У меня свои отношения с Лениным.
Давно дело было. Летом 1982-го я сидела на Крымском полигоне МГУ, на геодезической практике, периодически засыпая под кипрегелем на нудной мензульной съёмке. Отсутствие культурной жизни напрягало, пейзаж второй квесты Крымских гор изрядно поддостал, хотелось моря, чего-нибудь интеллектуальненького, и приключений. Откуда не помню, но дошли сведения что в Севастополе проходит выставка модного Глазунова. Рассказы сестры - таки пробившейся на него в Москве благодаря своим клакерным знакомствам - о том что люди стояли чуть не по трое суток в очереди, обвивавшей Манеж в несколько рядов, подогрели интерес, и в вечер перед выходным я поймала попутку до Симферополя. Советская транспортная система была, впрочем, не рассчитана на шальных девушек, с вожжой под хвостом рвущихся к культурке. Вечерних поездов в Севастополь не было.
Симферопольский вокзал, прелестный своей колоннадой, днем вызывал - несмотря на обилие ошалелого народа - только приятные чувства. Ночью же... Плотные кучи стеснённых ожиданием и баулами пахучих людей, вопящие дети, наливающиеся пивом мужики - надолго меня не хватило.
Южная ночь была, естественно, прекрасна. Сухой чуть горьковатый запах южных растений, сытые близко висящие звёзды, свиристение цикад, шорох листьев под нежным ночным ветерком - это Крым, там прекрасно всё. Ну почти всё. Потому что из кустов роскошной аллеи постоянно выползали какие-то мутные личности. А мне семнадцать лет, и даже в неверном свете редких фонарей видно, что девушка собой ничего.
А пути назад нет. Цель поставлена - Севастополь. И даже объявлена сокурсникам. Хочешь, не хочешь - бичуй до утра.
На площади у вокзала стоял недоделанный памятник Ленину. Что-то там видать недошлифовали, и монумент был загорожен хлипкой - рубероид на палках - ширмой. В голове щёлкнуло - туда-то мне и надо. Циничный расчёт, удивительный в столь юном создании, вполне искренне ещё недавно вступавшем в комсомол, подсказал - туда не сунутся. Побоятся. Даже поссать не зайдут. Чувство превосходства над простым доверчивым человеком, который ни за что не осмелится ни нарушить покой святыни, ни даже предположить, что осмелится кто-то другой, распустилось пышным цветом.
Быстро оглянувшись, я нырнула за ширму. Гранитный памятник был шершав и прохладен. Его даже ещё не засрали голуби. А может, рабочие ежедневно отмывали Ильича. Лучший друг детей, зараза, сидел ногу на ногу, поэтому особого удобства не получилось, зато от него веяло таким глубоким покоем, такой уверенностью, неприступностью для злых людей, что спалось мне - эх, молодость - вполне неплохо.
Потом был Севастополь, и белые улочки, и яркие цветы по заборам, и пустая картинная галерея с этими знаменитыми портретами - глаза мучеников, подвижников, детей, собственно, не портреты а образы, и как-то они были мне близки, поскольку в простоте своей я не знала зачем ещё художник может писать картины, если не затем чтобы выразить то что творится у него в душе.
А гранитному Ильичу я лично благодарна. Для кого-то он высокая святыня, для кого-то - каменный болван, а для меня оказался лучшим другом глупых девушек и весёлым воспоминанием о шальной и беззаботной юности.
Картинка: