Полет в потоке сознания

                ПОЛЕТ В ПОТОКЕ СОЗНАНИЯ

Киев. Лето. Крещатик. Два года после Майдана. Я иду по, закрытой на выходные для транспорта, проезжей части самой известной улицы Киева. Его, так сказать, визитной карточке. Как я любил в прежние, безмятежные, времена  гулять по Крещатику, аккуратно засаженному зелеными каштанами, корни  которых заботливо укрыты ажурными чугунными решетками, согретому  теплыми солнечными лучами, умытому распыленной в воздухе освежающей росой весело и беззаботно журчащих фонтанчиков, – и любоваться его величественными неповторимыми , похожими  на полусказочные  дворцы, выложенные  особенной, киевской плиткой, зданиями. Здесь, в тени каштанов, на уютных скамейках любили ворковать  влюбленные парочки, а очаровательные киевлянки, как на подиуме, – выставляли на показ свои новые летние платья. Заезжих гостей города здесь тоже всегда было предостаточно и они, любуясь Крещатиком,  с черной  завистью смотрели на  коренных киевлян, которым повезло родиться и жить в таком замечательном, сытом, уютном, чистом, зеленом городе, не потерявшем ко всему прочему и свое неповторимое историческое лицо. Это лицо, вернее лик старинного  православного Киева – наиболее отчетливо вырисовывался со стороны Днепра , где среди пышно зеленых круч ослепительно ярко сияли золотые купола  Святой Киево – Печерской Лавры и Выдубецкого монастыря. Их не могла заслонить собой даже огромная мужеподобная серебристая фигура «киевской бабы» со щитом в левой руке и мечом в правой. Я любил этот город, воспетый  Паустовским, Булгаковым и Виктором Некрасовым. С улыбкой произносил про себя знаменитую, переделанную из культового советского произведения Николая Островского, киевскую шутку: «Жизнь дается человеку один раз и прожить ее надо в Киеве…»  – и добавлял к ней ласкающие слух музыкальные  строки малоизвестного советского киевского поэта: « Лыпень, Ливень. Пахнут липы…». И на душе  у меня было спокойно, уютно и безмятежно...
      Сейчас, идя по постмайданному Крещатику, я испытывал совсем другие  чувства. Напротив Центрального входа на Бесcарабский рынок, в самом начале аллеи, уродливо торчал обрубок памятника Ленину, сплошь разрисованный  черными грязными бандеровскими агитками. За два года никто так и не удосужился отмыть его и хоть как-то благоустроить, приспособив  добротный постамент под символ  какой-нибудь новой майданной идеи. Как это сделали, например, в свое время киевские большевики, установив на старом гранитном  постаменте снесенного памятника княгине Ольге на Арсенальной площади небольшое артиллерийское орудие эпохи революции и гражданской войны  1917 – 1920 годов. Очевидно, никаких новых идей у постмайданной власти попросту нет. Вся так называемая украинская национальная идея переродилась в  галицийское фашистско-бандеровское убожество, главными героями которого стали пособники Гитлера Степан Бандера и Роман Шухевич. Подходящими  символами этой идеи, наверное, могли  бы  послужить только топор палача или  виселица. И, разумеется, их флаг, соединяющий в единое целое кровь и грязь. С нарастающим внутренним раздражением, переходящим в возмущение, иду дальше. Везде замечаю следы заброшенности и запустения. Фонтаны не работают. Каштаны не подстрижены и заброшенные чахнут и погибают от  неизвестной болезни. Чугунные решетки, оберегающие их корни, поржавели. Мусорные урны перед торговыми лотками и павильонами  переполнены и зловонят. На Крещатике пыльно, грязно и неуютно. Люди, попадающиеся мне на глаза, по большей части  бедно и неряшливо одеты, в стоптанной, не чищеной обуви. Выражения лиц усталые и растерянные.          По-моему начинает , несмотря на беспрецедентные яростные потоки лжи и клеветы, льющиеся из продажных СМИ, приходить понимание, что Украина скачет куда-то не туда. Это  впечатление усиливается  после того как я замечаю молодого парня в джинсовых шортах, майке и кедах, стоящего  в самом центре проезжей части Крещатика и бесплатно раздающего прохожим связки желто-голубых ленточек. По крайней мере, пока я его наблюдаю, никто не берет у него эти символы майдана. Все молча проходят мимо. Парень в легкой растерянности. Подходит ко мне и протягивает свои ленточки. Лицо у него совсем молодое. На верхней губе чуть пробиваются легкие белесоватые  усики. В глазах непонимание и отсутствие какой-либо мысли. Я раздраженно смотрю на него и ничего не говорю. Этого оказывается достаточным. Его словно ветром сдувает в сторону. Я иду дальше. На площади Независимости  больно бьет в глаза сожженный остов  Дома Профсоюзов, занавешенного огромной, давно не менявшейся, грязной желто-голубой тряпкой с лозунгами: «Слава Украине. Героям слава». За два года у этой власти  не хватило денег, чтобы отреставрировать здание, служившее одним из штабов  их майдана. На открытие многочисленных новых магазинов «Рошен» хватило. А на одну из святынь своей «революции» не хватило. Впрочем, это  символично. Нет у них никаких святынь, кроме доллара. Так и стоит этот, плохо прикрытый, не возрожденный и не захороненный труп,  некогда величественного здания киевского Биг-Бена, по которому все киевляне сверяли свои часы. Бессловесный укор и обличитель совершенного майданного вооруженного переворота, ввергшего Украину в новую эпоху. Эпоху разрушения и распада. В голове моей все время возникают и продолжают мучить  одни и те же вопросы: « Как это все могло произойти?» и « Когда это и с чего началось?».  Я не нахожу ответов и спешу покинуть место, бывшее когда-то любимым, а ныне ставшее захваченным, чужим и ненавистным. Оккупированным! Я сажусь в троллейбус, чтобы подняться наверх, в сторону  Софийского собора и Львовской площади. Троллейбус заполняется в основном  пожилыми, бедно одетыми людьми с несчастными лицами. Они долго стоят на остановке, чтобы сесть в это единственно доступный им вид городского транспорта. Впрочем, в конце саллона из общей массы пассажиров отчетливо выделяются две молодые на вид где-то двадцатилетние девушки. Они ярко одеты и модно подстрижены. Одна – блондинка в бирюзовом хлопчатобумажном или льняном платье  – сарафане. У нее выщипаны брови, поверх них густо наведены новые, искусственные, и ярко напомаженный рот, от чего лицо производит выражение кукольного. Но взгляд  у этого кукольного лица самоуверенный и даже самодовольный. Вторая, ярко  рыжая с  затушеванными голубыми ресницами, одета в летнее легкое и яркое, на подобие среднеазиатского, разноцветное платье из искусственного шелка. Держится она, несмотря на свой яркий наряд и прическу, подчеркнуто скромно, и все время заглядывает в глаза своей подружке, явно подстраивая свое мнение и поведение под нее. Блондинка очевидно чувствует себя  неуютно в  общественном транспорте бедняков. Она брезгливо осматривается по сторонам  и демонстративно громко обращается к своей подружке, и говорит на четком западно-украинском диалекте:
– На тій неділі була  за кордоном. И мене там приємно вразило, що нас українців там дуже поважають. Як тільки помічають, що ми з України, одразу вітають:      «Слава Україні». Це так приємно.
Я не выдерживаю. Приближаюсь к блондинке, и тоже достаточно громко, чтобы слышал весь троллейбус, на русском языке, обращаюсь к ней:
– Извините, что вступаю в Ваш разговор, но мне интересно знать, в какой именно стране украинцев приветствуют словами: «Слава Украине». Может быть в турецком отеле? А то вот в Голландии, недавно , на референдуме, однозначно высказали свое негативное отношение к нынешней Украине .
Блондинка смотрит на меня с нескрываемой неприязнью. Но рядом со своей ведомой рыжей подругой, перед которой она разыгрывает роль ведущей всезнайки, она не может позволить себе оставить за мной последнее слово, и потому, уверенная в своей правоте, на чистом русском языке отвечает:
– У многих европейцев сейчас действительно сложилось не очень хорошее мнение об Украине. Это от того, что им трудно понять действительные проблемы Украины, на территории которой идет война.
Я делаю удивленное лицо и спрашиваю:
– А Вы не подскажете мне, где именно на Украине идет война ?
– На Донбассе, – четко отвечает блондинка.
– А, может быть, Вы еще подскажете, с кем именно воюет Украина на  Донбассе? – снова с удивлением спрашиваю я.
– Подскажу, – с вызовом резко бросает моя оппонентка, – с российской армией.
– Что Вы говорите… – продолжаю я играть свою роль. – А вот я недавно видел перед Домом Офицеров в Киеве выставленный там трофей украинской армии, взятый в боях под Славянском – танк  ИС-3. Он мирно стоял лет сорок в качестве памятника на Донбассе, а потом его сняли оттуда жители Донбасса и отправили на передовую под Славянск. Повторяю – это официально выставленный трофей  украинской армии. Оказывается  российская армия воюет с украинской на Донбассе на памятниках.
Я делаю паузу. Блондинка молчит, и поэтому я продолжаю:
– На Донбассе идет гражданская война. И это вынуждены признавать уже даже украинские СМИ.  Не так давно я, например, смотрел документальный украинский фильм, в котором показывалась трагедия одной украинской семьи, в которой один брат воюет в добровольческом батальоне украинской армии, а другой – его родной брат – воюет в рядах ополчения ДНР.
Собеседница смотрит на меня с нескрываемой ненавистью и зло заявляет:
– Даже если это так – то все равно Россия устроила эту войну.
– Вот как. А я думал  – это Ваш майдан привел к гражданской войне на Украине.
– Майдан стоял против Януковича, – возмущается блондинка.
– Если Ваш майдан стоял, как Вы говорите, против Януковича, – я стараюсь говорить спокойно, хотя возмущенный тон барышни начал меня заводить, – то почему после того как Янукович удрал вы не распустили майданную армию, свои майданные сотни. Армия после окончания войны распускается, выражаясь военным языком демобилизуется. Значит, ваша война после бегства Януковича не закончилась. Янукович для Вас был только предлог. И сразу после его бегства вы направили ваши майданные сотни  на Юго – Восток с так называемыми поездами дружбы. Силой стали везде устанавливать свои бандеровские порядки. Чтобы при содействии  кураторов из  США и Европы окончательно превратить Украину в русофобскую территорию ,  где бы Вы, бандеровцы – вероотступники, униаты и союзники Вермахта, как  откровенно, в июле 1941 года, признавался  Степан Бандера, – были бы эталоном  новой титульной нации, и только скакали бы на майданах, а ватники с Юго – Востока на вас работали бы. Устроили в Одессе новую Хатынь. Вот и получили в ответ Крым и гражданскую войну на Донбассе, – последние слова я произношу уже с откровенной ненавистью. 
Собеседница,  уже не скрывая своей ответной ненависти, тихим полушепотом, похожим на шипение змеи произносит:
– Чемодан, Вокзал. Россия.
– Чемодан. Вокзал. Европа, – в ответ предлагаю я. – Хотя нет. В Европу вас, похоже, уже не пустят. Разочаровались в ваших талантах. Уже понимают, что ни Европу вы, бандерлоги, усилить никак не можете, ни Россию ослабить не в состоянии. Хотя и орали на майдане: «Дадим России по зубам». Так что –Чемодан. Вокзал. Турция!
Весь троллейбус во время нашей перепалки молчит. Никто не вмешивается. Кто-то из пассажиров смотрит на меня с ужасом. Кто-то с явным одобрением. Блондинка замолкает. Ей так и не удается оставить за собой последнее слово. Ее рыжая подружка смотрит на нее с плохо скрытой усмешкой. Очевидно, роль постоянной ведомой  уже приелась, и она радуется унижению своей ведущей. Блондинка это чувствует и время от времени украдкой бросает на меня озлобленные взгляды. Но они меня уже мало интересуют. В это время троллейбус останавливается и в распахнутую заднюю дверь входит средних лет мужчина в камуфляже и с нашивкой  « УКРОП» на правом рукаве. Блондинка, бросив на меня торжествующий взгляд, радостно бросается к нему чуть ли не на шею, и что-то шепчет в самое ухо. Бандеровец подходит ко мне. Губы его презрительно сжаты. Небольшие  колючие глаза с  мутными зелено-карими зрачками  пытаются изобразить презрение и превосходство. Медленно и четко он произносит:
–  Слава Україні.
Я смотрю ему прямо в глаза и, стараясь быть спокойным, заявляю:
– Я бандеровских лозунгов не произношу.
Он сжимает свои кулаки. Я тоже напрягаюсь. Но он вдруг отворачивает от меня свое лицо и уходит в сторону. Я усмехаюсь и направляюсь к задней двери. Мне пора выходить. Троллейбус останавливается. Дверь открывается. Я заношу  ногу над тротуаром и вдруг затылок мой взрывается резкой болью. Я падаю прямо на асфальт. В глазах темнеет. Последние мысли вихрем проносится в затухающем потоке сознания. Первая : « Они всегда бьют в спину», и сразу следом за ней вторая :«Как это все могло произойти?»

                К О С Т О Ч К И

Бесконечно длинный коридор какой-то странной круглой формы, похожий на большую трубу. Коридор весь залит мягким серебристым светом. Я нахожусь в этом коридоре, но в каком-то странном, новом состоянии. Тела нет. То есть я не чувствую ни рук, ни ног, ни каких-либо иных частей своей фигуры. Присутствует только одно сознание. Но я все вижу и все слышу. Иду, вернее  лечу, вперед, по коридору. Слева большая овальная дверь. Дверь открывается. Я оказываюсь внутри маленькой  комнаты. В комнате я вижу аккуратно заправленную синим армейским шерстяным одеялом старую металлическую кровать. Над кроватью на стене висит маленький коврик – гобелен, с вышитым на нем семейством благородных оленей на фоне мирной лужайки. На кровати сидит высокий стройный мужчина, в военном защитном кителе с капитанскими погонами и черными петлицами танкиста. Нижняя часть галифе на ногах мужчины спрятана в толстых серых шерстяных носках, обутых в домашние  шлепанцы. У мужчины черные волнистые волосы, аккуратно и коротко подстриженные, и такого же, черного цвета, умные и таинственные глаза, с  длинным полувосточным разрезом. На вид мужчине чуть больше тридцати лет. Рядом с ним сидит маленький мальчик, четырех или пяти лет, с белокурой кудрявой головкой. На мальчике заметны коричневые трикотажные детские  колготы, синего цвета, шерстяные шорты, и такого же цвета детская кофта с длинными рукавами. Мальчик, широко открыв свой маленький ротик, с нетерпением смотрит на мужчину, в руках у которого находится большая тарелка со сливами. Мужчина своими руками отделяет от сливы косточку, и как птенцу кладет ее прямо в открытый рот малыша. Тот мгновенно проглатывает ее, почти не пережевывая, и снова открывает рот, требуя новой порции лакомства. На меня ни мужчина, ни мальчик не обращают никакого внимания. Похоже, они меня не видят, не слышат и вообще никак не ощущают моего присутствия. Меня для них попросту не существует. Я же к своему удивлению не только их вижу и слышу, но, кажется, даже могу читать их мысли.  Неожиданно мальчику в голову приходит важная мысль, и он, временно прекращая свое приятное занятие, серьезно смотрит на мужчину своими маленькими доверчивыми глазами и спрашивает:
– Папа, а почему в сливах есть косточки? Ведь когда я их ем, их все равно нужно выбрасывать?
Мужчина не торопится с ответом. Он понимает, что ему задан очень серьезный вопрос, от которого нельзя просто отшутиться. Его сын впервые  задумывается об устройстве окружающего его мира и своем месте в этом мире. Поэтому он, тщательно подбирая слова, неторопливо объясняет:
– Понимаешь, Игорек, сливы существуют не для того чтобы ты, или я,
 или мама их ели.
– А для чего же тогда? – искренне удивляется мальчик.
– Для того, – терпеливо объясняет отец, – чтобы также как ты, я, мама и другие  люди радоваться жизни и радовать своей жизнью других  людей. Также мы все: ты, я, мама и другие люди в свою очередь должны жить так, чтобы не только самим радоваться жизни, но и стараться радовать других. И не только людей, но и животных и растения. Потому что, мы все, родные, и животные и растения – как будто большая семья. И у нас всех один большой, очень большой дом. Наша земля. И мы все, поэтому, должны беречь ее и помогать друг другу.
Мальчик задумывается. Все сказанное для него очень сложно и непонятно. Но он хочет понять и потому задает папе новый вопрос:
– А разве сливы могут радоваться жизни?
– Могут, – убежденно отвечает  тот. – Все живое умеет радоваться жизни.  Когда наступит весна, я покажу тебе какими красивыми цветами расцветает сливовое дерево. Как оно радуется приходу весны.
Мальчик снова задумывается. Делает огорченное лицо и расстроенно спрашивает:
– Если сливы, также как и мы, радуются жизни, зачем же тогда мы их едим?
– Мы их не едим, – спешит успокоить его отец, – мы едим только их старую одежду. Каждое дерево – слива, также как и мы люди, хочет оставить после себя детей – новые деревья сливы. Поэтому каждой весной на дереве вырастают  красивые цветы. Каждый цветок – как ребенок. Потом он превращается в зернышко, вокруг которого вырастает его главная одежда и защита – косточка. А  потом  косточка  одевается в сочную и вкусную мякоть. Слива сама предлагает нам свою мякоть – одежду чтобы мы, съев ее, в благодарность, посадили оставшуюся косточку с зерном сливы в землю – и тогда из нее вырастет новое дерево – слива.
– А мы посадим  косточки слив в землю, чтобы из них выросли новые деревья сливы.
– Видишь ли, – снова терпеливо объясняет отец, – человек сам, без помощи других людей, не в состоянии сделать все свои необходимые дела. Мне нужно обучать солдат. Маме учить детей. А тебе самому учиться. Нам всем некогда будет заниматься выращиванием слив из их косточек. Поэтому я отнесу  косточки слив садовнику. А он  посадит их в землю. Будет за ними ухаживать,  вовремя поливать водой, защищать от сорняков и тогда из них вырастут новые деревья сливы.
– А захочет садовник сажать в землю наши косточки сливы. Ведь они же наши не его? – снова спрашивает мальчик.
– Захочет, – заверяет  отец. – Садовник хорошо знает, что если сегодня он поможет нам, завтра мы обязательно поможем ему, потому что мы обязаны будем отплатить ему добром за его добро. Взаимная выручка и долг – это самые главные вещи в отношениях между людьми, только они способны  сделать всех людей одной большой семьей, живущей в одном большом, общем доме, в котором каждому, хоть дом и общий, будет приятно и удобно, у каждого будет свое уютное место.
Мальчик больше ничего не спрашивает. Он слишком много узнал нового и  важного и теперь должен все это переосмыслить в своей маленькой голове. Ему еще предстоит узнать, что на самом деле жизнь причиняет  простому человеку гораздо больше страданий , чем радости, потому что отношения между людьми строятся, по большей части, не на человеколюбии, взаимной выручке и взаимном интересе, а на корыстолюбии, использовании одними людьми других, на насилии и обмане.Что помимо добра  существует еще зло, помимо справедливости – несправедливость, помимо жизни – смерть. Но он узнал сегодня может быть самое важное в своей, пока еще совсем короткой, жизни : чего следует желать, к чему необходимо стремиться и по какой дороге надобно идти, чтобы стать достойным человеком  – по дороге долга и чести.

         О Д И Н О К И Й   В О Л К

Снова  бесконечно длинный  коридор. Овальная дверь справа отворяется и меня буквально втягивает в новое пространство. Я лечу сквозь облака куда-то вниз. Красное закатное Солнце уже клонится к горизонту. Воздух, теплый, летний, хорошо прогрет. Замечаю какое-то временное поселение на берегу реки. Вижу ровные ряды конусообразных палаток, из которых кверху идет светлый белый дым. Нет, это не палатки – это индейские типи из шкур больших  животных. В центре поселения утоптанная площадка. В середине вкопан тотемный столб с  вырезанным в верхней части получеловеком–полумедведем, – наверное,   духом – покровителем рода или  племени. Вокруг площадки разложены  горящие костры. За кострами толпятся мужчины, женщины и дети. Все в легких, летних набедренных повязках из кожи или замши. Ритмично и гулко бьют барабаны. Вероятно, совершается какой-то важный обряд. В центре площадки, вокруг тотемного столба монотонно, сберегая силы, танцуют  молодые юноши. Их около десятка. Они тоже только в одних набедренных повязках. Все они привязаны к тотемному столбу длинными и прочными сыромятными ремнями. Середина каждого ремня проходит прямо под кожей на груди юношей, через специально сделанные ножом разрезы и оттянутый  кусок кожи. Тем самым юноши самой своей плотью, соединены с духом покровителем племени. Они терпеливо, с самого утра, танцуют свой танец – так называемый танец солнца, и ждут сигнала жреца, после которого они, наконец, приблизившись к тотемному столбу, одним резким прыжком смогут, порвав лоскут кожи на своей груди, закончить  испытание, освободившись от ремней и принеся духу – покровителю племени  жертву собственной кровью. После этого все они станут воинами и полноценными членами своего рода и племени. Смогут присутствовать на военном совете, иметь собственное типи, получат право привести жену. Этот последний танец солнца завершает обряд посвящения юношей в воины. До этого все посвящаемые целый день показывали  племени свою силу, ловкость и навыки охотника и воина, соревнуясь друг с другом в  беге, стрельбе из лука в цель и в борьбе. Затем каждый, уединившись в отдельном типи, на краю  поселка, провел три дня и три ночи без еды и питья, размышляя о себе самом и беседуя с духами, которые должны были посетить посвящаемого и назвать его имя.  После нескольких дней отдыха, они наконец-то получили право на  танец солнца, после которого, принеся жертву собственной  кровью духу – покровителю племени, смогут превратиться из юношей в воинов. Ветер уносит меня в сторону от сцены, на которой происходит танец солнца. На небольшом холме, который расположен в нескольких десятках метров от утрамбованной площадки с тотемным столбом,  с которого хорошо наблюдается все происходящее на этой площадке, в величественных позах стоят два пожилых мужчины. На голове одного пышный наряд из орлиных перьев. Это вождь. Голову второго венчает медвежий череп с угрожающе распахнутой пастью . Это шаман. Вождь поворачивает к шаману  голову и медленно спрашивает:
– Они все пройдут танец солнца?
– Быстрое копье не пройдет, – так же медленно отвечает шаман.
Вождь молчит довольно долго, потом  произносит:
– Жаль. Из него мог бы получиться хороший охотник.
– Жаль, – соглашается шаман  и поясняет: – Духи покровители, с которыми он беседовал, уединившись три дня и три ночи, без еды и питья, дали ему имя Одинокий волк.
– Одинокий волк? – переспрашивает вождь.
– Одинокий волк, – повторяет шаман.
– Жаль, – снова произносит вождь и умолкает. Ему нечего больше сказать. Как и шаман он все понимает. Как и шаман, он, вождь, обязан оберегать свое племя. Впрочем  как и каждый воин племени. Оберегать и телом и душой. А для этого  каждый воин должен чувствовать себя неразрывной частью племени. Без которого он не сможет жить, и только существование которого будет наполнять смыслом всю его жизнь. Весь обряд посвящения задуман только для того, чтобы юноша вступающий во взрослую жизнь, после трех дней голода и жажды, совершенно обессиленный, с затуманенным взором, не способный солгать, искренне и честно ответил всего на один, самый важный в его жизни вопрос, который под видом духа–покровителя, проникнув в его типи, задаст  шаман:
– Кто ты такой?
Быстрое копье назвал себя Одиноким волком. Он не мог соврать. Значит он не чувствует себя частью племени. Он не будет жить в племени, повинуясь его обычаям и законам, уважая его историю и предания старины. Он собирается жить своей собственной  жизнью, не зависимой от жизни племени. И поэтому его жизнь не принесет племени никакой пользы, радости и счастья. Одинокий волк никому не может принести счастья. Он способен принести только вред и разрушения. И потому он не должен жить. Его душа вступила на неправильную дорогу. Не на дорогу солнца, по которой идут души воинов и больших сильных животных, и не на дорогу луны, по которой путешествуют души женщин и маленьких и слабых зверей. Он выбрал дорогу теней, по которой крадутся  души изгоев, отвергнутых своим  родом и племенем. Пусть дух–покровитель племени заберет его к себе. Вождь, как и шаман, твердо знал, что так и произойдет. Что сегодня Быстрое копье не переживет танец Солнца, потому что шаман, обрекший его на смерть, сделал ему слишком глубокие разрезы на груди, и сыромятный ремень прошел не сквозь его кожу, а через мышцы, и Быстрое копье не в силах будет порвать его даже самыми отчаянными прыжками. Он обречен. И это справедливо. Он сам выбрал свою судьбу. Судьбу одинокого волка.

       Е В П А Т И Й    К О ЛО В Р А Т

Опять бесконечный коридор. Открытая дверь налево. Я снова попадаю в уже знакомую небольшую комнатку, с аккуратно заправленной армейской кроватью. На кровати опять сидит все тот же высокий мужчина в армейском кителе защитного цвета и галифе со шлепанцами, натянутыми на шерстяные носки, рядом с ним прежний светловолосый мальчик. Только на кителе у офицера, на погонах, вместо четырех маленьких капитанских звездочек  красуется одна большая – майорская, а мальчику на вид уже около семи – восьми лет, он коротко и аккуратно подстрижен и одет в шерстяной детский спортивный костюм синего цвета. Сын по-прежнему смотрит на отца широко открытыми доверчивыми детскими глазами и просит:
– Папа, расскажи, пожалуйста, о древнерусских богатырях.
– Хорошо, – охотно соглашается тот, – сегодня я расскажу тебе о Евпатии Коловрате.
– А он тоже был богатырем, таким как Илья Муромец?
– Да таким же как Илья Муромец, – подтверждает отец – и начинает свой рассказ:
– Когда-то, в очень давние времена, наши предки жили в одном сильном и большом государстве, которое простиралось с Севера на Юг – от Балтийского до Черного моря, а с Запада на Восток – от Карпатских гор до Волжских степей, которое называлось Русской землей или просто Русью. Русская земля  была одарена и пышными лесами, и плодородными пашнями, и большими чистыми реками и озерами. В ней было много городов, украшенных красивыми церквями. Поэтому иноземцы с Севера называли ее Гардарикой, что означает – страна городов. Наши предки, которые жили на древней Руси, как отмечали  все те же иноземцы – были очень красивым народом, светловолосым и белокожим, и еще они очень любили красный багряный цвет, считая его символом красоты, жизни и радости. Когда они произносили: «Красная  девица» – это означало, что девушка красивая, а когда говорили о человеке, что он « красно живет» – это означало, что он живет в радости, без горя и печали.  И пока Русская земля была целой и единой, все русичи могли  жить в радости, без горя и печали. А управляли Русью князья. У каждого из них был свой княжеский удел и своя дружина.
– Богатырская?
– Богатырская была только у самого богатого и сильного Великого князя. Но и у остальных князей тоже были в дружине сильные и отважные воины. Вся русская земля считалась единым достоянием всех русских князей, а Великий князь считался старшим братом остальным князьям. Великий князь обязан был  заботиться о своих младших братьях – князьях, а младшие братья по указу великого князя присоединять свои дружины к его богатырской  дружине. И тогда Русь собирала такую воинскую силу, одолеть которую не мог ни один враг, который захотел бы поживиться богатствами русской земли. Великий киевский князь Владимир Мономах написал  поучение своим детям – князьям, в котором призывал их беречь единство русской земли, старшим братьям уважать и защищать младших, а младшим почитать и повиноваться старшим. Но внуки  Владимира Мономаха забыли его поучение. Один князь – брат сказал другому – эта земля моя и та земля моя же. И стали браться князья в жадности своей об этом малом – своем богатстве и величии – спорить друг с другом, позабыв о великом – завещанном им Владимиром Мономахом – о единстве, богатстве и величии всей русской земли. И так рассорились между собой, что повели друг на друга свои дружины. И растащили единую русскую землю на мелкие и слабые, враждующие друг с другом удельные княжества:  Новгородское, Владимирское, Галицкое, Рязанское и другие. И стала  раздробленная  гордыней и жадностью ее князей Русь слабой и беззащитной перед сильным врагом. Этот враг пришел с Востока. Сначала великий монгольский повелитель Чин Гис Хан объединил все раздробленные и враждующие между собой монгольские племена и покорил Китай и Среднюю Азию. А потом, после его смерти, его внук, хан Батый, пришел на Русь. И было у Батыя более ста тысяч сильных и храбрых воинов. И у каждого из них был конь, лук со стрелами и кривой меч. Сначала подошел Батый со своей ордой к городу Рязани. Рязанские князья послали гонцов с просьбой о помощи к другим русским князьям. Но никто не послал помощи рязанцам. Даже Владимирский князь, который был самым богатым и сильным из всех русских князей. Все князья хотели поодиночке отсидеться за укрепленными стенами своих городов. Пять дней отчаянно сопротивлялись рязанцы на стенах захватчикам. Но силы были слишком неравными. Один дрался с сотней, а два – с тьмою – десятью сотнями. На шестой день монголо-татары взошли на рязанские стены, перебив всех защитников, а после этого разграбили и сожгли всю Рязань и умертвили  всех ее жителей. Не пожалев ни женщин, ни детей, ни стариков. Все они единую смертную чашу испили…
 Отец на мгновение прерывает свое повествование и смотрит на сына. Тот искренне огорчен, у него на глазах блестят слезы. Отец продолжает:
– После этого татары пришли к Владимиру, и тоже, взяв его штурмом,  весь разорили и разрушили, наказав Владимирского князя за его гордыню и неразумие, за нежелание помочь рязанцам. В это время приехал на пепелище Рязани славный воин и богатырь Евпатий Коловрат. И увидев все зло, которое  сотворили в Рязани татары, решился отомстить им, во что бы то ни стало. И собрав малую дружину – тысячу сто человек, бросился в погоню за ордой Бытыя. И нагнал он татар в пределах Владимирского княжества. И напал он на татар с такой яростью, что татары растерялись. Ибо он насквозь проезжал  сквозь многие полки татарские с одним своим полком и нещадно сек их. Так, что даже мечи у его воинов затупились от пролитой  крови татарской. И брал Евпатий Коловрат и его дружина кривые мечи татарские и продолжали нещадно сечь врагов. И увидел хан Батый, как много воинов его пало от руки малого отряда Евпатия Коловрата и, разъярившись душой, послал против них своего родственника, человека  огромной силы – Хостоврула с лучшими татарскими воинами. И выехал сам Евпатий Коловрат против Хостоврула и одним ударом кривой татарской сабли рассек его напополам – до седла. И затем  посек и рассеял и весь полк его. И видя это, в страхе прибежали татарские воины к Батыю и стали причитать: «Горе нам пришло. Ибо это не люди. Это мертвые восстали. И нельзя их ни убить, ни победить». И тогда в смятении послал хан Батый своих самых ловких воинов, чтобы они притащили к нему нескольких пленных из полка Евпатиева. И пригрозил своим воинам великими  муками, если они из страха не исполнят его волю. Изловчились татары и заарканили своими волосяными арканами нескольких воинов из полка Евпатия Коловрата, и приволокли их к Батыю. И спросил их Батый:
– Откуда и чьи вы люди будете?
И отвечали ему пленные:
– Родом мы из Рязани. А полку Евпатия Коловрата. Пришли, чтобы тебе, татарский хан, великую честь оказать. Допьяна напоить кровавым вином, за все  зло твое, что сотворил ты с Рязанью и с землей русской. Да извини, что не успеваем наливать ковшей на великую твою рать татарскую.
И удивился Батый ответу их.  Понял, что не с мертвецами он воюет, а с  отважными русичами, самой смерти не страшащимися. И не пожелал больше терять своих воинов, а повелел притянуть из обоза пороки стенобитные, метавшие при осаде городов большие камни в крепостные стены.  Стали эти пороки метать огромные камни в Евпатия Коловрата и людей его.  Так перебили их всех.  Принесли по приказу Батыеву к его шатру мертвое тело Евпатия Коловрата. И  сказал Батый:
– Евпатий Коловрат. Ты был великий воин. Если бы такой как ты служил мне в моем войске, держал бы я его возле самого своего сердца.
И повелел Батый похоронить Евпатия Коловрата, ради мужества его, с великими почестями.
Отец закончил рассказ. Сын молчит. Проходит длительная пауза. Потом мальчик спрашивает:
– А Евпатий Коловрат мог победить Батыя?
– Не мог, – отвечает  отец.
– Почему?
– Потому, что один, даже если он  богатырь, все равно в поле не воин и сила солому ломит. И тысяча не может победить сто тысяч.
– Тогда зачем же он напал на Батыя?
– Чтобы достойно, с честью, умереть, отомстить врагам и показать  неразумным князьям какой неодолимой для любого врага будет русская сила, если все дружины княжеские и весь народ русский объединится и соберется в одну  великую  неодолимую рать.
– А русские собрались в одну великую неодолимую рать?
– Собрались, – с гордостью  отвечает отец. – Они объединились в одно могучее государство под названием Россия. В котором  мы сейчас  с тобой живем . Этому государству не страшен ни один враг. Правда для этого понадобились еще целые столетия страданий, терпения и веры.

      О Б Щ Е С Т В О  Р А В Н Ы Х В О З М О Ж Н О С Т Е Й

Снова коридор. Дверь справа открывается и меня втягивает в новое  неведанное пространство. Я снова лечу в облаках  к земле. Вернее не к земле, а к морю. Я ощущаю запах водорослей и чувствую на губах привкус морской соленой воды. Ветер проносит меня над бухтой, в которой стоят какие-то странные узкие и длинные галеры с тремя рядами больших весел с каждого борта и острым, похожим на клюв хищной птицы, окованным медью носом – тараном. Я на борту самой большой  из них. Она украшена деревянной, раскрашенной, статуей богини воительницы в шлеме с круглым щитом в левой руке и медным копьем в правой. Это богиня Афина. Значит, я нахожусь на борту афинской триеры. Море ласково покачивает ее на своих прибрежных волнах. Гребцы отдыхают на  скамьях. Лучники и гоплиты разбрелись по длинной узкой палубе. На носовой площадке триеры я замечаю трех мужчин  среднего возраста, одетых в кирасы из толстой выдубленной и выкрашенной в медный цвет кожи и такие же кожаные  шлемы. По их спокойным и величественным позам я понимаю, что это не простые воины, а военачальники, вернее стратеги. Самый высокий из них, сдвинув свой кожаный шлем на затылок, сердито хмурит  брови и морщинит лоб, а потом обращается к одному из своих товарищей по оружию:
– Подошел срок оплаты жалования нашим солдатам и матросам. А денег у нас нет. Как нам выкрутиться из этого?.. Что посоветуешь, Хабрий?
– Как всегда, Тимофей, – отвечает Хабрий, –  надо отдать им на разграбление какое-нибудь, враждебное нам, богатое и легкодоступное поселение. Беда только в том, что рядом с нашей стоянкой я не знаю ни одного такого.
– А ты что посоветуешь, Ификрат? – Тимофей обращает свой взор на третьего стратега. Тот хитро улыбается и, поглаживая свою небольшую, аккуратно подстриженную бородку, отвечает:
– Я уже думал об этом. И кое-что придумал. Мы предложим нашим солдатам и матросам  испытать свою судьбу в честном состязании всех наших триер. Экипаж той триеры, которая выиграет это состязание и придет первой, получит  жалование всей нашей армии. Все остальные, проигравшие, подождут следующего срока оплаты жалования. Им придется потерпеть, зато победители сразу станут богачами. Каждый из них перед состязанием получит надежду быстро разбогатеть. Я думаю, что все наши воины охотно согласятся на столь заманчивое предложение.
– Ты как всегда что-то перемудрил, Ификрат, – фыркнул в ответ Тимофей, – я не вижу никакого смысла в твоем предложении, ведь нам все равно придется выплатить жалование всей армии одному экипажу, победившему в состязании. А денег у нас нет.
– Наши триеры, Тимофей, – снова хитро улыбается Ификрат, – и твоя, и моя, и Хабриева, тоже будут участвовать в состязании. А у нас новые триеры, самые сильные и опытные гребцы, и самые умелые рулевые. Значит, в состязании  безусловно и разумеется, с помощью богов, победит либо моя триера, либо твоя, либо Хабриева. А уж с экипажами своих триер мы  как-нибудь сможем договориться насчет причитающихся им денег. Думаю, они смогут подождать  своей награды.
– Ловко придумано, – Тимофей не скрывает своей радости и восхищения. В состязании участвуют все. Все имеют одинаковую надежду на победу, а побеждает тот, кто должен победить. Очень ловко придумано. Поистине, Ификрат, ты достоин славы хитроумного Улисса.
Ификрат в ответ только усмехается, хотя похвала ему явно приятна. Стратеги расходятся. Через некоторое время все триеры выходят из гавани в открытое море и выстраиваются в одну ровную линию носами в сторону далеко отплывшей, на все же хорошо  заметной лодки,  на высокой мачте которой натянут пурпурный плащ. По резкому сигналу трубы  все триеры срываются с места. Гребцы яростно гребут, солдаты подбадривают их энергичными выкриками, рулевые направляют корабли к заветному рубежу. Вскоре из общего ряда триер вперед выбиваются три начальнические. Они первыми  достигают лодки с пурпурным плащом и обогнув ее спешат обратно в гавань. Состязание  идет уже только между этими тремя триерами. Они идут почти вровень, и только на последних нескольких десятках метрах Ификрату удается  вырваться вперед и финишировать первым… Спустя какое-то время трое стратегов вновь встречаются на прежнем месте.
– Поздравляю тебя, Ификрат, – весело приветствует его Тимофей. К поздравлению присоединяется Хабрий. Ификрат в ответ довольно улыбается и возбужденно замечает:
- Вы видели как они гребли? С какой замечательной скоростью. Такую скорость я выдел только в бою, когда нужно было или таранить вражеский корабль, или самому быстро уходить от его тарана. И вот я о чем подумал. Неразумно управлять людьми с помощью одной силы. Гораздо лучше управлять ими с помощью хитрости и обмана. Правители обязательно, когда-нибудь об этом додумаются и создадут такое государство, вернее общество, ибо слово государство звучит грубо, так как государство предполагает в качестве своего фундамента насилие, совсем по-другому звучит слово общество, в котором  все его граждане получат якобы самые широкие права и свободы, и будут постоянно состязаться друг с другом за лучшие, почетные и доходные места, – но занимать их при этом будут всегда те, кому их положено занимать. Такое общество будет верхом совершенства управления людьми, ибо народ будет думать, что правители занимают свое место по праву первенства, а значит справедливо и им, в их собственных бедах и неудачах, следует винить только собственное нерадение и лень. И к тому же простой люд  в нем  будет разобщен, ибо каждый будет всегда состязаться, и следовательно – враждовать с другим, себе подобным, и они никогда не объединятся против правителей.
– Ты забываешь о том, Ификрат, – высказывает сомнение Хабрий, – что человека можно обмануть только один раз. Если он проиграет один раз  состязание, то второй раз его трудно будет уговорить участвовать в чем-то подобном.
– Значит надо будет просто придумать такое состязание, – Ификрат прячет в своей бороде новую улыбку, – которое будет длиннее человеческой жизни.
– И как же будет называться это твое совершенное  общество будущего?
– Оно будет называться, – Ификрат на мгновение задумывается, а потом, найдя нужные слова, произносит с циничной улыбкой: – ОБЩЕСТВОМ  РАВНЫХ  ВОЗМОЖНОСТЕЙ.

