Раннее октябрьское утро. Откинула в сторону штору. Очертания голых деревьев в густом тумане.
Состарилась моя берёза за ночь. Поредели её золотые пряди.
У обочин дороги замолкли её сухие листья.
- С утра успею ещё несколько тележек дров увезти в коридорчик под крышу, - подумала я и пошла работать.
- Работаешь с утра пораньше? - услышала Верин голос.
Это она в тумане шла за молоком на край деревни.
Я уже увезла и сложила дрова под крышу в дровяник и ждала Веру.
- Чем завтракать будем? Моим винегретом? Картошка ещё горячая.
Или твоей вермишелью на молоке?
- Айда, ко мне! - зовёт Вера.
Есть по утрам не хочется, да и невесело поодиночке.
Я пришла в её дом. На припечке лежало старое кружево, плетенное из катушечных ниток.
- Отпорола от полотенца. Приготовила в печь кинуть.
-Зачем? Отдай мне. Это память. И как только ты вязала из таких тонких ниток? А я когда-то батистовые платочки обвязывала шёлковой нитью.
За столом решилась спросить её:
- Вера, я где-то читала, что заключённые питались лучше, чем жители лагерного посёлка. Это правда?
- Правда. Зарплата была мизерная. Ничего не купишь. Я работала ветеринаром в Островном. Там был женский лагерь.
Идут они на работу. Одеты плохонько в телогрейки: и молодые, и старые.
И даже жалко их было.
- А за что сидели?
- В основном за воровство.
Они приходили доить коров. Почти все курили. Были тогда дешёвые папиросы Север и Прибой. Одна девка не курила. Молчала всё.
Я её спросила:
- А тебя за что посадили?
- Работала в магазине. Была кража. Приписали мне, хоть я и не воровала. Вот сижу, пять лет дали. А кто потом на меня посмотрит? Кому я нужна?
Мыла тогда не было. У меня косы были длинные, до пояса.
Я спросила её:
- У тебя, наверное, вши есть?
- Нет.
- А у меня полная головушка.
Пошли к озеру. Там есть на берегу серая глина. Ей и помоем головы и тело.
Вот так на озере глиной и мылись.
А я вспомнила, когда впервые приехали мы с мужем на его родину, шампуня не было. Зато в бане в большом ведре или бачке стояла вода, которую называли щёлок. Ей и мыли голову. Она была мягче, так как в этой воде вскипятили золу. А на лавке лежал кусок хозяйственного мыла.
Не забыть особое ощущение раскрепощённости тела и духа.
Никто на тебя не смотрит. Плескайся и мойся.
Каждая клеточка тела пропитается жаром и лёгким запахом дыма.
Но прислониться к потолку и стенам нельзя. Они прокоптились.
- А потом от неё пришло мне одно письмо, - продолжила Вера, - в котором она сообщала, что у неё всё хорошо, замуж вышла. Больше не писала.
Наверное, не хотела вспоминать лагерную жизнь.
А ещё была среди заключённых бабка. Поставит бражку, напьётся. Коров доить не может.
- Вера! Подои моих коров. Я тебя потом накормлю. Мне носят. У меня и сметана есть.
- У меня уж руки болят от твоих коров,- отвечу я.
А есть то хочется. Вот и доила.
Ездила я на лошади верхом пять километров в другой посёлок за лекарствами. Там был главный ветеринарный врач.
Однажды у меня умирал поросёнок. Ничего сделать не могла. Растерялась. Звоню главному врачу. Кричу в трубку:
- Поросёнок умирает. Что делать?
- Руби скорее голову! Падежа не должно быть!
И я плакала и тупым топором рубила поросёнку голову. Обессилела. Хорошо, что зашла Аглая.
- Аглая! Подержи хоть голову поросёнку! - взмолилась я, - Он мучается.
Успели. Потом отвезли мясо в лагерь.
Сейчас вспоминать смешно. А тогда было страшно.
Я вспомнила своё и улыбнулась. Мне пришлось один раз поймать курицу, чтобы сварить суп. Я прижала её хрупкое тельце в рябых пёрышках к чурке. Подняла над ней большой топор. Так делал муж. Не надо было смотреть на неё.
А я взглянула. Она не трепыхалась, замерла, подняла голову с красным гребешком и смотрела на меня чёрной бусинкой глаза. И рука моя с топором опустилась бессильно. А курица упорхнула.
- Вот так я жила и работала вместе с заключёнными женщинами, пока не пришёл приказ: лагерь закрыть. Собрала я нехитрые вещички. Почти пустой чемодан, одно платье.
- И нижнее бельё, Вера.
- Да. А до седьмого класса мы их не знали про него. Так и в школу ходили. А когда качались на качелях, то подол уткнём между ног.
И маманька ходила только в домотканой грубой рубашке да в тяжёлом шерстяном сарафане. А у мужиков были грубые домотканые портки. Как они только в них ходили? Ты ведь знаешь эти домотканые полотенца. Они жёсткие и неизносные.
Нам с Верой стало весело.
Опять открылась дверца в прошлую жизнь, которой я не знала.
А началось всё со старого кружева, которое она хотела выбросить в печь.
фото автора