Несколько лет назад я обнаружил нестыковку по датам двух крупных событий: летние каникулы после 7-го класса – а это точно 1955-й год, и большая серия деревенских фотографий, сделанная мужем двоюродной сестры Зины – все они до одной помечены 1956-м годом. Получается, что у меня было двое каникул: и после 7-го, и после 8-го класса. Это заключение сразу разрешает множество противоречий в причинно-следственных связях событий. А с другой стороны, мне теперь придется рассортировать все события, которые я относил к 1955 году, на два лета.
***
Итак, с тех пор, как я уехал из деревни после окончания первого класса, прошло шесть лет. Природа и быт изменились мало. Моя каникулярная жизнь распалась на три основных составляющих: рыбалка, вечерний выпас коровы и улица (так по-местному назывались воскресные вечерние деревенские танцы под гармонь). А еще я много бродил по окрестностям.
Поплавочную удочку я собрал самым примитивным образом, тем не менее она хоть как-то позволяла ловить (с Москвы я привез лишь два рыболовных крючка, а в местом сельпо их не было...). Однако самые впечатляющие моменты рыбалки состояли в одиночном созерцании еще девственной природы, ибо тракторы, удобрения и упаковочные материалы еще только зарождались, а динамит на Тульском оружейном заводе находился еще под строгим контролем. Так что каждый кусок природы был бесконечно очарователен, и мне казалось, что так будет всегда.
В моей жизни было только два момента, когда я полностью мог отвлечься от всяких забот и предаться неспешному созерцательному раздумью, а именно: деревенская рыбалка и (уже в послешкольные годы) одинокие прогулки по берегам подмосковной Скалбы – в солнечные листопадные дни. И вот что интересно: в эти моменты никаких событий не происходило, а по чувственной впечатлительности они дали мне не меньше, чем впоследствии вся классическая музыка. (Как же мало, оказывается, человеку нужно для счастья!..)
Любопытен еще один момент: в 1955 году земля представлялась мне идеально чистой, не замусоренной (кстати, и в городе тоже). Коровьи лепешки и овечьи шарики (котяхи) на дороге не создавали ощущения грязи. Иногда нога невзначай попадала в свежий коровий помет, но это не вызывало никакого чувства брезгливости – вытрешь слегка ногу о траву и идешь себе дальше.
Россия еще не была спившейся. Не был изобретен и вездесущий мусор, а деревенская дорога, неуклюже мощеная во времена царя Гороха и уже основательно разрушившаяся, казалась мне нормальной, домашней. Тропы на крутых склонах холмов, по которым скот шел от деревни до пастбищ, были такими же, как и сто лет назад, – узкими и будто выметенными, пахнувшими известняком и историей предков…
И было удивительное чувство безопасности, усиливавшееся тем, что думать о ней не было ни малейшего повода! Родина – это место, где тебя не обижают. (А теперь, увы, не только обижают, но и убивают…)
***
В отличие от лесных и равнинно-степных зон, холмистая лесостепь иногда радовала меня приятным зрелищем: плывущими по земле проекциями облаков. В эти минуты в голову всегда приходила мысль, что ТАК было и сто, и тысячу, и миллион лет назад. Каждому ребенку знакома загадочность явления солнечного зайчика. Души взрослых людей обычно уже мертвы, а для детей это была фантастика: ведь зайчик мог забраться туда, куда даже на лестнице не подняться. К тому же, зайчик мог двигаться с колоссальной скоростью! А как бегают за зайчиками котята!..
Но если зайчики теребят в душе струнку веселья, то тени навевают грусть, а то и легкий страх. Облака заменяли нам картинные галереи, в них мы находили то, о чем мечтали или чего боялись: диковинных животных, лица ведьм и колдунов, заморские замки…
А по вечерам, когда зажигали керосиновую лампу и внезапно охватывало желание поиграть в сказку, черные тени от гибких пальцев сестры Таси создавали на стене таинственный и в то же время страшный мир хищников: волка, лису, акулу…
Как-то я взял в деревенской библиотеке повесть Льва Толстого «Хаджи-Мурат» – в слабой надежде, что смогу что-нибудь почитать, но… кажется, за все время так и не прочел ни одной страницы. А уезжая в Москву, забыл сдать книгу в библиотеку. Так она и пролежала в доме до следующего (через год) моего приезда в деревню.