                К Р А С Н Ы Й    Г А Л С Т У К

Опять коридор. Я попадаю в открывшуюся дверь слева. За ней разворачивается панорама маленького чистенького и уютного городка  европейского типа. Узкая улочка  ровно вымощена гранитным булыжником. Старинные здания, плавно перетекают одно в другое и превращаются в подобие единой стены, как бы отгораживающей прошлое от настоящего. Но это настоящее хорошо заметно в конце улочки – за  разводным  мостом через неширокую речушку, где начинается Новый город. Там улица расширяется, превращаясь в просторный, заасфальтированный проспект, сплошь застроенный правильными многоэтажными зданиями из стекла и бетона. По улице идет все тот же знакомый мальчик. Теперь он один, без отца. Ему девять или десять лет. Он одет в новенькую пионерскую форму и на шее у него, как огонек от большого неугасаемого костра, красуется алый пионерский галстук. Мальчик счастлив и горд. Сегодня, двадцать второго апреля, в день рождения Владимира Ильича Ленина, на торжественной школьной линейке, его приняли в пионеры, и высокий старшеклассник, собственноручно завязал  ему новенький алый галстук . После этого председатель Совета школьной дружины торжественно произнесла перед ними, только что ставшими пионерами, мальчиками и девочками слова их общей пионерской клятвы:
– К борьбе за дело Коммунистической партии будьте готовы.
И он, впервые вскинув в пионерском салюте правую руку, искренне, вместе со своими новыми товарищами – пионерами, произнес:
- Всегда готовы!
Мальчик верит, что теперь он, как пионер, первооткрыватель, вместе со своими школьными товарищами, своими единомышленниками, под руководством мудрых старших товарищей – комсомольцев и коммунистов достойно пройдет по дороге жизни, петляющей сейчас у него под ногами, и символично ведущей, через построенный родителями его друзей, разводной металлический мост из Старого города в Новый, – то есть из прошлого в настоящее,  – и сможет построить новый мост из настоящего в справедливое и счастливое коммунистическое будущее. Где всем будет житься радостно и счастливо. Где от каждого будет спрашиваться по его способностям, а воздаваться будет по его потребностям. Как бы велики и несбыточны эти мечты сейчас ни казались… Именно эта борьба за мечту всего человечества, за светлое коммунистическое общество и составляет дело коммунистической партии Советского Союза и всех других коммунистических партий. И к этой борьбе он теперь, как пионер, поклялся быть всегда готовым, чтобы принять в ней, соразмерное с его еще маленькими силами, участие. В чем конкретно будет заключаться его участие, он пока не знает. Но ему, в его детских фантазиях, очень хочется, чтобы оно было таким же героическим, как у мальчиша – Кибальчиша, сумевшего, несмотря на свой юный возраст, достойно принять из рук своего отца и старшего брата и сохранить их общую заветную,  советскую Военную тайну... На набережной рядом с разводным мостом мальчик замечает только что открывшееся симпатичное заведение с ярко блестящей на солнце медной крышей и такими же медными воротами. Он заходит вовнутрь. В гардеробе его встречает строгий пожилой мужчина в  темной костюме и галстуке-бабочке. Это администратор заведения. Но мальчику неизвестно это слово.
– Чем могу быть Вам полезен, молодой человек? – вежливо осведомляется у него мужчина.
– Скажите, – смущенно спрашивает мальчик, растерявшийся от роскошного огромного зеркала , установленного в гардеробе заведения, – это ресторан или столовая?
–Это кафе, – снисходительно улыбается администратор.
– А я могу у вас  покушать? – еще более смущаясь и краснея ,снова спрашивает мальчик.
– Вообще-то мы пускаем в наше кафе детей только с родителями, – строго заявляет администратор, но сразу после этого улыбается светлой и широкой улыбкой, и продолжает уже совсем не строгим, а приветливым тоном: – Но учитывая, что у Вас сегодня большой, праздник мы сделаем для Вас исключение. Вы можете пройти.
– У меня только восемьдесят копеек, – все еще смущаясь, произносит мальчик.
– Думаю, что мы сможем что-нибудь придумать для Вас на Ваши восемьдесят копеек, – дружелюбно произносит в ответ представитель заведения и вежливо приглашает мальчика пройти в залу. Они заходят в уютный зал кафе.  Посередине его, притягивая  и радуя глаз, журчит сказочный  фонтанчик в виде медного петушка, из клюва которого поднимается вверх и падает вниз в овальный медный бассейн чистая и прозрачная струя… Мальчик садится за круглый  деревянный столик. В зале кроме него нет никаких посетителей. Еще слишком рано. Почти сразу же к нему подходит услужливый официант и приносит мороженое в красивой хрустальной вазочке и стакан молочного коктейля. Мальчик счастлив. И от мороженного. И от коктейля. И от оказанного ему внимания. В голове у него крутятся слова  известной советской песни:
Я, ты, он, она – вместе целая страна. Вместе – дружная семья.
И он с гордостью ощущает себя частью огромной могучей страны. В которой все знакомые и незнакомые люди живут, как братья и сестры, одной большой семьей. Любят друг друга. Помогают друг другу. Всегда готовы разделить с ближними и даже случайными людьми их горести и радости. Как сегодня вместе с ним порадовались его радости и постарались еще больше увеличить эту радость совершенно чужие ему, но такие близкие – советские люди в этом чудесном сказочном кафе.

             С В Я Т О Й   С Т А Р Е Ц

Вновь  коридор. Дверь справа открывается, и я в очередной раз попадаю в иной мир. Я уже начинаю к этому привыкать. Передо мной проселочная дорога. По дороге идет незнакомый  высокий и стройный юноша, с курчавыми светлыми волосами. На нем, несмотря на теплую летнюю погоду  длинный шерстяной плащ, застегнутый на груди большой   бронзовой застежкой – фибулой. На ногах – кожаные сапоги странного вида – совершенно  без каблуков с высокими  голенищами.  За спиной у юноши   холщовая котомка. Правой рукой он опирается на  высокий  и крепкий самодельный посох, выструганный  из прочного дерева, способный в умелых руках превращаться в грозное оружие. В глазах  молодого путника отражается голубое  летнее  небо, зелень  окружающего  дорогу лесочка и  одолевающие его  чувства -смесь решимости  и страха. Он  идет в свое неведомое , пугающее  неизвестностью будущее. По дороге  его обгоняет  повозка,  запряженная  парой лошадей. В  повозке сидят двое молодых крепких парней.  Они резко притормаживают  перед юношей  и что-то спрашивают. Юноша в ответ только  отрицательно качает головой. Он не местный житель и не понимает их языка. Парни в ответ  произносят какие-то незнакомые и вероятно обидные слова, весело смеются и, натянув поводья, быстро уносятся  вперед, обдав юношу клубами серой дорожной пыли. Юноша  протирает глаза от пыли, садится на придорожный валун и горько плачет. Теперь единственное чувство, которое полностью овладевает им – отчаяние. Пока он  плачет,  на дороге  появляется  всадник  на смирной, но крепкой лошадке. Это старик. У него длинные седые волосы и большие печальные глаза.  Он одет в грубый суконный  плащ, с капюшоном и обут  в кожаные сандалии,  с толстой подошвой. Старец останавливается  напротив  , и с участием в голосе  спрашивает его на немецком языке.
– Кто ты, дитя мое, и куда направляешься?
Юноша  в ответ  отрицательно  машет головой. Старец повторяет свой вопрос на латыни.  Молодой человек   обрадованно, найдя наконец понимающего его собеседника, быстро, скороговоркой ,отвечает:
– Я Патрик Гордон. Шотландский дворянин. Вынужденный покинуть свою  Родину,  два года я провел  в иезуитской коллегии, а теперь направляюсь в  Данциг, чтобы  или подыскать себе достойную службу или  вернуться в Шотландию.
– А  много ли у тебя денег,  сын мо?, – снова участливо  спрашивает  старик.
– Не много, – со вздохом отвечает юноша, – всего семь  рейхсталлеров,
– На эти деньги тебе трудно будет вернуться на Родину, – замечает  старец и, порывшись в  кармане своего  плаща, вытаскивает оттуда  кошелек  и протягивает его юноше. – Прими от меня этот дар. С этим тебе должно хватить на дорогу домой.
Юноша в ответ  решительно встает с валуна.  Его лицо вспыхивает огнем и он гордо и четко заявляет:
– Я, Патрик Гордон, принадлежу к бедному, но  знатному и славному  шотландскому роду Гордонов. Я  не унижу себя  недостойным занятием и никогда, ни у кого, не приму подаяния. Даже если мне будет угрожать   голодная  смерть.
Старец поспешно прячет свой кошелек и извиняющимся тоном оправдывается:
– Прости меня. Я не помышлял тебя оскорбить. Просто хотел по-христиански помочь. Я вижу ты достойный юноша. Гордый,  честный и прямодушный. К тому же ты очень хорошо говоришь на латыни. Ты мог бы стать  хорошим ученым или священником. Почему ты покинул коллегию иезуитов?
– Хотя я люблю  книги  и охотно провожу свой досуг  за  чтением, и в моей котомке вместе с бельем, лежит несколько любимых книг, –  искренне  отвечает юноша, – я понял, что наука и духовная деятельность – не мое призвание.  Отец с детства научил  меня хорошо  владеть палашом и  метко стрелять  из кремневого мушкета. Я хочу посвятить себя военной  службе, на которой рассчитываю добыть себе честь и средства для поддержания этой чести. Конечно, я хотел бы служить своему законному королю на свой Родине, в Шотландии, но мятеж лондонских торгашей  вовлек  всю Британию, и в том числе и мою родную Шотландию, в  затянувшуюся полосу смут и бедствий. Сейчас мне  некому служить  в Шотландии. И если мне все-таки придется вернуться на Родину, то это произойдет только в самом крайнем случае, если я не смогу никак устроить сам свою судьбу здесь – в Германии, или в соседней Польше. Я хорошо понимаю, как трудно приходится сейчас моему отцу, отказавшемуся присягнуть  и служить преступникам – узурпаторам,  осмелившимися публично пролить  священную королевскую кровь нашего законного монарха Чарльза Первого. Он лишился своего родового имения и кое-как перебивается случайными заработками.
Старец  молчит , обдумывая слова  юноши, затем  смущенно произносит:
–  У меня есть  знакомые  шотландские купцы в Данциге. Если ты согласишься, я могу написать им для тебя рекомендательное письмо. Думаю, ты сможешь устроиться у них  приказчиком и сносно и безбедно существовать, не подвергая свою жизнь опасностям и превратностям военной фортуны, которая очень капризна и переменчива.
– Благодарю Вас, – снова гордо и решительно  заявляет юноша, – но я никогда не буду заниматься недостойными занятиями, к числу которых  отношу и торговлю, которая вся  выстроена на обмане. Все торгаши  одинаковы.  Для них нет  ничего святого,  кроме наживы.  В их мире все покупается и продается. Все имеет свою рыночную цену. И потому там нет места ни чести, ни долгу.
– Ты все больше нравишься мне, дитя мое, – ласково произносит  старик, – мне очень жаль, что  в твоем лице    римская церковь потеряла такого преданного защитника. Прискорбно, что ты отказался избрать  духовную деятельность. Ведь как сказано в священном писании: «Вначале было слово».  Слово  имеет не меньшую, а порой даже большую власть над людьми, чем палаш или мушкет.  Любое  благое  дело рук человеческих начинается с божьего слова. И наоборот все разрушения  в мире   начинаются с дьявольского  слова. И дьявол, прежде чем завладеть  душой  человека, сперва  овладевает его разумом и чувствами. Ведь в каждом человеке постоянно живут  и борются два начала – низменное – тварное, и возвышенное – божественное. Ведь господь, чтобы возвысить человека над всеми прочими тварями, дал ему  две вещи – разум, чтобы он мог  осмысливать  свои деяния и общество других людей, глазами  которого он мог бы смотреть на себя  как в зеркало и получать  правильную оценку всех своих поступков. Еще господь дал человеку,  в отличии от низменных тварных чувств, божественное чувство любви, и  повелел ему жить на земле согласно божьему закону, любя ближнего своего так же сильно как и самого себя и создав  между людьми  такие отношения, которые  были бы справедливыми, то есть основанными на равноправии и воздаянию каждому  по его заслугам. Где государь или иной правитель считал  бы себя таким же слугой господа, как и все его подданные. Относился бы к своему народу, как относится отец к своим детям. Дворянство  усердно служило бы своему  отечеству, храбро защищая его на поле брани и справедливо   получало бы все свои привилегии в  качестве справедливого воздаяния за пролитую им  кровь. Духовенство занималось бы изучением слова божьего и божьей мудрости, и являлось бы  примером  праведной безгреховной  жизни. Простой люд    занимался бы  земледелием,  грубыми  ремеслами и торговлей  и своим потом оплачивал бы  залуженные привилегии  двух благородных сословий, добывая для себя и для них хлеб насущный. Такое  человеческое сообщество  образовало бы  самое  прочное  сооружение,  какое только возможно на земле – пирамиду. Но беда в том, – старец глубоко вздохнул, – что дьявол  уже успел широко раскинуть в душах множества людей различных сословий свою коварную гибельную сеть, постаравшись прежде всего завладеть их разумом, внушив  несчастным  сомнение  в разумности  их жизни.  Высшим сословиям он внушил  мысль, что свои привилегии они  получили не за заслуги своих предков, а просто по божественному  выбору и по праву рождения и что, следовательно, они ничего не должны простому люду, а простой люд, напротив,  обязан их содержать, просто потому что такова божья воля.  И они  согласно этой божьей воле не связаны ни с кем никаким долгом и никакой честью. Что они,  по любому поводу и без повода,  вольны потакать своим низменным тварным чувствам: гулять, распутничать, а народ  обязан все это принимать как должное, установленное господом. Простому люду же дьявол внушил другую совершенно абсурдную мысль – что справедливость заключена не в равноправии, а в равенстве,  и что никто не должен, ни за какие заслуги, иметь какие-либо преимущества  перед другими.  И что все  общественные учреждения  основаны единственно на основании  общего договора и согласия, а  соответствие прав и обязанностей,  забот и заслуг – также должны устанавливаться по свободному договору,  как на рынке определяется цена  любой вещи. Отсюда пошли все смуты и беды среди народов  и государств. Дьявол завладел умами  и множества дворян, и духовенства, и  купечества. У них появились свои  лжепророки. Такие как Лютер и Кальвин. Возникли свои еретические церкви. И главное,  у каждого сословия теперь возникла своя отдельная правда, не совместимая с правдой других сословий.  И очень мало осталось таких людей, которые бы в эти трудные времена, божьим словом смогли бы примирить всех и восстановить наш общий разрушенный дом.
Старец заканчивает свою речь и внимательно смотрит  на юношу. Тот  немного смущен, но все же берет себя в руки и твердо произносит:
– Я не могу не согласиться со справедливостью ваших доводов, святой отче. Но, повторяю, нести людям божье слово – не мое призвание. Я хочу посвятить себя воинской службе.
– Ну что же, дитя мое, – опять со вздохом произносит  проповедник, – у каждого свой крест и своя дорога в жизни. Надеюсь, что свой добровольный крест ты будешь нести достойно. Постарайся, по крайней мере, найти себе достойного государя и запишись в достойное воинство. В котором царила бы строгая дисциплина и регулярно выплачивалось бы жалование. Ибо там, где  отсутствует дисциплина и жалование выплачивается не регулярно, солдаты превращаются в разбойников, которые  живут  за счет грабежа. И еще всегда, когда тебе будет трудно и одиноко, обращайся  с просьбой о помощи к господу нашему. Он всегда поможет тебе. Верь мне, если господь всегда будет в твоей душе, ты никогда и нигде не  останешься в одиночестве.
– Благодарю Вас, святой отец, – искренне произносит юноша. В его душе больше нет отчаяния. Старец  дергает поводья своей лошади и  исчезает за поворотом дороги. Юноше кажется, что эта встреча была не случайной. Что это сам господь послал к нему святого старца. Чтобы тот правильным, божьим словом, укрепил его дух и его веру. Ибо пока в человеке живет его вера, никто и ничто не может  поколебать его. Главное в человеке – это его душа. А душа человека – это его вера.

             Е Ф И М    Б Е Л И Н С К И Й

Опять коридор. Дверь слева уже привычно открывается прямо передо мной. Я попадаю в школьную классную комнату. За партами сидят мальчики и девочки в одинаковых  школьных формах с пионерскими галстуками на груди. За столом  у доски – немолодая  учительница с большими грустными глазами. Она держит в руках распечатанный почтовый конверт.
– Сегодня, ребята, – взволнованно говорит учительница, – я хочу прочитать вам письмо матери  Ефима Белинского, имя которого носит ваше пионерское  звено, – и сразу без перерыва начинает читать. Ее голос  звучит  отчетливо и звонко. Потому, что в классе стоит непривычная тишина.

– Здравствуйте, дорогие ребята, – разносится  в помещении  притихшего  класса. – Получила ваше письмо. Мне очень радостно, что ваше пионерское звено  решило назвать себя в честь моего сына. Значит, он  не умер полностью. Большая часть его продолжает жить вместе с моей, а теперь и вашей памятью о нем. Это меня искренне радует. Ведь  в тот страшный день, когда я получила похоронку, я думала, что не смогу перенести этого удара судьбы. Что моя жизнь кончилась, и мне не зачем и не для кого больше  существовать. Но потом я сказала себе, что буду жива до тех пор, пока будет жить среди людей память о моем сыне. И я счастлива, что моя жизнь благодаря вам и таким как вы обрела  смысл. И еще я поняла, что тот полк,  в котором живые бойцы стоят в одном ряду с  мертвыми,  погибшими  товарищами – становится бессмертным. И его никогда никто не сможет победить. В своем письме вы спрашиваете меня, как мой сын готовил себя к подвигу, чтобы  закрыть собственным телом амбразуру фашистского дзота, намертво зажав в своих последних, смертельных, объятиях  черное дуло немецкого пулемета. Я не один раз в своих кошмарных снах видела это  черное  дуло фашистского пулемета, из которого  выплескивается огонь смертоносных  свинцовых очередей, и потом с замирающим от страха сердцем своими глазами  наблюдала, как мой Фима бросается на этот пулемет, и крепко прижимает его страшное, плюющееся огнем и свинцом, дуло, прямо к своей груди. Так вот, мой Фима никогда не готовил себя ни к какому подвигу. Он просто хотел жить и радоваться жизни, после нашей общей победы  над фашизмом. Об этом он писал мне в своих редких фронтовых письмах. Писал, как он мечтает, после войны вернуться в родной дом и помогать мне, своим близким  и всем советским людям строить светлое и счастливое послевоенное  будущее. Он верил, что после такой страшной войны, стольких принесенных  жертв, это будущее обязательно будет светлым и счастливым. И, поэтому, я убеждена, что если бы у моего Фимы была бы  хоть какая-либо, пусть самая маленькая, надежда уничтожить  фашистский пулемет и уцелеть, он бы обязательно ею воспользовался.  Но этой надежды у него не оказалось. Ему пришлось  добровольно принести себя в жертву, чтобы спасти жизнь своим товарищам, которых безжалостно косил этот хорошо спрятанный и, до поры до времени, скрытно молчавший  пулемет. Об этом мне написали его товарищи. Они уверены, что если бы мой Фима не бросился на амбразуру, они все были бы уничтожены  кинжальным огнем этого пулемета, который начал стрелять по ним с очень близкого расстояния, совершенно неожиданно. Внезапно. Они пишут, что все решали тогда буквально мгновения,  десятые доли секунды. И поэтому моему Фиме пришлось сделать то, что он сделал. Совершить свой подвиг. Пожертвовать своей жизнью, ради спасения товарищей и ради нашей общей победы… Все. Устала. Больше сегодня не могу писать. Очень тяжело. До свидания. Спасибо, что помните моего Фиму.

Учительница  умолкает. В помещении, по-прежнему, царит мертвая тишина. Весь класс  молчит. У некоторых  на глазах блестят слезы. Ни у кого нет подходящих слов. Это надо пережить. Пережить молча. В классе воцаряется  не объявленная минута молчания.

               М Е Ч О М  И  К Р О В Ь Ю

Вновь коридор. Открывающаяся дверь справа  втягивает меня в  новое пространство. Я оказываюсь в  полуподвальном помещении с черными, прокопченными дымом стенами и таким же потолком. Все помещение заставлено грубыми деревянными столами и лавками. В дальнем углу – большой камин, в котором, на открытом огне, на вертеле, поджариваются большие куски мяса. На лавках, за столами, сидят, пьют пиво, громко говорят и ругаются  крепкие парни в средневековых кожаных колетах, опоясанные   длинными и тяжелыми боевыми шпагами. За отдельным столом, лицами друг к другу, сидят  двое молодых мужчин.  Перед каждым стоит большой жбан темного и густого пенистого пива. Одного я узнаю. Это  Патрик Гордон.  Второго вижу впервые. Гордон обращается к своему собеседнику:
– Скажи мне честно, Уильям, как шотландец шотландцу, и как дворянин дворянину, хотя  я всего лишь рядовой рейтар его величества короля Швеции   Чарльза  Десятого, состоящий в рейтарском полку полковника  Франца Хартмана, а ты уже лейтенант. Почему мои товарищи  по эскадрону меня не уважают? Я стараюсь быть примерным товарищем. Добросовестно несу свою  службу и выполняю все необходимые в нашей солдатской жизни поручения:  заготавливаю согласно нарядам дрова, готовлю  пищу. Стараюсь не пререкаться с ними и быть покладистым и услужливым, терпеливо сношу их насмешки, и вообще  веду себя с ними как равными себе, хотя я потомственный шотландский дворянин старинного рода, а они всего лишь простые мужланы. Они же в ответ на такое товарищеское отношение, оказывают мне все меньше уважения. Все время выглядят недовольными. Что бы я для них не делал. Перекладывают на меня, вне моей очереди, свои наряды, забрасывают постоянными просьбами, которые в их устах  звучат  больше как требования. Постоянно подшучивают над моей неопытностью и нерасторопностью. Сначала я думал, что такое отношение вызвано тем, что я по неопытности, сначала,  познакомившись в гостинице Гамбурга с ротмистром – шотландцем  Гардином, – согласился на его предложение пойти на службу в шведскую армию фактически в качестве его слуги. Хотя он всегда называл меня своим товарищем, а не слугой, и никогда не унижал моего достоинства неподобающими дворянину поручениями. Но, тем не менее, я выполнял только его личные поручения. Тогда  рейтары  и объяснили мне, что они  в отличие от меня – слуги ротмистра  – являются солдатами, то есть слугами его величества короля Швеции. Потому я в их глазах представляю собой  существо более низкого порядка. После этого я ушел от ротмистра  в  эскадрон. Скажу честно, первое время мне было там очень не сладко. Ведь служа ротмистру  Гардину, я не нес никакой  караульной службы, не обязан был выполнять  эскадронных нарядов.
– Послушай меня, Патрик, – прерывает его сидящий напротив лейтенант. – Я,  Уильям Ледер, достаточно прослужил в армии, чтобы кое-что понимать в  воинской карьере. И вот что я тебе скажу. Ты правильно поступил, что ушел от ротмистра в эскадрон. Солдатская служба, конечно, более тяжела и опасна, чем служба офицерского слуги. Зато она, во-первых, более почетна в глазах не только простых солдат, но и офицеров. Во-вторых, она дает возможность  продвигаться по военной карьерной лестнице. Что совершенно невозможно  для офицерского слуги. Третье, самое главное – она  предоставляет возможность,  во  время разъездов , разведок , преследования и других подобных случаях,  получать кое-какую личную  добычу – лошадей. оружие, снаряжение. Как  солдат,  ты имеешь право  на личную добычу и часть общей добычи. В то же время, как офицерский слуга, ты должен был бы довольствоваться только тем, что по своей доброй воле ротмистр предоставлял тебе, ибо все, что ты бы не добыл, пребывая в качестве его слуги, ты обязан был бы отдавать ему. А ведь главным образом, чтобы заработать денег и сколотить хоть самое скромное состояние и не стать посмешищем в родной Шотландии, каким бы ты наверняка стал, если бы вернулся туда без денег,  – ты  решился поступить на военную службу.
– Все  это действительно так, – подтверждает  утверждения офицера  Гордон, –  я как и любой наемный солдат надеюсь что-нибудь заработать,  служа его величеству королю Швеции. И мне непонятно, почему, в то время как заработную плату нам солдатам платят весьма нерегулярно, наш главнокомандующий – фельдмаршал  Виттенберг так сурово  наказывает  нас за мелкие  грабежи. Недавно он, заметив несчастного рейтара, который вышел из ворот польской усадьбы с кринкой  молока, приказал повесить его, за  это молоко, прямо на воротах этой  усадьбы. Неужели он и другие офицеры не понимают, что грабежи – неизбежное зло нашей военной службы, что мы солдаты, не получая жалованья, если не будем силой  добывать себе еду, просто помрем с голоду. 
Лейтенант в ответ усмехается:
– А как ты хотел, чтобы наш фельдмаршал, став свидетелем грабежа сделал вид, что он его не заметил? Этим он  разрешил бы  всякий открытый грабеж. А наш  государь, которому  мы верно служим, шведский  король Чарльз Десятый, затеял войну с Польшей не для  того чтобы ее разграбить и пополнить свою казну. Он хочет подчинить ее Шведской короне, и желает, чтобы все поляки стали его новыми верными подданными.  Поэтому нам под страхом смертной казни и запрещены грабежи и насилие над поляками. Поэтому-то  того польского пана, из поместья  у которого, ты с товарищами  недавно увел лошадей, и водили по нашему лагерю, чтобы он либо смог отыскать своих лошадей, либо удостовериться в их отсутствии у нас. И того беднягу, который  по собственной  нерасторопности не успел сбыть свою угнанную лошадь, после того как вернули лошадь  ее владельцу, на глазах этого пана повесили, дабы он не сомневался в благих намерениях нашего короля Чарльза Десятого. Поэтому, учитывая особенности этой войны, ты Патрик, должен  добывать себе  добычу  не столь явно, сколь тайно, дабы ее владелец не смог бы тебя опознать и главное вовремя сбывать похищенное с рук, избавляясь от  улик, твердо помня железное правило, гласящее: « Не пойманный – не вор». И обязательно делиться  своим добытым добром не только с товарищами, но и с начальством, дабы оно по мере своих возможностей покрывало бы твои мелкие солдатские грехи. Справедливости ради, хочу тебе сообщить, что все же в шведской армии дисциплина наилучшая, выдвижение на вакантные офицерские  должности самое  честное, начальство лучше всякого другого старается  своевременно обеспечить солдат всем необходимым, и тем самым уменьшить количество грабежей, хотя прекрасно понимает, что положить им конец невозможно, ибо денег на войне всегда не хватает, и потому наемный солдат всегда в значительной мере  вынужден сам кормить себя.
– Так все же Уильям, – возвращается к своему первому вопросу  Патрик  Гордон, – почему мои товарищи меня не уважают, и что я должен сделать, чтобы добиться их уважения? Как мне прекратить их насмешки? Вот, например, вчера во время утомительного марша я заснул в седле, и  кто-то из моего эскадрона решил подшутить надо мной и чем-то уколол мою лошадь. И она  вынесла меня вперед прямо к  командиру  впереди идущего эскадрона графу Кенигсмарку. Он меня окликнул:
– Кто идет?
Я же спросонья принял его за одного из своих товарищей и грубо ответил, -
– Помолчи, собака.
В ответ получил несколько сильных ударов тростью.
Лейтенант в ответ весело смеется и переспрашивает:
– Что так и сказал: « Помолчи, собака»?
– Так и сказал.
Лейтенант снова смеется, потом  серьезно говорит:
– Видишь ли, Патрик, наша солдатская среда – это сообщество отверженных и отчаянных, которым приходится всего добиваться своей кровью и своим мечом.  В этом обществе прежде всего уважается  храбрость. А твою уступчивость твои товарищи воспринимают не как проявление твоего благородства, а как твою слабость и, прости  за слово, которое я сейчас произнесу,  – трусость. А трусов  здесь презирают. И не только потому, что на них нельзя опереться  в бою, но и еще и потому, что такие люди, стараясь  выслужиться перед начальством, всегда становятся добровольными доносчиками. И от их опасного соседства стараются избавиться.
– Что же мне делать, – растерянно спрашивает Патрик.
– Доказать, что твоя  уступчивость – это проявление только твоего благородства, а не слабости. Впредь никому ничего не спускай.  Если  увидишь, что кто-то отпустит какой-либо смешок в твою сторону – сразу резко спрашивай: « Не над тобой ли смеются». Если скажут, что не над тобой, то этим заканчивай. Если же тебе дерзко ответят, что над тобой, смело вызывай обидчика на поединок. Дерись как можно чаще. Не важно, выиграешь ли ты поединок, или проиграешь по своей неопытности. Поединки у нас по общему правилу проходят только до первой крови и очень редко кончаются смертью или увечьями. Важно, что так ты убедишь своих товарищей в своей храбрости. И они поймут, что твое доброе отношение к ним – это проявление только твоего благородства, а отнюдь не твоя слабость. Но ни в коем случае не  переменяй своего прежнего доброжелательного отношения  к ним. Не изменяй своему благородству. Честь – это единственное, что у нас есть, и что в какой-то мере оправдывает тот образ жизни, которым мы живем. Соблюдай наши неписанные правила чести: верно служи тому, кому присягнул. Не жалей себя в бою. Будь смел и отважен. Сдавайся в плен только в безвыходных  обстоятельствах и если условия сдачи будут почетными и не уронят твоей чести. Не поступай  на службу к другому государю, пока не пройдет положенный для  твоего выкупа срок. Если этот срок прошел, и тебя не выкупили из плена, только тогда ты можешь без урона для своей чести принять приглашение другой стороны и переменить свою службу, где ты без сомнения тоже найдешь своих соотечественников. Так сложилось, что мы шотландцы, вынужденные искать пропитания своей шпагой, служим  всем государям, и  сейчас, когда мы воюем с польским королем, – в его войске против нас тоже сражаются  наши соотечественники – шотландцы. Помня об этом, проявляй благородство не только к своим товарищам, но и к своим врагам.  В любом случае береги самое дорогое, из того что у тебя  есть – СВОЮ ЧЕСТЬ.

           Н Е У ДО Б Н Ы Й  В О П Р О С

Коридор. Открытая дверь налево. Снова классная комната. Тот же знакомый класс. Только ученики  повзрослели. Им примерно по четырнадцать – пятнадцать  лет. Немолодая учительница, с плохо покрашенными волосами, взволнованно ходит  вдоль  доски, на которой развешаны  карты  основных событий  Великой Октябрьской социалистической революции и  Гражданской войны 1917 – 1920 годов. Стараясь не смотреть в глаза учащимся, учительница раздраженно произносит:
– В июле 1918 года, после того как на значительной территории России, от Урала  до Владивостока, вспыхнул  чехословацкий  мятеж, поддержанный  всеми контрреволюционными силами, местными большевистскими  органами в Екатеринбурге  было  принято решение о расстреле пребывавшей там  под арестом царской семьи. Екатеринбургские большевики не могли обеспечить, ввиду сложившейся ситуации, надежную охрану арестованных  и гарантированно предотвратить угрозу их освобождения  белогвардейцами. А в случае освобождения бывший царь и члены его семьи могли бы быть использованы в качестве знамени контрреволюции. Чтобы не допустить этого, членами Уральского совета было принято решение о расстреле членов царской семьи. Это решение  было  претворено в жизнь в ночь с 16 по 17 июля 1918 года в подвале дома Ипатьева в Екатеринбурге.
Учительница  умолкает и переводит дух. Чувствуется, что ей нелегко дался этот короткий и сухой монолог. Уже  хорошо знакомый мне, подросший мальчик тянет вверх руку.
– Что тебе, Рыбаков? – недовольно спрашивает учительница.
– Мария Ивановна,  скажите,  все члены царской семьи были расстреляны? – задает вопрос мальчик.
– Были расстреляны царь Николай второй, его супруга и пятеро их детей, а также их прислуга, – глухо отвечает учительница.
– Дети тоже были расстреляны?
– Были расстреляны  царь Николай Второй с супругой и детьми, – недовольно повторяет  Мария Ивановна.
– А Владимир Ильич Ленин был  уведомлен об этом решении Уральского  совета?
– Нет, – облегченно произносит учительница, – Владимир Ильич Ленин не был заранее  уведомлен  об этом решении Уральского совета большевиков, и поэтому он не несет ответственности за  эту  вынужденную жестокую акцию.
– Мария Ивановна, – не унимается Рыбаков, – а те большевики, которые  самовольно расстреляли  царскую семью, – они потом были осуждены за свое… Своеволие?
– Не знаю, – голос  учительницы  снова становится сердитым, – по-моему, нет. Это было жестокое время. Враги не щадили представителей советской власти. Вырезали их целыми семьями. В ответ Советская власть тоже была вынуждена  принимать суровые меры и быть иногда беспощадной. В ответ на развязанный контрреволюцией белый террор, большевики были вынуждены начать красный террор против врагов революции и их пособников. В этой беспощадной борьбе неизбежно случались перегибы, и иногда происходила излишняя и неоправданная жестокость. И хотя Владимир Ильич Ленин и не одобрял подобных крайностей революционной борьбы, но он  хорошо понимал  причины и неизбежность этих крайностей. Посмотри внимательно художественный фильм « Ленин в 18м году». Там есть похожий эпизод.  Владимиру Ильичу кухарка читает письмо из своей деревни. Пишущий ей земляк спрашивает:
– Что делать с помещичьей землей: брать самим до прибытия представителей советской власти или дождаться их прибытия в деревню?
– Брать, – решительно подсказывает Ильич.
– Что делать с помещиками? – задает в письме новый вопрос земляк.
– Пусть гонят их прочь из деревни, – советует Ленин.
В ответ на это предложение  кухарка читает:
– Хотели было их гнать из села, а потом взяли и всех поубивали.
 Владимир Ильич задумывается и произносит:
– Да, очень интересно…
– Что ему остается делать в этой ситуации? Наказать неграмотных крестьян за излишнюю жестокость? Или понять и оправдать. Вот ты, Рыбаков, как бы поступил  на месте Владимира Ильича Ленина?
Мальчик  молчит.
–  Вот примерно такая же ситуация  произошла и с царской семьей. Садись Рыбаков.
Учительница продолжает  свой рассказ. Но Рыбаков уже не слушает ее. Объяснения Марии Ивановны его не удовлетворяют.  Он отчетливо, каким-то шестым чувством, понимает  их фальшивость, хоть и не может еще объяснить причину своего чувства. Гораздо позднее он,  из уст польского короля Яна Казимира, услышит простую и очевидную мысль о том, что в Гражданской войне справедливость  всегда находится на стороне того, кто проявляет большее благородство. И что воздаяние  за причиненную жестокость и несправедливость равной и обратной жестокостью, не может служить оправданием тому, кто хочет уничтожить старый миропорядок и заменить его новым – справедливым. И с горечью прочитает циничное признание  Робеспьера, что « революция – это явное преступление,  уничтожающее другие преступления». Он весь во власти  нового, только что открывшегося ему  страшного факта. Страшного потому, что впервые хранимый в его сознании  светлый образ  чистого и безупречного, доброго и благородного , святого  Владимира Ильича Ленина, затуманивается ососознанием того, что этот образ кем –то  был сознательно приукрашен и не соответствует  действительной правде. Он начинает понимать, что не все утверждения учителей  следует принимать на веру. Их тоже нужно проверять своими собственными рассуждениями. И он мысленно дает себе слово, что сам  разберется в прошлом своей страны. Обязательно станет историком. И узнав подлинную  последовательность и связь всех событий и поступков великих людей, будет рассказывать своим ученикам только правду о них, какой бы горькой она не была.  Он еще не может грамотно сформулировать  свои мысли, но придет время и он  осознает старую истину, что  если  правда  о  пророках  народа  приукрашивается, то рано или поздно люди  все равно узнают  ее и разочаровываются. И перестают им верить. А перестав верить  своим пророкам, они перестают верить их учениям и их вере. И тогда они начинают искать  другую веру. Потому что жить без веры человек не может.

