Девушка с глазами Герды

По мотивам Снежной Королевы Андерсена. Продолжение моей же истории "Зеркало души"
http://www.proza.ru/2015/10/07/1889

Девушка с глазами Герды


Сердце охотника

– Тшшш, ну, тихо, тихо, – замерзшие пальцы легко касались серой шерсти. Девушка упрямо гладила по голове все еще пытающегося рычать волка.
Истоптанный снег был заляпан красным – угодивший в капкан серый долго мучился, стараясь освободиться. А когда не смог, попытался отгрызть собственную лапу.
Тогда она и нашла его. Окровавленная морда и страшный оскал не пугали девушку – ее не остановили и клацнувшие возле лица волчьи зубы, когда она наклонилась слишком близко. Длинные светлые волосы испачкались в кровь.
Девушка гладила зверя, и тот утихал, правда, теперь уже скулил, как раненая собака. А он и был просто собакой – большой, серой, очень-очень несчастной. И ему было больно. Ужасно.
Что это такое, она знала. Но боль не пугала. Ни своя, ни чужая. Чужой она не боялась – умела успокоить, унять. А своей не чувствовала. Почти не чувствовала.
Просто помнила, что это такое.
Боль – это больно. Очень. И не только в месте раны. Больно... везде. Сам превращаешься в один острящийся комок, сам – боль, болишь, изнемогаешь, горишь весь – огромный, как мир, или, наоборот, маленький, сжавшийся до размеров кончика иглы – тонкая, едва воспринимаемая обезумевшим сознанием точка, в которой сосредоточилась, в которой пульсирует дикая, липкая, невообразимая боль. Ты – боль. А еще ты – страх.
Потому что с болью всегда приходит страх.
Она помнила.

Лет десять назад
...– Амалия, – ответила девочка. – Меня зовут Амалия.
– А что ты тут делаешь?
– Прошу милостыню. Подайте… – дрогнувшим голоском произнесла Амалия и подняла лицо вверх...
У девочки не было глаз.
Вернее, они были когда-то – но сейчас на их месте остались лишь зарубцевавшиеся раны, страшные, явно зашитые грубыми руками, которые в лучшем случае годились на то, чтобы валить лес да рубить дрова.
– Девочка… кто тебя так?
– Отец, – светло улыбнулась Амалия.– Он сказал, что так будут больше подавать.
– А твоя мать?
– Она умерла, – снова улыбнулась Амалия.
– А почему ты улыбаешься?
– Потому что она на небесах. Папа говорит, что на небесах – так хорошо… там все счастливы…

Девушка была странной. Да, она почти не чувствовала боли – с детства. И уж точно давным-давно не чувствовала страха. Когда знаешь, что такое настоящая боль, разве страшен – страх? Когда испытал настоящий страх, которому нет равных, разве больна боль?
Она помнила все. Знала все. Наверное, поэтому больше не боялась ни того, ни другого.
Мало кто вообще подошел бы к попавшему в капкан зверю. И уж точно никто не попытался бы разжать страшное железо, поймавшее серого.
Бок девушки кровил – задели зубы волка, когда она пыталась руками раскрыть ловушку-челюсти. Не вышло. Только поранилась, и кровь, смешавшись с кровью пленника, окрасила старое, а теперь еще и разорванное, платье.
Девушка улыбалась. Светло и спокойно.

Ночь опускалась, окутывая лес тишиной и холодом. Деревья отливали синевой, в молчаливом крике раскинув на полнеба руки. Мороз крепчал. Изредка хрустели покрытые льдом ветки, и колокольный звон зимы чудился в застывшем воздухе.
Девушка устроилась возле волка удобнее, обняла за шею, не переставая гладить по голове, спине, смотреть в глаза и утешать, лаская. Понемногу зверь затих, положив голову ей на колени. Тогда она закрыла глаза и, обессиленная, задремала. Так их и нашел охотник.  Обоих, почти замерзших, уснувших. Еще немного, и уснувших бы навсегда.
– Ах ты ж!.. – выругался он. Зрелище на самом деле поразило его. Его охота еще ни разу не приносила такой... добычи.
Девушка очнулась и посмотрела на охотника. Волк вздрогнул, вяло дернулся в сторону и заскулил – тонко и жалобно. А потом поднял голову и замер, не мигая глядя на человека.
Охотник смотрел в глаза то девушке, то волку, и видел в них нечто похожее. Что-то большое, непонятное ему. Не страх, нет. И не боль. Хотя и то, и другое читалось во взгляде зверя. Но было еще что-то. Ожидание неизбежного конца и в то же время – спокойствие? Если это только возможно. И еще – понимание?
Словно сама глубина мудрости мира смотрела на охотника, ожидая его решения.
Один вопрос на двоих. И один ответ на двоих.
– Отпусти его, – сказала незнакомка и улыбнулась. Светло и нежно. Окровавленная, замерзшая, иней на ресницах, и рядом страшный волк, прячущийся от возмездия в ее объятиях – картина впечатляла. Охотник, видавший многое, растерялся.
– Отпусти, – снова  сказала девушка. Тихо, но твердо. – Тебе не нужна его смерть.
– Хорошо, – неожиданно для самого себя согласился охотник.

