«Да чтоб тебя...» - чертыхаюсь, обнаружив, что крыша в очередной раз прохудилась и устроила Ниагарский водопад посреди спальни. Пора бы уже поменять её по-человечески, а не заплатки ставить. В конце концов, крыше лет больше, чем мне! А это цифра, поверьте, внушительная…
Помню, будучи детьми, мы постоянно разыгрывали спектакли на веранде этого Дома в Лопахине. Вешали кулисы, расставляли стулья для зрителей, давали три звонка. Сколько волнений и стараний видели эти самодельные подмостки! Взрослые, как могли, старались нам помочь. Бабушка пекла необыкновенной вкусноты пирожки к приходу моих коллег-актёров младшего школьного возраста, а те в свою очередь уминали их столь самозабвенно, что мигом забывали и про роли и про весь наш театр в целом. Я же была неизменным режиссером, так что статус обязывал сохранять серьезность и сосредоточенность. Раз в месяц у нас бывали премьеры, которые непременно оценивались критиками (бессменная должность моих и Наташкиных родителей) и бурно обсуждались.
А ещё мы частенько играли внутри Дома в прятки. Комнаты были просторными и с множеством старой деревянной мебели. Порой по полчаса нам не удавалось отыскать кого-нибудь, ловко пригнездившегося за креслом или под кроватью. Вокруг царила атмосфера теплого, родного и понятного – атмосфера беззаботного детства.
Потом это прошло, позабылось. В старших классах я приезжала в Лопахино исключительно под принуждением старших. В городе кипела жизнь: кино, танцы, свидания… Здесь же в мои обязанности входило увлекательное вскапывание грядок и трогательное кормление собак. Сомнительное, право, развлечение для пятнадцатилетней девчонки. Так «родные пенаты» стали мне в высшей степени ненавистны. Веранда больше не напоминала сцену. Мне стало казаться, что она и вовсе была лишней для дома – этакий аппендицит, который забыли вырезать. И, надо признаться, я тогда впервые заметила, как темно было в Доме. Свет самой яркой лампы казался здесь тусклым желтым пятном и вызывал состояние, похожее на депрессию.
Вскоре бабушки не стало. И я совсем перестала бывать в Лопахине. О существовании Дома вспоминала лишь, просматривая детские фотографии, однако и в эти редкие минуты не испытывала хоть какой-нибудь грусти или тоски по тем местам.
Я поступила на филфак. Неплохо училась и, как водится, обзавелась кучей новых интересных и не интересных знакомств; некоторые из них перешли в дружбу. И вот, на втором курсе вопрос встал ребром: у кого собраться на выходных, чтобы вдоволь насладиться разгульным образом жизни по случаю закрытия сессии. Все квартиры, как назло, оказались занятыми, а пикник не рассматривался в силу погодных условий. На раздумья оставили сутки.
Вечером я, стоя на цыпочках, доставала с верхней полки стеллажа нечто вроде «Антологии романтизма». Или не романтизма – кто теперь вспомнит… Ни с того ни с сего на меня свалилось что-то металлическое и, противно звякнув, упало на пол. Неведомым метеором оказалась связка ключей со странным самодельным брелком – вязаной куколкой.
- Здравствуйте, а Вику можно? Алё, Вик, слушай, я тут чего нашла! Короче, у меня в Лопахине есть дом, там бабушка раньше жила. Я тебе отвечаю – в нем никто уже года два не был! Если утром выехать, к обеду будем там…
Орава из двадцати пяти человек сидела на веранде. Выпивали, курили, смеялись, пели и даже спали. Всем было хорошо. Я примостилась на перилах. Дом был моей гордостью. Хоть и, в общем-то, ничем не заслуженной. Вспомнились детские спектакли и бабушкины пирожки. Вспомнилось, как бабушка радовалась каждому моему приезду, а, когда подходило время возвращаться в город, она с утра собирала нам две сумки овощей и один большой букет цветов. Теперь же здесь ничего не росло, разве что пара ёлочек осталась как память о чём-то, безвозвратно утерянном.
Следующий мой приезд в Дом состоялся, когда я уже работала учителем. Кажется, мне было тридцать два. У меня уже был восьмилетний сын. Я оставила его с мамой и поехала в Лопахино, сама не зная, зачем. Наверное, из любопытства.