            С О Л Д А Т С К А Я     Ч Е С Т Ь

Коридор. Открытая дверь справа. За ней  широкая  панорама  осеннего заболоченного леса. Через лес в низину ведет узкая  полузаросшая тропинка. В низине, по обеим сторонам тропинки, увязшие в болотной жиже, стоят   распряженные брошенные телеги и повозки, набитые сундуками и узлами с одеждой, посудой  и прочим добром. Возле них деловито снуют тридцать или сорок спешившихся  всадников в средневековых одеждах и латах. Они открывают сундуки, развязывают узлы и тщательно осматривают свою добычу. На расстоянии нескольких десятков метров за ними на тропинке, восседая  на лошадях, за их действиями недовольно наблюдают восемь других всадников. Все они  выгодно отличаются от первых. Лошади у них более породистые, одежда и снаряжение богаче. Манеры более уверенные и раскованные. Видно, что это представители элитной части войска, хорошо знающие себе цену.  Одного из них я сразу узнаю. Это Патрик Гордон. К нему обращается стоящий сзади товарищ:
– Скажи, Патрик,  как им удалось оказаться здесь первыми? Теперь  мы, по правилам солдатской чести, должны  терпеливо смотреть, как эти мужланы из нашей шведской армии копошатся  среди трофеев и только после того, как они  заберут все, что  посчитают нужным, можем взять что-то себе.
– Это финны, Уильям, – в ответ произносит Гордон, –  из полка Фабиана Барка нашей армии. Они привыкли жить в глуши  лесов, поэтому немудрено, что  раньше нас набрели на лагерь польских беженцев. Поляки, завидев финнов, все побросали  и убежали в топь.
– Не все побросали. Лошадей успели распрячь и увести с собой.
– Понятное дело. Что они будут делать без лошадей? – поясняет Патрик. – Но вряд ли у них было время прихватить с собой еще и ценности. И вряд ли  финны будут в состоянии забрать все трофеи. Кое-что останется и нам.
– Вот именно, кое-что, – недовольно бурчит Уильям. – Жалкие отбросы.
В это время двое финнов выводят из болота богато одетую молодую польку и сразу деловито начинают снимать с нее одежду. Полька сначала  пытается возмущаться, потом плачет, но финны, не обращая никакого внимания на ее чувства, продолжают свое непристойное занятие. Под верхним платьем девушки оказывается корсаж с серебряными пряжками и белая тонкая юбка. Увидев серебро, один из солдат финнов  жадно стаскивает с девушки корсаж и, воспользовавшись тем, что несчастная пытается прикрыть руками  свою грудь, протягивает свою лапу и к ее белой юбке. Полька отчаянно кричит и зовет на помощь. Патрик Гордон не выдерживает. Соскочив с коня, он бросается  на помощь. Как только он появляется рядом с двумя отморозками, девушка, инстинктивно почувствовав в нем защитника, прячется за его спиной. Гордон спокойно пытается объяснить финнам о недостойности их поведения. Но в ответ получает от одного из них только увесистую оплеуху. В гневе он выхватывает свой  палаш  и плашмя  наносит обидчику удар по голове. Тот замертво падает на тропинку. Сразу несколько финнов, выхватывая свои палаши, бросаются на Гордона. Он храбро и умело защищается. При этом не забывает мысленно хладнокровно оценивать ситуацию. Он отмечает, что позиция его на тропинке удобна для защиты, что больше трех – четырех человек его враги одновременно не могут  против него выставить и что палаши этих мужланов – финнов плохо заточены, и потому ему удается успешно защищаться и не получать никаких серьезных ран, за исключением  рассечения правой брови.  К счастью, Патрик Гордон недолго остается в одиночестве. Его товарищи шотландцы соскакивают с лошадей, ибо на тропинке на лошадях им негде развернуться, и с обнаженными клинками бросаются на помощь. Их гораздо меньше чем финнов, но все они храбрые и умелые бойцы.  Построившись клином, острие которого по-прежнему составляет Патрик, Гордон, они дружно начинают атаковать неприятеля. И при каждом их выпаде один из финнов падает на землю от полученной раны или увечья. Вскоре шотландцы загоняют всех финнов в болото, и по праву победителя отбирают все ценное, что успели награбить финны. После этого они возвращаются  к своим лошадям и садятся в седла. Полька умоляет не оставлять ее в этом страшном месте и взять с собой. Гордон бросает ей свой плащ и предлагает занять место на своей лошади за собственной спиной. Девушка не заставляет себя долго ждать и быстро оказывается  за спиной Патрика. Шотландцы  покидают место неожиданной схватки.
– Какого черта, Патрик, ты ввязался в это дело? – недовольно ворчит едущий рядом с Гордоном Уильям. – Иногда я не понимаю тебя. Какое тебе дело было до этой польки. Ты же солдат удачи. Как и мы все. Теперь по твоей милости, из-за твоего благородства, мы ввязались  в драку со своими, и хотя, по моему,  даже никого не убили из этих мужланов, но многих серьезно покалечили. Если они пожалуются на нас главнокомандующему, нас ждут неприятности. Ведь мы не имели права отбирать у финнов их трофеи, и тем более устраивать из-за них драку.
– Конечно, мы солдаты удачи, Уильям, вынужденные изредка совершать несправедливости, – заявляет в ответ Патрик. – Но это не означает, что мы должны превратиться в скотов и перестать соблюдать  правила нашей чести. Честь – это единственное, что возвышает нас в наших собственных глазах и в глазах  всех прочих над простолюдинами. Поэтому мы должны прибегать к грабежу и несправедливости только при самой крайней необходимости. А не по всякому поводу и без повода и ни в коем случае не бравировать своими нарушениями.  Кстати я не одинок в этом мнении. Помнишь, недавно мы были свидетелями конной дуэли, произошедшей в рейтарском полку Понтиуса Делагарди. Дрались офицеры этого полка. Лейтенант и корнет. Корнет разграбил какую-то церковь и сделал из священного стихаря попону под свое седло. Лейтенант – ревностный католик, сделал корнету замечание по поводу его недостойного поведения. Мне передали, при этом лейтенант сказал, что даже  у  магометан  есть поговорка « Люби свою веру, но не презирай чужую». И что недостойно публично оскорблять  верующих, открыто демонстрируя пренебрежение к их вере и выставляя напоказ свой цинизм и свою злость. И что злость следует проявлять только в бою. В ответ корнет вызвал лейтенанта на поединок, обозвав его трусом и слюнтяем. Он заявил лейтенанту, что только трусы и слюнтяи прячутся за свою веру и за своего бога. А храбрый человек  добывает свое место в жизни только своим мечом. И бог ему для этого не нужен. На этом поединке лейтенант показал, что он отнюдь, несмотря на свое благородство и свои принципы, не уступает корнету ни в мужестве, ни в воинском мастерстве. Он с начала убил у корнета коня, а потом благородно спешившись, хотя и не обязан был этого делать, уже в пешем поединке на палашах  нанес корнету глубокую рану в голову, посрамив его  вместе с его беспринципностью. Ты кстати, Уильям, за кого болел в этом поединке?
–За лейтенанта, конечно, –честно отвечает Уильям, – но все равно сегодня ты перегнул палку, Патрик.
– Не я же первым затеял драку с финнами – я всего лишь словесно  пытался вразумить их и призвать к благородству.
– Это верно, – соглашается Уильям и замолкает на какое-то время, а потом  добавляет: – Может все обойдется?
– Конечно, обойдется, – уверяет Патрик. – Финнам будет стыдно признаться, что восемь шотландцев побили сорок  их воинов, – и задорно смеется. Уильям подхватывает его смех, после чего крепко хлопает Гордона по плечу и признается:
–Вот за что я больше всего люблю тебя, Патрик, так это не за твои благородные причуды, а за твою отчаянную бесшабашную храбрость. Помнишь как ты, не умея плавать, на своем коне проскакал  через реку по пешеходному наплавному мостику. Кроме тебя больше никто не смог на это решиться.
– Я тогда был очень голоден, – объясняет  Гордон, – мне очень хотелось отбить у польских мужиков на той стороне реки стадо коров, поэтому я и решился на такое безумие. Но с божьей помощью оно удалось.
– А помнишь, когда поляки, устроив засаду, целой хоругвью окружили наш разъезд в овраге, – ты выхватил палаш и закричал:  «Сражайтесь хотя бы ради того, чтобы не умереть в канаве!», и отчаянно бросился на прорыв. Только благодаря тебе мы тогда смогли прорваться. А потом, в кабаке, очень долго, за кружкой пива, вспоминали эти твои слова. И хохотали. Потому что для тебя, очевидно, получить пулю в лоб на чистой зеленой лужайке гораздо предпочтительнее, чем в грязной канаве. Что поделаешь Патрик, ради твоей смелости  верности  и товарищества приходится терпеть твои  благородные причуды. Вот и теперь, ради своей чести, ты совершил, без сомнения благородный, но явно бесполезный и опасный поступок, освободив эту польку, если конечно она не покорила твое сердце.
– Она не покорила мое сердце, – заявляет в ответ Гордон, – но я не считаю свой поступок  бесполезным.
Уильям непонимающе смотрит на Патрика и тот поясняет с хитрой  улыбкой:
– Эта  молодая полька, без сомнения, имеет благородных и богатых родителей или родственников. Я отвезу ее к ним. И тогда они, вероятно, из признательности за ее освобождение, предложат мне кое-какую сумму, призванную компенсировать мою заботу о ней и мои расходы… И я без ущерба  для своей чести смогу ее принять. И конечно же разделю с  вами эти деньги. И это не будет называться грязным словом выкуп…

                Э К З А М Е Н

Снова коридор и открытая  дверь налево. Я попадаю в просторную аудиторию, заполненную юношами и девушками. В центре, у доски  торжественно стоят  две  строго одетые  женщины средних лет. Одна из них держит в руке запечатанный почтовый конверт. На передней парте я узнаю  подросшего мальчика, превратившегося в юношу. Кажется его фамилия Рыбаков. Ему уже лет шестнадцать, семнадцать. В аудитории душно, несмотря на открытые форточки, через которые в помещение проникает  горячий июльский  воздух. Несмотря на духоту, юноша одет  в строгий, грубо сшитый в  провинциальном ателье костюм из черного вельвета и белую, накрахмаленную рубашку с темно-синим галстуком. Ему жарко и неуютно в его одеянии, неподходящем для этого  времени года.  Непривычный галстук. Но он терпит.  Он растерян и подавлен. И  своим новым положением – абитуриента, и незнакомой обстановкой с новыми людьми и проблемами, и масштабами огромного  шумного столичного города, где все незнакомо и непонятно. Эта растерянность и подавленность читается в его глазах. Рядом с ним, за одним ученическим столом, сидит  ухоженная, одетая в  летнее «фирмовое» платье с замочками и «лейбами», девушка. В отличие от юноши, она чувствует себя спокойно и уверенно, и смотрит на своего случайного товарища  по экзамену с чувством явного превосходства, как смотрит долгожитель какой-нибудь тайной религиозной секты, хорошо знакомый  не только с ее обрядами, но и фактическими правилами и принципами, на проходящего обряд посвящения неофита. Ее ярко накрашенные маленькие пухлые губки  иронично поджаты. Глаза, за оградой длинных, заретушированных, ресниц, цинично прищурены. Неожиданно она наклоняется и негромким полушепотом произносит ему в самое ухо:
– Хочешь, я назову темы сочинения?
Рыбаков изумленно смотрит на нее и, не веря своим ушам, соглашается:
– Назови.
Девушка все тем же полушепотом, хитро глядя ему прямо в глаза, называет три темы по русскому языку и литературе. Рыбаков молчит. В это время  одна из экзаменаторов торжественно распечатывает конверт и  куском белого мела пишет на доске три темы предстоящего сочинения по русскому языку и литературе и, для альтернативного выбора поступающего, еще три темы по украинскому языку и литературе. Все это время девушка изучающе  смотрит на юношу. Ей явно интересен произведенный ею эффект. Рыбаков потрясен. Значит, тайна тем сочинения является таковой не для всех поступающих. И непредвзятые экзамены, призванные отобрать на исторический факультет Киевского университета самых достойных, более других знающих и подготовленных, на самом деле не так уж честны. И  студентами, скорее всего, окажутся такие как эти девушка – «блатные» дети занимаемых высокие посты и материально обеспеченных достойных родителей. Выходит, что все эти экзамены – фикция и обман. Поступит тот, кто должен поступить. Он скашивает глаза на свою соседку. Та, склонившись над  ученическим листом тетради, старательно выводит хорошо знакомый, вызубренный до каждой буквы и каждой запятой текст. Без сомнения, ей обеспечена отличная оценка. А ему?  Какое место отведено ему в справедливом советском обществе? Очевидно, что не место за университетской  кафедрой. Эти места уже забронированы для детей более достойных  родителей. Представителей столичной элиты. Ему же, как простолюдину, заранее уготованы только те должности  и рабочие места, где нужно или тяжело или опасно трудиться, обеспечивая сытую и спокойную жизнь таких вот, как эта  столичная куколка, представителей «золотой» молодежи. И зачем только он поперся поступать на этот престижный исторический факультет, с его конкурсом  десять человек на одно место? Его уделом, как и у отца, должно было бы стать военное училище или милицейская академия. В среду историков его никто и никогда не допустит. Потому что это среда только для «блатных».
 Его голову  как обручем стали сжимать страшные  «крамольные» мысли, четко  сформулировать  которые он сможет гораздо позже: 
«Неужели  Великая Октябрьская  Социалистическая Революция  по существу  ничего не изменила в обществе? Только поставила на место старых дворян – новых. Только теперь они  получают  свои должности и связанные с ними привилегии, не открыто, а тайно, под прикрытием якобы честных выборов и экзаменов. Как в Древнем Китае, после реформ Шань Яна, по которым любой
китаец мог претендовать на любую государственную должность, и для ее занятия необходимо было только сдать экзамен по знанию классических китайских текстов. Но, тем не менее, несмотря на экзамены, на должностях всегда оказывались те, кому положено. Представители благородных сословий, а не простолюдины. Неужели  Дракон несправедливости, как  печально повествует китайская сказка, непобедим? Потому, что каждый убивший его герой и защитник угнетенных, прикоснувшись к золоту дракона, неизбежно превращается в нового дракона».               
И что прав был Наполеон Бонапарт, цинично утверждавший, что " справедливость - это  Образ Бога  на земле. Его можно представить и даже изобразить, но оживить – нельзя…».
 И как говорят стихотворные строчки из почти недоступной поэмы Евтушенко «Братская ГЭС», которая чуть ли не чудом попадет к нему в руки:

  « Вновь знакомое вижу воочию. Лишь сугробы вместо песков.
    Есть крестьяне и есть рабочие. И писцы. Очень много писцов.
    Есть и армия.  Есть и полиция.  Есть, наверное, свой фараон…»

Только страшным усилием воли он заставляет себя сосредоточиться на сочинении и выбрав вольную тему, преимущества которой заключены в том, что дозволяется широкий полет фантазии, а значит и предварительно сделанные и проверенные заготовки, стал быстро и  решительно писать, мысленно произнеся как заклинание старинный и  надежный спасительный девиз: « Делай как должно и будь, что будет»…

            У К Р О Щ Е Н И Е   Г О Р Д Е Ц А

Опять коридор и открытая дверь направо. Передо мной появляется панорама летнего средневекового военного лагеря. Широкое поле сплошь усеяно стройными рядами палаток и повозок. Между ними суетятся, обустраивая свой походный быт, солдаты в одежде и снаряжении семнадцатого века. Один рослый солдат, в рейтарском колете, на зеленой лужайке, рядом  с лагерем, вбивает в землю деревянный кол,  который должен послужить привязью для его лошади. Я легко узнаю его. Это все тот же Патрик Гордон. К нему подходит незнакомый мне, надменного вида другой  рейтар, и молча привязывает к только что вбитому колу Гордона свою лошадь. Гордон  невозмутимо отвязывает лошадь незнакомца от своей привязи и бросает ее поводья под ноги нахальному рейтару, после чего спокойно произносит:
–  Это мой кол.
–  Разве тебе неприятно услужить мне, Джеймсу Монтгомери, потомку знатного шотландского рода, племяннику милорда Арчи, – в ответ надменно заявляет спесивый рейтар. Гордон в ответ  все так же спокойно объясняет:
– Послушай, Монтгомери. Мне плевать, что ты потомок знатного шотландского рода, племянник милорда и знакомый нашего генерала Дугласа, в лейб-гвардии которого я служу. Я Патрик Гордон, тоже потомок древнего шотландского рода. Но я наравне с другими  рейтарами нашей выполняю  все свои солдатские обязанности и могу рассчитывать на помощь товарищей  только в случае их  дружеского, вернее товарищеского ко мне отношения. Не знаю, кто тебе вбил в голову, что в силу своего знатного происхождения и близости к начальству ты имеешь привилегии над другими рейтарами нашей шотландской лейб гвардии. Жизнь уже должна была бы  тебя кое-чему научить. Но пока я не вижу этого. Тебя прекрасно встретил наш генерал Дуглас. Подарил тебе  великолепного жеребца и предоставил в услужение мальчишку немца. Ты же вместо того, чтобы честно выполнять свои солдатские обязанности, повел себя вызывающе надменно и глупо. Решил, что мы, твои товарищи,  всегда рады будем тебе услужить. Что это огромная честь для простолюдинов и даже дворян служить потомку такого знатного рода. И поэтому мы  охотно будем исполнять за тебя твои солдатские обязанности, обеспечивать  тебя и твоего мальчишку – слугу провиантом, а твою лошадь фуражом. Но ты очень скоро убедился в своих заблуждениях. Из-за твоей гордыни все товарищи от тебя отвернулись.  А одному в нашей солдатской жизни очень трудно не только разбогатеть, но и  просто выжить. Твой великолепный конь издох от голода. Мальчишка немец от тебя сбежал. И ты вчера был вынужден во время марша пешком тащиться за  нашей походной колонной, навьючив на себя седло от своей издохшей лошади. И никто, заметь, никто из твоих товарищей не захотел тебе помочь. Хотя у многих из них, в том числе и у меня, были запасные лошади. И даже сам генерал Дуглас, наслышанный о твоей гордыне, изменил к тебе свое  прежнее  благожелательное  расположение  и  проехал мимо тебя. Он не мог не заметить твоего бедственного положения. И если бы, наконец, наш ротмистр не сжалился бы над тобой и не дал тебе свою запасную лошадь, ты и сейчас  оставался бы безлошадным…– Гордон делает паузу и смотрит на своего собеседника. От былой спеси Монтгомери не осталось и следа. Он потерян и  раздавлен высказанной ему в лицо правдой. Гордон продолжает:
– Тебе, Монтгомери следует усвоить главное. Здесь в шведской армии мы солдаты, независимо от нашей веры, происхождения и богатства –  все равны. И все начальство, все офицеры, начиная от корнетов и лейтенантов  и кончая фельдмаршалом, относятся к нам одинаково, не отмечая особо ни одного из нас ни по религиозным, ни по сословным, ни по родственным  признакам. Единственное отличие, которое уважается в нашей армии и  которое служит  основанием для  выдвижения на офицерские должности и получение наград и отличий – это личная храбрость и отвага, а также воинский опыт и умение  грамотно, дисциплинированно и умело сражаться. Только личными заслугами, а не заслугами своих предков можно возвыситься и подняться по служебной воинской лестнице в нашей шведской армии. Именно это и делает ее такой победоносной. Дисциплина  и справедливое  воздаяние каждому солдату и офицеру по его заслугам. Здесь, в шведской армии, все солдаты равны друг другу, и в этом равном товариществе заключена наша сила. И требовать от того, кто вместе с тобой тянет тяжелую  лямку солдатской службы, особого почтения к своей особе только на основании своего благородного происхождения  –  неразумно и несправедливо. И чем раньше ты это поймешь  и станешь относиться к своим товарищам как  к равным:  уважительно и доброжелательно – тем скорее твое собственное положение значительно улучшиться. Это не означает, что ты должен молча сносить насмешки и оскорбления. Это означает, что ты сам, по праву только своего рождения, не должен оскорблять  других.  Относись к своим товарищам по правилу: « Они такие же солдаты, как и я. Я такой же солдат, как и они». И тогда если не все, то, по крайней мере, большинство из твоих неудач закончатся. – Гордон заканчивает свой монолог. Монтгомери долго молчит, а  потом, покраснев,   медленно, с трудом выговаривая слова, виновато спрашивает:
–  А сейчас, что мне надлежит делать?
– Ты можешь освежевать баранью тушу? –  в ответ спрашивает Гордон, указывая на лежащего рядом на траве зарезанного барана.
–  Могу, – облегченно вырывается у Монтгомери.
– Ну тогда приступай.
Монтгомери  резво бросается  выполнять поручение. Он действует не умело, но старательно. Это так на него не похоже, что к  Гордону подходит  третий шотландец и удивленно спрашивает:
–  Скажи, Патрик, как тебе удалось обратить этого неофита в нашу правильную солдатскую веру?
Гордон в ответ довольно улыбается:
–  Это не я, Уильям. Это сама жизнь обратила этого гордеца Монтгомери в  правильную солдатскую веру. Я  только напомнил ему об ее уроках. Жизнь –  самый лучший наш учитель. Жаль только, что иногда он очень дорого берет за свои  уроки.

                П Е Р С Т   Г Л А В Е Н С Т В А

Коридор и открытая дверь налево.  За ней чудесный вид старинного  массивного и строгого правительственного здания, центральную часть которого украшают огромные дорические колонны. Здание выкрашено необычно и вызывающе –  в темно-красный цвет бычьей крови. Именно это обстоятельство  более всего делает его легко узнаваемым и неповторимым. У центрального входа выставлены переносные стенды с фамилиями счастливчиков, зачисленных на первый курс стационарного обучения различных факультетов. У стенда я узнаю знакомого юношу с простой русской фамилией Рыбаков. Он в очередной раз находит на стенде исторического факультета свою фамилию, но никак не может поверить в свое счастье. За его спиной останавливается уверенного вида, старше лет на десять, молодой парень.
– Что никак не можешь поверить, что поступил?
–  Не могу, –  честно признается Рыбаков и поясняет, –  во время экзаменов мне показалось, что сюда смогут поступить только… – он прерывает свою мысль, подыскивая нужное слово.
–  Блатные, –  подсказывает парень.
– Да.
– А ты сам значит не блатной? – собеседник, чуть прищурив серые глаза, в упор смотрит на Рыбакова. Тот смущается и краснеет.
–  Честно говоря, я теперь не знаю.
–  А папа у тебя кто?
–  Заместитель командира танковой дивизии.
–  Неплохо, – парень улыбается, –  можешь быть уверен, что тебе обязательно помогали. Хотя бы ради того, чтобы тебя умышленно не заваливали, и ты получил действительно  свои заслуженные оценки.
Рыбаков еще больше смущается. Парень дружески хлопает его по плечу и советует:
– Брось укорять себя. Главное, что твоя нынешняя мечта осуществилась и что  ты, по крайней мере, наверняка более многих из тех, кого встретишь на факультете, заслуживаешь быть студентом. Я слышал, как ты на экзамене по  истории наизусть шпарил Ленина. Явно готовился не по школьному учебнику. Если не секрет, по чем?
–  По истории КПСС академика Понамарева, ну и конечно читал кое какие работы Владимира Ильича, – оживившись, отвечает Рыбаков.
Парень в ответ присвистывает:
– Вот видишь, –  после чего предлагает: – Кстати давай познакомимся. Михаил Зеньковский.
Рыбаков в ответ пожимает протянутую руку:
–  Игорь Рыбаков.
–  Ну вот и познакомились, – парень снова  дружески хлопает  юношу по плечу и продолжает: – Кстати, с поступлением на истфак не все однозначно. Конечно  большинство поступивших сюда блатные, прошедшие через деканат, но кроме них десять человек поступили через рабфак, какая-то часть прошла по сельской разнарядке, ну а кому-то просто удалось  разжалобить сердце экзаменатора своими  исключительными знаниями. Наверняка есть и такие.
–   А Вы сами как поступили? – робко спрашивает Рыбаков.
– Слушай, давай на ты, – в ответ предлагает  Михаил. – Не люблю лишних  условностей.
– Давайте, – соглашается  юноша и сразу поправляет себя, – давай.
– Вот и хорошо, – одобрительно произносит парень и объясняет: – Я сам поступил через рабфак,  то есть рабочий факультет. Главное было попасть на этот самый рабфак, а  тем, кто попал и год проучился, поступление было  гарантировано. Но, несмотря на поступление, нам с тобой нельзя расслабляться. Кроме поступления еще через год будет специализация по кафедрам, а потом, по окончании  ВУЗА, через пять лет – распределение на работу. Вот тогда все окончательно и встанет на свои места. Те кто попал сюда из сел, поедут обратно в свои села – преподавать историю детишкам в школе,  киевляне все устроятся в Киеве в техникумы, музеи, различные общества, самые блатные поступят в аспирантуру. Вообще иногородним, без киевской прописки, устроиться на работу в столицу очень тяжело. Это и понятно. Киев – витрина советской Украины. Жить здесь и престижно и выгодно. В магазинах всегда есть и мясо и птица и экспериментальная обувь и одежда, и даже периодически выбрасывается на прилавки импорт, а в провинции в магазинах  кроме хлеба  и молока, да топорной обуви и одежды ничего не купишь. Даже с вареной колбасой проблема. Конечно, с голоду у нас в стране никто не умирает, от холода не замерзает. Всегда можно найти дешевую еду и одежду.  Иначе говоря, кусок хлеба всегда и везде гарантирован. Но вот получить на свой домашний стол бутерброд с маслом и хорошей копченой колбасой и модно и красиво одеться –  уже не просто. Если ты, конечно, не занимаешь номенклатурной должности, и не пользуешься услугами спецмагазинов, или не работаешь в торговле. Ты, кстати, на какую кафедру хочешь попасть?
Рыбаков  в ответ пожимает плечами:
– Не знаю. Вообще-то меня больше всего интересует история строительства нашего советского государства, но также мне очень интересна история Античной Греции и Рима.
– Ну, на кафедру Средних веков, где изучают всю историю Древнего мира попасть не сложно, – авторитетно заявляет Михаил, – а вот с Кафедрой истории КПСС – гораздо сложнее. Ее недаром на истфаке называют спецотделом. Закончившим ее будет гораздо легче устроиться преподавателем в ВУЗ. Везде ведь, в любом университете или институте, даже на технических факультетах обязательно преподается история КПСС.
–  А ты уже выбрал свою кафедру? –  интересуется Рыбаков.
– Конечно, – уверенно заявляет его собеседник, – я пойду на кафедру Истории КПСС.
– Ты же сам сказал, что попасть туда не просто.
– У меня есть золотой ключик, – в ответ загадочно улыбается Михаил и достает  из внутреннего кармана партийный билет члена КПСС, бережно упакованный в кожаную обложку. – Он открывает многие закрытые двери. Я, например, могу свободно пройти в здание ЦК Компартии Украины. Только покажу свой партийный билет, и меня пропустят. Поэтому и на кафедру Истории КПСС мне попасть будет гораздо легче. Ведь партийная организация у нас в ВУЗЕ одна. И туда входят и студенты и преподаватели. Конечно, формально у всех в нашей стране равные возможности.  И зарплаты у всех примерно одинаковые. И у руководителей и у простых рабочих. Главный ленинский принцип, чтобы зарплата любого государственного чиновника не превышала зарплаты  среднего рабочего соблюдается. И  квартиру можно иметь всем только одну. И дачу тоже только одну. И даже размер ы дачного домика строго определены и он не может из скромного жилья превратиться во дворец. Конечно, если это не государственная дача, выдаваемая за особые заслуги во временное пользование. И партия у нас рабочая, и потому предпочтение при поступлении в нее дается именно рабочим. Я вот тоже был принят кандидатом в члены КПСС на заводе после службы в Советской  армии. А в члены КПСС меня приняли уже на рабфаке. В общем, наша страна напоминает одно большое общежитие, где у всех равные права и обязанности. Но в любом общежитии всегда удобнее всего живется тем, кто пишет и определяет правила внутреннего распорядка проживания и следит за этими правилами. В нашем обществе такими полномочиями наделена  коммунистическая партия Советского Союза. Недаром даже в нашей Конституции, черным по белому, записано, что Коммунистическая партия – это руководящая и направляющая сила советского общества. Как говорится в народе – у коммуниста в нашей стране есть только одна привилегия – всегда быть первым. Поэтому, чтобы  чего-то добиться в жизни в нашей стране необходимо выбиться в круг избранных. Самых  достойных и самых правильных. Тех, кому доверяет власть, и кто пользуется  всеми вытекающими из этого доверия привилегиями. И первая ступенька  к этому кругу избранных  счастливчиков – вступление в ряды Коммунистической партии. Конечно, поступить в ряды КПСС – не просто. А  здесь в ВУЗЕ практически невозможно. Но кто знает. Если тебе удастся попасть на кафедру Истории КПСС, то эта трудная задача значительно облегчится, потому что очень странно выглядит преподаватель, преподающий Историю Коммунистической партии Советского Союза и не являющийся членом КПСС. Но билет члена КПСС, поверь  мне, очень много стоит в нашей стране. И многие идут на огромные жертвы, чтобы заполучить  его или                сохранить. –  Михаил делает паузу, весело смеется, после чего объясняет причину своей внезапной веселости. – Кстати, недавно на нашей партийной ячейке обсуждалась жалоба одной рабфаковки на своего ухажера – тоже рабфаковца. Она забеременела, а отец ребенка отказал ей в замужестве. И беднягу как члена КПСС просто обязали, под угрозой потери партбилета жениться на жалобщице, чтобы не быть дурным примером для беспартийных. В общем, – Михаил в третий раз хлопает Рыбакова плечу, – держись поближе к нам, бывшим рабфаковцам, прошедшим хорошую школу жизни и знающим, что в нашей стране почем  и не пропадешь.
Рыбаков смущен и растерян. Он опять никак не может сформулировать свои мысли и переживания. Что-то в откровениях  его нового знакомого ему не нравится и даже противно. На светлое солнечное чувство пережитой огромной радости от поступления в желанный ВУЗ падает тень сомнения и разочарования . Он мечтал жить в своей стране как в огромном уютном доме, где все его любят и все ему рады. И он с грустью и тоской начинает понимать, что ему придется жить в огромном общежитии, правила проживания в котором написаны и жестко контролируются другими людьми. И этих других людей  мало его, Рыбакова, мнение об этом общежитии и вообще его собственная жизнь и судьба. Не более чем судьба маленького винтика в огромном большом  отлаженном и пока исправно работающем механизме, который легко заменить на другой более аккуратно выточенный  винтик. Но все эти мысли и ощущения будут осмыслены им гораздо позднее. И так же гораздо позднее он сможет прочитать едкую и убийственную по своей прямоте и правдивости  поэтическую строчку Марины Цветаевой, очень метко и талантливо передающую похожие  ощущения:

- Товарищи, как  вам нравится в проходном дворе  все равенства перст главенства.
               

                В Е Р А   И   Г Е Р О И

Коридор. Открытая дверь направо. Я снова попадаю в далекое прошлое,  похожее на ожившие картины Веласкеса. Старинный город, спрятавшийся за крепостной стеной, из-за  которой видны высокие и острые шпили костелов.  Поле за рекой перед городом,  с одной стороны  спиной к городским стенам, занято  многочисленной, сгрудившейся  и мешающей друг другу,  пестрой конницей, в которой  блестящие на солнце латы  и кольчуги тяжелых панцирных хоругвей  перемешаны с кафтанами и халатами  легкой кавалерии.  С противоположной стороны поля, лицом к  городу,  видны две  ровные линии  длинных шеренг дисциплинированной армии. В центре каждой линии,  в суконных мундирах и фетровых шляпах, прикрытые небольшими отрядами пикинеров, с трехметровыми длинными пиками, опустив на сошки  свои мушкеты, готовятся дать стройный залп  мушкетеры. По флангам, в кожаных колетах,  сдерживая  нетерпение своих лошадей, выстроились  эскадроны рейтар. На невысоком холме  в тылу  выстроившихся  линий и шеренг  расположился небольшой отряд всадников. По доспехам, снаряжению, благородству  и сбруе  лошадей  этот отряд  отчетливо  и выгодно отличается от  прочих. Не вызывает никакого сомнения, что  именно в нем собралось  войсковое начальство. В самом же отряде  особым вниманием и почтением пользуются только два всадника. По их манерам  легко   определить государей, привыкших повелевать  своими  подданными. К первому из них, уверенно сидящему в седле и зорко всматривающемуся  вперед в сторону неприятельской армии,  угодливо обращается  один из  придворных его свиты:
– Позвольте мне, скромному слуге и  биографу Вашего величества, заранее, первому, поздравить Вас с предстоящей  победой. Я уверен, что смогу  нынче записать  в Ваш походный дневник, что сегодня  в 1656  году от  Рождества Христова под стенами Варшавы, ваше величество, славный король Швеции  Карл Густав  Десятый, – при этих словах придворный биограф делает поклон королю, – в союзе с  также прославленным  его величеством  Курфюрстом Бранденбурга Фридрихом Вильгельмом  Первым , – биограф кланяется  второму государю, – наголову разбили объединенную армию Речи Посполитой  во главе с ее незаконно избранным королем  Яном Казимиром, и  повторно овладели ее столицей.
В ответ  на  льстивую речь придворного шведский король  недовольно морщится  и произносит:
– Вот именно, повторно. Не думал я, что шведской армии вновь придется  покорять уже покоренную Польшу и  повторно овладевать ее столицей.
После этого король обращает взор на  пожилого генерала:
– Вот Вы, граф  Врангель, слывете знатоком этой страны. Объясните мне, почему  нам шведам сначала так легко удалось покорить  всю  Польшу, а потом, после того как  большая часть нашей армии  удалилась  на Север к Даньцигу, так же легко ее потерять. Не понимаю я эту польскую шляхту.         Неужели она не разумеет, что  их держава,  вследствие  их  глупости, обречена на распад и уничтожение. Что их пресловутая шляхетско-дворянская  демократия – это замечательная уловка их магнатов, позволившая им выбить из рук королевской власти ее самую надежную и прочную опору в лице мелкого дворянства. Как это произошло у всех прочих цивилизованных народов.  И что благодаря этой уловке вместо одного полномочного и полноправного государя ими  фактически правят потомственные магнаты – Потоцкие, Корнецпольские,  Радзивиллы и им подобные. И что их хваленые шляхетские вольности ровным счетом ничего не стоят, ибо нет  центральной  силы, в лице королевской власти, которая могла бы оградить слабого от произвола сильного и гарантировать  каждому дворянину истинную справедливость в виде равноправия всех дворян, невзирая на их происхождения и богатство, перед лицом единого государя. Вместо идеи равноправия им  была предложена утопическая идея  равенства всех перед всеми и вытекающая из этой бредовой идеи  другая не менее бредовая идея полной свободы, при которой  каждый, самый захудалый шляхтич, не имеющий ничего кроме ржавой сабли  и дворянского титула, якобы самостоятельно и непосредственно творит судьбу  государств, избирая и  утверждая  законы, налоги  и даже  саму власть  в  стране. Где, в какой  стране еще существует подобная глупость, что все постановления власти в представительном органе  решаются только единодушным согласием всех  депутатов, и что любой  бродяга с дворянской родословной может наложить запрет, так называемое « либерум вето» на любое решение. Фактически это означает, что любой магнат с помощью  своих, якобы независимых, а на деле карманных  депутатов-содержантов, легко может заблокировать любое неугодное ему решение на Сейме, и так же легко  не допустить  на нужное ему собрание в Сейме чужого депутата. Подкупить, споить в кабаке, просто избить в случайной уличной драке и прочее. Конечно, если у этого депутата нет равносильной поддержки от другого магната.  Воистину, чтобы разрушить  привлекательность, силу и власть какой-нибудь идеи, надобно просто развить эту идею до абсурда. Например представить идею равноправия в виде неполного и ущербного равенства и противопоставить ей  новую идею полного и абсолютного равенства, а идею  справедливости в виде воздаяния обществом каждому по его заслугам,  как  пережиток сословных ограничений   и заменить ее идей полной и абсолютной свободы, где каждому дозволено все, чего он только сможет добиться и достичь. На деле же  такая свобода всегда оборачивается справедливостью для сильного против слабого. Вот в Речи Посполитой и царит полный произвол сильных.  Магнаты принижают мелкую шляхту, шляхта – простолюдинов, а король, связанный по рукам и ногам  решениями Сейма, на котором всем заправляют магнаты, – ничего не может поделать. Такое государство обречено на смуты и мятежи.  И современная история Речи Посполитой – очевидное подтверждение этого. Польша оказалась на краю пропасти. Сначала казацкий мятеж, поддержанный крымским ханом, затем война с Московией. В этот  критический для  Польши час  Швеция протянула  ей руку помощи и предоставила польской шляхте возможность, под покровительством шведской короны, получить действительно надежные гарантии для спокойной и цивилизованной жизни по единым для всех законам, поддерживаемой силой единого государя. Почему же они, сначала с радостью приняв наше шведское покровительство, затем восстали против нас? Почему отказались от шведского протектората? Почему они предпочли снова восстановить свои ущербные и губительные для их страны порядки шляхетской республики? Неужели ошибки и история так ничему их и не научили?
Во время длинного и рассерженного королевского монолога, очевидно адресованного не только к нему одному, но и ко всем присутствующим,  граф Карл Густав Врангель почтительно слушает, и только после его окончания пытается дать ответ королю на его вопрос:
– Все, что ваше королевское величество заметили про польскую шляхту, совершенно справедливо. Но, вероятно, нам шведам, следовало учитывать особенности и привычки  польской шляхты и более бережно относиться к их обычаям и предрассудкам. Вероятно, главная причина наших неудач состоит в том, что мы захотели сделать поляков шведами, считая, наш образ жизни более  справедливым, и потому более предпочтительным для них. Они же предпочли остаться поляками. Может быть их путь и ошибочен, но это их путь и их выбор, и пока они сами не осознают этого и не захотят стать такими как мы, у нас мало  надежд подчинить их под своим протекторатом. Да, они не разумны и малообразованны. Я имею в виду основную массу польской шляхты. Они живут более чувствами, чем разумом. И потому они, в отличии от нас, полностью доверяют  и римскому папе, и римской католической церкви, и своим священникам. И наша разумная веротерпимость, отрицающая слепое поклонение  храмам , статуям и обрядам, воспринимается ими как оскорбление  их веры. А значит и самой души.  Ибо душа народа – это его вера. Мы не учли этого обстоятельства. И неразумно оскорбили их религиозные чувства. Все наши беды начались с осады Ясногорского монастыря в Ченстохове. С этого момента  война  с нами приобрела для поляков религиозный характер. И против нас поднялась не только польская шляхта, но и простолюдины. Боюсь, что в этой войне, чтобы победить, нам придется перебить всех поляков. Или, по крайней мере,  очень значительную их часть, чтобы внушить всем остальным  единственно правильную мысль о безнадежности дальнейшего сопротивления нам.
– Ну что же, – сердито произносит  король, – значит так и будет. Может быть, это даже не плохо, что первоначально сбежавший от нас в Силезию Ян Казимир сейчас собрал под Варшавой всю свою армию. Если мы теперь наголову разобьем его, то окончательно развеем все его надежды противостоять нам, ибо до сего момента мы били его по частям, и он мог тешить себя мыслью, что когда он, наконец, соберет  все силы в один кулак, мы не сможем его победить. Кажется именно так когда- то рассуждал   великий Александр Македонский в войне с Дарием.
– Да, ваше величество, – с поклоном  подтверждает граф Врангель.
– Вот и замечательно, – король прекращает разговор с ним и замолкает. В это время к нему обращается курфюрст Бранденбурга:
– Ваше величество, Вам не кажется, что Ян Казимир  собирает силы, чтобы атаковать наш левый фланг своей элитной кавалерией?
Карл Десятый прищуривается и долго смотрит в указанном ему направлении, после чего, обдумывая  ситуацию, произносит:
– Да так оно и есть. Я вижу знаменитых крылатых гусар. Их примерно пятьсот человек. Они в основании клина, которым Ян Казимир и его главный советник и полководец Стефан Чарнецкий рассчитывают пробить брешь в  наших шеренгах. За ними  несколько тысяч разношерстных всадников. Вероятно это добровольцы, которые должны расширить прорыв и опрокинуть всю нашу  первую линию на вторую.
– Что, же ваше величество, нам следует, предпринять? – обеспокоенно спрашивает  Фридрих  Вильгельм Первый. – Может быть, нам следует усилить фронт первой линии за счет второй?
– Остановить крылатых гусар в поле невозможно, – уверенно возражает шведский король. – Ничем. Ни  картечь наших полевых орудий, ни залпы мушкетеров, ни копья пикинеров  их не остановят. Они прорвут любой строй. Это, без сомнения, самая грозная часть польской армии. Поэтому поступим следующим образом.  Наша первая линия расступится и пропустит  крылатых гусар, а потом сомкнется за их спиной. Задние шеренги нашей первой линии развернутся и атакуют польских гусар в спину. Спереди они наткнуться на нашу вторую линию. В довершение я со своими брабантами и с рейтарами  моего брата ударю им во фланг. Таким образом  мы наверняка одержим победу.
Курфюрст соглашается с планом шведского короля. Они вместе со своими генералами обсуждают детали предстоящей обороны и контратаки, после чего разъезжаются по своим местам. Король спешит возглавить ударный элитный кавалерийский отряд. Курфюрст располагается в центре второй линии. В это время польская конница приходит в движение. Слепящая глаза стальная масса литовских крылатых гусар гетмана Яна Сопеги уверенно и грозно начинает движение вперед. Сначала они идут медленно, выравнивая строй. Затем переходят на скорый шаг, затем на рысь, и наконец, пускают коней полным галопом. Стальной таран, ощетинившийся длинными шестиметровыми  копьями, несется на ряды шведской пехоты. Набегающие потоки ветра стремительно треплют  перья на шлемах и крыльях литовских всадников,  наглядно увеличивая их рост и делая похожими на  неуязвимых мифических чудовищ. Солнечные блики от добросовестно начищенных  кирас и шлемов  слепит глаза шведским солдатам. Им страшно. Хочется  бросить свое оружие и в панике упасть на землю. Чтобы не быть опрокинутыми и раздавленными этими стремительно несущимися на них страшилами. Но дисциплина и опыт делают свое дело. Пересиливая страх, шведы стоят на своих местах. Более того в самый последний момент почти неизбежного столкновения, они внезапно расступаются в стороны и пропускают  гусар сквозь свои ряды, а затем снова смыкаются за их спиной, отсекая слегка отстающую от  гусар остальную массу польской конницы. Эта часть польской  конницы, не ожидая подобного оборота событий, заворачивает коней и  трусливо выходит из боя. Крылатые гусары оказываются в окружении. Спереди и сзади по ним стреляют мушкетеры, после чего с фланга атакует элитная шведская конница.  Гусары останавливаются. Их главное оружие  – длинные копья – становятся  бесполезными в ближней рубке на саблях и палашах. Высокие крылья тоже только мешают. Все преимущества теперь на стороне шведов. Гусары осознают это, но продолжают отчаянно сражаться. Никто не сдается в плен. Идет жестокая бойня. Гусары  падают один за другим. Шведские рейтары тоже несут потери. Один гусар наносит рану даже самому королю Карлу Десятому. Это еще больше озлобляет шведских брабантов и рейтар. Гусар становится все меньше. Но по-прежнему никто из них не сдается. Вот их всего семеро. Потом пятеро. Наконец один последний. Он со всех сторон окружен врагами, но отчаянно машет саблей и пытается подороже продать свою жизнь. Наконец и он валится из седла под копыта своей  лошади. Все кончено. К королю подъезжает  разгоряченный, забрызганный кровью всадник. По тому, как он свободно держится с королевской особой, становится  понятно, что это его родной брат.
– Надо с почестями похоронить этих храбрецов, – возбужденно сверкая глазами, предлагает он Карлу Десятому.
Король  мучительно морщится. Полученная им сабельная рана не опасна, но болезненна:
– Мы поступим с ними так же, как поляки поступают с нашими убитыми солдатами, – категорично заявляет король. – Они их не хоронят, а бросают на съедение собакам и воронам. Мы поступим таким же образом. Это будет справедливо. Впрочем, – тут же добавляет он, и указывает на труп последнего  гусара, – его похорони. Со всеми подобающими воинскими почестями.
Король умолкает и задумывается. В глубине души он  начинает понимать, что покорить Польшу ему уже не удастся.  Нельзя покорить народ, у которого есть своя вера и свои герои, готовые умирать за эту веру.