...Волк попытался встать на ноги, но не смог. Кость была раздроблена, сухожилия порваны, мышцы, побывавшие в зубах капкана и собственных, повреждены. Девушка поднялась и зашаталась.
Охотник едва успел подхватить ее.
– И что ж мне с вами делать?! – в сердцах воскликнул он.
Выбирать было не из чего. Полубесчувственная девушка оказалась очень легкой, невесомой. Как снежинка. «И в чем-то душа держится?» – подумал охотник и сам поразился нежности, с которой укладывал ее на сани и укрывал, чтобы согрелась. Рядом с ней зачем-то водрузил волка. Незнакомка очнулась, улыбнулась ему, охотнику, снова светло-светло, притянула волка к себе за шею и впала в забытье.
Лошадь храпела от страха и пыталась рвать поводья, а потом успокоилась. Странная церемония двинулась в сторону хижины охотника.

Прошло несколько недель.
Раны девушки – охотник узнал, что ее зовут Амалия, – заживали быстро. Они не были глубокими, просто она потеряла много крови. А волк... волк тоже на удивление поправлялся легко. С перемотанной лапой, с наложенной на нее шиной он, хромая, ковылял за Амалией по пятам что добрый пес и все время вилял хвостом, заглядывая ей в глаза.
И даже – о, чудо! – вел себя по отношению к охотнику вполне дружелюбно. Сам охотник старался держаться от волка подальше. Поначалу сто раз пожалел о своей внезапной доброте и порывался пристрелить зверя, но его останавливала Амалия. Как по волшебству, девушка появлялась рядом именно в тот момент, когда он в ярости хотел схватиться за ружье, и вместо холода оружия его руки натыкались на мягкие ладони девушки. Она молчала, смотрела в глаза, не отпускала его рук... и гнев проходил, угасал, стихал, оставляя чувство свежести после грозы – так, когда заканчивается страшная черная буря, становится светлее, еще продолжается дождь... но на небе появляется радуга.
Пытаясь разузнать у девушки хоть что-нибудь о ней самой, охотник боялся проговориться, что его единственной целью было истребление всех волков в округе. Ему было стыдно. Хотя еще недавно именно это было смыслом его жизни.

Амалия быстро нашла чем заняться. Она убиралась и готовила, стирала и чинила охотнику одежду так, словно всегда только этим и занималась. Очень мало говорила, но одним из первых ее вопросов было:
– Где твоя жена?
– Она умерла, – ответил, помрачнев, охотник.
– На небесах хорошо, – прошептала Амалия.
– Что ты сказала? – мужчина не расслышал тихих слов девушки.
– Нет-нет, ничего. Я так... я понимаю.
Амалия улыбнулась и больше ничего не спрашивала.

Охотник, первое время относившийся к девушке с настороженностью, понемногу оттаивал. Было до сумасшествия радостно приходить в теплый, а не выстуженный холодами дом. Носить чистую одежду. Спать на хрустящих, пахнущих морозной свежестью простынях.  Обрезать отросшую спутанную гриву. Амалия так смеялась, взъерошив его остриженные теперь по плечи темные волосы. Это было приятно. Это случилось лишь единожды, но оказалось достаточным, чтобы принести измученной душе охотника тепла и невыразимого словами, отчаянного желания ласки – снова и снова.
Вкусная еда, приготовленная с заботой и нежностью, уют, которого давно не было, постоянная улыбка и удивительная нетребовательность девушки раз за разом, одну за одной вынимали иголки из его сердца. Было немного больно и непривычно учиться улыбаться снова:  губы не слушались. Но на его лице стала появляться улыбка – когда он видел, как хлопочет по дому Амалия, как ловко у нее все получается, как умудряется приготовить так вкусно из немудреных продуктов, которые охотник запас на зиму... как играет с волком, а тот, тяфкая, как простая собака, все еще хромая, играет и подскакивает, и старается лизнуть девушку в щеку. Ее постоянная улыбка слегка беспокоила, а глаза... притягивали неимоверно. Он мог бы смотреть в  них часами, будь на то его воля.
Охотник готов был поклясться, что это глаза не девушки, а глаза мудрой, много повидавшей и много пережившей женщины. Но она была еще так молода! Так откуда же такая глубина?..
Он удивлялся снова и снова. Казалось, девушка не боится ничего, не боится оставаться одна, когда он уходил надолго – это ему было поначалу страшно оставлять ее, да еще и наедине с волком. Охотник теперь не покидал дом без необходимости, а возвращаясь с ужасом думал  о том, что может там ждать... но его всегда встречала Амалия с неизменной улыбкой на губах, гладившая оклемавшегося серого. Со временем охотник понял, что она на самом деле не боится ничего и никого – не боится темноты, оружия, зверей, острых предметов, огня, людей... и его. И все же как она оказалась одна в лесу? Он так и не узнал. Кто она и откуда, есть ли у нее родственники, куда и зачем шла, или сбежала?.. Может, она преступница?.. Может...
Но сейчас больше всего ему хотелось, чтобы она не уходила.
Впервые за долгие, страшные дни и ночи призрак жены стал отступать.