Мной сперва овладел какой-то невнятный ужас с отдалённым намёком на ностальгию. Участок сплошь зарос травой, так что к дому пришлось продираться едва ли не десять минут. Всюду лежали слои пыли, а в каждом углу блестели сети паутины. От неприятного, спёртого запаха начала болеть голова. Я впервые заметила, что в Доме очень много книг. Необычно много. Тысячи две, не меньше… Взяла одну из них – небольшую, в мягкой обложке: Иван Стаднюк «Война». Как странно, что я никогда не слышала об этом авторе, хоть и закончила филологический факультет.
На то, чтобы привести в порядок все комнаты, ушло почти три дня – с девяти утра до девяти вечера. Покосить траву на участке вызвался дядя Толя – сосед – за известную валюту в размере двух литров. Надо сказать, будучи человеком доброго сердца, он также собрал всю скошенную траву и отвез на «кучу» («куча» – свалка для органических отходов: трава, земля, песок, очистки; прим.автора).
В течение месяца я облагораживала давно забытое, но всё-таки родное семейное гнездо: повесила новые шторы, люстры, купила две кровати (из старых уже торчали пружины) и диван, сменила часть сантехники. Со временем появилась традиция ездить в Лопахино раз в две недели: я брала маму с сыном, и, если на дворе было лето, мы устраивали пикник, зимой же катались на лыжах. Вечерами пили горячий чай и читали вслух старые книги, сидя перед камином.
Потом я забеременела – дочерью. Дети бывают незапланированными, но не бывают случайными… Так домашних хлопот стало в два раза больше, а денежных трат – в три. Выйдя из декрета, я брала дополнительные часы в школе и преподавала частно.
Совсем незаметно мы вновь забыли про Дом. Моя жизнь вертелась вокруг работы, детей и неудачных попыток реализовать себя в качестве автора учебной литературы. Сын с дочерью всегда предпочитали городской ландшафт природе, а мама, до последнего помогавшая нам, ушла из жизни в совсем раннем возрасте, так что старость в деревенской среде её не дождалась. Теперь это кажется странным, но за двадцать лет я ни разу не вспомнила о Доме. Ни разу.
Год назад Оля разбирала старые коробки с игрушками, альбомами и прочей крайне бесполезной, но дорогой сердцу ерундой. «Ма-а-ам, а это от чего?» - я с кофе поплелась из кухни посмотреть, что она нашла. И Боже мой! Куколка! Вязаная куколка – брелок с ключами от Дома!
В то лето мне как раз исполнилось пятьдесят пять лет, и я могла с чистой совестью уйти на пенсию. Дети давно выросли и жили вполне самостоятельно, а сын даже успел жениться. И всё же пару месяцев я пребывала в раздумьях. На шестом десятке бросить насиженное кресло московской квартиры и начать обустраивать быт нового старого Дома – дело своеобразное.
Но вот, я здесь. Дружной семьёй мы восстановили всё, что можно было восстановить, а что нельзя – заменили. В ходе ремонта мой тридцатилетний сын с детской, трогательной улыбкой вспоминал наши поездки сюда, казавшиеся ему теперь едва ли не сказкой, кем-то придуманной и рассказанной. А дочь не переставала удивляться, почему ей никогда не рассказывали об этом напоминающем русский терем Доме (в её выражениях – особняке). И правда, почему..?
У меня теперь свой распорядок – такой, о каком я мечтала, пожалуй, лет с тридцати. По утрам я варю настоящий зерновой кофе, днём ухаживаю за цветами, разновидностей коих у меня без малого два десятка, а вечером… О, вечер – это моё любимое время суток. Вечером я сижу у того-самого камина в кресле-качалке и читаю очередную – непременно хорошую – книгу из старой многотысячной библиотеки.
Дети приезжают каждые выходные. У них всё только начинается, они в заботах и в делах. У сына с невесткой вот-вот родится ребёнок, и тогда наша жизнь пойдёт на ещё один интересный виток. Кто знает, быть может, через несколько лет на веранде снова будут собираться зрители, чтобы посмотреть спектакль, поставленный моей внучкой… А я буду печь юным актёрам пирожки с капустой.
Так пусть же Дом всегда остаётся Домом.
«Но всё-таки крышу отремонтировать надо, течёт ведь, зараза…» - невнятно бурчу и медленно засыпаю.