         В Ы Б О Р Ы   Б Е З  В Ы Б О Р А

Снова коридор  и открытая дверь  налево. Я оказываюсь  в комнате советского студенческого общежития. По углам ее стоят четыре сборные металлические кровати, на  которых лежат затхлые ватные матрасы, заправленные несвежими тонкими шерстяными одеялами и еще более тонкими покрывалами. На стенах висят  книжные полки, заполненные  учебниками и брошюрами. Сразу за входной дверью с помощью большого  старого полуразваленного платяного шкафа, перегородившего часть комнаты, обустроено небольшое столовое пространство, состоящее из высокого  квадратного стола  и пары стульев. Вокруг стола, на разложенном одеяле,  в трусах и майке, колдует с электроутюгом высокий худой парень, лет двадцати пяти, тщательно разглаживая  клетчатый пиджак своего костюма, наглаженные брюки от  которого уже висят на спинке стула. Напротив, у повешенного на стену, средних размеров, овального  зеркала,  внимательно разглядывает себя уже одетый, в синий  костюм с полоской, второй парень. Черты лица его мне знакомы. По-моему, я уже видел его у входа в красное университетское здание. Кажется, его зовут Михаил. Входная дверь открывается, и в комнату входит  хорошо знакомый мне юноша – Рыбаков. Он  в одних спортивных штанах и  легких домашних тапочках.  На голые плечи наброшено  красное махровое полотенце.
– Ты до сих пор не одет? – недовольно произносит парень у зеркала.
– А куда торопиться? – удивленно спрашивает Рыбаков. – Сегодня же воскресение. Никаких занятий нет.
– Сегодня выборы. Первые в твоей жизни, – назидательным тоном произносит  Михаил, – поэтому мы должны пораньше прийти на избирательный участок. А то потом там будет не протолкнуться. Так что побыстрее поприличнее оденься, и не забудь взять паспорт.
– А кого мы будем сегодня избирать?
– Представителей советской власти в районные и городской советы, а также судий.
– А кандидатов много будет? Я о них вообще ничего не знаю. Кого выбирать? Как бы не ошибиться?
Парень усмехается:
– Не беспокойся, не ошибешься. По каждому списку будет всего одна кандидатура, выдвинутая  каким-нибудь трудовым коллективом и утвержденная райкомом или горкомом партии.
Рыбаков  удивленно хлопает ресницами:
– Как это одна кандидатура?  В чем же тогда будет заключаться мой выбор?
– Ну, ты можешь зачеркнуть в бюллетене имя кандидата, если он тебе не нравится, – объясняет ему второй старший товарищ по комнате, который уже закончил гладить свой  клетчатый пиджак, – и если таких как ты наберется  больше половины избирателей, то предложенный кандидат не будет избран. Так что выбор у тебя все же имеется. Не большой, но все же выбор: поддержать выдвинутого одного кандидата или не поддержать.
– Как же я могу вычеркивать того, кого не знаю? – продолжает удивляться Рыбаков. – Может быть это достойный человек. Просто если бы кандидатов было несколько и у каждого своя напечатанная программа, я бы мог выбрать из них того, чья программа и обещания были бы более заманчивыми для меня. А так получается просто какой-то фарс. Выборы без выбора.
– Ну, ты все же поосторожнее с выражениями, – одергивает его Михаил, – тебе же уже объяснил Петр, что выбор у тебя есть – ты можешь проголосовать против предложенного тебе кандидата. На участке будет висеть его биография. Если она тебе чем-то не понравится – можешь зачеркнуть его имя в бюллетене. Голосование будет тайным – в отдельной изолированной кабинке для голосования, так что о твоем выборе никто не узнает.
– Ну, я же по одной биографии не могу оценить человека, – продолжает  недоумевать Рыбаков, – может быть, это достойный человек. Почему же я тогда должен его вычеркивать? Я просто хотел бы больше знать о нем, чтобы понимать справится ли он со своими депутатскими обязанностями.
– Не переживай, – успокаивает его  Михаил, – партийные органы за тебя уже позаботились о том, чтобы это был проверенный и надежный человек. Иначе не утвердили бы его кандидатуру. Так что он обязательно будет поддерживать  генеральную линию нашей коммунистической партии и нашего правительства.  Будет в соответствии с программой  нашей коммунистической партии   укреплять  наше советское общество развитого социализма и строить  светлое коммунистическое будущее.
– Если мой голос очень мало или почти ничего не решает, зачем мне тогда вообще идти на избирательный участок? Может я не пойду на выборы? –продолжает  перечить Рыбаков. – Меня надеюсь насильно никто не поведет на выборы.
– Никто насильно тебе на избирательный участок не потащит, – терпеливо объясняет Михаил, – но ты создашь много лишних хлопот членам избиркома. А они такие же простые люди как и мы с тобой. Обычные учителя школ или  простые работяги. Им придется  разыскивать тебя и уговаривать прийти на выборы.
– Почему?
– Потому что явка избирателей  должна быть не менее девяноста процентов. Иначе им предъявят претензии, что они плохо проводили работу с избирателями. Так что не советую создавать людям дополнительных проблем  из простого мальчишеского желания «выпендриваться». Наше советское общество таких не любит. Поступай как все. Не ошибешься. В Библии как сказано: « От многой мудрости много скорби». Правильные слова. Хотя они написаны и в неправильной книге, – парень смеется. – Тебе, как и любому простому человеку, не нужно забивать голову лишними мыслями. За нас думает и решает наша партия. Так что давай не морочь себе голову, а собирайся. На избирательном участке тебе понравится. Там будет музыка, хороший буфет, и вообще атмосфера праздника. А тебя, как впервые голосующего, еще и особо поздравят члены избиркома.
– В чем же  тогда состоит смысл моего прихода  на избирательный участок и вообще наших выборов?
– В том, что ты, я, Петр и все прочие избиратели на выборах демонстрируем свою поддержку и доверие нашей партии.  Поэтому, так важно, чтобы проголосовало максимальное число избирателей. Это означает, что  наша коммунистическая партия и наша советская власть по-прежнему пользуется абсолютной поддержкой народа И может спокойно продолжать свое руководство. Теперь понятно?
Рыбаков  не отвечает, но начинает  торопливо одеваться. Ему не хочется «выпендриваться» или кого-то подставлять. Поэтому он соглашается идти на избирательный участок, хотя, все равно, не понимает смысла от « выборов  без выбора». Он успокаивает себя мыслью, что вероятно есть вещи, недоступные для его ума. Такие как, например, светлое коммунистическое  будущее, или святая троица в христианстве. Но в душе его не покидает неприятное чувство  обиды и унижения. Он не может объяснить и понять причины, порождающие  это чувство. Гораздо позже он поймет, что обидно и унизительно, когда власть требует от тебя полного  и абсолютного доверия к себе, и при этом,  в ответ, открыто демонстрирует тебе свое собственное недоверие. Ведь доверие, как и любовь, должно быть взаимным. Только тогда  между властью и народом могут возникнуть прочные и гармоничные отношения, которым не страшны испытания и время.

         В Е Т Е Р  И  П А Р У С А  С У Д Ь Б Ы

Коридор. Открытая дверь направо. Старинная комната со стрельчатым  окном-витражом и стенами, увешанными портретами и гобеленами. За массивным дубовым столом, оббитым синим сукном, в углу сидят двое мужчин. Один из них – знакомый Патрик Гордон.  Второго, сидящего напротив него мужчину средних лет, вижу впервые. У него хитрый оценивающий взгляд человека, привыкшего  покупать и продавать. Он держит в руках  какой-то документ, заверенный  личной подписью и скрепленной оттиском перстня – печати.
– Все верно, – прочитав документ, обращается мужчина к Гордону, – это моя расписка. Роберта Смарта на 1600 рейхсталлеров вашему полковнику. Своим письмом он уполномачивает  Вас – Патрика Гордона – получить у меня эти деньги. Подождите немного, сейчас я принесу требуемую сумму.
– Видите ли, – вежливо останавливает его  Гордон, – мое нынешнее положение не позволяет взять у Вас эти деньги, потому что я никак не смогу их передать полковнику. Обратился же я к Вам только потому, что эта расписка и без того чудом осталась в моих руках, и я опасаюсь, чтобы  ею не воспользовался,  в собственных интересах, какой-нибудь, наделенный властью и нечестный на руку негодяй.
Купец удивленно смотрит на  Гордона. Тот поясняет:
– Дело в том, что я военнопленный. При обыске мне удалось спрятать этот важный документ,  благодаря тому, что как офицера шведской армии, добровольно сдавшегося в плен польским офицерам, меня обыскивали не особенно тщательно. Подскажите, как мне выпутаться из сложившейся ситуации и не подвести моего полковника, доверившего мне такую крупную сумму денег.
Роберт Смарт  ненадолго задумывается, после чего уверенно заявляет:
– Надежнее всего в этой ситуации будет выписать вместо моей расписки вексель от моего имени на имя вашего полковника. По этому документу только он сможет предъявить его к оплате и получить свои деньги не только у меня, но и у любого серьезного  немецкого или польского купца. Вам же надлежит только  выбрать надежного человека, которому Вы вполне доверяете, и который доставит этот документ  полковнику.
Теперь уже Гордон на короткое время задумывается, после чего произносит, -
– Я попрошу Вас выписать два векселя. Один я передан  подполковнику  Буку. Он получил ранение и остался в Торне, после его капитуляции. По заключенному между шведами и поляками условиям сдачи города, он имеет право, после  поправки, свободно покинуть город  и присоединиться к шведской армии. Но если, все-таки, его выздоровление затянется, в этом случае второй мой знакомый – шотландский купец Эндрю Томсон передаст полковнику второй вексель.
Смарт соглашается  с предложением Гордона и начинает   выписывать векселя. Между делом он бросает на Гордона удивленные взгляды, наконец не выдерживает и заявляет:
– Признаться, я не ожидал встретить подобной щепетильности у человека вашей профессии.
Гордон на мгновение вспыхивает, но сразу берет себя в руки и гордо заявляет:
– Это от того что мы с Вами разные люди. Вы торговый человек и привыкли все оценивать деньгами и прибылью. Я же, хотя  и являюсь наемным солдатом удачи, шотландский дворянин и человек чести, и даже на все сокровища мира я своей чести не променяю.
Купец проглатывает  оскорбительные слова Гордона и молча продолжает свое занятие. Закончив, он вручает оба векселя Патрику и вежливо интересуется:
– А Вы сами, что намерены предпринять в своем нынешнем положении военнопленного?
–У меня есть заманчивое предложение от польского коронного фельдмаршала  Любомирского перейти к нему на службу квартирмейстером в формируемый им лейб-гвардейский драгунский полк. Сейчас я обдумываю это предложение, взвешивая все за и против. С одной стороны, в шведской армии мне нравится ее дисциплина и справедливые поощрения за службу. С другой, я понимаю, что положение шведов в этой кампании, после выступления на стороне Польши Дании и Австрии  серьезно ухудшилось. Вряд ли они смогут выиграть войну и  получить большую контрибуцию с побежденного. Скорее всего, их войска будут заперты в крепостях и мне, шведскому офицеру, в таком случае придется подвергнуться всем лишениям, которые выпадают на долю гарнизона осажденной крепости, без всякой надежды хоть как-то поправить свое   материальное  положение. А в Польше, несмотря на то, что их армия не так дисциплинирована как шведская, к иностранцам весьма благожелательное отношение. Они  могут не плохо зарабатывать в этой, несмотря на все постигшие ее бедствия, все еще богатой стране, и  добиваться высокого и почетного положения. А под покровительством  такого  влиятельного  вельможи как фельдмаршал Любомирский я могу быть уверен, что получу возможность и неплохо заработать и сделать достойную воинскую карьеру. Так что я склоняюсь к тому, чтобы принять предложение коронного гетмана.
– А как же Ваша честь? – не утерпев, ехидно осведомляется купец.
Гордон вспыхивает, н снова быстро берет себя в руки и спокойно объясняет:
– Честь тоже требует необходимых для ее поддержания средств. В этой войне между Швецией и Польшей не было заключена Хартия о военнопленных. Поэтому мне, как человеку чести, следует придерживаться правил,  установленных предыдущей большой европейской войной. Согласно этих правил , я должен выдержать положенный срок пребывания в плену, и если в течении этого срока не буду выкуплен, могу, без ущерба для своей чести, перейти на службу в неприятельскую армию. Но из этого правила есть исключения. Если фактические обстоятельства сложатся таким образом, что я не могу рассчитывать на выкуп из плена, этот срок может быть сокращен. А так как в предыдущий раз, несмотря на то что шведы несколько раз предлагали обменять меня, поляки этого так и не сделали,  – у меня есть все основания предполагать, что они и в этот раз  поступят подобным образом. Поэтому в моем положении весьма не разумно отказываться от выгодного предложения коронного фельдмаршала Любомирского, ожидая полного окончания установленного, в предыдущей европейской войне, срока моего пребывания в плену.
– А Вам, значит, уже доводилось бывать в плену? – интересуется Роберт Смарт
– К сожалению,  не один раз, – невесело усмехается Патрик Гордон. – Спустя  немного времени после моего определения в рейтарский полк шведской армии, я, будучи неопытном юнцом, заснул, охраняя телегу с припасами. И меня сонного взяли в плен польские мужики. Они обезоружили  меня и стащили с меня верхнюю одежду, и уже стали размахивать дубинами над моей головой, собираясь прикончить, но мне удалось вырваться из их рук и убежать. Второй раз я оказался окруженным поляками в  постоялом дворе и, будучи заперт в своей комнате, не имея никакой возможности выбраться из нее, был вынужден сдаться в плен на обещанных мне почетных условиях. Однако поляки не сдержали своего обещания, а посадили меня, как преступника, в каменный мешок, где я согревался только в объятиях своего товарища по несчастью. Так как я тогда был простым рейтаром, у меня не было никакой надежды на обмен, а поляки требовали от меня перехода на службу в их войско, обещая в случае отказа подвергнуть меня позорной казни, –  то я был вынужден перейти к ним на службу. Но прослужил я тогда у них недолго, и под Варшавой был освобожден  разъездом бранденбуржцев, которые в то время были союзниками шведов. После этого меня обманом взяли в плен польские офицеры. Я тогда уже был шведским офицером, и потому меня обменяли на пленного польского офицера. В очередной раз я попал в польский плен во время вылазки и ранения. И из этого плена мне удалось сбежать. И наконец, в нынешний, последний раз, я оказался во время вылазки из Торна в совершенно безвыходном положении, будучи со всех сторон окружен врагами, которые были недосягаемы для моих пистолетов и засыпали меня стрелами. И чтобы не быть бесславно и бесполезно убитым простыми мужланами, я вынужден был сдаться на милость польским офицерам. Но во всех этих случаях… – Гордон делает паузу, после чего продолжает: – Я подчинялся только неодолимой силе крайней необходимости. Только осознание крайней необходимости может примирить нас с нашей совестью в тех случаях, когда мы вынужден, в доступной мере, поступаться своими жизненными правилами и принципами.
 Купец усмехается:
– А что это такое крайняя необходимость? Некоторые  философы и богословы считают, что человек вообще лишен права выбора своей судьбы. Что на самом деле, все решает божество или иная высшая сила, а так называемая свобода – это всего лишь осознание человеком необходимости сделать определенный  и предоставленной ему судьбой, единственно возможный выбор. Человек, конечно, может, по своей наивности, неразумию и гордыне, предполагать, что он сам, с помощью парусов управляет плывущим кораблем. Но, на самом деле, кораблем управляет только ветер.
– Если принять Вашу позицию, – резко произносит в ответ Гордон, – то у благородного человека не остается никакого места ни для совести, ни для чести. И между торгашом и служилым человеком не существует никакой разницы. Всегда  есть выбор между принципами и беспринципностью, честью и бесчестием, свободой и долгом. Бесспорно, что ветер управляет плывущим кораблем, но моряк с помощью парусов направляет этот ветер в нужную сторону и корабль плывет или просто по ветру или влево или вправо, и даже  против ветра. Так что, для меня, я сам, с помощью парусов, управляю кораблем своей судьбы, хотя и с помощью ветра, ниспосланного  мне господом. И помогают мне в этом моя вера и моя честь.

               В И Т Р И Н А  Б Л А Г О П О Л У Ч И Я

Коридор. Открытая дверь налево. Элитный универсальный магазин. Посетителей не много. На витринах висят модные дубленки и кожаные пальто, на прилавках  аккуратно сложены «трущиеся» и вельветовые джинсы,  свитера из   ангорской и исландской шерсти.  В продовольственном отделе неслыханное изобилие  финских и немецких салями, аккуратных и ярких металлических  баночек с  консервированной рыбой , ветчиной, оливковым маслом а также  добротных бутылок  виски и бренди. В центре торгового зала знакомый юноша – Рыбаков. Он растеряно смотрит на  это неслыханное  изобилие высококачественных импортных товаров. Рядом с ним тоже знакомый парень- Михаил. В отличие от Рыбакова он держится спокойно и уверенно.
- Что это за магазин? - удивленно спрашивает юноша и показывая   вокруг себя  уточняет, - это что все можно купить?
- Можно, - усмехается Михаил, - но только за валюту, или инвалютные чеки – вот такие, - он достает из кармана и демонстрирует какие -то  яркие  и чистенькие  разноцветные  бумажки. За обыкновенные ,деревянные ,рубли  здесь ничего не купишь. Впрочем, можно, конечно, если  не бояться  закона, приобрести  чеки у спекулянтов по курсу один к четырем. Но это  дело опасное. Можно влететь в серьезную статью  уголовного кодекса.
- А у тебя откуда эти… чеки, - Рыбаков непонимающе смотрит на Михаила
Парень снова усмехается, -
- Я знаю к кому и за чем можно обратиться.  Конечно чеков у меня не много. На  «шматье» не хватит. Но  бритвенный станок  или приличный  одеколон  купить можно. Так что, я думаю, Виктор Иванович  по достоинству оценит мой подарок.
- А кто такой Виктор Иванович?
- Один  нужный человек , -  поясняет Михаил, а потом  резко меняет тему, - много будешь знать – скоро состаришься.
- Для чего  в нашей стране существуют такие магазины, - задумывается Рыбаков, - ведь они только раздражают.
- Как это для чего, - назидательным тоном  произносит Михаил, - нашей стране нужна валюта: доллары,  фунты, марки , чтобы покупать  современное промышленное  оборудование и зерно, которого у нас все больше не хватает. Целина уже выдохлась. Новых земель  для  пашен больше нет. А покупают у нас на Западе  в основном только нефть и газ. Так что приходится открывать такие магазины. « Березки  и Каштаны». Хотя они  и раздражают население и идеологически играют против  нас, наглядно рекламируя  все прелести                « загнивающего » капитализма.
- Почему мы сами не можем производить все это, - с горечью произносит Рыбаков указывая на прилавки магазина.
Михаил смотрит  на него снисходительно, как  умудренный жизнью старец  смотрит на ребенка. Наивность и простота юноши его веселят. Поэтому он охотно отвечает на все его вопросы, -
- Потому что, дорогой мой, у них - конкуренция, у нас - соревнование. У них рынок, у нас плановая экономика. Их производители вынуждены постоянно бороться за покупателя, а значит  повышать  качество продукции. У нас качество определяются только гостами. Которые ,к тому же,  наши директора умудряются обходить и соблюдать только на бумаге.   Поэтому мы всегда  отстаем. Гоним   «план по валу». А получается,  как всегда, «вал по плану».  Море невостребованной, некачественной продукции. Обуви  в которой нельзя ходить, квартир, в которых ,без  ремонта, нельзя жить,  В общем все получается серое, унылое и безрадостное. А почему? Потому что создано равнодушными руками. Никто у нас особо не заинтересован в качестве продукции. Главное выполнить план. Поэтому- то так медленно и неповоротливо у нас прививается все новое, неизвестное. Никто не заинтересован в новациях и связанных с ними рисками. Зачем  рисковать производя новинки. Ведь можно сорвать план. Лучше делать старое и проверенное. Конечно, мы живем спокойно и надежно. Но  уныло и тоскливо. Все заранее запланировано. От этого безразличие и скука смертная. Конечно, западный мир жесток.  Каждый там сам хозяин своей судьбы. « Или пан или пропал». Или зажег свою звезду или сгорел как спичка. Страх за свое будущее заставляет  там всех и каждого вкалывать изо всех сил и  стараться сделать свою работу лучше других, стать лучшим. Чтобы в очереди на работу выбрали тебя , а не твоего конкурента, - Михаил умолкает  и продолжает уже совсем в другом грустном тоне, -
 Может быть  человек – это то же  животное , только  наделенное рассудком и потому расчетливое и поэтому  по самой  своей природе предназначен для бескомпромиссной борьбы за  существование.  Борьбы не на жизнь, а на смерть. Как там у Гете : « Ясен пре до мной конечный вывод мудрости земной. Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый миг за них идет на бой.» А социализм и коммунизм – это утопия. Просто красивая сказка. Такая же каким раньше было царство божие на земле. Ведь там где текут молочные реки с кисельными берегами и ничего не нужно делать, человек очень быстро превращается в сытую и равнодушную свинью. И для этого не нужно никаких чар Цирцеи.
Михаил умолкает. Лицо у него необычно печальное. Не осталась и следа от былой веселости  Рыбаков смотрит на него с  нескрываемым  удивлением. Таким он его еще никогда не видел. Оказывается , он знает гораздо больше того,  что обычно демонстрирует. Знаком и с античной мифологией  и с серьезной литературой. И в душе у него не покой и тишина, а смятение и борьба  между искренним и разумным, надежным и романтичным. Именно поэтому он и общается с таким  наивным  желторотым юнцом  как он Рыбаков.  Эти мысли  юноши имеют  свое неприятное продолжение. Зерно сомнения брошено Михаилом на явно благодатную подготовленную почву и  начинает прорастать пышным деревом.
- Согласно марксистской экономической теории, - с ужасном  рассуждает про себя юноша, - развитие человеческого общества определяется  способом производства материальных благ и, следовательно. новая более прогрессивная экономическая формация , как об этом прямо заявлял Ленин,  просто обязана иметь более высокую производительность и эффективность труда, чем старая. Из этого неизбежно вытекает, что социализм как новая , более прогрессивная  экономическая формация просто  обязан  превосходить  качеством и  количеством  своей  продукции  « загнивающий и отмирающий» капитализм. Если так, то тогда почему существует этот магазин?  Почему валютные магазины существуют у нас - в стране « развитого» социализма, а не у них на Западе?  Где и у кого найти ответы на эти мучительные вопросы.?

               Л И К   С П А С И Т Е Л Я

Коридор. Открытая дверь направо. Большой длинный шатер. Большую его часть занимает сколоченный из досок и накрытый покрывалами  грубый стол. За столом, уставленном кружками с вином и пивом и мисками со снедью,  весело расположились воины в доспехах и мундирах. Лица их разгорячены и довольны. В центре, на почетном месте  сидят трое предводителей. Позы их одновременно величественны и раскованы. Они привыкли  повелевать другими. Лица двух  явно европейские. Они облачены в дорогие  позолоченные латы, придающие им грозный вид несгибаемых, неодолимых за своей броней, легендарных витязей. Третий  – азиат, с  узким разрезом глаз, делающим его взгляд  прищуренным и хитрым. На нем восточная кольчуга с серебряными бляхами.
–Ну что ясновельможный, коронный гетман Потоцкий, – обращается к своему соседу один из витязей, – кто из нас оказался прав?
– Ты, ясновельможный коронный фельдмаршал Любомирский, – миролюбиво отвечает Потоцкий, – благодаря тебе мы одержали здесь, под Чудновом, славную победу и над войском московитов, под предводительством воеводы Шереметьева, и над мятежной казачьей армией самопровозглашенного гетмана Юрий Хмельницкого. Признаюсь, я считал твой план рискованным. Наша армия  по отдельности превосходила каждого из наших врагов, но значительно уступала в численности их объединенным силам. Если бы они действовали согласованно, то могли бы зажать нас в стальные тиски и просто раздавить.
– Так и произошло бы, – снисходительно произносит в ответ фельдмаршал, – если бы мы поровну разделили наши силы. Тогда мы не смогли бы удержать ни московитов, ни мятежных казаков. А умело перебрасывая наши главные силы, мы смогли по частям нанести каждому из них поражение и запереть в лагере, после чего,  – оказавшись заблокированными и лишенными продовольствия и провианта,  – они были вынуждены капитулировать на наших условиях, без славы и почета, передав нам не только пушки и знамена, но и самих себя в плен и неволю. Только крайнее отчаяние заставило Шереметьева так поступить.
– Вероятно, ему еще предстоит когда-нибудь отвечать перед своим царем за такие позорные условия мира, – пряча в усах довольную усмешку, заявляет коронный гетман. – Но что ему еще оставалось делать? Или умереть с голоду в своем осажденном лагере или сдаться в плен на наших условиях.
– Это верно, – соглашается коронный фельдмаршал Любомирский, – во многом  неопытности и ошибкам воеводы Шереметьева мы обязаны нашей победой. Он слишком осторожничал. Двигался со своей армией одним большим неповоротливым вагенбургом, со всех сторон укрытый обозными повозками. Но так как у нас было преимущество в легкой коннице, мы везде его опережали, и главное лишали возможности добывать провиант и фураж. Он даже не рискнул занять войсками  город Чуднов и его хорошо укрепленный замок на горе. А ведь чудновских запасов ему бы хватило на пару недель, а то и на месяц. И кто знает, что стало бы тогда с нашей армией с приближением зимы. Возможно, мы вынуждены были бы отступить на зимние квартиры, и войско Шереметьева было бы спасено. Хвала господу нашему. В этом походе он нам оказывал свое явное покровительство.
– Слава аллаху, – вступает в разговор третий военачальник, – что в этом походе  вас поддерживали мои славные, быстрые как ветер, татарские воины. Именно благодаря им Шеремет и юный Хмельницкий действовали не согласовано. Мы перехватывали и их гонцов и их дозорные разъезды. А также не позволяли запасаться  ни дровами для костров, ни сеном для коней, ни зерном для солдат. Юрко Хмельницкий, будучи запертым в своем лагере, даже пытался подкупить меня, но получив отказ, впал в полное равнодушие, отдавшись судьбе и уповая только на Шеремета, предоставив ему одному совершать попытки снятия осады его казацкого лагеря.
– Мы помним о заслугах твоих воинов и твоих собственных перед Речью  Посполитой, султан Нуратдин, – успокаивает его коронный гетман. – Именно поэтому в нашем договоре с Шереметьевым особо отмечена контрибуция, причитающаяся  татарам от московитов. И в качестве обеспечения этой контрибуции мы согласились передать тебе всех пленных московитов, за исключением офицеров.
– Но воеводу Шеремета вы отдадите мне? – резко спрашивает султан.
Коронный гетман Потоцкий тяжело вздыхает:
– Отдадим, хотя для этого мне и коронному фельдмаршалу придется поступиться частью своей чести. Ведь мы оба обещали  Шереметьеву, что он, как и все прочие  его офицеры, вместе с их оружием и личными вещами, будет содержаться в плену у гетмана Речи Посполитой. Но твоя дружба и дружба  твоего повелителя крымского хана  нам дороже всего.
Султан довольно поглаживает свою короткую бородку. В это время в шатре появляется  Патрик Гордон. Твердым шагом он подходит к военачальникам и просит слова. Получив разрешение, он, обращаясь к  Любомирскому, докладывает:
– Ваша светлость, пан коронный фельдмаршал, я выполнил ваше приказание. Пленные офицеры московитов, во главе с воеводой Шереметьевым, доставлены к вашему шатру. Однако должен сообщить, что мне пришлось применить силу, ибо как только московиты вышли из своего лагеря под моей охраной, на них как коршуны набросились сначала шляхта, которая  стала рыскать и отбирать в их рядах спрятанных казаков, и каждый пан забирал того, в коем узнавал своего бывшего слугу. Потом на нас набросились татары, которые стали уводить в свой плен всех московитов без разбора. Только применив оружие, мне удалось отстоять офицеров московитов. Всех рядовых они похватали и даже побили  насмерть человек семьдесят наших солдат, которые  пытались им воспрепятствовать.
При этих словах Гордона коронный фельдмаршал  укоризненно смотрит на султана. Тот невозмутимо поглаживает свою бородку. Коронный фельдмаршал отводит взгляд от султана и благодарит Гордона за проявленное усердие. В это время к военачальникам подходит  еще один проситель. На нем богато расшитый золотом казацкий кафтан. За пояс заткнута гетманская булава. Он почтительно кланяется  гетману и фельдмаршалу и по очереди обращается сразу к обоим:
– Ваша милость, пан коронный гетман и ваша милость пан коронный фельдмаршал. Вы обещали казакам, пребывавшим в лагере Юрия Хмельницкого, и подписали это в заключенном соглашении, – что вами будут соблюдены все условия ранее заключенного мной, гетманом Украины Выговским, с Речью Посполитой  Гадячского договора.  И следовательно, все сдавшиеся казаки перейдут под мое начальство. Об этом  Юрий Хмельницкий  добросовестно уведомил Цецору, который с частью казаков находился в лагере московитов. Когда московиты узнали об этом, это вызвало раздоры между ними и казаками и способствовало их капитуляции. Однако, как только казаки Хмельницкого сложили оружие, на них сразу набросилась сначала шляхта, которая увела всех, в ком узнала своих бывших слуг, затем татары, которые увели в плен остальных. Потом та же история произошла и с казаками Цецоры. Как же мне, ясновельможные паны гетманы,  при таких обстоятельствах, уговаривать остальных, еще не перешедших на сторону Речи Посполитой казаков, если обещания, записанные в договоре и скрепленные  печатями ясновельможных  панов гетманов не выполняются?
– Пан Ян  Выговский, – презрительно отвечает ему коронный гетман Потоцкий, не удостаивая своего собеседника никаким титулом, – казаки уже столько раз нарушали свои обещания, торжественно под клятвой данные ими Речи Посполитой, что не имеют права требовать от нас полного выполнения своих обязательств. Мы не можем отказать шляхтичу в его законном праве вернуть себе, восставшего против него и объявившего себя казаком, хлопа. Те, кто будет записан в реестре, получат обещанные гадячским трактатом вольности и привилегии. Что касается татар, то, как известно, мы не вольны распоряжаться ими. Их повелители – Крымский хан и султан Нуратдин. Мы конечно, с коронным фельдмаршалом, попросим султана освободить твоих казаков. Но ты также должен пообещать ему достойный выкуп за его труды в этом походе. Напоминаю тебе, что твои личные интересы были особо отмечены в заключенном нами соглашении с Юрием Хмельницким и его казаками. Они  обязались передать тебе всех членов твоей семьи.
Выговский молча кланяется и уходит. Ему приходится смиряться и с отказом в своей просьбе и с проявленным неуважением к его особе. В шатре появляются пленные московские офицеры. Впереди воевода Шереметьев. Их любезно приглашают к столу. Когда они рассаживаются, коронный фельдмаршал объявляет воеводе Шереметьеву, что после совместного победной трапезы ему надлежит отправиться в плен к татарам. Эта весть как гром среди ясного неба поражает  воеводу. Тот не верит своим ушам и просит повторить. Коронный фельдмаршал повторяет свой приговор.
– Как же так? – растерянно произносит Шереметьев. – Ведь Вы письменно заверили меня, что я буду находиться в плену у гетмана Речи Посполитой. Вы что же нарушаете данное вами слово чести?
– Султан Нуратдин, – назидательным тоном произносит коронный фельдмаршал Любомирский, – в данный момент пребывает на службе в Речи Посполитой, и как военачальник , командующий целой армией, имеет статус гетмана Речи Посполитой. Так что мы не нарушаем данное тебе, воевода, слово чести.
Шереметьев молчит. Он унижен и подавлен. Московские офицеры растеряны. Они понимают, что обещанный им статус почетных военнопленных, исходя из того что произошло с воеводой, в любой момент может быть нарушен. И что слово чести, данное им, как и Шереметьеву, ничего не значит. Начинается пир. Звучат тосты. Обильно льется пиво и вино. Подносятся новые блюда. Московиты  едят очень мало. Еще меньше пьют. Шереметьев вообще ничего не ест и не пьет. В шатер вносят сданные в плен московские знамена и стяги. Среди них выделяется огромное царское знамя с искусно вышитом на нем ликом Иисуса Христа. Знамена бросают прямо на землю,  к ногам гетмана и фельдмаршала.  Шляхта выскакивает  из-за стола и с упоением начинает их топтать. Патрику Гордону  это зрелище как ножом режет сердце. Он с ужасом наблюдает, как грязные подошвы сапог топчут брошенный наземь лик Спасителя. Но его скромный общественный статус не позволяет  вмешиваться в это постыдное зрелище.
– Да, – с горечью и разочарованием произносит он про себя, – беды и лишения так ничему и не научили эту польскую шляхту и ее предводителей – магнатов. Все та же спесь и гордыня. Забыли  уже, как  вся Польша быстро была поглощена потопом шведского нашествия, и только огонь веры, зажженной в Ясногоском монастыре, позволил полякам сплотится вокруг своих святынь и устоять. Забыли, что только благодаря церкви, которая  продала  значительную часть своих драгоценных сосудов для причастия, удалось найти средства для  найма пехоты. Так необходимой для войны со шведами. Опять превыше всего ставятся шляхетские вольности и привилегии, сытая и беспечная жизнь, забавы и пиры. А долг, честь  и вера вновь  презираются и отвергаются за ненадобностью. И даже сам лик господень открыто попирается ногами. У такой страны нет будущего.
Патрик Гордон отчетливо начинает понимать, что Речь Посполитая не сможет стать ему второй  Отчизной, и что ему надобно искать для своей шпаги  нового государя  и новую страну. Он еще не знает, какой должна быть эта новая страна и новый государь. Но одно он знает совершенно  четко. В этой новой стране никому не должно быть дозволено попирать ногами лик Спасителя, Господа нашего Иисуса Христа.

          П Р О Г Р А М М А     К П С С

Коридор. Открытая дверь налево. Читальный зал публичной библиотеки. Тишина. Мягкий ненавязчивый свет настольных ламп. Склонившиеся над книгами читатели. За одним из столов сидит Рыбаков. Перед ним лежит принятая на двадцать втором съезде КПСС программа Коммунистической партии Советского Союза. Программа строительства коммунизма.  В голове у юноши  рождаются тревожные мысли, правильно сформулировать которые он сможет гораздо позже. Перед ним лежит официально утвержденный маршрут, по которому должна двигаться  вся страна. Одна временная веха на этом пути уже пройдена. В одна тысяча семидесятом году было запланировано обогнать самую высокоразвитую капиталистическую страну – Соединенные штаты Америки по уровню промышленного производства. Однако поставленная задача не выполнена. Более того, темпы роста промышленного производства в  СССР, даже согласно официальной статистики, постоянно замедляются, и уже заметно отстают от темпов роста промышленного производства передовых капиталистических стран. Таких, например, как Япония. Очевидно, что и вторая временная окончательная  веха – построение в одна тысяча восьмидесятом году в Советском Союзе коммунистического общества полного материального изобилия, в котором будет на практике реализован заманчивый принцип:  «От каждого – по способностям. Каждому – по потребностям», – точно не будет выполнена. Это официально признано в центральных документах КПСС. Официально заявлено, что преждевременно устанавливать  какие-то конкретные сроки построения в СССР светлого коммунистического общества. Но возможно ли в принципе создание такого общества? Не является ли это очередной утопией? Подобной утопии Платона, Томаса Мора или Томазо Кампанеллы? Ведь в зависимости от технического прогресса у человека постоянно появляются новые заманчивые «игрушки» – телевизоры, магнитофоны, автомобили и прочее. Следовательно, полностью удовлетворить  потребности современного человека в принципе не возможно. Очевидно, это понимали уже и создатели Программы строительства коммунизма. Иначе, зачем было бы увязывать строительство нового коммунистического общества с воспитанием «нового» человека, моральный кодекс которого очень близок  к старинным христианским ценностям. Если, конечно, исключить от туда бога. Следовательно, подразумевается, что этот « новый» человек  светлого коммунистического общества сознательно и добровольно будет ограничивать свои потребности  какими-то  разумными  мерками. Но тогда возникает несколько противоречий. Первое – надо отказаться от краеугольного камня, заложенного в самый фундамент марксистской теории, и утверждающего, что материальные потребности  человека и общества – первичны, а духовные – вторичны, и второе обязательно вытекает из первого и подчинено первому. И счастье человека и общества в целом в первую очередь определяется его материальным благополучием. И какое тогда может быть разумное ограничение потребностей? Разве не очевидно, что для того, чтобы человек придерживался моральных принципов строителя  коммунизма,  его должна направлять другая светлая идея счастья, никак не связанная с идеей личного материального благополучия, похожая на идею Бога. Нельзя рассчитывать на подобное поведение от человека, который воспринимает счастье по Локку – как  получение максимума удовольствий и минимума страданий. Второе противоречие заключено в марксистском утверждении о том, что не человек создает общество, а общество, самостоятельно развиваясь по своим собственным объективным законам исторического развития, определенного  правильным соотношением производительных сил и производственных отношений, – формирует живущего в этом обществе человека. Как там сказано у Маркса – «человек – это совокупность всех общественных отношений». Согласно  теории марксизма – ленинизма, человек в своем сознании только отражает окружающий его мир и общество, и следовательно, не способен их изменить по собственной воле и разуму, если они эти воля и разум не следуют в правильном русле объективно и закономерного, идущего своим историческим путем экономического и социального развития, общества. Человеческому сознанию и разуму в таком понимании отводится скромная роль зеркала, только отражающего мир и не способного создавать ничего нового. Следовательно, новый человек, соответствующий принципам нового коммунистического общества, может быть создан только этим новым коммунистическим обществом. А никак не наоборот. Что можно ожидать от зеркала?  Как справедливо заметил еще  Иван Грозный, человек похожий на зеркало не может быть благородным. Он лукав и неискренен. Когда власть смотрит на него, он льстиво заглядывает ей в лицо, стараясь угодить, – но как только  власть отворачивает от него свой лик, он тут же показывает ей свою спину. Из всего этого следует печальный вывод – на самом деле у коммунистической партии Советского Союза и руководимого ей советского общества нет никакой реальной программы развития. Кажется, это уже начал понимать даже  народ. Недаром появилось сразу два анекдота на эту тему.  Содержание первого следующее:
 « Вышел Леонид Ильич Брежнев на берег реки и бросил в воду камень. Появился Петр Первый. Леонид Ильич его спрашивает:
– Скажи, Петр, батюшка – построим мы в России коммунизм?
Тот отвечает:
 – Нет, Леня не построите.
– Почему?
– Потому, что я в Россию все ввозил, а ты из России все вывозишь.
Бросил Леонид Ильич второй камень. Появился Владимир Ильич Ленин. Брежнев его спрашивает:
– Скажи, Владимир Ильич – построим мы коммунизм?
– Нет, не построите, – грустно отвечает Ленин.
– Почему?
– Потому, что я из капиталистов делал коммунистов. А ты из коммунистов делаешь капиталистов... И не дай бог тебе, Леня, бросить третий камень Потому, что когда появится Сталин – он долго разговаривать не будет».
Содержание второго анекдота таково:
«Едет СССР на локомотиве истории. Машинистом Ленин. Вдруг рельсы кончились. Ленин потирает руки:
– Ничего страшного. Сейчас субботник организуем.
 Все выходят из вагонов и дружно строят новые рельсы. Локомотив весело гудит и едет дальше. Машинистом уже Сталин. Снова рельсы  кончились. Сталин ухмыляется:
– Ничего, вычислим « врагов народа» и заставим их строить новые рельсы.
 Зэки строят новые пути. Локомотив надрывно пыхтит и едет дальше. Машинистом уже Хрущов. Опять рельсы кончились.
– Не беда, – заявляет Хрущов, – сейчас разберем старые рельсы, положим их на  Целину и поедем дальше.
Народ кое-как кладет перед паровозом старые рельсы. Локомотив еле-еле, черепашьим шагом, движется вперед. Машинистом уже Брежнев. Вновь рельсы кончились.
– Ничего страшного, – заявляет Леонид Ильич, – соберемся все в агитвагоне. Занавесим окна кумачем. Будем петь революционные песни и раскачивать вагон.
Люди так и делают. Локомотив уже никуда  не движетс,я но всем пока еще весело от придуманной затеи. Застой…»
Рыбаков  в очередной раз смотрит на лежащую перед ним программу КПСС. Ему грустно, так как он уже понимает, что на кафедре истории КПСС он не найдет ответов на свои непростые вопросы. Чтобы попытаться их найти ему придется вернуться на много веков назад. К « анналам» или началам человечества. К истории его убеждений, заблуждений, морали и веры.