Она часто являлась после смерти – садилась на кровать и смотрела. А он, проснувшись, то пытался обнять призрачные плечи и вымолить прощение, то проклинал, то убегал куда глаза глядят... то клялся в любви. Но все было напрасно. Что ей нужно? Она молчала, обвиняла его и не обвиняла одновременно, но определенно что-то требовала – а что, охотник не мог понять.
И не мог видеть страшную рану, оставленную волчьими зубами. Но взгляд все время останавливался на некогда белоснежной, гладкой, а сейчас изодранной в клочья шее, к которой он прежде так любил прикасаться губами – лаская, от подбородка вниз, и прижиматься на мгновенье вот там, чуть-чуть сбоку, где бьется, пульсирует тонкая синеватая венка...
Билась.
Он винил себя сотни, тысячи раз, он пытался оправдать себя не меньшее количество раз, но все было бесполезно. И убитые им после гибели жены волки не могли утихомирить болеющее сердце и не могли принести покой его душе.  Но с тех пор, как у него поселилась Амалия, призрак жены стал приходить реже. Охотник не мог понять, хорошо это или плохо, и не предает ли он память о любимой – рядом с Амалией он забывал о погибшей.
И страшно завидовал волку, когда нежные руки девушки ласкали зверюгу. Дорого бы он отдал, лишь бы оказаться на его месте. 
 
Когда раны Амалии полностью зажили, охотник стал обращать внимание, что девушка частенько замирает, глядя в окно, или, стоя даже в дикий холод на крыльце, подолгу всматривается вдаль. И порой достает из кармана коробок и чиркает, и смотрит на горящую спичку в пальцах до тех пор, пока та не начнет обжигать. Роняет и зажигает следующую... Эта постоянная игра с огнем настораживала охотника, но была мелочью по сравнению с тем, что в доме поселились улыбки и смех.
Он понял, что хочет во что бы то ни стало удержать девушку. Решение далось ему нелегко. Каждый раз, когда он думал об этом в кромешной ночной тьме, ворочаясь в кровати и не находя себе места, ведь рядом – совсем рядом, в соседней комнате спала Амалия... милая, близкая и уже родная... – являлся призрак жены, но сейчас охотник уж точно не мог понять, приходит она от того, что зла или же совсем наоборот? В ее лице не было укоризны, а было... понимание? От этого он совсем, казалось, мог сойти с ума! Снова и снова пытался объясниться с ней, но не получалось. Спрашивал, как быть, и не сердится ли она, простила ли... винился в том, что не защитил, не уберег, и что чувствует себя живым, снова. В конце концов, забывшись некрепким сном, он принимал решение не сближаться с девушкой. Но, вопреки ожидаемому, наутро желание ни за что не отпускать Амалию не пропадало – наоборот, крепло.

Однажды, когда ночь выдалась особенно холодной и звездной, а волк спал, по давно установившемуся обычаю сторожа дверь, охотник вошел в спальню Амалии и присел на кровать.
– Не спишь? – не поднимаясь и не открывая глаз, спросила девушка.
– Нет. И ты?
– И я, – спокойно ответила она, похоже, даже не удивившись тому, что он здесь.
Охотник с неожиданной робостью протянул руку и неловко коснулся щеки девушки. Она не отстранилась.
Ее удивительные глаза блеснули в свете шепчущихся на небе звезд, блеснули тепло, вызывая в груди томительное, забытое щемящее чувство. Тогда он, тот, который был уверен, что после смерти жены ни за что не разделит ложе с другой женщиной, наклонился к девушке и приник к тут же раскрывшимся и принимающим ласку губам. Амалия с готовностью обвила его руками за шею. Ладони у нее были ледяными. Охотник оторвался от ее губ и стал покрывать пальцы девушки поцелуями, стараясь согреть. Амалия негромко засмеялась.
– Что?.. – растерялся охотник.
– Ничего, – даже в темноте он чувствовал, что она улыбается. – Иди ко мне. Я согрею тебя.

