети были как бы «уличными», но никаких развратных действий даже в помыслах не было. А вот тайные симпатии, доходящие до влюбленности, были, но… не у меня (мои остались в подмосковном Пушкине).
***
Хлеб в доме печь перестали, так как в стране начался товарно-денежный процесс и появились деньги для покупки хлеба в магазине, который находился в райцентре Крапивне, за семь километров. Закупали его сразу дней на десять. Где-то в июле хлеб кончился, и тётя Шура попросила дочь Тасю и меня купить хлеба. С нами пошли еще две симпатичных Тасиных подружки лет семнадцати, приехавшие на каникулы из Тулы к бабе Матрене, что жила во втором доме на Веневке. Хотя я и был на три года моложе их всех, но ощущал себя моложе всего лишь на год. Так что компания получилась вполне товарищеской.
От Малыни до Крапивны семь километров извилистой приречной грунтовой дороги, многократно перерезаемой оврагами, а потому со множеством спусков и подъемами. Подобные дороги – это особый, неведомый горожанам мир. Строго говоря, это не дорога – из пункта А в пункт Б, это – Путь, который нельзя проглотить залпом, а можно только не спеша попивать, как самоварный чай на повечерье. От оврага до оврага – это кусочек жизни – за разговором ли, в молчании или в созерцании полукосмоса…
Из деревни вышли затемно. Шагалось легко и благостно. Заря была теплая и сухая, она догнала нас уже на полпути. Где-то в левой стороне вырисовался контур соломенного стога. Еще немного – и мы в Казачьей слободе. Крапивна стояла на высоком холме и дорога в тополевой аллее стала постепенно подниматься вверх, а река справа, напротив, уходить вниз.
У хлебного магазина, расположенного в древнем здании торговых рядов, уже толпились люди. Мы заняли очередь. Буханки душистого, горячего ржаного хлеба были двухкилограммовые. Купив по десять буханок и сложив их в мешки, мы тронулись в обратный путь.
Солнце уже начало припекать, и когда мы оказались напротив стога, появилась жажда отдохнуть. Отупевшие ноги хлебнули свежести, а мы – бескрайней тишины. И лишь одна телега прогромыхала по мощеному куску в сторону Крапивны.
В какой-то момент я заметил, что одной из девушек нет, и я – то ли из-за шибкого ума, то ли из-за его отсутствия – пошел вокруг стога ее искать. Ну и, естественно, помешал ей справить свои дела. Но недобный момент тут же забылся, а мне-то он, наоборот, запомнился...
Вернувшись домой, мы с упоением уплетали за обе щеки духмяный хлеб с утренним молоком. Ох, и вкусно же было!
После перекуса я ушел спать на полати в сарай. Проснулся я от того, что кто-то гладит мое мужское достоинство. Это была сестра. Я подумал, что это намёк, и ответил тем же. Но дальше этого дело не пошло – как в известном анекдоте: «Иван норму знает!». Кстати, его не мешает напомнить.
Устроили соревнование между русским американцем по вопросу, кто больше выпьет.
Перед каждым из них на столе поставили литр, поллитра, четвертинку, стакан и наперсток водки. Быть первым выпало американцу. Мигом он опрокинул наперток, затем – стакан, потом – четвертинку, потом – поллитра и, наконец, литр. И... дал дубу!
Теперь за дело взялся русский. Он выпил литр, потом – поллитра, затем – чекушку, опосля – стакан и, глядя осоловелыми глазами на наперток, отшатнулся. «Ты чего?» – спрашивают его. «Не, Иван норму знает!»...
***
У Сорокиных было два огорода: один – сразу за домом, второй – за полверсты, в дуговой пойме речки напротив Веневки (часть Малыни). От нашего дома вся пойма речки была видна как на ладони. На поливку обоих огородов уходило много времени. Для домашнего огорода воду брали из реки прямо под домом, где для хозяйственных нужд у самого берега были положены два больших, с метр в диаметре, плоских известняковых камня. Вода пахла чистотой, а с противоположного берега доносился запах лозиновой поросли и крапивы с борщевиком.
Воду же для дальнего огорода, на котором росли капуста и свекла, брали с узкого мостка из двух слег, соединяющего два берега где-то внизу в зарослях лозы; там было сыро, холодно и пахло уже целым букетом приречных трав. В этом месте при ширине речки в два с половиной метра такой же была и глубина...
***
Несколько раз я в одиночествев ходил на старое и весьма древнее кладбище, на котором уже давно никого не хоронили. Могилы угадывались с трудом. На многих из них росли кусты красной бузины с сочными ягодами. Кусты были просто насыщены несметным количеством птичьих гнезд. В один из таких походов под одним из кустов я справил большую нужду. А вечером того же дня перед ребятами похвастался, что смогу сходить на кладбище ровно в полночь и в качестве доказательства своей «смелости» представлю «неопровержимое доказательство». Утром мы пошли удостоверяться, и... меня признали-таки смельчаком!
Однако в то лето я был еще настолько суеверен, что ни о каких ночных похождениях в края мертвецов не могло быть и речи. Просто хотелось выглядеть героем!.. Совесть из-за обмана мучила меня не слишком долго, поскольку через год я ходил по ночам на кладбище уже без малейшего страха.
В то пребывание в деревне промелькнуло метеором общение с «нестандартным» человеком. Прозвище у него было Немой, ибо он и на самом деле был глухонемым, а звали его, кажется, Ильей. Он был, может быть, на год старше меня и отличался огромной силой, смекалкой, ловкостью и абсолютным дружелюбием. Однако прочной дружбы у меня с ним не получилось – наверное, потому, что оба мы любили жить сами по себе, независимо от других. Да может, это и к лучшему: в те годы я был слишком ведомым, и неизвестно, куда мог завести меня деревенский глухонемой.
До строительства крупных коровников и отравления речки сточными водами, в Малынке водилась (в невероятных количествах) мелкая средневодная рыбешка размером с кильку, которую деревенские называли боявкой. Ее описание в книгах мне найти не удалось, но это точно не верховая уклейка. В 1955 году я всего за час (!) наловил удочкой трехлитровый бидон боявок. Из необыкновенно жирной рыбешки тётя Шура сготовила вкуснейшие шпроты. (При поездке в Малынь в 2001 году ни одной боявки мне увидеть уже не удалось...)
Продолжение следует.
==================
На фото: Мой бывший однокашник Ванька-«Золотой» и я.