          В С Т Р Е Ч А  С  М О С К О В И Е Й

Коридор. Открытая дверь направо. Лесистый холм. На нем восемь всадников в одеяниях эпохи конца Средневековья и начала Нового времени. У троих породистые кони, дорогая сбруя, добротные дорожные кожаные плащи и  широкополые шляпы. На боку у каждого военная портупея с тяжелым палашем  или шпагой. Это господа. Пятеро других одеты победнее – в суконные  костюмы и обвешаны дорожными сумками. Это – слуги. Один из всадников – Патрик Гордон. Он зачарованно смотрит на изумительное зрелище открывшегося  незнакомого города, окруженного каменной стеной, со множеством башен и величаво выступающих из-за стены великолепными церквями с трех или пятью огромными  главами-куполами, увенчанными  такими же огромными крестами. Главный – центральный купол каждой   церкви – позолочен и ослепительно блестит в полуденных лучах солнца. Город огибает спокойно и неторопливо текущая широкая река.
– Это Псков, – объясняет ему пожилой всадник  с манерами предводителя, – некогда он был вольным княжеством и даже входил в союз ганзейских городов. Но в 1509 году он был покорен царем Московии Иваном Васильевичем, который выслал большинство знатных жителей в Москву, а вместо них поселил московских колонистов. С тех пор Псков не раз восставал  и столь же часто покорялся. Он так же достойно выдержал несколько осад от шведов и поляков. У шведов и любекцов есть здесь свои торговые подворья  за городом, на другом берегу реки Великой.
– Благодарю Вас, полковник Кроуфорд, за полезные сведения, – в ответ благодарит его Гордон. – Признаться, я все еще пребываю в сомнениях  относительно своего решения перейти на службу к государю Московии. Во многом Вы и ваши советы, а также увещевания московского посланника в Польше Леонтьева – стали причиной моего выбора между службой Австрии и Московии. Но я, по-прежнему, не уверен в правильности своего поступка. Слишком непонятна для меня эта Московия и ее народ.
– Поверьте мне, Вы не ошибетесь в правильности своего выбора, – уверенно заявляет полковник Кроуфорд. – Конечно, это самобытная, полувосточная – полуевропейская страна. Недаром ее гербом является византийский двуглавый орел, одна голова которого смотрит на Запад, другая – на Восток. Но это – христианская страна, в которой вера и церковь, как Вы сами только что смогли убедиться, пребывают в величайшем почтении. Сейчас она переживает  трудности, неизбежно связанные с войной, и пока еще значительно отстает от цивилизованных стран Европы по образованности и достатку среднего жителя.  Нам, европейцам, не всегда понятны их нравы и обычаи, во многом взятые из общения с восточными народами, которые не так давно ими повелевали. Но это страна с обширными, не освоенными землями и огромными богатствами, таящимися на этих землях. Именно поэтому военное ремесло здесь всегда будет в почете. Слишком много всегда было и будет охотников среди соседних государств поживиться богатствами Московии. Примером тому может служить хотя бы все тот же Псков. И шведы безуспешно пытались отобрать его у Москвы и поляки. Что же касается армии московитов, то конечно она пока недостаточно дисциплинирована, опытных образованных офицеров мало. Но она постепенно реформируется по европейскому образцу. В поле она пока что уступает и шведам и полякам, но при осадах  и обороне своих городов выглядит очень достойно. Многое в Московии тебе поначалу не понравиться. Но потом ты оценишь все преимущества службы московскому государю.  Вынужден повторить тебе свои прошлые увещевания. Война в Европе заканчивается, и огромное количество наемных офицеров останется без работы. Они будут рада продать свою шпагу не только московскому царю, а хотя бы даже повелителю Блистательной Порты. Здесь в Московии нам это не грозит. Эта страна из-за своей обширности и богатств обречена на зависть соседей, и жизненно нуждается в сильной армии. Поэтому мы, иноземные офицеры пользовались, и будем пользоваться достаточным вниманием и уважением московского государя.  В Москве у нас есть своя, так называемая немецкая слобода, где мы живем так же, как привыкли жить в Европе. Московиты не вмешиваются в наши обычаи, не посягают на нашу веру… Повторяю, у Московии много недостатков. Но у нее есть твердое централизованное управление под властью единого и самодержавного государя, и значительное и преданное государю дворянское служилое сословие, и желание перенимать у нас европейцев все самое полезное и лучшее. Поэтому у этой страны есть будущее. Уверен, очень скоро вся Европа  вынуждена будет относиться к ней как равной себе великой державе.
– Поживем, увидим, – уклончиво отвечает Гордон, – мне главное суметь скопить своей честной воинской службой, под  вашим началом, достаточное для своей чести и своих привычек состояние.
– Честно служи, Патрик, и московский государь не оставит тебя своими милостями. Поверь мне, московиты умеют быть благодарными.
Небольшой отряд спускается и вступает в город. Улицы его не мощены. Грязь хлюпает и смердит под копытами их коней. Патрик Гордон неприятно поражен этим явным несоответствием великолепного  вида издали и открывшейся ему, при близком знакомстве, городской  изнанке. Проезжая городской рынок, он убеждается в крайней дешевизне медных денег, коими  ему придется получать половину своего жалования и чрезвычайной дороговизне товаров, и с досадой смотрит на едущего рядом полковника Кроуфорда. Но больше всего Гордона неприятно поражает  внешний вид горожан. Они угрюмы и озлоблены, и смотрят на него и его спутников откровенно неприязненно и даже враждебно. Так не смотрят на друзей и союзников. Такими взглядами удостаивают предателей и врагов.
– Боже мой, куда я попал, – вихрем проносится в голове у Гордона, – что я наделал? Зачем позволил себя уговорить? Как я буду жить в этой стране?
 Он успокаивает себя, что в Москве, возможно, все будет иначе и лучше.       Все-таки это столица. Но сомнения все больше и больше терзают его пытливый ум.

                Н И Ц Ш Е

Коридор. Открытая дверь налево. Небольшая пустая аудитория. За преподавательским столом сидит мужчина средних лет  с большим выпуклым лбом и умышленно подчеркнутой высокой прической. По требовательному взгляду живых карих глаз в нем легко угадывается преподаватель. Перед ним в напряженной позе стоит знакомый юноша – Рыбаков. Ему уже  примерно лет двадцать. На столе перед преподавателем лежит переплетенная дипломная работа. Преподаватель, не скрывая своего раздражения, обращается к юноше:
– Не ожидал я от Вас, Рыбаков, что Вы мне подложите такую свинью. Я автоматически, несколько лет, засчитывал Вам ваши курсовые работы, которых фактически не было, рассчитывая, что Вы сдержите свое обещание, и напишите достойный диплом. И что в итоге. В итоге мы имеем вот это, – он  берет в руку переплет, машет им перед глазами молодого человека и бросает его на стол, – Вы знаете, что это такое?
– Это мой диплом, – парень удивленно смотрит на преподавателя. – Название его говорит само за себя: «Доклассовая мораль».  Я немало потрудился, Иван  Прокопович, чтобы написать его. Перерыл массу источников. Мне кажется, выводы, к которым я пришел и попытался обосновать, на основе не только исторических, но и этнографических материалов, новы и интересны.
– Ваш диплом, – гневно взрывается в ответ преподаватель, – это бомба, которая может взорваться, и уничтожить не только Вас, но и меня, Вашего научного руководителя. Кто дал право, Вам, студенту, делать какие-то самостоятельные   выводы в такой важной идеологической области человеческого общества, как его мораль. Вы обязаны были четко придерживаться основополагающих принципов, изложенных в работе Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства». А Вы позволили себе непозволительные фантазии. Как Вы меня подвели.
– А что, собственно, Иван Прокопович, кажется Вам таким ужасным в моем дипломе? – студент непонимающе смотрит на преподавателя.
–А Вы сами не понимаете? –преподаватель смотрит на юношу испытывающим взглядом.
– Не понимаю.
– Ну хорошо. Постараюсь Вам популярно объяснить, – Иван Прокопович берет себя в руки и начинает объяснять в спокойном тоне: – Во-первых, вы приводите цитату Ницше. Откуда Вы ее могли взять?
– Я же даю ссылку на дореволюционное издание Ницше, с которым я познакомился в старинной семейной дворянской библиотеке, – отвечает Рыбаков. – Я ведь не разделяю взглядов Ницше на человека и общество, а, напротив, подвергаю их жесткой критике. Я…
– Это не важно, – резко обрывает его преподаватель, – Ницще – это запрещенная литература, работать с которой дозволено только особой  проверенной категории ученых. Вы к этой категории не относитесь. Никому не говорите, что Вы читали Ницше. Иначе у Вас будут большие проблемы. Эту цитату необходимо удалить из вашего диплома или найти ее в каком-нибудь опубликованном официальном советском издании. Если уж она вам так необходима.
– Хорошо, я сделаю, как Вы советуете, – соглашается Рыбаков.
– Второе, – снова спокойным тоном продолжает преподаватель. – Вы утверждаете,  что мораль всегда, так же как и право, существовали в любом человеческом обществе, в том числе и в первобытном – доклассовом. А это уже противоречит основополагающим утверждениям классиков марксизма – ленинизма о том, что государство, право и мораль появились только после возникновение классового общества, в качестве инструмента насилия господствующих классов над угнетенными.
– Но в таком случае, – пытается возражать Рыбаков, – придется признать, что появление классового расслоения общества сыграло в истории человечества  спасительную роль, потому что вытащило его из пучины хаоса, аморальности и правового беспредела, в котором оно должно было пребывать в этом историческом периоде, лишенное какой-либо морали и права. Но Вы ведь понимаете, что это не так. Никакое человеческое общество просто физически не может существовать без официального права и морали. Это убедительно доказывает даже наше социалистическое общество, в котором давно уже нет деления на антагонистические классы, но существует развитая система права и не менее развитая система идеологии и морали. Разве не так? А собранный мной исторический и этнографический материал, по-моему, достаточно убедительно доказывает, что право и мораль существовали и в доклассовом  первобытном обществе.  Мне кажется, что утверждение Владимира Ильича Ленина о том, что « Закон – это выражение  воли господствующего класса»  слишком узко и касается только классового общества. А для любого человеческого общества более подходит  формулировка из знаменитых Дигестов императора Юстиниана: «Закон – это принятые в каком-либо человеческом сообществе обязательные правила поведения: как должно поступать и как не должно поступать». Почему нужно догматически придерживаться идеологических постулатов? Ведь сам Владимир Ильич   заявлял, что марксизм – это не догма, а руководство к действию и позволял себе  новые идеи, явно идущие в разрез с идеями Маркса и Энгельса,.. Чего стоит, например, его идея о возможности построения коммунизма и социализма в одной, отдельно взятой стране. Ведь и Карл Маркс и Фридрих Энгельс категорично утверждали, что победа социалистической революции и построение социалистического общества возможно одновременно только во всех сразу  ведущих капиталистических странах. Другой пример – знаменитая сталинская идея о революции рабов, которая якобы свергла рабовладельческий строй и взамен его породила новый более прогрессивный – феодальный. Ведь эта идея была отвергнута советскими историками как ошибочная и заидеологизированная. Не кажется ли Вам, что Вы сейчас так же  критикуете мою дипломную работу – не с точки зрения фактов и конкретных доказательств, – а только исходя из принятых и утвердившихся постулатов Энгельса, выдвинутых им в его знаменитой  работе: «Происхождение семьи, частной собственности и государства».
– Послушай меня, Рыбаков, – устало произносит в ответ преподаватель и доверительно переходит на ты, – я понимаю тебя. Поверь мне, я тоже по   рассуждал точно так же как ты. Тоже хотел на розовых парусах бригантины своей мечты уплыть в далекую страну преданий и легенд, чтобы потом открыть ее людям. Поэтому, тоже выбрал на специализации не Историю КПСС, которую мне предлагали, а историю Древнего мира и Средневековья. Я думал, что на кафедре Медиевистики смогу заниматься «экологически» чистой историей, свободной от какой-либо партийности и идеологии. Но я ошибся.  Наше советское общество централизовано и систематизировано. Любая деятельность у нас заранее планируется и жестко контролируется на предмет подчинения этому плану. И, следовательно, идеологизируется и ограничивается. Любая система – это ограничение. Только в обществе, главной ценностью которого является свобода личности, причем полная и абсолютная, ограниваемая только добровольным согласием его членов, возможны освобожденные от идеологии и партийности  исторические и философские исследования. Но для этого надо жить не в СССР, а на Западе. Возможно, там по достоинству оценили бы твою дипломную работу. А у нас, поверь мне, она не принесет тебе ничего хорошего, кроме проблем.
– Что же мне делать, – Рыбаков растерянно смотрит на Ивана Прокоповича, – написать новый диплом?
– Зачем, же, – усмехается Иван Прокопович, – я уже советовался с коллегами из философского факультета, – они говорят, что фактаж твоего диплома очень хорош. И достоин высокой оценки. Необходимо только переписать основные выводы. Привести их в соответствие к общепринятыми. Вместо утверждения о том, что мораль и право существовали в любом человеческом обществе, в том числе и доклассовом, заявить более скромно – о том, что ЗАЧАТКИ морали и права существовали и в первобытном доклассовом обществе. Ну и, как я уже говорил, убрать Ницше. Вот и все, что от тебя требуется. Ну, что я тебя убедил?
– Убедили, – глухим голосом произносит юноша. Он убит и раздавлен. В голову к нему приходят страшные мысли, и когда-нибудь он поймет их смысл. Он убеждается в том, что обожаемый им преподаватель, Иван Прокопович, не верит в идеалы социализма и коммунизма. Считает советскую систему оковами для его научного творчества. Мечтает о Западном обществе, в котором главной ценностью провозглашена полная и абсолютная, ограниченная только добровольным согласием его членов, свобода каждой  отдельной личности... Если проповедник сам не верует, разве может быть его проповедь искренней и убедительной. Не обрушит ли такая проповедь все здание веры, опирающееся на столбы искренности и доверия?

          В А Р В А Р С К А Я  М О С К О В И Я

Коридор. Открытая дверь направо. Старинная комната. За массивным деревянным столом сидит Патрик  Гордон. Перед ним раскрытый дневник и бронзовая чернильница. В руке заточенное гусиное перо. Лоб Гордона нахмурен. В глазах тоска и разочарование.
– Эта Московия  для меня  чужда и непонятна, – про себя думает Гордон. – Здесь живут совершенно другие люди, которые руководствуются совершенно  другими правилами поведения и обычаями. Чуждыми цивилизованной Европе. Он раздраженно смотрит на  лежащую рядом с дневником челобитную на имя царя Алексея Михайловича. Это его челобитная, переписанная дьяками Иноземного приказа по правилам, принятым в московском делопроизводстве. Еще раз перечитывает унизительные формулировки документа: «Тебе, Великий государь, холоп твой, Патришка Гордоний, челом бъет…». Нигде и никогда прежде ему, потомственному шотландскому дворянину, не приходилось именовать себя так унизительно. Но здесь, в варварской, Московии, азиатские порядки. Все государевы подданные, в том числе и поступившие на службу иностранцы, вплоть до самых родовитых думских бояр, считаются холопами, то есть царскими рабами, и обязаны беспрекословно выполнять царскую волю. Но при подобном раболепии, это никак не мешает царским чиновникам почти официально брать взятки со служилых людей. Взятки здесь не только дозволены, но даже обязательны для решения любого вопроса. Так, например, он, Патрик Гордон, долго не мог получить от дьяка Иноземного приказа свое  назначенное ему жалование частью в медных деньгах, частью соболями, частью дорогими тканями. Его жалобы по этому поводу не имели никакого результата. Пока он, наконец, не остановил на улице, карету Ильи Даниловича Милославского, царева родственника и начальника иноземного приказа и  категорично заявил, что если ему, Патрику Гордону, не будет, немедленно уплачено положенное жалование, он будет вынужден отказаться от своей службы Московскому государю, и покинет пределы Московии. После этого разозленный боярин, потребовал к себе злополучного дьяка, прямо на улице оттаскал его за бороду, и пригрозил повесить, если от  Гордона на него поступит еще хоть одна жалоба. Только после этого он получил причитающиеся ему деньги, пушнину и  материю. Позднее старожилы Немецкой московской слободы, смеясь по поводу его Гордоновых злоключений, объяснили ему, что здесь, в Московии, гораздо выгоднее давать  небольшие взятки, принятые здесь именовать подарками, дьякам и прочим чиновникам, – поскольку подобные подарки являются почти узаконенной  частью их жалования, которое не велико, и на которое потому бояре и прочее начальство смотрят сквозь пальцы, стараясь не замечать. К иностранцам здесь в Московии особое, весьма негативное отношение. Местные им откровенно не доверяют и считают чужаками и наемниками, коих не грех и обмануть и подставить перед начальством. Он это сразу почувствовал на собственной шкуре. Сразу по прибытию в Москву его вместе с другими офицерами иностранцами подвергли унизительному экзамену. Начальник  Иноземного приказа боярин Илья Данилович Милославский лично вручил ему мушкет и пику, и потребовал показать сколь умело он ими владеет. На резонное возражение Гордона, о том, что это солдатское занятие, а задача офицера  уметь командовать и обучать других, – боярин возразил, что тот, кто сам ничего не умеет, не способен ничему научить других, и что подобный здесь принято устраивать каждому офицеру иностранцу, независимо от его звания и должности, на которые он претендует. В ответ Гордон заявил, что он нисколько не боится экзамена, и раз здесь так принято, тут же продемонстрировал свое  умелое владение мушкетом и пикой, чем привел боярина в полный восторг. После этого его обманул русский лейтенант, который под видом  краткосрочного отпуска на время болезни подсунул ему прошение двух солдат о сезонном отпуске их со службы домой. Привыкший доверять своим  офицерам Гордон, не читая, подписал этот документ, и вынужден был впоследствии, посредством подарков,  улаживать эту ситуацию с дьяками Иноземного приказа. Это послужило ему хорошим хоть и горьким  уроком. Когда он, через некоторое время, узнал, что находящийся под его началом  русский капитан берет со своих солдат взятки, то, недолго думая, вызвал его к себе в дом, где втайне от чужих глаз, по русскому обычаю хорошенько  отдубасил короткой дубиной, вынудив добровольно убраться из полка. Но самым печальным оказалось то обстоятельство, что финансовое положение этой страны оказалось совершенно неудовлетворительным. Из-за неудавшейся финансовой реформы, вызванной введением в оборот медных денег, они быстро и систематически обесценивались и это ставило под сомнение возможность Гордона скопить за счет своего жалования хоть какое-нибудь  скромное состояние. И самое ужасное – это то, что в этой стране он оказался как в западне. Выбраться отсюда оказалось гораздо сложнее, чем попасть. Его земляк и начальник, полковник Кроуфорд, доходчиво объяснил Гордону, чтобы он, в ближайшее время, не предпринимал никаких попыток оставить службу в Московии – иначе государь и бояре подумают, что он прибыл и поступил на службу в  московское государство только со шпионскими намерениями, и тогда он, как шпион иноземной державы,  будет сослан в далекую Сибирь, где ему придется гораздо хуже. Обуреваемый такими мыслями Гордон крепко сжимает в руке перо и записывает в свой дневник гневные обличительные слова: 

«Я стал основательно размышлять, как мне выбраться из этой страны, столь далекой от моих ожиданий и несогласной с моим нравом. Ведь я послужил стране и народу – где иностранцы имеют великий почет, пользуются такою же славой и даже большим доверием, чем сами туземцы, и где для всех достойных людей открыт свободный путь ко всем воинским и гражданским почестям. Где  в приемлемый срок, посредством  бережливости и усердия, можно приобрести положение, где в супружестве нет стеснения или различия между туземцами и иностранцами, где многие добились больших состояний, чинов и других почетных и прибыльных преимуществ, где, сверх того, достойным и заслуженным лицам обычно даруется индигенат. Унылое выражение лица или покорное поведение означают трусость и малодушие, а уверенное, величавое , но неподдельное обличье –добродетельное благородство , где надменность людей  сопровождается и умеряется учтивостью и приязнью,  так что при встрече с подобными натурами  эти качества состязаются в  превосходстве.
Здесь же, напротив, я убедился, что на иноземцев смотрят как на сборище наемников, и в лучшем  случае, как  говорят о женщинах, – неизбежное зло. И не стоит ожидать никаких почестей или повышений в чине, кроме военных, да и то, в ограниченной мере, а в достижении оных более пригодны добрые посредники и посредницы, либо деньги и взятки, нежели личные заслуги и достоинства. Низкая душа под нарядной одеждой или кукушка в пестром одеянии –  здесь так же обыкновенны, как притворная или раскрашенная личина. С туземцами нет супружества, вельможи взирают на иностранцев, едва ли как на христиан, а плебеи – как на сущих язычников. Нет индигената без отречения от былой веры и принятия здешней, что люди  угрюмы, алчны, скаредны, вероломны, лживы, высокомерны и деспотичны – когда имеют власть, под властью же – смиренны и даже раболепны, неряшливы и подлы, однако при этом кичливы и мнят себя  выше всех прочих народов».

       Д Е В У Ш К А  И З  С К А З К И

 Коридор. Открытая дверь налево. Салон троллейбуса. Вечер. Пассажиров немного. В середине, вцепившись в поручень, соляным столбом застыл  Рыбаков. Он неприлично пялится на стоящую напротив девушку в красной вязаной шапочке. У девушки открытый и строгий взгляд серо-голубых глаз, обрамленных опушкой мохнатых ресниц и густых черных бровей. Девушка хмурит  черные брови и выбрасывает из глаз короткие недовольные  стрелы мимолетных взоров. Юноша понимает, что его поведение неприлично, но ничего не может с собой поделать. Он отчетливо и ясно понимает, что встретил свою половину. Единственную и неповторимую. Как утверждал Платон. Свою прекрасную даму. Вернее королеву. Ее глаза бездонны как вселенная, а их выражение – искреннее, честное и требовательное – убеждает в том, что она не способна на измену и предательство. Она невероятно красива. И еще у нее замечательное имя – Ирина. Как оно замечательно мелодично звучит. Весь мир оказывается наполнен музыкой. Надо только услышать эту музыку чувств. Ирина. Какое красивое имя. Она учится  вместе с ним в одном университете, на одном и том же факультете и даже курсе. Только кафедры разные. Как он мог не замечать ее прежде? Где были его глаза?  Вся предыдущая жизнь теперь представляется парню четко разделенной на две половины: до нее и с ней. Рыбаков не сомневается, что они будут вместе.Вместе всегда!

               С  Р А С П А Х Н У Т О Й   Д У Ш О Й

Коридор. Открытая дверь направо. Парусный торговый корабль. На палубе – Патрик Гордон. Он уже переступил вторую половину жизни. Но, по-прежнему, бодр и крепок. Гордон печально смотрит на медленно отдаляющийся скалистый высокий берег.
– Вот я и побывал вторично на своей Родине, – невесело отмечает он про    себя. – Бог услышал мои горячие искренние молитвы и, наконец, сделал  возможным мое возвращение в Отчие края. Власть мятежных еретиков нагло именовавших себя пуританами, то есть чистыми в своих делах и помыслах, пала и его величество король Чарлз Второй, чьим подданным он, Гордон, все это время не переставал себя считать и чей день рождения ежегодно отмечал как свой величайший праздник, снова утвердился на своем законном престоле Англии , Шотландии, Уэльса и Ирландии. Его права на родовое поместье, подтверждены и обеспечены. Его величество, король Чарльз Второй, милостиво принимал его и не однажды удостаивал личным вниманием и беседой.  Он даже удостоился чести  получить королевскую грамоту, в коей его официально назначили послом его величества короля Чарльза Второго в Московском государстве. Но вот что удивительно. Гордона почему-то не очень радует открывшаяся перед ним перспектива вернуться на Родину. Конечно, он приложит к этому все силы. Это его долг и обязанность – выполнить волю своего законного повелителя – короля Чарльза Второго. Но в глубине души, Гордон ясно осознает, что его сердце раскололась напополам. Одна его, равная  часть, жаждет вернуться  в Шотландию, вторая – желает, чтобы обстоятельства, независимые и не подвластные его воле – сложились так, чтобы он, по-прежнему остался в Московии. Он вдруг с удивлением отметил про себя, что в личных беседах с его величеством, королем Чарльзом Вторым, коему он по высочайшей монаршей  просьбе, рассказывал о государственном и военном устройстве московитов, он неоднократно употреблял по отношению к ним  слово «наши»,  –  следовательно, уже относясь к этой стране как к своей второй Отчизне. Неужели Московия стала его второй Родиной? Со своей солдатской  честностью и прямотой Гордон вынужден был признаться самому себе, что это действительно так. За двадцать пять лет своей службы в Московском государстве, во время которых он поднялся в своей военной карьере от майора до генерала, он совершенно изменил свое прежнее крайне негативное отношение к этой стране и ее народу. И многие ее обычаи и правила, прежде казавшиеся ему варварскими и оскорбительными, он теперь смог понять, объяснить и оценить по достоинству. По совету мудрого Даниэля Дефо он  давно стал оценивать любые события  своей жизни с двух сторон – отдельно выделяя в них, с одной стороны – плохое и злое, а с другой – доброе и хорошее. Теперь, применяя этот метод, он мог бы, не греша против истины, записать в недостатки Московского государства следующее:
Здесь, по сравнению с европейскими странами, дворяне, независимо от  происхождения и положения, имеют меньше прав и больше обязанностей перед своим государем. Также, в сравнении с европейскими странами, иностранцы, кои пребывают здесь даже длительное время на государевой службе, – все равно никогда не приобретают всей полноты прав положенных туземцам, если только не отказываются от своей веры и не принимают здешнюю. Образование, наука и культура населения в Московии значительно отстают от европейских. Даже мало кто из высокородных бояр здесь понимает латынь, коя, единственно являясь главным языком науки, может открыть путь к современным научным знаниям. Из этого, главным образом, вытекает и общая отсталость страны в промышленных и торговых делах. В Московии мало современных мануфактур, кои не могут обеспечить страну даже необходимым количеством оружия, которое, в значительной мере, приходится закупать за границей. У московитов полностью отсутствует не только военный, но и торговый флот, и потому свои товары приходится задешево продавать иностранным купцам, а чужие покупать втридорога. Но главная беда даже не в этом. Вследствие слабого развития  международной торговли, страна и ее жители, в значительной мере изолированы от полезного хозяйственного общения с другими странами и  народами, и потому все более удивляет просвещенные европейские народы своими отсталыми нравами и обычаями. Например, наряду с самобытностью немало предрассудков. Особенно это заметно по обустройству жилищ и улиц в городах, кои не благоустроены и грязны.
А вот что преимущества:  необычайная обширность территории и обилие  природных богатств, на кои с завистью взирают все соседние народы. Вследствие этого военное ремесло здесь никогда не перестанет быть крайне востребованным, поскольку от боеспособности армии напрямую зависит  целостность и покой страны, и любой, знающий свое дело, офицер здесь никогда не останется безработным. Правительство Московии осознает свою отсталость от  передовых европейских стран в области просвещения, науки, промышленности и торговли, и потому не только охотно берет на службу иностранцев, но и поощряет любые полезные в этой области начинания. Как следствие этого у разумного, умелого и деятельного человека здесь имеются  гораздо большие чем в Европе возможности добиться успеха в научных, промышленных или торговых делах. Наконец,  и это едва ли не самое     главное, – твердость и устойчивость центральной власти в стране позволяют  ее жителям уверенно смотреть в свое, не только близкое, но и в отдаленное будущее...
Патрик Гордон прервал цепь своих внутренних рассуждений и снова обратил взор на отдаляющийся берег. Перед его мысленным взором снова встало высокомерное, с признаками натянутой любезности, лицо короля  Чарльза Второго и такие же лица окружающих короля сановников. За  их любезными улыбками Гордон  явственно ощущал  полное равнодушие и к собственной особе, и к судьбе всех прочих людей и целых народов, в данном конкретном случае – московитов.
 «Ничего их не беспокоит и не волнует, кроме личных выгод и интересов, – с горечью подумал про себя Гордон.  – Рассуждают как какие-нибудь торгаши. Настойчиво требуют от  Москвы, на основании одного только благородства и  сострадания к своим прежним бедам изгнанного законного государя,  восстановить английским купцам их былые привилегии беспошлинной торговли. Забыли при этом, что эти торговые привилегии были в свое время даны подданным ее величества Елизаветы Английской московским государем Иваном Васильевичем, в благодарность за прорванную торговую блокаду и открытый английскими купцами новый торговый маршрут  по Белому морю. Почему же сейчас московиты должны, в убыток себе, из одного только благородства, поступиться своими интересами в пользу английских?  Так какая же страна больше соответствует его убеждениям? Та, в которой все благородные сословия, в том числе даже сама власть, – превратились в купцов и торгашей или та, в которой каждый член своего сословия обязан выполнять свой долг: дворянин – жизнью и кровью с оружием в руках защищать свое Отечество, священник – быть примером скромной и благочестивой жизни, крестьянин, а ремесленник и купец – своим трудом и деньгами – содержать благородные сословия, прекрасно осознавая законность и справедливость их привилегий. Государь, являясь полновластным и самодержавным монархом,  тем не менее не будет освобожден от своего долга и предназначения – обустроить свою страну и свой народ в соответствии с божьими заповедями и поддерживать в стране мир и согласие между благородными и не благородными сословиями?  Ответа на этот болезненный вопрос у Гордона не нашлось. Он снова стал думать о Московии. Кажется, теперь он понимает, почему московиты мнят себя выше других европейских народов. Это вовсе не из-за их непомерной гордыни, а потому что они считают, что в отличие от Европы сохранили в первоначальной чистоте православную греческую веру. И поэтому являются духовными наследниками Византии. Патрик Гордон  вспомнил, так поразившие его некогда и заученные наизусть приведенные  Сигизмундом Герберштейном в его сочинении, слова московского митрополита Иоанна Римскому папе: « Мы признаем, – писал митрополит римскому архиепископу, сознательно принижая его титул, –  что Вы – благоволением божьим христиане, хотя и не во всем соблюдаете христианскую веру и во многом различаетесь от нас. Поистине много есть дурного, что совершается вами против божественных заповедей и установлений... Во-первых, о субботнем посте, совершаемом против закона, во-вторых, о великом посте, от которого вы отрываете неделю, и едите мясо и вследствие этого мясоедения приближаете к себе людей. Также вы удаляете священников, которые вступили в брак по закону. Также вы снова пользуете миром тех, которые  уже были миропомазаны священником при причастии, говоря, что это надлежит делать  не простым священникам, а епископам. Также вы неправо употребляете опресноки, что ясно указывает служение или культ иудейский. Главное же всему злу есть то, что вы начинаете переменять и искажать то, что утверждено святым собором, говоря о Святом Духе, что он исходит не только от Отца, но и от  Сына…». А ведь действительно прав был  митрополит московский, –  неожиданно для себя самого признался Гордон. – Очень опасно переменять установления святых соборов. Это все равно, что открывать ящик Пандоры. Если это дозволено одним, то как удержать от этого других? Вот потому-то у нас в  лоне римской  церкви возникли и утвердились богомерзкие еретические  учения Лютера и Кальвина. А московиты ради чистоты своей греческой веры не убоялись Церковного раскола, и недавно привели свои церковные каноны к изначальным греческим, безжалостно отправляя на костер всех несогласных с этим старообрядцев. И еще, что безусловно правильно в Московии – это то, что  они главным качеством человека считают не то, кто он родом и каково его положение , а то какую веру он исповедует, справедливо полагая, что человек – это не то, что он заявляет о себе, и даже не то что он делает, ибо вынужденными и показными бывают дела наши.  Человек – это то, во что он  верит. Они утверждают, что каждому воздастся по его вере. Поэтому-то их первопроходцы первым делом не обустраивают свое жилье, а сооружают церковь. Поэтому-то жилища их убоги, а храмы великолепны. Поэтому-то и страна их так обширна и богата, что не трезвый торгашеский расчет затрат и прибылей двигал их первопроходцев по бескрайним просторам Сибири, а  сознание богоугодности  их миссии по распространению среди других народов христианской православной веры и власти единого и самодержавного православного государя – главного оберегателя этой веры. А чтобы окончательно понять московитов, надобно только взглянуть на их главный храм на Красной площади.  Как он отличается от строгих и  суровых  готических соборов Европы. Ярко раскрашенный, радостный  и веселый. Не собор, а праздник.  А ведь – это дом бога. Значит, и бога они представляют себе таким же. С широко распахнутой душой. Который никого не будет судить строго в соответствии с тщательно взвешенным соотношением совершенного добра и зла. Этот добрый и жизнерадостный бог простит и помилует любого раскаявшегося в своих грехах грешника. Он каждому дает надежду на спасение. Поэтому- то и живут московиты с широко распахнутой душой. Без всякого расчета. Не правильно и не разумно. Зато весело. Как дети. Может быть, поэтому-то господь бог любит и оберегает эту землю. И московиты по праву называют ее святой.  Может быть, поэтому эта земля стала и его второй Отчизной? А этот народ – необразованный и не разумный, но искренний и простодушный, у которого даже к великому государю, самодержавному повелителю, принято обращаться на ты, – его второй большой семьей?

        Д И А Л Е К Т И Ч Е С К А Я    Л О Г И К А

Коридор. Открытая дверь налево. Большая университетская аудитория. В президиуме с важными лицами сидят несколько студентов. Среди них Михаил. Перед президиумом с растерянным видом стоит молодой студент - лет двадцати.Вся аудитория заполнена возбужденной студенческой молодежью.Среди них Рыбаков.
- Повестка нашего комсомольского собрания, -обращается к присутствующим председательтвующий , - рассмотрение персонального дела комсомольца Сотника.Как Вы знаете он прикрываясь заслуженным именем своего папы - вице президента академии наук, вместо того чтобы оправдать честь своей славной фамилии, напротив сделал все возможное чтобы ее обесчестить. Пьяные дебоши, прогулы занятий, хронические незачеты - вот перечень его подвигов. Я считаю крайней несправедливостью, чтобы такой человек носил гордое имя комсомольца и даром просиживал штаны на факультете в который ежегодно стараются попасть и не могут. из -за огромного конкурса ,сотни молодых людей. Поэтому предлагаю - исключить комсомольца Сотника из рядов ВЛКСМ и ходатайствовать перед ректоратом университета об его исключении из университета.Я кончил. Прошу всех желающих высказать свое мнение.
После жесткой речи секретаря комитета комсомола начинается бурное обсуждение. Мнение присутствующих разделилось примерно наполовичу.Одна часть поддерживает радикальное и суровое решение секретаря. вторая - настроена более миролюбиво. Рыбаков просит слова и получив его предлагает самому комсомольну Сотнику вынести себе приговор.Тот , получив слово, извиняется за свое недостойное поведение и просит не исключать его из комсомола.Обещает исправиться. Чаша весов начинает склоняться в сторону Сотника. Почувствовав это слово берет приглашенный на заседание парторг факультета Михаил.
- Товарищи комсомольцы,- голос его звучит спокойно и убедительно, - Я как старший товарищь, хочу напомнить Вам, что мы с Вами учимся на идеологическом факультете. Поэтому должны мыслить диалектически. То есть принимать явления не такими какими они кажутся в настоящий момент, а в их развитии и исторической перспективе. Да исключение из комсамола и последующее  почти автоматическое исключение из Вуза кажутся очень жестоким решением, но если посмотреть в перспективе.Если мы сегодня не примем этого жестокого решения, а проявим мягкотелость - мы окажем Сотнику медвежью услугу. Он так и останется папиным сынком и никогда не научится отвечать за свои поступки. А отвечать надо. Всем невзирая на заслуги своих родителей.
После этого выступления атмосфера в аудитории кардинально меняется и комсорг ставит свое предложение на голосование. Подавляющее большинство голосующих высказывается - за. Рыбаков и немногие другие оказывается в подавляющим менщинстве. На Сотника просто жалко смотреть. И большинство проголосовавших поэтому старается просто не глядя в его сторону поспешно покинуть аудиторию. Рыбаков подходит к Михаилу.
- Как ты мог.Ведь Вы с Сотником были если не друзьями, то хорошими приятелями.
Михаил в ответ весело усмехается.
- Сразу видно что ты плохо изучал диалектическую логику. А она учит, что в жизни нет ничего абсолютного объективного и постоянного. Это в формальной логике действует закон тождества - при котором А всегда А, а в диалектической - А - это одновременно и А и не А. Да мы с Сотником были приятелями, пока нащи интересы совпадали, а когда они перестали совпадать - мы перестали быть приятелями.
- И в чем же твой интерес?
- В том, чтобы обеспечить свое собственное будущее. Какой у нас основной закон социализма - повышение материального и духовного благосостояния граждан. А поскольку материальное - это фундамент духовного, вот я и стараюсь обеспечить себе в будущем безбедное существование и для этого запасаюсь нужными связями.В том числе стараюсь поддерживать хорошие отношения с папой Сотника.
- А при чем здесь папа Сотника?
-А при том, что этот цирк устроен им.Это он сам пришел ко мне и попросил исключить его сына из комсомола а потом из Вуза, потому что тот совсем обнаглел и перестал слушаться родителей. Вот я ему и помог. А за Сотника не переживай -папа уже определил его на год матросом на научно-исследовательское судно которое совершит годичное кругосветное путешествие. Я бы сам мечтал оказаться матросом на таком судне. А через год папа восстановит Сотника и в Вузе и в комсомоле.
Рыбаков не верит собственным ушам. В его голове снова проносятся крамольные мысли. Вот значит чему учит эта пресловутая диалектическая логика - демагогии и беспринципности. Если все относительно и партийно, то о каких незыблемых моральных ценностях может идти речь?  Кому же понадобилась эта лженаука выдаваемая за высшее достижение мыслящего разума? Вероятно тому кому выгодно этим мудрствованием прикрывать перед неискушенным народом свое беспринципие и эгоизм. В его голове всплывают знаменитые слова Михаила Шолохова :

- Многие на Западе упрекают нас в том, что мы советские писатели, пишем по указке партии. В ответ хочу заверить, что каждый из нас пишет по указке своего сердца. А сердца наши принадлежат партии. 