Наутро охотник проснулся со странным чувством. Ему казалось, что он помолодел лет на десять. Мирно спящая рядом девушка выглядела такой беззащитной, такой трогательной-нежной! Хотелось беречь и согревать, целовать и ласкать, и, главное, хранить тот свет, который был в ней. Непостижимый, постоянный, не зависящий ни от чего – ни от боли, ни от холода зимы.
Утреннее солнце играло в разметавшихся по подушке волосах, две тонкие ладошки, сложенные как для молитвы, покоились под щекой. Длинные темные ресницы, удивительно контрастирующие со светлыми волосами, чуть дрожали. Охотник с легким опасением ждал момент, когда она распахнет невозможные темные глаза, глубокие, как  небо летней ночью, и такие же теплые... что-то он увидит в них? 
– Доброе утро, – прошептала она. И, все еще не открывая глаз, улыбнулась.

***

Зима и жизнь поворачивали к весне.
Призрак жены отступил. Тот призрак, который приходил к нему почти каждую ночь, от которого он постоянно ждал обвинений и слез, обвинений в том, что оставил ее одну, что не спас, не защитил, что повинен в ее смерти, в ужасной, мучительной смерти. Тот, который, как был уверен охотник, не слушал никаких оправданий и уверений, что он не виноват, что он не хотел, что он любил... всегда любил ее одну... Тот призрак, который приходил и мучил тем, что охотник никак не мог понять, что ему нужно – прямо она не обвиняла никогда, но простила ли, могла ли простить?.. Порой ему казалось, что он больше не выдержит. Неизвестность хуже самой страшной правды. Надеяться и знать, что впустую – что может быть кошмарнее?
Но сейчас призрак отступил и, казалось, на самом деле простил. Попрощался и ушел, оставив в душе тонкое, незнакомое чувство всепрощения и любви. Было светло и легко. Не было больше горя, не было сожаления и чувства невосполнимой утраты. Не хотелось мстить, не хотелось убивать.  Хотелось жить... и любить. Снова.
Охотник чувствовал себя живым – не призраком, в которого он сам он превратился после смерти жены, а человеком из плоти и крови, мужчиной. Мужчиной, который имеет право на жизнь. На любовь, на то, чтобы чувствовать себя счастливым и не винить никого, и прежде всего себя в том, что исправить уже невозможно.
Стало тепло.
Хотелось думать, что так теперь будет всегда.

Амалия

Однажды утром охотник застал Амалию за тем занятием, стать свидетелем которого он опасался больше всего. Вещей у девушки было совсем мало, и вот теперь она аккуратно укладывала их в дорожную сумку.
– Ты куда? – опешил он.
– Мне пора, – улыбнулась Амалия. Странная девушка – почти всегда улыбалась. Даже тогда, когда он обрабатывал раны, нанесенные волчьими зубами, улыбалась. Не плакала. Она, наверное, вообще не плакала никогда.
– Он, – кивнула Амалия на волка, – защитит тебя от всех бед. Спасибо тебе.
Охотник нагнулся и потрепал волка за холку. Если бы кто-нибудь сказал ему на пару месяцев раньше, что он способен на такое – не поверил бы, решив, что над ним жестоко издеваются.
– Но ты... ты не можешь уйти, останься...
– Я остаться не могу, – прошептала Амалия, тихонько поднимаясь на цыпочки и целуя охотника в покрытую щетиной щеку. Впервые за все время в ее голосе послышалась грусть. – Мне нужно идти.
– Но куда, зачем, откуда ты шла? Ты так и не рассказала ничего. Я так ничего и не узнал о тебе... ничего не знаю...
– Нечего рассказывать, – Амалия покачала головой. – Мне просто нужно идти, и я иду – давно... а когда приду, пойму. А до тех пор не могу останавливаться надолго. Мне было очень-очень хорошо у тебя. Ты такой... ты замечательный. У тебя все-все будет хорошо. И теперь ты не один... А мне пора. Правда, пора. Прощай.
Она потянулась к охотнику снова, поцеловала его в губы.
– Я люблю тебя, – прошептал охотник, чуть отодвинув девушку от себя и со всех сил сжимая хрупкие плечи. Смотрел в ее глаза и не мог наглядеться. Но не видел там и намека на то, что она останется. И все же. – Люблю, не отпущу.
– И я тебя. И тебя я тоже люблю, – с нажимом ответила Амалия. Убрала его ладони с плеч. Охотник подумал, что наверняка на ее коже останутся синяки... тут же прильнула к нему, как зверек, потерлась щекой о плечо. – Но мне, правда, нужно идти.
– Но твой свет? Как я без него? – охотник впервые заговорил вслух о том, что на самом деле сотворила девушка. – Ты вернула меня к жизни, ты вернула мне саму жизнь...
– И теперь ты будешь жить, – Амалия снова улыбалась – счастливо. – И будет очень-очень светло. Я тебе обещаю...
Охотнику провел ладонью по глазам. Он, который не проронил ни слезинки, увидев растерзанный труп жены, он, который убивал – и на охоте, по необходимости, и потом, желая ощутить чувство маньячного удовлетворения, – сейчас чувствовал, что глаза наполнились влагой. Сердце было мягким, как мед. Теплым и солнечным. «Я не смогу ее остановить». Но почему же он не чувствует горя утраты?
Волк крутился рядом, терся о ноги обоих. Тихонько поскуливал. Но в его голосе не было тоски – лишь немного печали.
Охотник тоже не чувствовал тоски – у него не было ощущения, что его бросили. Расставание не было горем. Ему было ужасно жаль разлуки – разлуки навсегда, он был уверен. Но разве можно удержать заходящее солнце? Оно движется дальше, чтобы, исчезнув здесь, освещать другие жизни.
– Оставь мне что-нибудь на память о себе?
– Мне... нечего оставить, – растерялась девушка. Впервые он видел ее такой – растерянной. – Правда нечего... Только если вот что... каждый раз, когда ты будешь чиркать спичкой, огонь напомнит обо мне.
Амалия опустила руку в карман и вложила что-то в ладонь охотника.
Тот с удивлением посмотрел на маленький предмет в руке.
– Спички? Ты моя девушка со спичками, – улыбнулся охотник, сам не представляя, насколько он близок к истине. – Девушка, зажигающая свет...
– Даже когда эти спички закончатся, ты будешь иногда брать спички из какого-нибудь другого коробка? Обещай, что будешь помнить обо мне.
– Буду, – ответил охотник. – Обещаю. Всегда буду помнить, что бы не случилось.
И улыбнулся.

