После пошива партии модельных сабо остались разновеликие лоскуты кожи стандартного многоцветья. Руки модного обувщика непроизвольно потянулись к горке обрезков и стали машинально сортировать их по оттенку и размеру, а сердце, слегка утомленное конвейерным однообразием, неожиданно участило ритм своих сокращений от желания совершить авторскую шалость, возникающую изредка у модельера-оригинала. Модель сабо родилась спонтанно, без эскиза, без проработки фурнитуры, без давления и советов со стороны. Это был эмоциональный выброс оригинальности, неуправляемое творчество, потребовавшее немедленного выплеска накопленной радостной энергии.
Это были цветы запоздалые забытой свободы художественного выбора.
Авторская оригинальность свежесшитого сабо не вписывалась в традиционную линейку обувных канонов. Мягкое цветовое решение, сродни туманной таинственности раннего утра, обволакивало взор теплой имитацией лебяжьего пуха. Заниженная высота бесшумной подошвы, привлекательная для уставших ног, добавляла модели ощущение желанного комфорта и уюта. Но, крошечный размер удивительной пары, по капризу автора, мог быть в пору только сказочной Золушке, возможно и не существующей ныне в мире современной гигантомании.
Изыск обувного модельера покорил все изящное женское сословие, но магазинное проживание привлекательных сабо затянулось во времени, из-за острого дефицита дамских ножек кукольного размера в районном королевстве.
Напряженность ожидания достойной покупательницы постепенно ослабевала. Штучная значимость собственного превосходства сабо перед обыденной серийностью, заметно уменьшилась. Прилавочная пыль стала утомлять лебяжий довесок назойливой въедливостью, а липкая зависть к скорости продаж стандартной обуви, болезненно язвили ранимую душу героини башмачного изыска.
Когда произошла унизительная скидка на уникальную модель, возвышенная натура эксклюзива впала в затяжную депрессию, испытав несправедливое ущемление утонченного достоинства.
Травмированное самолюбие сабо, уставшее от ожидания, даже не возликовало, когда в магазинный обувной рай, едва касаясь пола, легкими ножками детского размера, впорхнула невесомая женская фигурка. Авторский каприз перекочевал в руки хрупкой покупательницы и отправился в свое первое путешествие по просторам житейских хитросплетений.
Уютная обновка, согревшаяся домашним теплом, с немым состраданием созерцала сбитые в кровь, изящные хозяйские ножки, утонувшие в лебяжьем комфорте. Острая потребность залатать ссадины, истекающие слезливой лимфой, пробудила в сабо удивительный, не испытываемый ранее, материнский инстинкт, требующий защищать, оберегать и исцелять обладательницу обувного восторга.
- « -
Род занятий моей невесомой, питающейся одним воздухом, хозяйки, был мне, паре сабо, опекунше ее ног, абсолютно непонятен. Полгода простояв на прилавке обувного магазина, мне пришлось вдоволь насмотреться на женские ножки, ухоженные и не очень, с педикюром и без, в дорогих колготах и обнаженные. Но, постоянно сбитых в кровь пальчиков, не доводилось видеть вовсе. Какой же варвар мучает моего легкого ангела? Кто так изощренно издевается над моим любимым существом? Где уродуют редкое изящество любимых, стройных ног, созданных специально для моего гламурного изыска?
Спустя несколько недель взаимной любви и нежной идиллии, моя тонконогая лань, нежно уложив меня в сумочку, приехала в странный дом, не похожий на магазин. В доме этом было противно и тошно от толчеи, беготни, скрипучей, громкой музыки. В воздухе витало непонятное слово «Премьера…», выговариваемое с трепетом и страхом. Мои любимые, крошечные ножки, как крылышки неведомой птахи, целыми днями парили в воздухе, взлетали под потолок легкой пружинкой, вращались ярким волчком вокруг себя, и мягко падали невесомым перышком в сильные мужские объятия. Странные забавы моих обожаемых ног чередовались с паузами для обезболивающих примочек и короткого отдыха в полюбившейся уютной, лебяжьей утробе.
Постепенно я притерпелась к напряженному жизненному ритму измученных, но трепетно обожаемых, удивительно ловких, ног. Мое сопровождение было для них естественным и необходимым. Только мое общество снимало мышечное напряжение, боль и создавало обволакивающее чувство комфорта.
В день премьеры, волнуясь и переживая за свое родное чадо, я с ужасом поняла, что все ноги странного дома, именуемого театром, абсолютно одинаковые внешне. Я, измученная сомнениями, не представляла, как же можно распознать свои, единственные, любимые ножки в толпе их сестер-близняшек. Находясь за кулисами, приготовилась молча терпеть и ждать действа.
Когда грянула музыка, когда зрительный зал утонул во тьме, а сцену облил яркий свет, началась, ранее пугающая меня, «премьера». На сцене было столько бегающих и прыгающих ног, что мой лебяжий пух от сквозняков, порывов ветра и страха за свою устойчивость, приклеился к кожаному мыску, утратив гламурное высокомерие. Я боялась быть растоптанной, беспардонно влетающими на сцену и вылетающими с нее ногами, поэтому вжалась намертво в ткань портьеры, готовая к унизительным пинкам и ударам.
Когда нежная мелодия волнующе пронзила насквозь мои подошвы, когда затрепетало изысканное пуховое украшение, отклеившееся от вибрации, на сцену выплыло невесомое облако, воспарившее над сценой. Не узнать моих талантливых ног было невозможно. Это были самые изящные и легкие, самые талантливые и маленькие ножки премьеры, ножки сказочно-волшебной Золушки, которым зрительный зал аплодировал стоя, засыпав их по щиколотку цветами.
- « -
После премьеры прошло много лет, но даже сейчас, на городской свалке, остатками своих изношенных подошв, я продолжаю слышать музыкальные партии удивительного балета, под аккомпанемент которого мои любимые, единственные в мире ножки, парили в воздухе, завораживая зал, вращались ярким волчком вокруг себя и мягко падали невесомым перышком в сильные мужские руки.