                Н А Ч А Л О  Р Е В О Л Ю Ц И И

Коридор.Открытая дверь направо. Мощеная булыжником улица средневекового города. По ней неспешно едет высокая телега.На телеге стоит крупный сильный мужчина средних лет с грубым волевым лицом.Это знаменитый палач Сансон. Он с сожалением смотрит на свою будущую очередную жертву - юношу лет двадцати. На юноше красная рубаха без воротника - специальное одеяние отцеубийцы.Руки юноши свободны.В путах нет никакой необходимости - ноги его изуродованы предказнеевой пыткой - испанскими сапогами и убежать он все равно не сможет. На лице юноши поочередно меняются чувства боли страха и раскаяния.В королевском суде он показал, что убил отца случайно. Его отец держал  кузню и был там главным кузнецом, а сын выступал подручным.В пылу ссоры с отцом он выбежал из кузни и в сердцах не оглядываясь забросил свой молот за спину. К несчастью тот угодил отцу в голову. Несчастный даже не пытался скрыться. Палачу Сансону его признания показались искреними. Но королевский прокурор был неумолим:
- У суда есть все необходимые доказательстватого, что подсудимый убил своего отца и нет никаких подтвержденных доказателств, помимо слов самого подсудимого, что это произошло непреднамеренно.
Приговор был ужасен - колесование.
Теперь Сансону надлежало исполнить этот приговор. В своей голове он отчетливо представлял, как он должен будет палицей перебивать поочередно несчастному кости на руках и ногах, ломать ребра, а потом бросив обмякший  измочаленный кусок все еще живой человеческой плоти на колесо наблюдать за его длительной мучительной агонией. Хорошо бы если бы господь сжалился над несчастным и позволил ему сойим с ума от боли раньше чем закончатся его муки.
- Я только рука правосудия. Я всего лишь рука правосудия, - мысленно успокаивает он свою совесть. Но это мало помогает.Тогда он решается на должностное преступление - незаметно удавить несчастного перед началом пыток привязывая его к колесу, что бы потом все издевательства прошли уже над трупом.
Тем временем телега вьезжает на Грефскую площадь Парижа. В центре ее установлен деревянный эшафот  с колесом. Вокруг эшафота масса народа. И насроен он весьма решительно. Толпа окружает телегу и освобождает подсудимого. На руках его уносят куда - то прочь с площади. Самсон и охрана телеги даже не пытается помешать этому. Затем с эшафота снимают пыточное колесо и поджигают, а на эшафот поднимается  крепкий мужчина с жилистыми руками в кожаном фартуке кузнеца.
- Граждане парижане, - раздается нал площадью, - только что мы совершили с Вами наше народное правосудие. Оно в корне отличается от королеквского. Нам не нужны доказательства невиновности несчастного осужденного на страшные муки. Мы судим не умом а сердцем. И наше сердце говорит нам- этот юноша невиновен. А еще граждане парижане мы больше никогда не допустим чтобы на этой площади так мучили людей, даже если они действительно виноваты.
Суровое лицо палача Самсона смягчается. Неужели мир  наконец -то перевернулся и из жестокого и беспощадного стал добрым и участливым ?
- Что это было , - непроизвольно произносит он в слух, - мятеж?
- Нет - это революция, - с гордостью произносит кто -то из толпы.

                Н А Р О Д  И  В Л А С Т Ь
 
Коридор.Открытая дверь налево. Университетский коридор. У окна стоят двое. Рыбаков и Михаил.
- А знаешь , кто был последним гетманом Украины, - весело спрашивает Михаил у Рыбакова.
- Павел Скоропадский.
-А вот и не угадал. Бычок.
- Какой такой Бычок?
- Ну наш Бычок с первого курса. Представляешь он  сумел сколотить из первокурсников националистическую группу - небольшую человек пять - семь, которая поставила своей целью создать независимую - незалежную Украину, в которой этот Бычок должен был стать гетманом. Но наши Кгбисты быстро все разузнали и теперь этим горе самостийникам грозит исключение из вуза и армия, которая хорошо промывает мозги.
- А почему ты говоришь об этом так весело?
- А что же мне печалиться, - искренне удивляется Михаил.- не в серьез же мне воспринимать бред этих недоумков.
- А если за ними кто - то стоит. Какая -то вполне серьезная западная организация типа ЦРУ.
- Да брось, ты , - отмахивается Михаил, - какая там серьезная организация. И вообще что может нам угрожать в эпоху развитого социализма, который как тебе хорошо известно победил " полно и окончательно" и " никакая реставрация капитализма в СССР уже не возможна".  Человеческое общество, как учат нас классики марксизма - ленинизма, развивается само по себе по своим собственным историческим законам и ничто и никто не может этому помешать. Ни ЦРУ ни тем более какойто Бычок - дурачок.
Рыбаков задумывается. Он коротко знаком с Бычком. Замукнутый тщедушный паренек с взглядом исподлобья. Трудно представить его в роли лидера даже такой небольшой группы. Но вот его отдельные высказывания показались Рыбакову действительно странными для будущего советского историка, например :
- Если бы не американские консервы, то красноармейцы с голоду умерли бы и не только до Берлина не дошли, но и Сталинград не удержали, или
- Украинский язык всегда был гонимым.Начиная со времен Великого Княжества Литовского, где государственным языком был русский, а права украинского населения игнорировались и кончая СССР, где укринскому языку тонко придали имидж не престижности.
Все это наталкивало на мысль о хорошо спланированной и грамотной национально -идеологической обработке. За которой наверняка сояла какая-то серьезная организация. Стоит ли к этому относиться  так весело и непринужденно? Внутри у него появляется  неприятный холодок - как при ожидании неизвестной близкой беды. Если все в обществе развивается само по себе по своим общественным законам, то есть ли смысл проявлять какую -нибудь активность в таком обществе.Лучше просто плыть по течению жизни.Но приведет ли к чему -нибудь хорошему такая пассивность. И снова в его голову приходят крамольные мысли. А может быть это просто кому -то выгодно, чтобы народ пассивно относился к общественной жизни и в лучшем случае просто " безмолствовал" как у Пушкина. Тогда власти легко творить все что угодно, даже преступления?

        Р Е В О Л Ю Ц И Я  И  П Р А В О С У Д И Е

Коридор.Открытая дверь направо. Старинный зал судебного заседания. На скамье подсудимых человек в поношенном генеральском мундире и усталым лицом. Среди пристуствующих в зале заметна фигура палача Сансона.Подсудимый генерал обвиняется в том, что командуя революционной армией потерпел сокрушительное поражение  роялистов. В свое оправдание генерал  говорит о недостатке оружия и снаряжения, о слабой подготовке солдат и недостатке времени для их обучения и, наконец,о количественном и качественном превосходстве протвника. Но лица судей неумолимы.
- Этот негодяй , - заявляет прокурор, грубо указывая указательным пальцем на
генерала, хочет убедить  суд, что наша революционная армия может проиграть роялистам. Это в принципе невозможно.Вернее это возможно, но только при одном обстоятельстве - если этой армией руководит изменник и предатель. И нам не нужны никакие доказательства  вины этого негодяя погубившего цвет нашей нации - наших замечательных солдат. Она для нас очевидна. Мы судим не умом, а сердцем. И наше сердце нам говорит - это изменник и предатель.
На лице Сансона появляется саркастическая улыбка.
- А как замечательно все начиналось, - думает он про себя, - Сначала отмена мучительных казней и всех сословных привелегий. Оставлена одна гильотина - самый гуманный и безболезненный метод казни. Но потом эту гильотину заставили работать без отдыха. Сначала казнили роялистов и их сообщников, потом бывших товарищей и соратников. Как мерзко было поведение Робеспьера который с балкона наблюдал как везли на казнь Дантона.А революционный суд уже переплюнул по кровожадности бывший королевский.Ни одного оправдательного приговора. Ни одного. В будущем в своих мемуарах он с горькой иронией напишет :

  - РЕВОЛЮЦИЯ И ПРАВОСУДИЕ ВЕЩИ НЕ СОВМЕСТИМЫЕ , ПОЭТОМУ СЛОВА РЕВОЛЮЦИОННОЕ ПРАВОСУДИЕ ЛИШЕНы ВСЯКОГО СМЫСЛА.

  Б У Д У  В Е Ч Н О  М О Л О Д Ы М

Коридор. Открытая дверь налево. Вход в центральный городской сквер. Лето. У входа стоит Рыбаков. Ему чуть больше двадцати лет. За его спиной, на высоком каменном постаменте, стоит, отлитый в бронзе, Тарас Григорьевич Шевченко. Его взгляд впервые кажется Рыбакову вопросительно испытывающим. Как у экзаменатора. Парень с тоской смотрит на фасад  Красного корпуса Киевского университета. Рядом с ним стоит молодой, лет тридцати, мужчина. Черты лица его легко узнаваемы, несмотря на отпущенные усы и короткую бородку. Это Михаил. В отличие от Рыбакова его внешний вид явно указывает на благополучие и успех. Он самодовольно поглаживает свою  ухоженную бородку и с поучительным видом произносит:
–  Ну что, Игорек, Вот и пролетели пять лет нашей учебы. Можно подвести кое-какие итоги. У меня все идет по плану. Сначала специализация и кафедра истории КПСС, потом правильный выбор научного руководителя. Впереди аспирантура и защита кандидатской диссертации. Даже тема диссертации уже утверждена.
– И какая же? – интересуется Рыбаков.
–  Развитие внутрипартийной демократии в ВКП (б) в одна тысяча девятьсот тридцать седьмом году.
Рыбаков презрительно фыркает. Михаил снисходительно смотрит на него и наставительным тоном объясняет:
– Я понимаю твою иронию. Но, во-первых, я не выбирал темы диссертации самостоятельно. Мне ее предоставили в безальтернативном порядке.              Во-вторых, мне не нужно ломать голову над выводами. Главный вывод моей диссертации будет следующим: не смотря на имевшие место, благодаря культу личности Сталина, отдельные нарушения партийной демократии, в целом внутрипартийная демократия в ВКП(б) развивалась, потому что никто и ничто не в состоянии остановить объективные процессы исторического развития. И именно это развитие сделало возможным разоблачение культа личности Сталина на Двадцатом съезде КПСС. Этот вывод уже одобрен моим научным руководителем, а уж он то, поверь мне, свое дело хорошо знает. Следовательно, моя защита будет носить чисто технический характер. Нужно будет только подобрать необходимый фактический материал.
– Ну а как дела на личном фронте? – снова интересуется Рыбаков.
– Здесь у меня уже, слава богу, тоже все в порядке. Я долго разрывался между чувствами и разумом. Ты знаешь, у меня был длительный роман с цирковой гимнасткой. Я был буквально очарован ею. Она вся была такая легкая и воздушная. Но разумом я понимал, что у этого романа нет продолжения. Семью нужно строить не на чувствах, а на  строгом расчете. И теперь у меня есть официальная невеста. Меня с ней познакомил мой научный руководитель. Ее отец его хороший друг и возглавляет кафедру истории КПСС в КИСИ. Она симпатична, умна и образованна, а главное из хорошей семьи. Ее папа уже  хлопочет о моем месте на его кафедре, кроме того обещал нам молодоженам сразу после свадьбы сделать однокомнатную кооперативную квартирку и скромную машинку.  Хороший дом, хорошая жена – что еще нужно человеку для счастья? – Михаил смеется.
– Я рад за тебя, – невесело произносит Рыбаков. – Я к сожалению не могу похвастать никакими успехами. Ухожу из университета после пяти лет обучения с еще большими сомнениями, чем пришел. На личном фронте тоже одни поражения. Я, в отличие от тебя, не могу совладать со своими чувствами. А они по-прежнему остаются безответными.
– Одно вытекает из другого, –  уверенно заявляет Михаил, – ведь каждая девушка или женщина подсознательно смотрит на  любого мужчину как на главу семьи, который должен обеспечить семье надежное и уверенное благополучие. Поэтому, девушки редко благосклонны к путникам,  блуждающим во мраке и никак не в силах выбрать свою правильную и надежную дорогу жизни. Если бы ты слушал моих советов, все было бы иначе. Поверь мне, ты мог попасть, во время специализации, на кафедру истории КПСС. Я интересовался по этому поводу у своего научного руководителя. Он мне подтвердил это. Но ты почему- то выбрал кафедру истории Древнего Мира и Средних Веков. Потом написал какой-то дурацкий диплом, скорее на философскую, чем историческую тему. Ну и в результате получил репутацию  странного и непредсказуемого оригинала. С такой репутацией тебе будет очень трудно устроиться не только в ВУЗ, но даже в техникум. Вообще, благородные принципы в наше время – это непозволительная роскошь. Да и не только в наше время. Возьми любую народную песню. Хотя бы «Мне малым мало спалось». Ее главный герой обречен на гибель и чувствует свою обреченность. Но ничего не может поделать, кроме как оплакивать свою печальную участь. А почему – потому что не может переступить через свои благородные, но губительные жизненные принципы. Так и ты, все никак не можешь повзрослеть и отказаться от своего юношеского максимализма. Интересно как на это смотрит твой отец?
–  Очень просто, –  пожимает плечами юноша, – он, в отличие от моей мамы,  считает, что каждый человек должен сам совершать свои ошибки и жить по велению своего сердца, а не по чужим советам. Тогда он, во всяком случае, никогда не окажется в положении чеховского Дяди Вани, и ему некого будет винить в своих неудачах.
– Ну, ну, – скептически произносит Михаил, – а конкретно, что ты собираешься делать?
– Конкретно я в данный момент лишен права выбора. Мне пришла повестка из военкомата. Два года мне предстоит прослужить офицером в Советской Армии.
– Сочувствую тебе.
– Не стоит, – грустно улыбается Рыбаков, –  Может быть это даже к лучшему. По крайней мере, меня перестанут называть Игорьком.
– Тебя всегда и везде, – усмехается Михаил, – независимо от возраста и работы  будут называть Игорьком. Это ответ на твое несерьезное и детское отношение к жизни. Но может быть это не так уж и плохо. По крайней мере, ты всегда будешь « вечно молодым».

            Д У Р Н О Й   З Н А К

Коридор. Открытая дверь направо. Зеленый берег широкой реки. Лето. Река перегорожена многочисленными наплавными мостами, по которым  нескончаемым живым потоком движутся стройные колонны солдат в высоких киверах, с длинными ружьями с примкнутыми к ним трехгранными штыками за спиной, всадники в медных кирасах и таких же медных касках с конскими гривами поверх касок, а  также упряжки ярко сверкающих на летнем солнце медных орудий. Их очень много. Десятки тысяч. Выражения лиц у солдат бодрые и даже восторженные. Время от времени, из глубины колонн поднимается и далеко разносятся кругом громогласные приветствия: «Вива Франция!» и «Вива император!» На берегу с невысокого холма за форсированием реки наблюдает группа начальственных всадников. Среди них выделяется тучный невысокий человек с короткой прической и орлиным носом, одетый в скромную серую шинель полковника и небольшую суконную треуголку. Только великолепная породистая белая лошадь внешне подчеркивает его высокий общественный статус. Его невозможно не узнать. Это император Франции Наполеон Бонапарт. Окружающая его свита одета гораздо более изысканно: в генеральские мундиры с золотым шитьем, перепоясанные яркими шарфами. Среди них особо выделяется одна фигура  в перегруженном украшениями, пестром опереточном одеянии – это король Неаполитанский Иоахим Мюрат.
–  Ну что, мой Коленкур, – обращается император к одному из своей свиты, –   Вы по-прежнему считаете, что мне не следовало начинать эту кампанию против  императора Александра. Может быть, зрелище открывшееся теперь перед вами неодолимой мощи моей Великой армии развеяло Ваши прежние опасения?
–  Нет, Ваше величество, – твердо отвечает  Арман де Коленкур, – я                по-прежнему считаю, что войны с Россией можно было бы избежать, если бы Ваше императорское величество еще раз объяснилось с  русским императором Александром, и пошли бы ему на разумные уступки. И я также по-прежнему считаю начатую военную кампанию против России очень опасной.
В ответ на дерзкие слова графа Коленкура Наполеон недовольно кривит рот  и презрительно бросает:
–  Этот Ваш император Александр – настоящий византиец. Он слишком возгордился после Эрфурта, и теперь мне не остается ничего иного, как крепко проучить его и поставить на место. Россия должна быть отброшена на границы цивилизованной Европы, чтобы перестать вмешиваться в европейские дела. Я уверен, очень скоро русские образумятся и, расчетливо взвесив все свои шансы на войне, запросят мира. И я еще подумаю, какой мир мне следует им продиктовать.
–  Ваше величество, – вежливо, но твердо возражает Коленкур, – Вы плохо знаете русских. Уверяю Вас, они способны на огромные жертвы, недоступные цивилизованным европейским народам, если считают, что враг угрожает их  вере, которая  в религиозной оболочке представляет из себя их убеждения. Тогда война приобретает для них религиозный характер и объявляется священной. Помните, ваше величество, я уже однажды  предупреждал  Вас, что великая княжна, руку которой Вы желали заполучить, никогда не согласится на перемену своей православной веры? А Вы тогда в ответ привели мне изречение  короля Генриха Наварского: « Разве Париж не стоит мессы?». Вы убедились, что я тогда оказался прав.
В ответ на неприятные для его самолюбия воспоминания, император  снова резко бросает:
– Никакой фанатизм не может устоять перед правильным строем хорошо обученных солдат и умелых офицеров, направляемых твердой волей и трезвым расчетом их повелителя.
– Император Александр, –  не сдается Коленкур, – прекрасно понимает всю неодолимую мощь вашей Великой армии, руководимой вашим императорским величеством, и всю силу вашего военного гения. Вполне воздавая должное вашим военным талантам, он часто говорил мне, что его страна велика, – и ваш гений может дать вам много преимуществ над его генералами, – но если они не найдут случая дать вам бой при выгодных условиях, то у них имеется достаточно территории, чтобы уступить Вам пространство. А удалить Вас от Франции и от ваших баз – значит уже с успехом сражаться против Вас. Более того, некогда император Александр, в то время как я пребывал вашим послом в его столице, высказался мне еще более откровенно и определенно:
« Если император Наполеон, – сказал мне тогда российский самодержец, –   начнет против меня войну, то возможно и даже вероятно, что он нас побьет, если мы примем сражение, но это еще не даст ему мира. Испанцы неоднократно были побиты, но они не были ни побеждены, ни покорены. А между тем, они не так далеки от Парижа, как  мы, у них нет ни нашего климата, ни наших ресурсов. Мы не пойдем на риск. За нас необъятное пространство, и мы сохраним хорошо организованную армию. Когда обладаешь этим, то, по словам императора Наполеона, никто, несмотря на понесенные вами потери, не сможет диктовать вам свою волю. Можно даже признать своего победителя, принять мир. Император Наполеон сам приводил эти соображения Чернышеву в Вене, после сражения при Ваграме. Он не пошел бы тогда на мир, если бы Австрия не сохранила армию. Ему нужны результаты столь же быстрые, как его мысль, ибо находясь часто в отсутствии, он по необходимости торопится возвратиться поскорее домой. Его уроки – это уроки учителя. Я не обнажу шпагу первым, но я вложу ее в ножны, не иначе как последним. Пример испанцев доказывает, что  именно недостаток упорства погубил все государства, с которыми воевал ваш повелитель. Соображения, приведенные императором Наполеоном Чернышеву, во время последней войны с Австрией, достаточно доказывают, что австрийцы добились бы лучших условий, если бы они были бы более упорны. Люди не умеют терпеть. Если жребий оружия решит дело против меня, то я скорее отступлю на Камчатку, чем уступлю свои губернии и подпишу в своей столице  договор, который является только передышкой. Француз храбр, но долгие лишения и плохой климат утомляют и обескураживают его. За нас будут воевать наш климат и наша зима».
Коленкур заканчивает свою речь. Император Наполеон какое-то время пребывает в задумчивости, переваривая в своей голове слова своего бывшего посланника в России, но вскоре его задумчивость сменяется раздражением и он гневно отвечает графу:
– Император Александр, как истый византиец сумел не просто вскружить вам голову, граф. Он превратил Вас из француза в русского.
Коленкур вспыхивает от оскорбления и отъезжает в сторону. Император, не имея другой возможности преодолеть вызванное словами графа  нахлынувшее на него раздражение, натягивает поводья и пускает вскачь свою великолепную белую лошадь. Свита на почтительном удалении следует за ним.
«Заявить можно все что угодно, – вихрем проносится в голове у императора. – Другое дело – совершить заявленное. И вероятно сам император Александр это прекрасно понимает. И его заявления – только блеф. Если бы он планировал отступление вглубь своей страны, тогда зачем он растянул вдоль границы свою армию? Зачем потратил столько времени и средств на укрепление Дрисского лагеря? Конечно, можно заявить о своей готовности отступать на Камчатку. Но согласится ли население покинуть свои дома и имущество и превратиться в добровольных изгнанников? Император Александр сам ответил на свой вопрос. Как он сказал: «Люди не умеют терпеть». Не умеют и не хотят. Это верно. Его личный опыт убедительно доказывает, что людьми в их поступках всегда двигают только две вещи – честолюбие и интерес. Наверное, историки, которые будут впоследствии описывать его Великий поход на Москву – будут ломать головы, чтобы понять причины, побудившие его, императора Наполеона, выбрать главной целью своей кампании Москву, а не Петербург. Наверное, будут приводить умные рассуждение о стратегической целесообразности именно этого направления. Или об огромном культурном и историческом значении Москвы для России. На самом деле все гораздо проще. Именно под Москвой находятся родовые имения русской аристократии, в старину, именуемых боярами: Шереметьевых, Голицыных, Ростопчиных и прочих. И когда они почувствуют прямую угрозу своему личному достоянию, они не последуют за своим государем на Камчатку, а наверняка принудят императора Александра заключить мир или же просто задушат его, как некогда они задушили его отца. Не следует ожидать и требовать от людей больше того, что они могут. Если бы император Франции плохо понимал людей и преувеличивал их мнимые достоинства, разве бы он добился того чего он добился?..  Разве бы стал тем, кем стал? Бесспорно, что каждому государю надобно всегда, подобно актеру, играть свою роль. И император Александр великолепно сделал это перед доверчивым Коленкуром. Но с ним, Наполеоном Бонапартом, это ему не удастся. Он твердо будет  осуществлять свой план и обязательно добьется и скорой победы и быстрого и выгодного мира. Вся Европа уже склонилась перед его величием и могуществом. России предстоит то же самое. Она будет раздавлена, унижена и отброшена на задворки Европы.
Внезапно великолепная лошадь императора попадает копытом в яму и оступается. Он вылетает из седла и падает на землю. Играя свою роль, быстро поднимается, непринужденно улыбается и снова садится в седло, но в головах у каждого из его свиты мгновенно проносится одна и  та же неприятная суеверная мысль:
 «Дурной знак... В самом начале похода... Дурной знак».

       П А Л К А - Д В И Г А Т Е Л Ь   П Р О Г Р Е С С А

Коридор. Открытая дверь налево. Брезентовая палатка. По углам ее, занимая большую часть помещения, стоят четыре раскладные походные кровати, аккуратно заправленные синими солдатскими тонкими шерстяными одеялами. На одной из кроватей сидит Рыбаков. На нем полевая офицерская форма. На погонах лейтенантские звездочки. Вид у него усталый и измученный. Напротив незнакомый офицер в звании старшего лейтенанта. В отличие от Рыбакова он держится бодро и самоуверенно.
– Послушай, Рыбаков, – с сочувствием произносит он, – я давно хотел поговорить с тобой по душам. Но все не мог решиться. Ведь ты сам отгородился от нас, офицеров батальона, стеной самодостаточности. Это в корне неправильное поведение. В любом коллективе необходимо жить по его законам и не выделяться из общей массы. Если вести себя иначе, получишь закономерный результат в виде изоляции и одиночества. Как там сказано в Библии. Главный грех человека – это его гордыня. Может быть, ты слишком возгордился от того, что у тебя папа полковник?
– При чем здесь мой отец –  устало отвечает Рыбаков, –  я ничего не просил у него. Наоборот, категорически запретил ему вмешиваться в мою службу. Он и не вмешивается. Хотя и заранее предупредил, что мне, не кадровому офицеру, не имеющему за плечами военного училища, прошедшему только через военную кафедру университета, придется очень трудно в армии. Потому что, главный принцип обучения солдата младшим офицером по его словам заключен в лозунге: «Делай как я». Не владея в совершенстве всеми солдатскими специальностями, командиру взвода трудно добиться авторитета и уважения у своих подчиненных. А у «двухгодюшника», как  называют нас,  выпускников военных кафедр в Советской армии, не может быть совершенного знания солдатских специальностей. Я метко стреляю из стрелкового оружия, и это единственное мое умение. Но для завоевания авторитета среди солдат и офицеров этого слишком мало. Я …
– Дело не в том, что ты мало знаешь и умеешь как офицер, – нетерпеливо перебивает его старший лейтенант. – Твои проблемы напрямую вытекают из твоего отношения к солдатам. Ты пытаешься стать им товарищем и другом. А это не пионерский лагерь и ты не вожатый. В результате такого отношения к подчиненным офицеры тебя презирают, так как ты откровенно противопоставляешь себя им. Хочешь за их счет быть добреньким.
–  Почему за их счет? –  в свою очередь удивленно перебивает его Рыбаков.
–  Потому что, – объясняет старший по званию, – ты плохо выполняешь  порученную тебе работу, и после тебя ее вновь приходится переделывать другим офицерам.
Рыбаков подавленно молчит. Ему нечего возразить на это замечание, так как он уже не раз убеждался в его справедливости. Старший лейтенант продолжает:
– Твои солдаты, несмотря на твою доброту, тоже тебя не уважают, потому что считают твое отношение к ним проявлением твоей слабости и неуверенности. Знаешь как они, за глаза, тебя называют?
– Нет.
– Слоником, – с улыбкой произносит старший лейтенант.
–  Почему слоником?
– Не знаю, может быть это в честь персонажа известного мультфильма про слона удава и обезьянку. Там есть такой слоненок – полуслепой очкарик и тугодум, которого можно легко обвести вокруг пальца.
Рыбаков совершенно подавлен открывшейся ему неприятной правдой.
– Что же мне делать?  – вырывается у него.
– Не выпендриваться. Делать как все, – жестко произносит старший    лейтенант. – Пора уже взрослеть и начинать воспринимать жизнь такой, какая она есть, без радужных красок. Ты наверное заметил, как все, заметь абсолютно все младшие офицеры относятся к солдатам. Как к существам второго сорта. Старшие офицеры, находясь за спиной младших, могут позволить себе более либеральное отношение к солдатам. Младшие нет. Ты не задавал себе вопроса, почему?
Рыбаков молчит. Старлей продолжает:
– Солдату сознательно вбивается в голову одна простая мысль, что пока он служит в армии он не такой человек, как раньше, а солдат. И если он будет себя в течении двух лет службы воспринимать кем-то вроде робота – ему же самому будет лучше. Потому что если он будет воспринимать себя как раньше – тогда у него естественно начнут возникать болезненные вопросы. Почему у него не должно быть каких-то достойных прав – например, спать в нормальных человеческих условиях, а не в дырявой промокаемой палатке на охапке веток прикрытых шинелью, есть нормальную еду, а не этот собачий комбикорм, которым его пичкают под видом самого калорийного пайка в мире, и в котором комбижир, застывая, приобретает явно несъедобный фантастический  оранжевый  оттенок. И тому подобное. И почему он вообще беспрекословно должен повиноваться чужой воле. Ведь никакого личного интереса быть солдатом у него нет. Он, в отличие от американской армии, не доброволец и не получает за свои мучения никакой достойной материальной компенсации. Конечно, замполиты вбивают ему в голову мысль, что служба в Советской армии – это его почетная обязанность. Что он, как защитник Отечества, обязан стойко переносить все тяготы и лишения военной службы. Но почему тогда наше общество не окружает достойным почетом и уважением своих защитников? Это только в старых пропагандистских фильмах, типа «Максим Перепелица» или «Иван Бровкин», солдат – почетный член нашего общества, которого все любят и носят на руках. Да, сердобольный народ искренне жалеет солдата и всегда готов помочь ему по мере своих скромных возможностей. Какая-нибудь старушка во время марша может протянуть бедному солдатику домашний пирожок или кружку молока. Но заметь, народ только жалеет солдата. Но не гордится им. Солдатская служба давно уже перестала быть почетной и воспринимается только как тяжелая повинность, почти как тюрьма. И это естественно. Потому что все благополучные члены нашего общества под любыми предлогами стараются «откосить» от солдатской службы.  И в итоге эта служба стала уделом только самых неблагополучных и обездоленных слоев населения. О каком же престиже тогда может идти речь. И как, в этих условиях, можно рассчитывать  на добросовестное отношение нашего солдата к своим солдатским обязанностям, если он свое пребывание в армии рассматривает как тюрьму и только мечтает об одном – проспать всю свою службу. Ведь это не я, это сами солдаты придумали поговорку: «солдат спит, а служба идет». Солдата нельзя убедить или заинтересовать не равнодушно и безразлично, а честно и добросовестно выполнять свой солдатский долг. Его можно только заставить делать это под страхом наказания. И если эта система наказаний  хорошо отработана, честна и открыта, то для солдата она  служит лучшим благом, чем либеральные нововведения, при которых официальные наказания заменяются тайными, полу уголовными, а зачастую и просто уголовными, а власть офицера  дополняется произволом старослужащего над молодыми. Ведь когда в каждой части была своя гауптвахта, а каждый командир взвода и отделения имел реальные права наказания подчиненных, не было необходимости младшим офицерам рукоприкладствовать или наводить порядок в подразделениях с помощью старослужащих солдат, прибегая к подлому, но  верному принципу   «разделяй и властвуй». Именно либеральные реформы в армии привели к дедовщине и к тому печальному обстоятельству, что наша армия в значительной мере утратила свою боеспособность. За что мы теперь и отдуваемся в Афганистане. Когда нет личного интереса, только палка может  заставить честно и добросовестно работать.
Старший лейтенант заканчивает свою откровенную речь. Рыбаков молчит. Он немного потрясен открывшейся ему правдой.
«А ведь это не только в армии у нас все держится на палке, – внезапно приходит ему в голову. – При плановой экономике, при примерном равенстве заработной платы рабочих и служащих, когда никто не заинтересован в новациях и качестве выпускаемой продукции, обеспечить надлежащее качество  продуктов и услуг можно только внеэкономическим принуждением. Просто говоря, только палкой. И страшная правда сталинских репрессий заключена в том, что они были в какой-то мере необходимы и неизбежны для нормального функционирования созданной централизованной антирыночной модели  плановой экономики. И как только эта  палка исчезла, все начало разваливаться. Поезда сходить с рельсов, атомные станции взрываться, победоносная армия стала терпеть неудачи и поражения.Выходит  что как и тысячи лет назад палка или насилие власти является главным двигателем прогресса. И самое ужасное : если  равенство в  обществе  обеспечивается одной только палкой, то в этом обществе не может быть никакой свободы. Остается одна только осознанная необходимость. Как долго сможет просуществовать такое общество?»

                Б О Р О Д И Н О

Коридор. Открытая дверь направо. Поле. Лето. На заднем плане видны руины какого-то земляного полевого укрепления. Сразу за ним, величественно и грозно в плотных колоннах стоят  усатые солдаты-ветераны в высоких киверах и парадных мундирах  с длинными  кремневыми ружьями за спиной. Это элитные войска. Еще дальше расположился небольшой полевой штаб. Генералы, легко отличимые по их форменному одеянию почтительно  сгрудились за спиной невысокого коренастого человека в серой распахнутой полковничьей шинели, чей орлиный профиль невозможно не отличить. Наполеон Бонапарт, заложив руки за спину, не обращая ни малейшего внимания на стоящую у него за спиной свиту, в глубокой задумчивости прохаживается взад и вперед. Его ноги, обутые в мягкие кожаные сапожки,  твердо и тяжело опускаются на землю, так, словно хотят подмять ее под себя. Император время от времени останавливается, и в подзорную трубу осматривает позицию, занимаемую расположившейся напротив, в нескольких километрах, русской армией. В центре ее, за деревянным мостом через узкую речушку,  примостилась маленькая деревенька, используемая неприятелем в качестве передового предмостного укрепления.
– Как называется это село? – ни к кому конкретно не обращаясь, произносит император.
– Бородино, сир, – быстро и услужливо подсказывает ему кто-то из свиты. Наполеон, ничего не отвечая, продолжает ходить вперед и назад, время от времени бросая перед собой нетерпеливые взоры. Без сомнения он кого-то ожидает. Вскоре на взмыленном коне к императору подскакивает всадник. Едва он успевает соскочить со своей лошади и приблизиться, как Бонапарт нетерпеливо спрашивает:
– Ну что Рапп, каковы по-твоему намерения русских?
– Ваше величество, – почтительно отвечает генерал – адъютант, – я как мог близко, так что даже подвергся обстрелу, объехал все расположение русской армии. Могу уверенно заявить, что русские не собираются отступать. Они по всей линии своего расположения строят редуты и ставят туда орудия. Очевидно, они намерены дать нам на этой, как они полагают, выгодной для них позиции, генеральное сражение. Я не заметил никакого движения в тыл их  боевой линии, каковое очевидно имело бы место, если бы они подготавливали отступление. Наоборот, я видел интенсивное движение походных колонн и обозных телег к линии их фронта.
«Очевидно я все-таки оказался прав, – радостно думает про себя  император, – эта старая и хитрая лиса Кутузов, не может ослушаться своего императора Александра, а тот в свою очередь не может не прислушиваться к своим родовитым боярам – аристократам и бросить на произвол судьбы их родовитые поместья, расположенные под Москвой. Это заставляет обоих решиться, под стенами древней русской столицы, пойти на риск генерального сражения. Хотя, как некогда император Александр заявлял  Коленкуру, он понимает, что только сохранив свою армию, он может иметь хоть какие-нибудь  козыри в мирных переговорах. Да, надобно признаться, что эта кампания, оказалась более трудной, чем он предполагал. Из-за лени и тщеславия своих маршалов, коим обязательно было лично отличиться, их пагубного соперничества, нарушавшего разумное взаимодействие, – ему не удалось разбить поодиночке, в приграничных сражениях, армии  Багратиона и Барклая.  Не удалось ему разбить и объединившиеся русские армии под Смоленском. Русские, прикрываясь многочисленной легкой конницей – казаками, наличие и великолепные боевые качество которой стали для него неприятным сюрпризом, успешно применяли единственно правильную и возможную в их положении тактику отступления. Но, слава богу, как он и предвидел, они не могут все время отступать, хоть до Камчатки, как хвастливо заявлял Коленкуру император Александр.  Русские не могут отдать Москву без боя. Значит завтра надобно разбить и уничтожить русскую армию. Устроить здесь под Бородиным второй Аустерлиц. Кутузов считает свою позицию крепкой и неприступной, и очевидно рассчитывает упорной обороной остановить и обескровить его армию. Но у этой позиции есть существенные недостатки. Она слишком растянута по фронту. На целых восемь километров. И главные силы русской армии сосредоточены на ее правом фланге. Без сомнения, Кутузов умышленно так расположил свои войска. Разумнее было бы с его стороны, после вчерашней предварительной  схватки за передовой русский редут, и открывшейся ему концентрации  главных сил французов против его более слабого левого    фланга – именно там сосредоточить свои  главные силы. Но он продолжает их держать на правом фланге. Этим он открыто демонстрирует императору Наполеону, что не допустит никаких глубоких обходов своей боевой линии. Что в случае такого обхода, он без боя по кратчайшей Новой Смоленской дороге, расположенной как раз за его правым флангом, отойдет к Москве. И что в таком случае ему будет чем оправдать перед императором Александром свое отступление без боя. Поэтому то, он, император Наполеон, и был вынужден отказать маршалу Даву в его разумном плане пустить два корпуса в глубокий обход русской позиции. Кутузов ясно показал, что он решится на генеральное сражение, только если оно будет проведено по его оборонительному плану, то есть фронтальной атаке его боевой линии. Ну что же, он, предоставит этой старой лисе такую возможность. Но Кутузов плохо учел сильные стороны его Великой армии и слабые стороны своей. А ему следовало бы это сделать. Без сомнения, первоначально атакуя русские передовые укрепления на их левом фланге прямо в лоб,  французы понесут большие потери. Но это их не остановит. Их прирожденная храбрость и желание поскорее закончить эту затянувшуюся кампанию сделают их натиск неодолимым. Они захватят  русские укрепления. И после этого  все преимущества уже будут на стороне  французов. Наступая вдоль русского фронта, они свернут всю русскую боевую линию как ковер и сбросят их в Москву реку. Эта будет полная катастрофа. Конечно, Кутузов рассчитывает на храбрость и мужество своих солдат. Рассчитывает, что оно позволит  им удержаться до прибытия резервов с правого фланга. Но при Аустерлице русские тоже сражались храбро и мужественно, но были  разгромлены. Это потому, что для победы мало одного мужества. Необходимы еще воинские знания и опыт. На войне, как и в любой другой сфере человеческой деятельности, ничем невозможно заменить недостаток знаний и опыта. А у русских достаточно мужества, но мало опытности у солдат и военного искусства у офицеров. И еще у них не дозволена никакая инициатива. Все делается только по приказу. И никто не решится его нарушить, даже когда он уже безнадежно устарел и явно губит войска. Так было под Аустерлицем, когда после прорыва центра русской армии ее генералы продолжали ставший уже бессмысленным и опасным фланговый обход французских позиций, и тем самым превратили свое поражение в полный разгром. Очевидно, что и завтра русские будут сражаться подобным же образом. Ничего не будут делать без приказа. Это сделает их передвижения  слишком медлительными. Учитывая растянутость их фронта, им потребуется не менее двух часов, чтобы перебросить свои  войска с правого фланга на левый. А может быть даже больше. Пока Кутузов получит просьбу о помощи со своего левого фланга, пока отдаст нужный приказ, пока он дойдет до начальников войск, стоящих на правом фланге, пока те, наконец, смогут передвинуть свои соединения на восемь километров – точно пройдет слишком много времени. И будет уже поздно. А чтобы еще более затруднить русским даже такое перемещение резервов, французы одновременно с главной  атакой русского левого фланга атакуют достаточными, хоть и второстепенными силами, и курганную батарею русских в центре их боевой линии. Ее захват значительно осложнит  подход русских резервов к их левому флангу. Ну и  напоследок, чтобы отвлечь русских и окончательно обезопасить французский левый фланг от всяких неожиданностей, император Наполеон распорядится – в самом начале сражения выбить русских с их передового укрепления в селе Бородино. Для этого будет достаточно и одного полка. Итак, план завтрашнего сражения готов. Он прост и надежен. Как и подобает на войне. Военное искусство – это искусство исполнения. Осталось только отдать необходимые распоряжения и проследить за их выполнением…
Император внезапно прерывает нить своих размышлений. Его внимание привлекает какой-то гул, доносящийся со стороны русских позиций.
– Что это? – снова резко обращается он к своей свите.
– Сир, – вежливо объясняет ему генерал- адъютант Рапп, – это русские попы с пением своих религиозных гимнов проносят  по рядам своих солдат какую- то икону. Вероятно это большая святыня. При ее появлении все русские солдаты и даже офицеры бросают работу, встают на колени и истово молятся.
– Они молятся, – весело замечает  император. – Это хорошо. Значит, они не верят в собственные силы и уповают только на бога. Но божеству некогда  вникать в мелкие людские свары. Оно слишком занято собственным величием, поэтому предоставляет нам, мелким людишкам, с нашими пороками и низменными страстями, самим решать свою судьбу и судьбы других людей и народов. Вот и мы завтра нашей  шпагой и храбростью решим судьбу Москвы и России. Я уверен в нашей победе, потому что не может пусть даже и храбрый, но неумелый фехтовальщик – новичок победить  в поединке опытного мастера фехтовального искусства. Это невозможно.
Император приказывает подать обед, и быстро, почти не пережевывая, как удав, проглатывает принесенную ему еду, запивая ее вином. Его веселое настроение передается всей его свите. Маршалы и генералы обмениваются  веселыми шутками в адрес русских. Только Арман де Коленкур не весел. Он достаточно хорошо изучил русских и их обычаи. Поэтому знает, что если они  одевают чистые рубахи и молятся святой иконе, это означает, что они  собираются принять священный бой, и готовятся пожертвовать собой ради спасения Отечества. И следовательно, завтрашнее генеральное сражение не будет легким.