Охотник и волк смотрели ей вслед, стоя на крыльце. Амалия обернулась и помахала рукой. Шел снег, мокрый, тяжелый, он опускался хлопьями на деревья, хижину и удаляющуюся девушку. А она словно и не чувствовала. Волк тихонько прощально завыл, когда она скрылась из виду. Охотник наклонился и потрепал зверюгу по голове.
А потом выглянуло солнце. Выглянуло и все вокруг засверкало так, что стало больно смотреть. Только что выпавший снег переливался и искрил, и был готов пролиться ручьями.
Пришла весна.
А охотник думал о том, что лишь полный идиот мог отпустить такую девушку – но знал, что не смог бы ее удержать. Легкое чувство грусти, что поселилось в нем, граничило с радостью, желанием жить и встречать весну – этого не случалось у него давно, а если быть честным, после смерти жены – ни разу. Амалия вернула ему свет. И ушла, когда пришло время.

Девушка пересекла небольшой лес, который отделял дорогу от хижины охотника. Она не боялась заблудиться – за последние пару месяцев изучила эту местность как свои пять пальцев. Проезжавший мимо человек согласился подвезти до деревни, платы не взял. Да и заплатить она не смогла бы – денег у нее не было.
А там недалеко было и до города.
В городе Амалия нанялась работать в булочную.
Запах свежей выпечки заставлял расцветать и без того улыбчивую девушку, правда, улыбка у нее временами была загадочной. Да и девушка была странноватой. Пришла ниоткуда, не рассказала о себе ничего. Куда шла, зачем? Есть ли у нее родные? Может, она воровка? Да только воровать у едва сводившей концы с концами булочницы то и нечего...