Каждое воскресенье в деревенском клубе показывали кино. Денег на кино (50 копеек) у меня не было, но я совершенно спокойно переносил неравенство. Тем не менее, когда мои приятели предложили пойти в кино бесплатно, я не отказался. Для этого нужно было войти в кинозал за полчаса до сеанса и, забравшись через дыру под сцену, дожидаться там начала фильма. Таким способом мне удалось посмотреть несколько фильмов.
Поскольку электричество в деревню только-только начали подводить, кино снабжали током от движка. Через какое-то время электричество стали подавать и в дома, но всего на два часа по вечерам. Однако и это стало для всех праздником.
От деревенских забот молодежь находила себе отдушину в полуночных танцах, обычно после кино. Танцевали под гармонь. На деревне было два-три гармониста, но чаще всего играл Ванька Жук (Жуков), обыкновенный (можно сказать, неприметный) парень лет тридцати пяти. Между тем, у девушек он пользовался большим уважением. Танцплощадка ничем, кроме вытоптанного круга травы на лугу, не выделялась. Танцевали только девушки – от 16-ти и до замужества, ребята стояли по периметру круга, ну а мы, мелюзга, просто путались у всех под ногами. При этом я не замечал, чтобы после танцев ребята уводили девушек в кусты – обычно все провожали всех. Сексуальной «революции» в России еще не было…
Мы же, подростки, после окончания танцев, просто бездарно убивали время. Мои бывшие одноклассники по первому классу относились ко мне, москвичу, уважительно, но между собой были беззлобно дерзки. Однажды, уже под утро, мы улеглись спать в нашем палисаднике под желтой акацией прямо на голой земле. А утром я проснулся от шума: оказалось, Толик наложил на ухо Ивану большую кучу! На таком уровне шутили в деревне…
***
На бугре за рекой, напротив середины деревенской улицы, стояли голые добротные стены ничем не огороженного бывшего барского дома (возможно, помещика села Даниловки Воейкова). Благодаря такому расположению барин (или его приказчик) мог видеть практически всю деревню. Наверное, для этой цели и было выбрано такое место для дома. Но это я сейчас предполагаю. А в те, 50-е годы заброшенный добротный дом без окон и крыши производил гнетущее впечатление, намекая на то, что с какого-то момента вся история деревни может пойти по неестественному пути. Подспудно уже тогда я это чувствовал, но ни выразить, ни объяснить свое чувство не мог. (И сегодня, когда в России идет вакханалия со «вставанием с колен», а полстраны поет дифирамбы талантливому менеджеру диктатуры, этот остов разрушенного жилища остается для меня символом нашествия чумы…)
Мой ночлег был устроен по-деревенски – на нарах в сарае. (В холодные ночи спали на печи.) Матрасом, простыней и одеялом служили тулупы и половики. Но благодаря упоительному запаху лозинового плетня, из которого была изготовлена верхняя половина стен сарая, спать было легко и крепко. К тому же под крышей, на перекрытии сарая, был сеновал, от которого густо веяло луговыми травами и цветами.
В мое отсутствие рядом с домом был построен простенький дощатый туалет, так что теперь для удовлетворения естественной потребности не было нужды шагать по щиколотки в коровьей жиже в дальний конец хлева. Позже появилось и еще одно важное бытовое удобство – рукомойник. До этого все умывались, поливая друг другу из кружки…
Продолжение следует.
================
На фото: «Пастухи» и «пастушки». Слева направо: Люба Мартынова, Галя Болякина, Витька Сорокин (мой брат), я, Валя, Коля.