                Р А В Н О Д У Ш Н Ы Е   Г Л А З А

Коридор. Открытая дверь налево. Небольшая спальня. На двухместной  кровати, на спине, со сложенными на груди руками, лежит пятидесятилетний мужчина в шерстяном спортивном костюме. Его глаза закрыты. Большое сильное тело полностью обездвижено и пребывает в противоестественном  безжизненном покое. А душа уже вознеслась куда-то страшно далеко, в недоступную и беспредельную вечность небытия. Рыбаков стоит рядом с кроватью и оторопело смотрит на безжизненное тело отца. Он не может поверить в реальность произошедшей катастрофы. Где-то в глубине его сознания теплится глупая надежда, что все произошедшее – это какой-то страшный сон, который обязательно пройдет, и после пробуждения все будет по-прежнему. Но рыдания матери убеждают его в безвозвратности жестокой и несправедливой реальности. Перед ним стоит молодой, примерно такого же  тридцатилетнего возраста врач, который что-то рассказывает про коварный тромб вблизи сердца, позднее обращение в Скорую помощь, и что-то еще. Рыбаков плохо его слышит и еще хуже понимает. Его поражают глаза доктора. В них полное равнодушие.
« Почему такие люди работают в медицине? Как они могут здесь работать? –  вихрем проносится  в голове у Рыбакова. – Что же это за медицина у нас такая?»
Он вспоминает недавний вопиющий случай, когда в Киевском элитном детском отделении Центральной районной больницы новорожденных крошек  заразили СПИДОм. Наверняка это сделали  врачи с такими же равнодушными глазами.  Внутри у него закипает гневное возмущение.
«Может быть, прав был товарищ Сталин, когда завел дело врачей – убийц? – появляется в его воспаленном мозгу. –  Но тогда в глазах у врача появится страх. А должно быть сострадание. Такое же, какое светится в глазах Божьей Матери на иконе, которую люди называют чудотворной. Как же быть? Может быть выход в платной или страховой медицине? Но тогда в глазах у этого, стоящего сейчас перед ним, доктора, скорее всего, появится только  коммерческий интерес. И он превратится в чеховского Ионыча. Что же надо сделать с этой страной, чтобы в глазах у людей  наконец-то появилось сострадание?»
Рыбаков не знает ответа. Он отводит глаза в сторону от лица этого доктора, которое стало для него невыносимо противным, и бесцельно  осматривает хорошо знакомую обстановку. Его взгляд натыкается на лежащий  на тумбочке почтовый конверт. На нем хорошо знакомый женский почерк, который всегда вызывал нежный трепет в его душе. Он распечатывает конверт и прочитывает письмо. В нем всего несколько бесценных долгожданных строк. Он несколько раз перечитывает их, чтобы запомнить на всю жизнь:

"Приезжай. Мы будем вместе всегда."

    Н Е О П Р А В Д А В Ш И Е С Я    Н А Д Е Ж Д Ы 

Коридор. Открытая дверь направо. Поле после побоища. Разрушенные  полевые укрепления. Внутри и вокруг них валяются разбитые лафеты и стволы орудий, зарядные ящики, в уродливых неестественных позах лежат тысячи не убранных человеческих и лошадиных трупов. Сразу за укреплениями на невысоком холме на своей великолепной породистой белой лошади сидит  император Наполеон Бонапарт. Сзади, также в седлах своих коней, терпеливо ожидает свита. Император наблюдает открывшуюся перед ним страшную картину истребления. Словно скошенные гигантской косой, в нескольких сотнях метров за  разрушенными редутами, стройными рядами лежат убитые  солдаты русской гвардии. Все они погибли стоя на своем месте, в боевом строю.
«В критический момент сражения, – мысленно рассуждает сам с собой император Наполеон, – эти два полка русской гвардии вовремя прикрыли пробитую брешь в русской боевой линии и, несмотря на чудовищные потери, в упор расстреливаемые картечью, непрерывно атакуемые  тяжелой  кавалерией, прозванной им лично кавалерией железных людей,  – все-таки смогли выстоять до подхода основных русских подкреплений с правого фланга. Потеряли более половины своего состава, но не побежали. Ни одна армия в мире не выдержала бы таких потерь. Даже французская.  Ведь император Наполеон, по личному опыту знает, что храбрость – это врожденное качество. Человек от рождения или храбр или труслив. Но любой храбрец способен рисковать своей жизнью только до той поры, пока надеется уцелеть в бою. Пока верит, что смертельная пуля или заряд картечи поразит соседа, а его минует. Поэтому, когда число  пораженных врагом твоих товарищей приближается к половине их первоначальной численности, храбрость в душе любого солдата испаряется и на ее место приходит панический ужас. И тогда даже самые опытные, храбрые и дисциплинированные солдаты расстраивают ряды и бегут с места, где их ожидает неотвратимая погибель. А эти солдаты русской гвардии не побежали. Это уже не храбрость. Это что-то иное.
– Скажите, Коленкур, – привычно резко обращается император к своему бывшему послу в России, – как у русских называется высшая ступень храбрости?
– Бесстрашием синономом которого также является отвага, означающее сбрасывание с себя любых страхов или мужеством, ваше величество, – вежливо, но твердо произносит граф Коленкур.
– Объясните мне содержание этих русских понятий.
– Бесстрашие и отвага сир означает, как я уже пояснял, полное отсутствие страха, – объясняет Арман Де Коленкур, – а мужество – это достойное для настоящего мужчины поведение.
– Если эти слова синонимы, – вслух рассуждает император Наполеон, – и Вы правильно объяснили мне их содержание, то следовательно русские полагают, что достойным для настоящего мужчины поведением  является полное отсутствие страха. Но ведь полное отсутствие страха встречается только у умалишенных?
– Русские полагают, ваше величество, – в ответ еще более твердо произносит Коленкур, – что настоящий мужчина в час, когда его семье или Отчизне угрожает смертельная опасность, обязан  преодолеть любой страх, и даже пожертвовать своей жизнью ради их спасения. Самопожертвование – вот вероятно то слово, которое лучше всего отвечает их понятию высшей ступени человеческой храбрости.
Император молчит и думает. Он вспоминает разговор с одним из пленных русских генералов. По словам этого генерала накануне сражения начальник русской артиллерии, который впоследствии сам погиб на Курганной русской батарее,  передал своим подчиненным следующий приказ:
« В предстоящем нам сражении с неприятелем, я категорически запрещаю всем батареям сниматься со своих позиций. Пусть французы возьмут Вас вместе с  вашими орудиями, но свой последний картечный выстрел вы должны произвести в упор. В предстоящей нам баталии, ради нашей обшей победы, артиллерия должна жертвовать собой». Этот приказ и лежащие сейчас перед ним стройные шеренги убитых русских гвардейцев ясно доказывали как правоту слов Коленкура, так и то, что у русских их слова, даже самые высокопарные, все же не расходятся с делом.
Император почувствовал сильное раздражение. Это русское мышление было ему совершенно не понятно. Он, как мудро определил философ Фихте, полагал, что каждый  современный человек делит весь мир только на две части  или сферы: « Я» и « не Я». И каждый человек старается максимально расширить сферу своего» Я»  за счет сферы « не Я». Добровольное самопожертвование в такой системе ценностей выступает очевидной глупостью. Вероятно эти русские, в своем рабстве, дикости и отсталости, так и не поднялись  до уровня мышления современного цивилизованного человека , а по-прежнему пребывают в оковах старого средневекового мышления, в котором каждый человек не имел никакой свободы, а был полностью опутан  долговыми обязательствами перед богом, государем, господином , племенем, родом и своей семьей. Когда от каждого, ради  призрачного общего блага,  общество могло потребовать добровольной или принудительной жертвы  любых личных интересов и даже жизни. Да и сама эта мрачная безрадостная жизнь ничего не стоила, воспринимаясь только как ниспосланное божеством испытание...
Он прервал  нить своих размышлений и снова обратил свой  взор на поле битвы и трупы русских солдат. И, пересилив свое раздражение, задал себе самый неприятный вопрос:
«Если эти русские погрязли в своем отсталом средневековом мышлении, то тогда как могло случиться , что эта храбрая, но тупая армия рабов смогла устоять в генеральном сражении, при примерном равенстве сил, его умелым сообразительным и  находчивым солдатам и инициативным офицерам с их раскрепощенным мышлением современного свободного человека? Как они  могли вовремя перебрасывать силы с одного участка фронта на другой, не уступая в быстроте реакции его французам. Почему его главный расчет, подтвержденный опытом предыдущих сражений с русскими, – на медлительность и неповоротливость их управления войсками, – здесь, при Бородино не сработал? Ну можно еще допустить, что русским каким-то чудесным везением, благодаря стойкости гвардейских полков как-то, по воле случая удалось вовремя перебросить силы с правого фланга на левый и парировать здесь главный удар. Но как они смогли вторично осуществить  невероятно быстрое перемещение  сил в центр своей боевой линии, когда он внезапно поменял план сражения и молниеносно перенаправил на Курганную русскую батарею массу своей тяжелой кавалерии? Случай не повторяется дважды…».
– Граф Коленкур, – снова обращается император к  бывшему послу, – Вы допросили пленных русских генералов?
– Да, сир.
– Вам удалось узнать, каким образом они умудрились так быстро, вопреки своей обычной медлительности и неповоротливости, перебрасывать войска с одного участка своей растянутой боевой линии на другой?
– Все очень просто, ваше величество, – отвечает Арман де Коленкур. –  Фельдмаршал Кутузов, вопреки обычаям  русской армии, накануне генерального сражения разрешил своим генералам и старшим офицерам , придерживаясь общего оборонительного плана баталии, принимать самостоятельные решения. Свое решение он объяснил тем, что поскольку  русская боевая линия слишком растянута, он, как главнокомандующий, будет просто не в состоянии должным образом реагировать на все угрозы неприятеля и отдавать своевременные приказы.
– Вот как, – удивленно произносит император Наполеон, – это многое объясняет. Но мне все же непонятно, каким образом офицер, привыкший все время только подчиняться приказам и исполнять чужую волю и никогда прежде не мысливший самостоятельно, вдруг, даже получив разрешение, сможет преодолеть рутину своего привычного мышления и проявить ответственность и самостоятельность в принятии решений?
– Может быть, Вы недооценили русских офицеров, ваше величество, также как и русских солдат? – дерзко произносит Арман де Коленкур.
Прежде император непременно резким ответом быстро бы поставил  наглеца на его место. Но сейчас он молчит. Он полностью осознает всю правоту слов Коленкура. Под Бородином ему пришлось сразиться с совершенно иной русской армией. Не той, какую он привык бить под Аустерлицем и Фридландом. И это наводит на невеселые мысли. Конечно, формально он, император Наполеон, здесь в генеральном сражении под Москвой победил, о чем справедливо написал в Париж. Он выбил русских с занимаемых ими позиций и заставил отступить. Русские понесли огромные потери. Возможн,о и даже вероятно, что они, после таких потерь, не удержат свою столицу. Но русская армия отступила в полном порядке. Ему не удалось, несмотря на все возможное и невозможное, разбить ее и уничтожить, и, следовательно, в руках у императора Александра по-прежнему останется главный козырь – продолжать войну в надежде на почетный мир. В этом сражении его солдаты и офицеры показали все, на что только были способны. Солдаты проявили  чудеса храбрости. Офицеры, не уступая в храбрости солдатом, умело и энергично направляли их усилия. Маневры совершались блестяще: быстро и неожиданно. Чего стоит одна только комбинированная атака пехоты и тяжелой кавалерии на Центральную русскую Курганную батарею. Ничего подобного никто еще не предпринимал. Никогда прежде кирасиры не атаковали  высокую и мощную, хорошо укрепленную вражескую батарею. Но несмотря на этот тактический успех, русский фронт так ни разу не был прорван на всю его глубину, так, чтобы император Наполеон гарантированно мог бы бросить в  проделанную брешь свою гвардию. Опытный мастер фехтовального искусства так и не смог, показав все свое мастерство, одолеть новичка фехтовальщика. А это может означать только одно – что этот новичок уже достиг уровня мастера, и осознавая это, непременно захочет в скором времени  отобрать у прежнего чемпиона лавры победителя…
Император  в очередной раз окидывает взором поле брани. Его мучают  тревожные предчувствия близкой и неизбежной катастрофы. Но он уже не в состоянии ничего изменить. И это самое тяжелое. Именно сознание собственного бессилия заставляет его  воспринимать прошедшее сражение  как самое страшное, роковое событие в его жизни и карьере полководца и  государя. Придет время, и он с горечью произнесет:

«Самое страшное из всех моих сражений – это то, которое я дал под Москвой. Французы в нем показали себя достойными  одержать победу, а русские стяжали право быть непобедимыми».

                К О Н Е Ц  С С С Р

Коридор. Открытая дверь налево. Большой концертный зал до отказа, наполненный зрителями. Сбоку у сцены стоит Рыбаков в синей милицейской форме и погонах старшего лейтенанта. Рядом с ним стоит другой  милиционер с лейтенантскими погонами. Они примерно одного возраста – лет тридцати с небольшим хвостиком. На сцене  интеллигентного вида сорокалетний  мужчина в  очках с тонкой оправой. Проникновенным голосом мужчина обращается к публике:
– Сейчас я проведу сеанс  психотерапии. Займите удобные позы и постарайтесь максимально расслабиться. Вы почувствуете, как моя положительно заряженная целебная энергия войдет в ваши тела и поможет вашему организму прийти в состояние гармонии, так необходимого для здоровья. Если вы принесли с собой воду или крем, положите их рядом с собой. Во время сеанса они тоже наполнятся моей целебной энергией. Употребляйте их после моего сеанса, и это усилит положительный эффект. Если вы ничего не взяли с собой – не беда. Мысленно представьте себе свой тюбик зубной пасты или крема и то место в вашей квартире, где они лежат, и поверьте мне, они тоже  наполнятся моей положительной энергией.
После этого мужчина  замирает, открывает рот и  начинает производить им какие-то дыхательные движения. Люди в зале  пытаются уловить  невидимую нисходящую на них положительно заряженную целебную энергию. Некоторым, судя по их состоянию, это удается. Во всяком случае, они успешно убеждают себя в этом. Сеанс заканчивается. Рыбаков вместе с товарищем выходят на улицу.
– Это триумф нового мышления, – восторженно комментирует увиденное лейтенант. – Если каждый из нас откажется от старого и рутинного «совкового» мышления, от  стереотипов, десятилетиями вбиваемыми нам в голову, у кого-то откроются подобные способности, сознательно отрицавшиеся советской  наукой, потому что они не вписывались в материалистическую картину мира. Без нового мышления мы не сможем ничего изменить в нашем обществе. Всем нужно дать полную и абсолютную свободу. Как на Западе. Республики должны строить свои отношения с центром только на основе их собственного добровольного согласия. И получить полную свободу. Вплоть до независимости. Прежнее имперское государство себя полностью дискредитировало. Невозможно эффективно управлять такой огромной территорией. Это убедительно показал Арал и Чернобыль. И об этом у нас на Украине все более смело заявляет Народный Рух. Надо не стесняться перенимать у Запада все лучшее и передовое. Пора отказаться от  бредовых идей, что там сидят только злобные капиталисты, которые  нещадно эксплуатируют своих рабочих и ненавидят нашу страну. Вся марксистская политическая экономия, опирающиеся на теорию Прибавочной стоимости, в корне неверна. Она не учитывает умственные и организационные усилия  предпринимателя, который, чтобы заработать прибыль и превратить прибавочную стоимость в деньги, должен так организовать свое производство, чтобы его товар купили на рынке по выгодной цене. А это едва ли не самое  главное.  По крайней мере, наши товары на Западе никто покупать не хочет. А за Западными у нас всегда выстраивается очередь. На самом деле Запад живет  так, как нам и не снилось. Там такой высокий уровень жизни и потребления населения, о котором мы можем только мечтать. Недавно моя жена (она работает в центе по распределению гуманитарной помощи) принесла домой посылку. Там оказалась килограммовая плитка шоколада, головка твердого сыра, палка сырокопченой колбасы, пакет сухого молока, консервы… Все продукты великолепного качества. И еще открытка рядовой немецкой семьи, в которой русским языком было написано: «Милая семья, мы знаем, как тяжело живется людям в СССР. Поэтому рады бескорыстно помочь вам». Вот такой он на деле оказывается, этот якобы злобный, и ненавидящий советских людей Запад. Это наша власть сознательно придумала страшилки про Запад, чтобы  сохранять свои  незаслуженные партийные привилегии. Свобода – вот главная ценность Западной цивилизации. Свобода и уважение прав человека. Именно эти ценности позволили Западной цивилизации добиться материального благополучия и стать эталоном для подражания. Секрет их успеха прост.  Не должно быть никаких искусственных ограничений ни в одной сфере  человеческой деятельности: ни в экономике, ни в политике. Каждый должен почувствовать себя не ничтожным винтиком в громоздкой государственной машине, а абсолютно свободным отдельным атомом, который сам решает с какими другими свободными атомами ему следует вступать в отношения и какими надлежит быть этим отношениям…
Рыбаков внимательно, не перебивая, слушает своего собеседника. Тот так же окончил исторический факультет Киевского университета. Правда, заочно.  В милицию он, по его словам, пошел только из крайней необходимости, не сумев устроиться в Киеве на другую более престижную работу. Они с ним, вероятно, учились у одних и тех же преподавателей, читали одну и ту же литературу. Но выводы каждый сделал свои. От чего же зависят наши убеждения?
– Зачем говорить о каком-то человеческом обществе? – неожиданно для собеседника произносит Рыбаков. – Его просто не существует. Речь может идти только об отдельных личностях.
– Замечательно верные слова, – с энтузиазмом заявляет  лейтенант. –  Кто это сказал?
– Ницше. А недавно повторила Маргарет Тетчер, к советам которой, в последнее время, так внимательно прислушивается Михаил Сергеевич Горбачев.
– Никогда бы не подумал, что Ницше такой умный философ, – с прежним восторгом  продолжает  лейтенант милиции. – Надо будет его почитать.
– Закончил этот Ницше правда неважно, – в ответ иронизирует Рыбаков, – в сумасшедшем доме. Его собственная голова не смогла выдержать таких гениальных мыслей. И просто взорвалась. Но на Западе его очень любят. Не меньше чем шоколад. Поэтому, наверное вместе с сердобольными посылками с шоколадом Запад присылает нам Ницше, а еще финансирует Народный Рух, который открыто заявляет, что таким большим государством, как СССР, невозможно эффективно управлять, что Украина кормит множество  бездельников и нахлебников, и что если она станет полностью независимой, то каждый ее житель заживет также богато как немец или француз.
Лейтенант пытается что-то сказать, но Рыбаков прерывает его неожиданным вопросом:
– Скажи, пожалуйста, какое у тебя заветное желание?
Лейтенант мечтательно закатывает глаза:
– Я хочу, чтобы у меня на тихом берегу Днепра была своя фазенда с небольшим  хозяйством, садиком и огородиком.
– Где бы ты мог выращивать крыжовник?
– Почему  крыжовник, – удивляется лейтенант, – я не люблю крыжовник.
– Извини, – извиняется Рыбаков, – конечно не крыжовник. Клубнику. – После чего декламирует:

       "  Земля в длину и в ширину
          Кругом своя.
          Посеешь бубочку одну,
          И та твоя.
          И никого не спрашивай,
          Себя лишь уважай.
          Косить задумал – скашивай,
          Поехать – поезжай."

– Это чьи стихи? – с интересом спрашивает лейтенант.
– Это Твардовский о старом крестьянском счастье, – отвечает Рыбаков  и  неожиданно спрашивает:
– А ты бы хотел уважать только себя одного?
– Хотел бы, – недоумевает лейтенант, – А что?
– Нет, ничего, – произносит Рыбаков и задумывается - Опять все повторяется. Опять главным манифестом новых политических сил становится крылатая фраза из культового стихотворения Лины Костенко : "УСЕ МОЕ". Что за этим последует замечательно сказано в " Слове о полку Игоревом" :
 " И сказал брат брату: " То мое и это мое же. И стали братья про это малое великое молвити. Сами на себя ковать крамолу. А поганые со всех сторон приходили с победами на землю русскую"
Почему опять так получилось? Кто автор этого дьявольского, вероломства?
Если все выстроить в единую логическую цепочку, то за ней явно просматривается определенный недобрый умысел. Сначала глупые и жалкие попытки каких-то половинчатых экономических реформ. Первая модель хозрасчета. Вторая. Затем заявления о том, что без политических преобразований экономические реформы в принципе обречены на неудачу. Что рынок невозможно вписать в советское политическое устройство. При этом как-то забывают о том, что есть Китай, где эти реформы прекрасно вписываются в похожее политическое устройство, а в СССР уже некогда существовал государственный капитализм в виде НЭПА. Наконец,  провозглашается, в качестве панацеи, так называемое Новое мышление, под которым подразумевается отказ от  нормальных человеческих ценностей и  утверждение принципа « Каждый сам за себя», вернее «Спасайся, кто может». В современной интерпретации это буквально звучит следующим образом:                «Нет постыдных способов зарабатывания денег. Постыдно не иметь денег». И этот принцип расхищения всеми, у кого есть власть и возможность, прежней единой государственной собственности, уже начал  конкретно осуществляться. Сначала закон о кооперативах, после которого предприимчивые и бессовестные директора заводов превратились в первых миллионерах, создав при своих  предприятиях так называемые карманные кооперативы,  которые продавали прежнюю заводскую продукцию под видом кооперативной, втридорога. Затем закон об аренде, который  фактически  начал приватизацию так называемых арендованных объектов. В которые в первую очередь попали  бывшие государственные дачи номенклатуры. Наконец, закон о так называемых комсомольских банках, который  позволил   избранным бывшим советским функционерам и будущим новым олигархам начать открытое расхищение  государственных финансовых ресурсов. Ведь это так очевидно: чтобы быстро стать богатым надо многих сделать бедными. А чтобы быстро стать очень богатым, надо очень многих превратить в нищих. И это сегодняшнее  выступление так называемого  « экстрасенса» – а на деле откровенного мошенника, – которого не только не сажают в тюрьму, а наоборот  показывают на центральных телевизионных каналах и выступления которого охраняют милицией. Это явное и откровенное свидетельство полной деградации власти, которая не просто допустила, а сама возглавила это предателькое и подлое разрушение основ советского строя и прежде всего нравственных.Заручившись поддержкой  еще более продажнойверхушки бывшей советской интеллигенции вдруг внезапно прозревшей и осознашей, что " ТАК ЖИТЬ НЕЛЬЗЯ". А как следует жить? Разумеется, с точки зрения этих новых пророков , так как живет " цивилизованный " Запад, где каждый решительный и энергичный , а главное не отягощенный никакими моральными принципами субьект может добиться сытой и беспечной жизни потребителя всех материальных благ и чувственных удовольствий.   
Рыбакову становится очень грустно. Его охватывает гнетущее  предчувствие скорого полного и окончательного краха всей советской системы. Конца советской эпохи. В которой было много неправильного и несправедливого, но в которой, все же, простой человек не был брошен на произвол судьбы, а мог рассчитывать на сочувствие и помощь других людей, общества и государства. Наступают дикие и жестокие времена воров и мошенников. В его голове звучит печальная  музыка. Музыка прощания:

«Что тебе снится, крейсер Аврора, в час когда утро встает над Невой?».

          О Т Е Ч Е С Т В Е Н Н А Я   В О Й Н А

Коридор. Открытая дверь направо. Дворцовая зала. Император Наполеон Бонапарт в одиночестве стоит у большого витражного окна. Перед ним на столе лежит Афиша бывшего московского губернатора Растопчина, снятая с дорожного столба в его подмосковном имении. Он собственноручно сжег его дотла. Афиша написана на французском – специально для французов.
– В течение восьми лет, – читает император содержание афиши, – я украшал эту деревню, жил здесь счастливо в лоне семьи. Жители этой земли, числом 1720 душ, покидают ее при вашем приближении, а я поджигаю мой дом, дабы он не был запятнан вашим присутствием. Французы, я оставил вам два моих дома в Москве, с обстановкой в полмиллиона рублей, здесь вы найдете только пепел.
– Император звонит в серебряный колокольчик. В зале появляется генерал – адъютант Рапп.
– Перешлите это в Париж, – протягивая афишу, отдает распоряжение император, стараясь казаться веселым и беззаботным. – Пусть все французы убедятся в глупости и безрассудстве русских вельмож. Они сжигают свои дома, чтобы не дать нам переночевать там одну ночь.
Рапп забирает Афишу и молча выходит из залы. Император Наполеон снова остается один. Напускная веселость на его лице сменяется  раздражением. Он уже понимает, что русские аристократы, цепляясь за собственные родовые имения, не принудят к миру императора Александра. И тем более не задушат его, как некогда поступили с его отцом. Напротив, они разделяют его решимость бороться с французами до конца, не взирая ни на какие жертвы.  Они даже сожгли свою собственную древнюю столицу, а этот Ростопчин, будучи ее губернатором, не только не принял никаких мер к ее спасению, а напротив – вывез все пожарные насосы и испортил оставшиеся. Ему никогда не забыть этого страшного зрелища, когда он сам едва не сгорел в  пламени разбушевавшегося, как  библейская вселенская катастрофа, огромного Московского пожара, и был вынужден бежать из Кремля. Даже на головах его гвардейцев, когда  он перебирался по мосту через Москву реку, от немыслимого жара и летающих в воздухе частиц огня загорались их медвежьи шапки. Император не может не понимать, какой опасности  подвергает его Великую армию подобная великая решимость и великая добровольная  жертвенность русских, которые сознательно окружают его храбрых французов  выжженной бесплодной пустыней, лишая их всех необходимых ресурсов. Ему нечего противопоставить этому варварскому способу ведения войны. Поэтому- то его все больше охватывает  раздражение  на всех русских вельмож, которые не оправдали его надежд.
– Они живут не рассудком, а исключительно одними чувствами, – произносит  про себя император, – и сейчас их поступками управляет одно только оскорбленное самолюбие. Если бы это было не так, если бы их действиями руководили рассудок и трезвый расчет, то разве они решились бы добровольно  причинить себе большие беды и лишения, чем те, которые им причинил и мог бы причинить неприятель? Эти русские ведут себя как большие взрослые дети. Простодушно верят, что все обещания, данные им, должны выполняться, как это наивно, еще перед Эрфуртом, требовал от него русский посол Толстой, который буквально понимал  все, что было сказано и обещано им, императором Наполеоном, в Тильзите. Смертельно обижаются, когда в их дом заходят без приглашения, и, чтобы наказать обидчика, добровольно и сознательно сжигают его со всем своим добром, нисколько не думая о том, где они после этого будут сами жить. Вероятно, рассчитывают, что бог и судьба как-нибудь милостиво распорядится их будущим, и поэтому им дозволено совершать красивые и глупые безумства легкомыслия и расточительности. Все они, как он, император Наполеон, некогда выразился о графе Толстом, «вырублены из одного куска»… Император не понимает, что сам, еще не осознавая этого, очень верно определил то непонятное ему чувство, которое, овладев умами и сердцами всех русских людей, объединило их всех, не взирая на сословное и имущественное  положение – против общего врага, дерзнувшего покуситься на их Отечество. И позволило совершить небывалое чудо – полностью уничтожить его Великую  армию. Это чувство своей  неразрывной связи, как кусочка, частицы, со всей  русской землей и ее народом – наделит каждого русского солдата и офицера ощущением неодолимой силы, и сделает русскую армию непобедимой.

      Д И К И Й З В Е Р Ь  З А В И С Т И  И Н Е Н А В И С Т И

Коридор. Открытая дверь налево. Вестибюль учебного заведения. У входа одиноко стоит Рыбаков и о чем-то думает. Ему лет тридцать пять. К нему подходит солидный мужчина лет сорока – сорока пяти с приличным брюшком и  большими залысинами и прерывает его одиночество:
– Привет.
– Привет, – в ответ произносит Рыбаков и машинально пожимает протянутую ему руку. Какое-то короткое время он вспоминает подошедшего. Слишком сильно изменилась его внешность. Но вскоре  его память произвела  идентификацию. Пока Рыбаков роется в каталоге своей памяти, мужчина наблюдает за ним с легкой улыбкой, затем произносит:
– Что не узнаешь?
– Узнал, – с облегчением произносит Рыбаков, – хотя и не сразу, – ты сильно изменился, Михаил, с того времени как мы с тобой учились на историческом факультете.
– Что постарел?
– Нет. Просто стал другим. Солидным.
– Положение  обязывает, – Михаил весело хлопает Рыбакова по плечу, – я теперь заведую кафедрой украинознавства в Национальном университете. – И по-хозяйски, требовательным тоном спрашивает: – А ты как здесь оказался?
– Я поступил на заочное отделение  юридического факультета, – отчитывается Рыбаков, – сейчас на сессии.
- А работаешь где?
- Следователем районного управления милиции.
– Понятно, – снисходительно бросает  заведующий кафедрой, – ну и как поживает наша украинская милиция после обретения страной независимости?
– Хреново. Как и вся страна. Обещанного материального благополучия второй Германии, которая кормила весь СССР, и должна была бы после отделения от  России завалить каждого своего жителя сосисками и утопить в пиве, явно не получилось.
– А кто обещал, что всем будет хорошо? – небрежно бросает Михаил. – Хорошо сейчас тем, кто смог оторваться от стереотипов старого советского мышления и решил взять собственную судьбу в свои руки – предприимчивым и энергичным. Чтобы жить по Западному, нужно, прежде всего, начать               по-западному мыслить. Как там написано у  Ильфа и Петрова: «Спасение утопающих – дело рук самих утопающих», – Михаил смеется: – А бывший американский президент Рейган высказался еще более определенно по этому поводу: «Правительство не решает ваших проблем. Правительство само есть проблема».
– А у тебя, как я вижу, все прекрасно, – раздраженно замечает  Рыбаков, – и все-таки интересно, чем ты сейчас занимаешься на своей кафедре?
– Ликвидирую белые пятна в украинской истории, – снисходительно объясняет  Михаил. – Их немало накопилось в советское время. Это и сражение под Конотопом, и Конституция Пилипа Орлика, и голодомор 1933 года, и все прочее связанное с национально-освободительным движением на Украине. В советской историографии все это сознательно замалчивалось. Так что дел у меня не початый край.
– А хорошо ли тебе платят за твою работу?
– Достаточно, – небрежно бросает завкафедрой, – главное получить гранд и причитающиеся к нему финансирование.
– А финансируют американские фонды типа Сореса?
– Да, – с вызовом бросает Михаил, – и что из этого? История во все времена, как ты сам знаешь, была партийной наукой и всегда историки выполняли определенный социальный заказ.
– А ты, значит, сейчас выполняешь социальный заказ своего нового американского хозяина, – в словах Рыбакова появляется презрительные интонации, – и подтасовываешь исторические факты под угодную ему идеологическую картинку. Выставляешь Украину в роли постоянной жертвы варварской Москвы, оторвавшей ее от цивилизованной Европы, и на века затормозившей ее развитие. Назначаешь Россию на роль постоянного и  Главного врага, а Европу и Америку записываешь в ее спасители. Выполняешь старый план Бисмарка, который еще в девятнадцатом веке заявил, что: 
 « Могущество России может быть подорвано только отделением от нее Украины. Необходимо не только оторвать, но и  противопоставить Украину России. Для этого нужно только найти и взрастить предателей среди элиты, и с их помощью изменить самосознание одной части великого народа до такой степени, что он будет ненавидеть все русское, ненавидеть свой род, не осознавая этого. Все остальное дело времени». Кстати Бисмарк не первый, кто пытался подобным образом порабощать другие народы. Все завоеватели первым делом старались распространить среди покоренных народов свою веру, прекрасно понимая, что вера – это не просто внешние культовые обряды. Это, как когда-то сказал Богдан Хмельницкий – душа народа. Это его убеждения и моральные ценности. Пока это удалось сделать только с Галицией, которая некогда называлась Червоной Русью. Сделав из православных галичан униатов, поляки получили, как того желали, уже совершенно другой народ. Который легко можно использовать, как против России, так и против остальной части Украины. Поэтому, может быть, постепенно, не сразу, от тебя и таких как ты твои новые американские хозяева потребуют, –  чтобы ты так отобразил исторические события, чтобы выделить именно галичан в качестве авангарда всего национально-освободительного движения на Украине. И более того – их вождей, фашистских ублюдков типа Степана Бендеры или Романа Шухевича,  возвести в ранг национальных героев Украины. А как же твои прежние коммунистические убеждения? Или у тебя, так же как и у Кравчука или Ельцина никогда не было никаких убеждений? Ты просто прислуживал своим  прежним  кремлевским хозяевам и подстраивался под их убеждения?
– Все сказал? – покровительственный тон Михаила сменяется на  презрительный. – Ну, хорошо, я в твоих глазах американский  лакей. Такой же как Леонид Кравчук или Борис Ельцин. А ты сам кто? Ты тогда просто лакей лакея. Потому что вынужден, вопреки всем своим красивым словам, служить в грязной ментуре, которая защищает нынешнюю украинскую власть. То есть власть, как ты выражаешься, американских лакеев. Каждый маленький человек обязательно ищет себе хозяина. Который бы мог его защитить от произвола  сильных мира сего. И не только люди так поступают, но даже целые народы. Так было и будет всегда. Кстати, лакей не обязан хранить верность своему прежнему хозяину, который от него отвернулся, и в свою очередь нашел себе хозяина, то есть сам превратился в лакея. Лучше уж служить богатому и сильному, чем слабому и бедному. Если сейчас выбирать между Россией – которая сама полностью легла под Америку, и, в особе ее президента Бориса Ельцина буквально пляшет под американскую дудку – и Америкой, – то я безусловно выбираю Америку. Кстати, как и подавляющее большинство украинцев. Хочешь, прямо сейчас проведем небольшой социологический эксперимент? Спросим нескольких студентов, кто им больше нравится: Америка или Россия. Я уверен, подавляющее большинство выберет Америку. Хочешь?
– Нет, – устало произносит Рыбаков, – кстати, по поводу выбора  между богатым и сильным, и бедным и слабым. Я уже читал нечто подобное. Именно с такими аргументами обращался гетман Мазепа к своим казакам накануне присоединения к войску Карла Двенадцатого. Только по-моему этот Мазепа плохо кончил. Неверно определил сильного и богатого. Не боишься оказаться на его месте? Или, если ситуация изменится, у тебя снова откроются глаза, и ты по-новому, уже по социальному заказу новой власти, в очередной раз будешь переписывать историю?
- Не боюсь. И знаешь почему? Потому , что такие люди как я нужны любой власти. Они для нее удобны.Я как пластилин могу принять любую форму и поэтому меня удобно использовать при моем беспринципии где угодно. А тебя - нет. Ты для любой власти будешь изгоем. Потому что не умеешь приспосабливаться. Жизнь - это всегда война за выживание. А на войне все средства хороши. Конечно можно принять красивую позу - как Болконский и бестолково умереть. Но кто хочет чего - то добиться в жизни здесь и сейчас - обязан принимать правила игры. А они всегда определяются властью. Я всегда принимаю эти правила игры. А еще я умный. И умею самостоятельно мыслить и потому могу не просто топорно и грубо, а изящно и талантливо выполнять социальный заказ власти. А большинство простого люда вообще не способны мыслить самостоятельно. Посмотри на наш народ. Раньше он ревностно славил партию и Ленина, а сейчас не менее ревностно их поносит. Кажется об этом писал еще средневековый философ Ибн Рушд - о двух истинах - для  самостоятельно мыслящих и простых людей - толпы Для последних истина всегда определялась и будет определяться их кумирами грамотно навязанными властями.Кажется ты сам когда - то увлекался гипнозом и сам мне говорил, что существуют две техники гипноза - первая сильного мгновенного, обязательным условием которого является использование чувства страха или даже ужаса и вторая - слабого использующего чувство смертельной усталости. В любом случае гипноз бывает успешным только тогда, когда удается полностью отключить мышление. Точно так же происходит и с толпой.Только она сама добровольно и радостно отключает свое мышление и предается воле своих инстинктов.
Рыбаков криво усмехается, - первобытных инстинктов, после чего цитирует :                " Теперь мне известно сладострастие, вызванное льющейся кровью, варварской первобытной жестокостью действия, взявшей верх над мыслью."знаешь кто это написал в порыве откровения - Изабелла Эберхард. Это действительно очень эффективный способ управления толпой. Только он очень опасен. Не даром Гойя убеждал, что "сон разума рождает чудовищ" , а все мировые религии призывают человека " не давать воли любому чувству." Не боишься, что угождая властям и потакая первобытным инстинктам толпы возродишь на Украине фашизм? Или тебе на все наплевать кроме собственного благополучия здесь и сейчас?
- Мне странно слышать от тебя, бывшего историка. подобные обвинения.Разве ты забыл, что фашизм - это не психология,а идеология.
- Почему забыл помню. Как же очень простая идеология. Как там вещал Гитлер :    " Германия превыше всего.Превыше совести,добра и справедливости." Фашизм начинается с отнесения себя и своих сторонников к "избранным" и наделения их, ввиду этой избранности, правом творить насилие над всеми прочими.  Но чтобы осознанно творить насилие каждый конкретный человек вначале должен воспитать в себе дикого и кровожадного зверя, который питается всего двумя низменными чувствами завистью и ненавистью..
Михаил не отвечает. Пристально смотрит на Рыбакова и, наконец, произносит:
– Хочешь, угадаю, как тебя называют на твоей новой работе твои коллеги? – и, не дожидаясь ответа, добавляет:  – Игорьком…

            С М Е Р Т Е Л Ь Н А Я   О Ш И Б К А

Коридор. Открытая дверь направо. Старинная карета. Сукно ее внутренней обивки заиндевело и покрылось ледяной коркой. За окном лютый мороз. Впереди кареты по разбитой и заснеженной дороге идут рослые суровые солдаты в высоких медвежьих шапках. Они стараются не смотреть по сторонам и не замечать страшную картину смерти и разложения. Вся обочина дороги с обеих сторон усеяна закоченевшими человеческими трупами. В карете двое. Один – император Наполеон Бонапарт. Несмотря на то, что император укутан шерстяными шарфами, одет в теплую соболью шубу и обут в сапоги, подбитые мехом, а сверху его ноги, вдобавок, прикрыты медвежьей накидкой, – ему все равно очень холодно. Время от времени он клацает зубами. Чтобы согреть его, граф Коленкур распахивает полы своей тяжелой шубы из медвежьего меха и одной половиной ее заботливо укрывает  императора. Мрачные думы одолевают императора Наполеона.
«Проклятая варварская страна, – с ненавистью произносит про себя   император, – проклятый народ».
Но его проклятия не имеют никакой силы и не приносят вреда русским и спасения его погибающей армии. Император Наполеон и сам это прекрасно понимает. Понимает и то, что вся его ненависть исходит от осознания собственного бессилия. Он продумывает все оправдания, которыми ему придется объяснять Франции и покоренной Европе причины катастрофы, произошедшей с его Великой армией в России. Среди этих причин конечно же будут и суровая русская зима, и неисполнительность его подчиненных, и  глупость шведов и турок, так и не сумевших использовать для себя все выгоды начатой им компании против России, не соизволившими напасть на Россию в это тяжелое для нее время. И недостаточные усилия поляков, которые не сдержали своего обещания, не предоставили ему многочисленную легкую кавалерию, способную соперничать с русскими казаками, и еще многое другое. Но он, император Наполеон, никогда и никому не назовет действительных главных причин  этой катастрофы. Даже Коленкуру, который заранее предупреждал его об опасностях компании против России. Главная причина в том, что он не понимал Россию и русских. Он самонадеянно полагал, что они, русские, мыслят и чувствуют так же, как французы и другие европейцы,  принимая решения в результате разумного взвешивания только собственных приобретений и потерь. Следуя этой логике, это пребывающий в рабстве народ, который должен был бы проявлять полное равнодушие к судьбе своей страны, подвергшей его жестокому порабощению, а стоящая у власти потомственная аристократия – запаниковать и заставить императора Александра заключить  любой мир при угрозе их собственным фамильным достояниям. Но ничего подобного не случилось. Вопреки его ожиданиям и расчетам все русское общество сплотилось вокруг своей веры и своего царя. И восприняло эту войну как Отечественную священную войну против безбожных французов. Поэтому и произошла катастрофа. Он считал, что эти русские, несмотря на их дикость и отсталость, все же живут по моральным принципам современной цивилизованной Европы. А оказалось, что они еще не переступили порога Средневековья.
– Такую большую страну как Россия, сир, – словно угадав его мысли, внезапно произносит Коленкур, – можно покорить только используя ее собственные внутренние слабости. Это когда-то почти удалось полякам, которые сумели убедить значительную часть русской аристократии, в том, что польские порядки и культура для них предпочтительнее московских и что под властью Польши они будут иметь гораздо больше прав и привилегий, чем они имеют под тиранией собственного полновластного монарха. Если бы полякам хватило терпения и выдержки – вся история России пошла бы другим путем. Вы ведь ваше величество, в любом споре обязательно стараетесь убедить любого человека в ошибочности его мнения и правоте вашего. Вы ведь это делаете не из-за тщеславия, а потому что справедливо полагаете, что человека можно заставить добросовестно служить себе только в том случае, если удастся  подчинить его мысли и чувства. С народами, так же как и с людьми, следует поступать подобным же образом. Вашему величеству следовало пустить впереди вашей Великой армии нашу французскую культуру, и убедить русских вельмож в ее неоспоримом преимуществе перед их собственной культурой.  Сделать так, чтобы они не только говорили на французском языке, а их жены копировали бы французские туалеты, но и думали и чувствовали как французы. Чтобы наши французские моральные ценности стали считаться их собственными. Чтобы Францию они воспринимали как символ прогресса и процветания в качестве эталона для подражания. Чтобы они добровольно презирали свой собственный народ и свою культуру как варварскую и отсталую…
Император Наполеон ничего не отвечает на слова Коленкура. Не в его правилах признавать собственные ошибки. К тому же он прекрасно понимает, что государь, если он хочет быть полновластным повелителем своих подданных, не может совершать ошибок. Он  должен быть во всем безупречным. Как БОГ. Но он не перебивает и не останавливает Коленкура, и уже этим дает ему возможность ощутить свою правоту.
«Да, – с горечью и досадой думает про себя император, – Коленкур бесспорно прав. С Россией я слишком поторопился. Как там сказано в Библии : «В начале было СЛОВО».