Булочница была одинокой пожилой женщиной. Прежде, много лет назад, отбоя от посетителей в пекарне не было. Но... как-то не сложилось все. Замуж не вышла, детей не было, и вот сейчас – силы не те. Управляться одной ой, как тяжко. Компаньонки не задерживались – те, кто помоложе, выскакивали замуж и уезжали, те, кто постарше, за спиной шептались, мол, чувствуют в булочной себя старше чем они есть, а наемные работники – это наемные работники, да и платить им особо нечем...
Хозяйка булочной ни за что прежде не взяла бы в работницы незнакомку, но сейчас выбора не было. А потом не могла нарадоваться. Смотрела на девушку и видела в ней себя в молодости. Молодую, симпатичную, улыбчивую...
Амалия успевала везде. И помочь с утра с капризными едва проснувшимися клиентами, которые требовали кто чаю, кто кофе, а кто какао – и надо было бежать к соседям за свежим молоком. И замесить тесто, и проследить, чтобы не подгорели булочки, и добавить в кофе завсегдатаям кому чуть-чуть корицы, кому – тертого шоколада и вишневый сок, а иногда – и черного перца. Выслушать, внимательно, самого болтливого покупателя, да так, что тот уходил довольный донельзя – такой прекрасной слушательницы еще не видали! Мало кто замечал, что на самом деле Амалия больше молчала. Но если уж говорила – то всегда то, что от нее хотели услышать. Никогда никого не осуждала и не упрекала. Она кивала и сокрушалась, поддерживала и смеялась шуткам. Могла дать совет, как успокоить капризного ребенка, а иногда и самой было по силам угомонить не в меру расшалившуюся малышню, пока мать выбирала выпечку. Хлеб, тесто для которого замешивала Амалия, не черствел дольше других, а ее пирожные раскупались как горячие пирожки. Впрочем, пирожки расходились тоже моментально. 
С приходом Амалии дела в грозившей закрыться булочной пошли на лад. Люди тянулись на свет и на ненавязчивое тепло. Там можно было кроме чудесной сдобы и удивительного хлеба получить... счастье. Именно так говорили посетители: «Мы приходим сюда, чтобы потом улыбаться весь день». И, главное, ни у кого не оставалось гнетущего чувства, что они что-то должны взамен. Люди быстро привыкли – к хорошему прикипаешь легко.
Нет, конечно, находились и недовольные постоянным радушием Амалии, ее вечной улыбкой и внимательностью. Но девушку это не трогало, казалось, такие эмоции вообще не задевают ее. И недоброжелатели оставались один на один со своими домыслами. Амалию иногда называли странной в глаза, не говоря уже о том, что некоторые за глаза окрестили ненормальной, и не раз говорили хозяйке, что она хлебнет горя с новой работницей...
Но горя не было, а была радость. Амалия не обращала внимания, и злым языки так или иначе приходилось умолкать, ведь без подпитки гаснет любая эмоция, даже любовь. И злоба, и гнев, и ненависть, несомненно, тоже...
Не прошло и месяца, как булочная стала одним из самых любимых и посещаемых мест в городе. Правда, хозяйка волновалась, чтобы чудаковатая девушка не подожгла чего-нибудь – уж очень опасной была ее привычка не расставаться с коробком спичек и порой чиркать одну за другой, глядя, как горит в пальцах тоненькая деревянная щепочка. В такие моменты девушка становилась странно-отрешенной, и не видела вокруг ничего и никого. Благо, других недостатков за ней не водилось. Если не считать недостатком не сходящую с лица улыбку.
– Где твои родители? – спросила ее однажды хозяйка.
– Мама умерла, когда я была маленькой, – ответила Амалия.
– А отец?
– Он тоже умер. Позже.
При этих словах Амалия улыбнулась, да так, будто сказала что-то очень и очень хорошее.
– А почему ж ты улыбаешься? – не выдержала хозяйка.
– Потому, что на небесах хорошо. Там все счастливы.

А еще девушка очень любила розы. Белые и красные. С ее появлением в городе все розовые кусты за пару месяцев выросли чуть ли не вдвое и зацвели так буйно, как не цвели до этого никогда прежде.
 
Лет десять назад
Где-то далеко-далеко, в холодном сверкающем льдом дворце охнул Кай, схватившись за сердце. Ему на мгновенье показалось, что в грудь с размаху всадили раскаленную иглу. И та проворачивается, жжет нестерпимо, наполняет огнем.
И внутри что-то плавится.

Кай

На другой стороне земли, далеко-далеко, где вечные снега, земля покрыта блестящим, искрящимся льдом. Там солнце светит так ярко, что больно глазам, светит, но не согревает нисколечко. Солнечные лучи, падая на зеркальную поверхность, на снежные равнины, на крошево льдов, рассыпаются на миллионы бриллиантовых осколков, которые могли бы ранить глаза невзначай забредшего сюда путника, настолько слепящим было бело-алмазное великолепие.
Среди этого немого холодного величия стоял дворец. Он возносился в небо, пронзая синь острыми ледяными шпилями, прекрасный в своей неприступности и мертвенно-страшной тишине. Ничто не нарушало гармонию и красоту ледяного мира.
В один из одинаковых бело-белых дней из дворца вышел человек. Он был молод, красив собой – да, он был бы очень красив, если бы не... Если бы не гримаса боли, искажавшая правильные холодные черты лица. У парня были светлые длинные волосы, падающие на белоснежный камзол, идеально чистые белоснежные штаны, заправленные в идеально белые же сапоги...  Юноша был прекрасен, но главное... снег, падая ему на плечи, не таял. Удивительно? Вовсе нет. Все-таки он вышел из дворца самой Снежной королевы.
Но снег не таял и касаясь лица молодого человека.
Не таял и в его ладонях.

Кай шел, не чувствуя холода, повинуясь странному порыву – идти, идти куда глаза глядят. Его гнала вперед острая раскаленная игла, засевшая в сердце. Не давала покоя. Не давала глубоко вздохнуть, не давала спать, не давала возможности ни о чем думать. Как можно складывать слово «Вечность» из самых прекрасных и правильных льдинок, если болит – здесь и сейчас? От-вле-ка-ет Ка-я!
Он знал, что не избавится от боли, пока он не отыщет того, кто был виновником этой занозы, страшно ворочающейся в сердце. Но кого? Он знал, что не избавится от боли, пока он не отыщет того, кто смог бы стать лекарем этой занозы, страшно ворочающейся в сердце. Но кто?
Это могла бы быть Герда. Да, она обязательно бы справилась! Надо же, нашла его на краю света, среди царства вечных льдов, когда никто ее не просил, никто не звал и уж точно он, Кай, не помогал ей найти дорогу. Нашла! Глупая – решила, что его нужно спасать. От кого же? Ему было там хорошо, одному. Кай не чувствовал потребности ни в людях, ни в тепле, давным-давно забыл обо всем... людском. Зачем же она явилась? С ее приходом все рухнуло. Все, что он выстраивал так долго, так давно и так тщательно, собирал по крупицам, по снежинкам, по льдинкам для одного-единственного себя, надеясь – наконец-то! – обрести покой и осознать величие Вечности, вышло сломать печальным взглядом страшной, грязной девчонки, которая самим своим существованием нарушила гармонию одиночества и понимания сути.
Взглядом потерянным, горьким, и все равно – любящим. Да что ж она всем так нужна, эта любовь-то?! Неужели не понятно, что без нее жить – проще, лучше, удобнее?
Конечно, Герда со всей ее любовью могла бы избавить его от этой проклятой боли в сердце. Как хорошо, когда ничего не чувствуешь и ничего не болит! Но Герды нет, она ушла... давно. Куда она, черт ее побери, пошла?! Ах да, он сам прогнал ее. Не пожалел. А что, собственно говоря, она хотела? Что он все бросит и кинется перед ней на колени, умоляя простить его за то, что ей выпал такой путь?
Это был ее, Герды, выбор. Он, Кай, тут уж точно ни при чем.

«Кай, посмотри какие розы! Ты видишь, видишь этот бутон? Он обязательно сегодня распустится! Как ты думаешь, он раскроется к обеду? Как бы обрадовалась бабушка, если бы он расцвел сегодня, правда же она была бы рада?»
«А у тебя много желаний, Кай? Кай, а давай сегодня посидим подольше, посмотрим, вдруг звезды будут падать с неба, тогда можно будет загадать. А какое у тебя самое заветное желание, вот самое-самое, Кай?»
«Кай, а ты думал обо мне сегодня утром? Мне кажется да, потому что ты снился мне. Вот правда, ты – снился сегодня ночью – мне! Правда, чудо?»
Слишком шумная, слишком яркая, слишком веселая. Как можно постоянно столько говорить? Как можно постоянно столько говорить с ним обо всем – о себе, о других, о нем? Для того, чтобы думать, нужна тишина. А Герда лишала его тишины и, видимо, не отдавая себе отчета в том, что раздражает, вот этим своим постоянным трещанием отвлекала от мыслей, отнимала любую возможность быть самим собой.  Остаться наедине с собой – хоть ненадолго. Разве это много? Разве он так многого хотел? Неужели она, глупая, не поняла что он попросту сбежал от нее?
Он ушел потому, что хотел остаться один.
Кто бы подумал, что она отправится его искать. И найдет!
Ну да, ей пришлось не сладко. Но... ее же никто не просил?
С чего она вообще решила, что должна его искать? Что она имеет на это право? Имеет вообще какие-то права на него?

Каждый имеет право на свою часть снежной королевы в сердце. И, еcли ему комфортно так, с чуть большей долей снежности в душе, чем у других, почему именно он должен подстраиваться под вечно болтающую, неугомонную, надоедливую Герду?
Надоевшую.
Слишком много. Настолько много, что в один непрекрасный момент это оказалось попросту невыносимо. Ее, Герды, стало столько, она заполонила собой все, она была везде, и Кай понял – сейчас или никогда. Или он потеряет себя, растворится в Герде, или оставит Герду, но сохранит в себе того, кем он является. Сам. И тогда... больше не нужно будет подстраиваться, натужно улыбаться, делать вид, что ему ужасно интересно, распустится ли к  обеду вот этот бутон. Не нужно будет стараться выглядеть тем, кем его хотят видеть окружающие, не спрашивая при этом, хочется ли ему быть таким?..
Он ушел и вздохнул, наконец-то, свободно. Кто ж мог предположить, что эта дурочка отправится на его поиски? Что за манера всех спасать! Что за потребность такая – всем помогать, да еще при этом с таким покорным выражением лица? Неужели она никогда не думала, что, действуя таким образом, заставляет людей чувствовать себя виноватыми?
А быть виноватым не нравится никому. Никогда и никому, даже если ты на самом деле виноват. Но...