      Н А   К Н И Х Н О М   Р Ы Н К Е

  Коридор. Открытая дверь налево. Москва. Красная площадь. Книжная ярмарка. Рыбаков бродит между разборными прилавками с книгами и такими же разборными куполообразными павильонами. Ему уже за пятьдесят. Большая часть жизни уже прожита, но по выражению его лица видно, что у него           по-прежнему, так же как и в молодости, вопросов больше чем ответов. Рыбаков останавливается возле одного из временных куполообразных павильонов. Внутри его за столом сидит известный российский писатель, который, выступая перед немногочисленной собравшейся в павильоне аудиторией, читает короткую лекцию об особенностях средневекового мышления. Правильно построенные предложения и спокойное, акцентированное  в нужных местах  изложение, выдают в нем преподавателя. Он держится уверенно, как перед своей студенческой аудиторией. И так же, как мнение студентов, его мало интересует мнение случайных, собравшихся в павильоне слушателей. Поэтому он  не торопливо, с чувством собственного превосходства, доносит до аудитории свои постулаты, которые он привычно выдает за научно обоснованные и единственно правильные аксиомы. Он ярко и красочно рассказывает об особенностях восприятия мира средневековым человеком и  отражением этого восприятия в средневековой литературе. И как-то ненавязчиво, но настойчиво пытается убедить слушателей, что средневековое восприятие мира представляет собой пережиток давно ушедших времен, и встречающееся еще в наши дни у достаточно большого количества людей  средневековое мышление – также является вредным и ошибочным пережитком  давно ушедших времен, свидетельством недоразвитости и отсталости его носителей. Когда он заканчивает свою короткую лекцию, Рыбаков не выдерживает, просит микрофон у ведущего и задает лектору вопрос, благо, что организаторы предусмотрели и позволили подобную процедуру:
– Повторите , пожалуйста, в чем же, по-вашему, заключаются основные отличия средневекового мышления от современного?
– Средневековый человек, – охотно начинает отвечать на его вопрос писатель, – жил в другой системе координат. В центре этой системы координат находился не человек, а бог, поэтому и средневековое мышление отличается от современного тем, что оно имеет свои строго определенные рамки, за которые человек не может выйти. Средневековый человек лишен свободы выбора и обязан подчинять свои  не только поступки, но даже мысли божественной целесообразности, иными более понятными словами – он обязан  в своем мышлении только постигать мысли творца, а самой своей жизнью осуществлять его план божественного предопределения, и смиренно нести свой крест греховной земной жизни. Чтобы было еще более понятно – средневековый человек, в отличие от современного, не использует мышление только в качестве инструмента реализации своих планов и амбиций  и не стремиться самореализовать себя в обществе с максимальной для себя пользой и выгодой, а хочет только занять в иерархичном сословном обществе подобающее ему место. И это бесспорно ограничивает и его мышление, и весь его личностный потенциал. Он обязан, воспринимать себя не как свободный атом, самостоятельно устанавливающий взаимоотношения с другими людьми, а только как  маленькую, грешную и общем-то малозначащую часть  божественного мироздания, у которого в этом мироздании есть только свое заранее определенное место. Отсюда вытекает неизбежный фатализм средневекового человека, ведь он предполагает, что « судьба каждого скрыта в уголках его глаз и ни один волос не упадет случайно». Только освободившись от оков ограниченного средневекового мышления и подняв свободу каждой отдельно взятой личности на пьедестал своей главной ценности, Западный мир смог добиться таких успехов в науке и технологиях и возглавить современное цивилизационное движение.
– А Россия и старая и современная, упорствуя в своем детском желании как-то выделиться перед Западом и не желая принять единственно верную и прогрессивную, принявшую глобальный характер, современную Западную культуру с ее эгоистичным и беспринципным мышлением, – застряв в своем отсталом, традиционном, средневековом мышлении, с его патриархальными ценностями и богоискательством, – сама обрекла себя на роль  «второсортной  державы», как ее обозвал Иосиф Бродский? – задает новый вопрос         Рыбаков. – Поэтому-то в конце вашего главного литературного произведения, посвященного Руси пятнадцатого века, русских учит правильной жизни европейский купец? Я думаю было бы честнее на вашем месте поставить современную Россию на уровень дикой и отсталой Африки, как это сделала Улицкая. А еще я полагаю, что премия «Большая книга» для Вас очень скромна. Вас следовало номинировать на Нобелевскую премию по литературе, потому что образ  юродивой  России должен очень импонировать Западу.
Не дожидаясь ответа, Рыбаков подходит к следующему павильону. В нем бородатый писатель вдохновенно рассказывает о неизвестных эпизодах жизни и творчества Пришвина. Взахлеб повествует, как Пришвин, чтобы  занять место в известной богемной среде писателей и поэтов Серебряного века, как охотник изучил все повадки и тайную жизнь Гиппиус и Мережковского, и чтобы  добиться их внимания не остановился даже перед вступлением в их секту и публичным ползаньем перед ними на коленях. Эти неприглядные обстоятельства из жизни Пришвина коробят Рыбакова. Даже если они имели место, почему этот бородатый современный писатель именно на этих некрасивых страницах сосредоточил свое внимание? Может быть потому, что подобное поведение ему самому близко и понятно? Между тем писатель от творчества Пришвина переходит к оценке Первой мировой войны в судьбе России. Вернее ее недооценке. По его словам получается, что Россия проиграла  Первую мировую войну только потому что слабо подготовила общественное мнение к предстоящим лишениям. Россия была готова только к легкой и победоносной войне, а не к затяжной, многолетней, с тяжелыми лишениями и поражениями. Рыбаков просит микрофон у ведущей – молодой симпатичной девушки и, милостиво получив его в руки, обращается к писателю:
– Скажите, в чем, по-вашему, причины поражения России в Первой мировой войне?
– Я уже сказал об этом, – повторяет писатель, – в плохой информационной  подготовке общества к предстоящим лишениям и бедствиям, неизбежно связанных с большой мировой войной.
– А по-моему, все гораздо проще, – высказывает свое мнение Рыбаков. – Это была несправедливая война, и потому она не была популярной в русском обществе. Первоначально, когда русский народ полагал, что война ведется ради спасения Сербии и других братьев славян, – она была популярной. Но потом, когда общество поняло, что его жестоко обманули, и война на самом деле ведется за проливы Босфор и Дарданеллы, оно испытало горькое разочарование, и дезертирство стало не только морально оправданным, но даже почетным. Недаром Есенин, с гордостью объявил себя первым в стране дезертиром.
– Эта война велась не за проливы Босфор и Дарданеллы, – в ответ запальчиво произносит писатель, – а за храм Святой Софии в Константинополе.
– Так можно и крестовые походы оправдать, – улыбаясь, замечает Рыбаков и собирается добавить, но не успевает. Миловидная девушка – ведущая решительно выхватывает у него микрофон и безапелляционно заявляет, что диспут у них литературный, и все вопросы должны задаваться только по литературе, а никак не по истории.
Лишенный возможности продолжить спор Рыбаков подходит к установленной прямо напротив Покровского Собора сцене. На сцене на стуле важно восседает еще один очень известный советский и российский писатель. По его внешнему виду заметно, что он давно привык к почету и уважению. Поэтому его движения уверены, а слова выразительны. Они разносятся по площади как звон колокола, притягивая к себе и покоряя своей убежденностью. Писатель страстно говорит о величии России и русского духа и об их спасительном чудотворном влиянии на судьбы всего человечества в прошлом и настоящем. Всем своим поведением он напоминает средневекового рыцаря, готового во имя своей Прекрасной дамы яростно сражаться с полчищами неприятелей, но при этом никому, даже самому прославленному рыцарю, не позволит в боевом строю встать перед собой и заслонить свое сияние лучами чужой славы. Задавать ему вопросы Рыбаков не может. Организаторы сознательно оградили уважаемого писателя от случайных неловкостей, могущих возникнуть при  неожиданных вопросах слушателей. Микрофон находится только в руках ведущего на сцене. Только он один может задавать вопросы. Больше никто.
– Сейчас обсуждается вопрос, – доверительно обращается к писателю  ведущий, – чтобы привлекать к уголовной ответственности не только за сознательное глумление над государственным флагом России, но и над ее гимном. Как Вы к этому относитесь? 
– Положительно, – важно заявляет писатель, и объясняет свое                мнение. – Я считаю, что посягающий  на государственные символы России, такие как ее флаг и гимн, посягает на самое святое, ибо под флагом России и с ее гимном на устах ее современные герои сражались и умирали  в Чеченскую войну . И потому они  стали настоящими современными  святынями русского народа. А посягательство на народные святыни должно сурово караться силой уголовного  закона…
Если бы Рыбаков мог, он бы обязательно задал ему следующий вопрос:
– А вам ничего не напоминает фраза: « Я тебя заставлю Родину любить»?
Но он  лишен возможности задавать вопросы. И потому молчит. Он очень разочарован. Его ожидания встретить здесь поэта, способного « не впадая в робость  подвести итог всему, что было до него» – не оправдались. Среди русской интеллигенции по-прежнему разброд и шатание. Ясно и отчетливо выделяются три лагеря. Первый –  это глобалисты, продажные распространители западной культуры и западных ценностей. Второй – русофилы, требующие полностью отмежеваться от Запада и делающие ставку исключительно на собственные силы и предлагающие  особенный, русский путь развития. Такое себе русское « чучхе». Третий – приспособленцы, пока еще не занявшие определенной позиции и собирающиеся как всегда примкнуть к партии победителей. Глобализм привел уже Украину к катастрофе. Может быть, хотя бы на ее примере Россия поймет, как опасно верить Западу и пытаться играть по его правилам. И выкинет наконец всех этих глобалистов из всех культурных министерств, где они давно уверенно обосновались, на их землю обетованную – Европу и Америку. Пусть оттуда злобно шипят на Россию и ее народ. Это все же гораздо лучше, чем  позволять им явно и тайно пропагандировать за американские гранды здесь в России. Но русофильство тоже не приведет ни к чему хорошему. Это путь к самоизоляции и отставанию. Истина, как всегда, вероятно,  находиться где-то посередине. Надобно, как учил еще Богдан Хмельницкий, овладевать всеми современными западными знаниями и технологиями, но не позволять Западу «дотрагиваться до своей души», то есть традиционных  культурных, исторических и моральных ценностей. Хотя, конечно, советовать гораздо легче чем делать. Как гласит восточная мудрость, « кто не может сделать сам, тот учит других»… Между тем на сцене происходит смена участников. Место известного писателя занимают несколько менее известных поэтов и журналистов. Ведущий предлагает  им всем ответить на вопрос, что же такое по их мнению счастье. Очень быстро обсуждение этого вопроса сводится всего к одной формулировке из известного советского фильма: « Счастье – это когда тебя понимают». 
«Почему они выбрали только эту  ущербную  подростковую формулу счастья? – про себя думает Рыбаков, по-прежнему лишенный возможности участвовать в обсуждении. – Вероятно, как творческим личностям, им, так же как и подросткам, очень важно самореализоваться и найти свое место в творческой богемной среде, получив известность и признание. Кроме этой формулировки есть еще и другие. Есть знаменитая формула Локка : «счастье – это такое состояние, при котором получаешь максимум удовольствий и минимум страданий». Оно очень нравится Западу. Но лично ему, Рыбакову больше подходит формула Эпикура: « Счастье человека – это здоровье тела и безмятежность души». Если понимать под душой, опять-таки, как это понимал Богдан Хмельницкий – веру человека, а выражаясь современным языком – его убеждения, то счастливым должен чувствовать себя тот человек, который живет в согласии со своими убеждениями. Особо не погрешив против истины, Рыбаков тоже может заявить, что старался жить по своим убеждениям и моральным принципам. Но назвать себя счастливым он явно не может. Так что же такое счастье? Может быть – это сказочное пение чудесной райской птицы, которое иногда человеку удается услышать, когда она пролетает где-то рядом, но которым нельзя насладиться в полной мере даже если  повезет поймать ее, потому что эта птица никогда не поет в неволе…

            Л А К Е И   О Т   В Л А С Т И

Коридор. Открытая дверь направо. Парадная дворцовая зала. В ней двое. Черты лица первого хорошо знакомы. Это царь Николай Второй. Рядом с ним, в почтительной, но не угодливой позе, стоит большой сильный мужчина с высоким лбом.
– Скажите, граф Витте, – обращается к нему всероссийский самодержец, –какого Вы придерживаетесь мнения о Плеве? Можно ли ему доверить ответственный пост министра внутренних дел?
– Плеве, – ваше величество, – отвечает на вопрос царя граф Витте, – делал свою карьеру как юрист. Он дослужился до прокурора судебной палаты, затем, при Лорис – Меликове, из прокурора судебной палаты он был назначен директором департамента полиции , из директора  департамента  полиции – товарищем министра внутренних дел и, наконец, государственным секретарем. Человек он, несомненно, очень умный, очень опытный, хороший юрист, вообще человек очень деловой, в состоянии много работать и очень способный. Но насколько на него можно положиться, в том смысле – каковы его убеждения, есть ли это в данный момент его убеждения,  искренни ли они, глубоки ли, а не просто карьерные? Об этом мне судить очень трудно… Когда Плеве был прокурором судебной палаты, он был довольно либеральных идей. Вследствие этого, Лорис– Меликов, – будучи начальником верховного управления, затем министром  внутренних дел (его тогда называли директором сердца императора Александра Второго), – взял Плеве директором департамента  полиции. В то время Плеве поклонялся политике Лорис – Меликова, сочувствовал его более или менее конституционным идеям. Затем Лорис – Меликова сменил граф Игнатьев. Плеве был правою рукою графа Игнатьева и поклонялся ему, хотя, как известно, мнение графа Игнатьева совершенно не сходилось  с мнением Лорис – Меликова. Лорис – Меликов был конституционалистом, в западном  смысле, а граф Игнатьев – практически славянофилом, видел спасение в земском совещательном соборе. Затем граф Игнатьев был сменен министром внутренних дел Толстым. Толстой,  в качестве министра внутренних дел, являлся представителем в полном смысле слова – самодержавной бюрократии. Плеве был самым большим сторонником и поклонником его системы, проводил его мнение и чуть ли не клялся над его, Толстого, формулой, как на текст Евангелия. А каковы  в действительности мнения и убеждения Плеве, об этом, я думаю, никто не знает, да и пожалуй сам он этого не знает. Он будет держаться тех мнений, которые считает в данный момент лично выгодными…
Витте умолкает. Ему хочется добавить более откровенные слова, а именно, что Плеве ренегат, и что не может быть честного человека, меняющего свою религию из  житейских выгод. Что более того – Плеве по натуре – хам, и сделался главным адвокатом всех дворянских эгоистичных тенденций  не по убеждениям, и не по традициям (его отец еще не был дворянином), а потому  что посредством дворянской клики у престола он сделал свою карьеру. Как ренегат и нерусский, он, конечно, дабы показать, какой он истинно патриот и православный,  готов был на всякие стеснительные меры по отношению ко всем  подданным Его Величества, не православных. Вот почему Победоносцев его презирал, так как сам это делал по убеждению. Этот Плеве, будучи по своей природе лакеем, может служить и богу и дьяволу, как в данном случае выгодно его карьере.  Ему еще хочется добавить, что вообще никогда не следует доверять ответственных постов лакеям. Потом что лакей на любом посту всегда будет «перегибать палку», по холуйски рассуждая, что лучше перегнуть, чем не погнуть. Так как  излишнее  усердие хозяин всегда оправдает, а за нерадение можно лишиться его милости и ласки. Поэтому, пребывая на ответственной  должности, такой лакей, уважая одного только своего хозяина и будучи нем и глух ко всем жалобам своих подчиненных и простого люда, будет дискредитировать своими действиями всю власть перед народом, ведь народ  именно в его лице видеть собственно всю власть. И перестанет ей доверять и надеяться на нее. А такое отношение народа к власти неизбежно порождает все смуты и революции…
Но ничего этого Витте не говорит царю. Он уже успел убедиться в том, что Его Величество прислушивается только к тем советам, которые совпадают с его собственным мнением. И вообще желает слышать только приятное. Неприятное же, наоборот, его только раздражает. Поэтому-то его окружает все  меньше честных и убежденных людей, и все больше беспринципных лакеев.  И потому в России царит такой ужасный  порядок вещей, при котором  величайшая страна находится в вечных экспериментах эгоистичной дворцовой камарильи. И это все должно закончиться очень плохо. Граф Витте не может знать замечательных поэтических строк, которые появятся только столетие спустя, но очень верно изобразят подобную картину падения другой,  уже  советской империи:

   " Вселенский опыт говорит, что погибают царства,
     Не от того, что труден быт и мучают мытарства.
     А погибают от того, и тем больней, чем дольше,
     Что люди царства своего не уважают больше ».

               И С Т И Н А Я  М У Д Р О С Т Ь

Коридор. Открытая дверь налево. Купе поезда. В нем двое. Первый Рыбаков. Второй примерно такого же, пятидесятилетнего возраста, мужчина  с восточными чертами лица, в оранжевом халате буддийского монаха.
– Скажите, а что означает для Вас, буддиста понятие счастье? – неожиданно спрашивает Рыбаков. – У иудеев счастье – это шведский стол, ломящийся от закусок,  у мусульман – это публичный дом с вечными девственницами, а у вас буддистов – это просто сладкий, бесконечный сон, такой как у Лермонтова?
Монах внимательно смотрит на Рыбакова, потом мягко, не торопливо начинает говорить:
– Мне кажется, вы неверно понимаете учение буддизма. Задайте себе простой вопрос. Если бы буддизм призывал к отрешению от  мира, с его несправедливостями и страданиями и уходу в собственный внутренний мир, как это часто изображают мало ведающие художники, то для чего Будда вообще занялся проповедью своего учения. Его проповедь в таком случае лишена смысла. Он просто должен был бы сам погрузиться в собственный внутренний мир и там обрести вечный покой и блаженство. Очевидно, что он думал не о себе самом, а о других людях, ведь его собственная жизнь, как царевича, была легка и беззаботна. Но если ты думаешь о других людях, то ты никак не можешь уйти от мира и сосредоточиться только на себе самом. Разве это не очевидно?
– Да, в ваших рассуждениях есть безупречная логика, – вынужден согласиться Рыбаков. – Тогда, если Вам не трудно, просветите меня, пожалуйста по поводу буддизма, особенно объясните, чем он отличается от христианства и ислама, и могут ли, по вашему мнению, эти три мировые религии, не враждуя друг с другом, мирно сосуществовать?  Мне, честно признаюсь, кажется, что любая вера фанатична, и потому не терпит никакой другой рядом с собой?
– Вы задали непростые вопросы, – по-прежнему неторопливо говорит его собеседник, – но времени у нас много, поэтому я постараюсь ответить. Но сначала скажите, что такое, по-вашему, религия?
– Опиум для народа, – усмехнувшись, бросает Рыбаков, но сразу         извиняется. – Простите, я привык к старому советскому представлению о том, что религия это, прежде  всего, инструмент духовного порабощения народа  властью.
– Глупо было бы на моем месте, – замечает монах, – утверждать, что любая власть не делала, и не будет делать попыток использовать религию в своих интересах. Но эти попытки, как правило, носят искусственный характер, в виде дополнительных церковных толкований отдельных страниц священного текста. Так в христианских церквях появилась известная трактовка про Сима, Хама и Иафета, как родоначальников сословного деления общества. Но эта трактовка явно противоречит главному смыслу христианского учения, которое призывает людей «не собирать сокровищ на земле, где тля и ржа уничтожает их, а собирать их на небе» и утверждает, что «легче верблюду пройти сквозь угольное ушко, чем богатому попасть в царствие небесное».
– А что же тогда по-вашему религия?
– Для меня это прежде всего практическая философия, то есть философия, которую попытались реально встроить в человеческую жизнь, – собеседник делает паузу. – Я ведь тоже в свое время учился на философском факультете МГУ, и там понял, что если любую философию попытаться реально ввести в человеческую жизнь, она обязательно превратиться в религию. Как это произошло, например, с учением Конфуция в Китае. Поэтому, как и любая другая философия, религиозные учения также делятся на три части: онтология или учение о строении мироздания, гносеология или учение о человеческом сознании и этика – о роли общества в жизни отдельного человека. Что касается онтологии, то буддизм, также как и христианство и ислам считает, что все в мире связано друг с другом, потому что состоит из одних и тех же природных элементов и подчиняется одним и тем же природным законам. И признает акт творения мира высшей силой, без существования которой понятно и убедительно объяснить происхождение  вселенной, особенно живой и  разумной – не получается. Кстати, принятая сейчас большинством космологов теория происхождения вселенной в результате Большого взрыва очень напоминает акт творения. Вам не кажется?
– Кажется, – признается Рыбаков.
– Так что в части онтологии воззрения и буддизма, и христианства, и ислама в значительной мере совпадают. Конечно, есть и определенные различия. Но они гораздо менее заметны, чем сходства. Теперь перейдем ко второму разделу философии и религиозных учений – гносеологии или теории познания мира. Вы, лично, как полагаете, что такое человеческое познание, мышление или разум?
– Я привык понимать под всеми этими понятиями, которые Вы только что перечислили, – отвечает Рыбаков, – инструмент, с помощью которого человек  отражает внутри себя окружающий его мир. 
– На этой теории отражения, представляющей человеческое сознание и мышление только зеркалом окружающего мира, или, выражаясь современным языком – локатором, – улыбаясь, произносит буддийский монах, – построена вся наука логики. Но ограниченность подобного мышления  лучше всего демонстрирует  известная апория Зенона про Ахилла и черепаху. Вам знакома эта апория?
– Конечно, – заявляет Рыбаков, – никогда быстроногий Ахилл  не сможет догнать медленно идущую черепаху. Потому что пока он будет бежать до того места, где в данный момент находится черепаха, она уже тоже пройдет какое-то расстояние, а когда он снова побежит в это новое место пребывания черепахи она опять пройдет какое-то расстояние. И так до бесконечности. Короче говоря, Зенон утверждает, что догнать черепаху невозможно.
– Невозможно, – мягко говорит монах, – если мыслить по принципу зеркала или локатора. Для того чтобы догнать черепаху, Ахиллу понадобится мыслить иначе. Он должен сначала смоделировать в своей голове будущую ситуацию, и бежать не туда, где в данный момент находится черепаха, а туда где ее еще нет, но где она, вероятно, будет через определенное время. То есть в этом мышлении человек выступает не зеркалом, а кем-то вроде пророка, который предвидит будущее действие черепахи, и с учетом этих действий сначала планирует в своей голове, а затем реализует в жизни свои расчеты, то есть сознательно не только отражает существующую реальность, но и предсказывает и создает будущее. Но чтобы постоянно выступать в роли подобного предсказателя надобно знать все самое главное обо всем, то есть  систематизировать первоначальную поступающую от органов чувств информацию об окружающем мире, через призму наиболее общих – универсальных  божественных законов или законов природы. Например, что  «все в окружающем мире устроено строго закономерно и отношения между одними и теми же природными элементами всегда постоянны и неизменны». Именно эту систематизацию получаемой  информации, правда, через категории пространства и времени, вероятно, имел в виду еще Кант, который именовал этот процесс трансцедентальной аперцепцией.Кстати великий Эйнштейн утверждал, что все научное знание базируется на двух не доказуемых и принимаемых на веру - аксиомах : первая из них подразумевает, что все  в мире устроено по строгим законам ( правилам), вторая, что человек способен понять эти законы. Чтобы не быть голословным приведу дословное высказывание самого Эйнштейна:
 
" Наука может быть создана только теми, кто насквозь пропитан стремлением к истине и пониманию.Но понимание этого чувства берет начало в области религии.Оттуда же - вера в возможность того, что ПРАВИЛА этого мира рациональны, то есть постижимы для разума.Я не могу представить себе настоящего ученого без крепкой веры в это."

– Так как же тогда, по-вашему, следует называть процесс познания человеком окружающей действительности? – задает вопрос Рыбаков.
– А как, согласно учениям и христиан, и мусульман и буддистов, создан человек? – улыбаясь в ответ, спрашивает  монах.
– По – образу и подобию бога, – отвечает Рыбаков.
– А какое определение Бога  является у  всех этих трех религий главным и основным?
– Творец, – доходит до Рыбакова.
– Вот именно, – подтверждает буддийский монах. – И если человек сотворен по образу и подобию божества, то вполне естественно, для него не просто отражать окружающий мир и быть только его зеркалом, но и создавать, изменять мир. Так что правильно называть процесс человеческого познания не отражением объективной реальности, это только его низший первоначальный этап, а творением нового будущего. Кстати в современной науке этот факт давно уже признан. Там даже есть для него соответствующий термин – ноосфера. Под которым как раз и понимается создание человеком своей новой человеческой, не природной, а искусственной среды обитания. Так что, как видите, и в этой части ни буддизм, ни христианство, ни ислам не имеют серьезных противоречий, – он делает паузу и внимательно смотрит на Рыбакова. – Теперь перейдем к последней части  религиозных учений – этике. И буддизм, и христианство, и ислам – все они считают человека божьим творением и считают, что он обязан жить, придерживаясь определенных божьих заповедей, то есть моральных принципов, которые в значительной  мере также одинаковы. То есть человек обязан соблюдать категорический императив Канта и не использовать других людей  в качестве средств достижения своих целей и относиться к ним так, как он хотел бы, чтобы они  относились к нему, другими словами, он должен воспринимать всех людей  своими родными и близкими, как одну большую семью. То есть помогать бедным, убогим и несчастным, и не возноситься перед другими ни своим богатством, ни положением, ни успехами. Так что все три мировые религии принципиально ничем не противоречат друг другу и вполне могут сосуществовать вместе. То есть к ним вполне применимо известное восточное изречение: «Люби свою веру, но не презирай чужую».  То есть и буддизм, и христианство, и ислам, если образно сравнивать их с ручьями, – текут в одном направлении и впадают в одну и ту же реку мировой цивилизации.
– А как Вы относитесь к глобализму? – задает новый вопрос Рыбаков.
– Отрицательно, – спокойно, но твердо заявляет  монах. – Это другая цивилизация. Основанная на иных протестантских моральных принципах. А в протестантизме главная идея заключается в том, что спасутся только избранные, кого сам бог захочет спасти. Иными словами те, кого он любит. А кого он любит, и при этой жизни добиваются  успеха. И наоборот      неудачники – это те, кого бог не любит и кому он не помогает.Поэтому не нужно помогать слабым сирым и убогим, раз сам Бог их отвергает. Какое главное слово западной глобалистской цивилизации?
– Какое?
– О Кей, то есть, у меня все хорошо. Не дай бог кому-то пожаловаться и прослыть неудачником. Это жестокое эгоистичное общество, где все построено на страхе и личном интересе, и поэтому оно лишено будущего. Это предвидел еще Шпенглер, когда предрекал « Закат Европы».
– То есть человек, по-вашему, не должен ощущать себя свободным атомом,  стремящимся к абсолютной свободе и максимальному расширению границ  собственного « Я», и устанавливающим с другими людьми только такие связи, которые он считает для себя выгодными?
– Безусловно.
– Так значит, он должен ощущать себя только винтиком гигантского механизма?
– Нет.
– Тогда как?
– Человек, – поясняет монах, – не должен поднимать себя до состояния абсолютно свободного и никому ничего не должного атома, но и не должен опускать себя до уровня ничего не значащего и легко заменимого винтика  в гигантском механизме. Он должен чувствовать себя солнцем в огромной единой галактике, задача которого вспыхнуть ярким светом и озарить и согреть своим светом и теплом холодные планеты и звезды.
– Красиво сказано.
– Спасибо. А счастье в буддизме – это нирвана, то есть полное единение с богом, когда человек, выполнив свою карму или долг, прекращает цепь своих земных перерождений и сливается с божеством в единое целое. Чтобы его достичь нужно закончить все свои земные дела и устранить на земле все зло. Поэтому полная нирвана или полное и абсолютное  счастье может быть только общечеловеческим. Люди должны проявить себя достойными своего создателя, который их создал, хотя из неидеального материала, но по своему образу и подобию – и сотворить на земле справедливое общество свободных и равных людей. Только тогда Бог повернет к людям свое лицо. И наступит полная и окончательная нирвана. А это очень долгий процесс. На который потребуется не одна человеческая жизнь . Главное, к чему должен стремиться человек на земле – это своими поступками приближать нирвану. Поэтому, по буддизму, и Моисей и Иисус Христос, и Пророк Мухаммед, и вообще любой человек, который живет не ради себя, а для других людей, честно и достойно –   все они приближают нирвану… А вообще, как по вашему, можно прекратить цепь земных перерождений своего я из одного жизненного состояния, в другое?
– Как? – интересуется Рыбаков.
– А Вы сами подумайте.
– Сознательно уничтожив собственное «Я», – вырывается у Рыбакова.
– Не уничтожив, – уточняет монах, – а растворив его во всеобщем. Теперь Вы понимаете, что буддизм не зовет человека к самоустранению от жизненных проблем. Наоборот он призывает, также как и христианство и ислам, в качестве промежуточного этапа к нирване, активно участвовать в  установлении на Земле всеобщего царства Добра и Справедливости.
– А что такое, по-вашему, справедливость?
– Это общественное понятие, – улыбается монах, – вне общества оно не имеет никакого смысла. Под справедливостью я понимаю гармонию между правами и обязанностями человека в обществе. Или, если хотите, гармонию между свободой и долгом. Понятно, что они должны быть для всех членов общества одинаковыми  или равноправными.
– И как же, по-вашему, можно достигнуть такой гармонии?
– Единственный путь, который предлагает буддизм – это просвещение. Помните рассказ Чехова « Дом с мезонином». Там  осуждается теория « малых дел», и как альтернатива – предлагается освобождение. Полное и окончательное. В результате глобальной социальной революции. А я полагаю, что альтернативы просвещению нет. Бессмысленно освобождать раба или лакея, которые внутри по-прежнему осознают себя рабами и лакеями, потому что раб, получив свободу, все равно найдет себе нового господина, которому по-прежнему будет поклоняться, а лакей – нового хозяина, которому будет служить. Жить свободными людьми они  не смогут. И наоборот человека, который внутри ощущает себя свободным, и привык мыслить собственным умом, не полагаясь на чужие мнения, трудно подчинить своей воле. Насильственное же установление любых убеждений, даже самых благих, не приводит ни к чему хорошему. Так как сила ни в чем другом не убеждает, кроме одного, что ты в данный момент сильнее. Путь насилия – это путь к гибели, так как рано или поздно найдется тот, кто окажется сильнее тебя.    Сила – как хирургическая операция – должна применяться только в исключительных случаях, когда все другие методы лечения болезни исчерпаны и не оправдали себя. Вы меня понимаете?
– Понимаю, – произносит Рыбаков, – именно поэтому, глядя на горящий Карфаген, победитель Сципион Младший плачет и объясняет окружающим, что когда-то так горела Троя, сейчас горит Карфаген, а придет время – и так же будет гореть Рим. Жалко, что современная Америка, явно ассоциируя себя с античной Римской империей, предпочитает этим словам слова  другого знаменитого римлянина – Вергилия:
            « Смогут другие создать изваянья живые из бронзы,
              Или  обличья мужей  повторить в мраморе лучше,
              Тяжбы лучше вести и движения неба получше
              Вычислят, иль назовут  восходящие звезды – не спорю.
              Римлянин! Ты научись народами править державно –
              В этом  призванье твое – налагать условия мира,
              Милость покорным являть и смирять войной непокорных ».
            
– Я рад  за Вас, – произносит буддийский монах. На его лице загадочная улыбка. – И, заметьте, я Вас ни в чем не убеждал. Вы сами пришли к этим выводам.
Рыбаков задумчиво крутит в руке монету и в его сознании, неведомо откуда возникают поэтические строки:
   
              " Орел двухглавый, величаво,
                Глядит на Запад  и Восток.
                Увенчаный бессмертной славой
                Предметный нам дает урок.

                Чтоб не сгореть в костре " Свободы",
                Что Запад, буйствуя, разжег.
                И не влачить судьбы оковы,
                Как повелел Восточный бог.

                Одно, не мудрствуя лукаво,
                Должны мы свято соблюдать -
                Не ради благ, не ради славы,
                За Правду до конца стоять".


                Н А Д Е Ж Д А

Коридор. Открытая дверь направо. Большой зал пресс конференции. На сцене в кресле – человек, чье имя, в последнее время, на устах всего мира. Одни произносят его с ненавистью, другие с надеждой.
– Владимир Владимирович, – обращается к нему молодая симпатичная журналистка, – сейчас в западной прессе на Вас льется очень много грязи. Вам это не мешает общаться с западными лидерами, или как Вы их называете – партнерами?
– Не мешает, – лукаво улыбаясь, отвечает президент, – как президент России я не могу позволить себе никаких личных обид, а в отношениях с нашими западными партнерами руководствуюсь исключительно практическими интересами  своей страны…  – делает небольшую паузу, после которой продолжает. – Кроме того я считаю себя  частью  России. А такую великую страну, как  Россия, нельзя оскорбить. Это все равно, что пытаться оскорбить Бога или облить грязью солнечный свет…


Внезапный яркий свет. Он неприятно режет глаза. Я лежу на больничной койке и вижу прямо над собой лицо жены. У нее красные, заплаканные глаза. Самые прекрасные в мире.
– Давай уедем в Россию, – с волнением говорит она и для убедительности крепко сжимает мою руку. – Я понимаю, что там тоже капитализм и что старые, бедные и больные мы там никому не нужны. Но все равно – давай бросим все и уедем.
– Мы не можем, – как можно ласковее отвечаю я.
– Почему?
– Потому что это наш город. Здесь есть и твоя улица – Ирининская, и моя – Игоревская. А еще здесь есть знаменитый валун, на котором выбито: « Отсюда есть пошла земля русская».
– Что же нам делать?
– Рассказывать людям правду. Раскрывать им глаза. Приводить исторические параллели из их подлинной, а не вымышленной и мифологизированной истории. В общем – просвещать. Ничего другого не остается. Силой никого ни в чем нельзя убедить. И каждый народ, так же как и человек, должен до любой истины доходить своим умом. При этом совершая неизбежные ошибки, вызванные их заблуждениями. Вообще исторический путь человечества – это не поступательное ровное движение по спирали, как некогда нам преподавали. Это возвратно – поступательное движение. То есть: два шага вперед и шаг назад. Движение на ощупь. В неизведанное. С неизбежным частичным возвращением назад. Именно такой период – частичного временного возвращения назад сейчас переживает Украина. Но я уверен, что Украина  обязательно вернется в лоно своей единой исторической и культурной семьи, именуемой Святой Русью. Возможно, не вся. Может быть та ее часть, которая не продала своей души, своих православных моральных ценностей.
- И какие же это ценности?
- Такие же как и наши с тобой советские. В " Житии святого Александра Невского" сказано :" НЕ В СИЛЕ БОГ, А В ПРАВДЕ". А в моем любимом культовом советском фильме " Офицеры" утверждается, что " ДРАТЬСЯ НУЖНО ТОЛЬКО ЗА ПРАВОЕ ДЕЛО". "ПРЕВЫШЕ ВСЕГО ПРАВДА И СПРАВЕДЛИВОСТЬ" - вот наши главные моральные ценности. В отличие от  современных западных постмодернистских анархических ценностей абсолютной свободы каждой отдельно взятой личности. Я уверен Украина обязательно разберется в своих исторических и культурных ценностях.
 На это потребуется время. Но мы будем его приближать. Как сможем. Я убежден, оно обязательно настанет. У Антона Павловича Чехова есть замечательные слова:
«Лодку бросает назад. Делает она два шага вперед и шаг назад. Но гребцы упрямы. Машут неутомимо веслами и не боятся высоких волн. Лодка движется вперед и вперед. Пройдет полчаса и гребцы ясно увидят пароходные огни, а спустя час будут уже у пароходного трапа…  В поисках за  Правдой люди делают два шага вперед и шаг назад. Сомнения, ошибки и скука жизни бросают их назад, но жажда Правды и упрямая воля гонят их вперед и вперед. И кто знает. Быть может, они и доплывут до настоящей Правды»…