Раскаивался ли Кай? Нет. Он не думал о раскаянии, не думал он и об искуплении. Он вообще не думал бы о Герде, если бы не эта постоянная ноющая, жгущая боль. Но ему нужна была она. Его Герда, старая, давняя подруга, девочка, с которой они вместе играли, будучи маленькими, и та женщина, которая приходила за ним во дворец Снежной королевы. Глупая, наивная Герда – она думала, его нужно спасать?
Сейчас – да. А тогда...
Нет, тогда не нужно было. Он сам выбрал свой путь – ему было хо-ро-шо, и видеть он не желал никого. Уж тем более таких уродливых людей, как та, в кого превратилась Герда – что с ней произошло, он не думал. Но она пришла и нарушила его покой, его идеальную красоту и чистоту во дворце, истоптала грязными ногами зеркально чистый пол...
Да, теперь его нужно было спасать. Та женщина, которая тогда казалась ему совершенно лишней и никчемной, грязная и оборванная, с колючками репейника в волосах,  была нужна ему. Просто достать занозу из сердца. И все. Не более.
Каю было холодно. Давно ему не было так холодно.

Кай шел долго, очень долго. День за днем, год за годом, он шел, и постоянно давил, резал, не давал дышать в груди осколок, или игла, или... что? Порой ему снилась женщина, чем-то похожая на Герду, но совсем другая. У той, из сна, были длинные светлые волосы, а глаза были темными, с темными же ресницами – глаза Герды.
Женщина звала его, иногда ему снилось, что она его ищет. Иногда ему казалось, что это он ищет ее. Именно ее, а не Герду. Он искал – и не находил. На самом Кай даже не смог бы описать ее – он не помнил ничего кроме того, что у нее светлые волосы, что она стройна и что у нее... глаза Герды? Но чем это может помочь? Он прекрасно понимал, что ничем. И вообще все  выглядело дико, и он никому не мог озвучить свои мысли. Иногда он спрашивал у людей про девушку с изможденным лицом и темными волосами, иногда про девушку со светлой улыбкой и со светлыми волосами, и в конце концов совсем запутался. О, если бы он только знал, кого ищет! И все равно, все равно продолжал поиски. День за днем год за годом. По городам и странам.
И постоянно жгла, давила, не давала дышать игла в сердце. Или осколок?..

Десять лет, долгих десять лет Кай странствовал по миру. Он не старел – холод, снежный холод сковал его тело, выледенил душу. Он ни капли не изменился. Был красив как и прежде, и, как и прежде, холоден. Многие женщины, встречающиеся ему на пути, пытались согреть – он соглашался, разрешал. Надеялся, что сможет вытравить ничего не значащими отношениями из души ту, о которой он постоянно думал. Но не выходило. И он шел снова, бросая без сожаления очередную пытающуюся быть с ним рядом, и снова и снова во сне к нему приходила девушка со светлыми волосами. Так похожая на Герду. И совершенно другая.
Шли годы. Кай ненавидел Герду, думал о Герде, хотел встретить ее и не хотел больше видеть никогда.
Но так или иначе она присутствовала в его мыслях. И он никак не мог отделаться от ее образа, не мог забыть и не мог выкинуть ее из головы.
Теперь она ему снилась.
Она? Или та, другая?..



Безумная Марта и
история юноши с серебряным голосом

Амалия вышла из дома. Ярко, как же ярко светило солнышко, день был чудесным, светлым! Розы благоухали сегодня особенно сильно – ночью прошел дождь, которого все заждались, и город, умытый, чистенький, был свежим и похожим на озорного мальчишку, скачущего через лужи, играющего с солнечными зайчиками и радующегося лету и теплу. Девушка с улыбкой смотрела по сторонам и ей казалось, что сейчас дома нет-нет да и спрыгнут с мест и пустятся скакать и резвиться!..
Она, улыбаясь и сама чуть ли не пританцовывая, отправилась по веселым улочкам. Нету большей радости поутру, чем направляясь за молоком, успеть перекинуться парой слов со знакомыми: оценить новые платья у повстречавшихся ей подружек и похвалить здорово выточенное из деревяшки самое настоящее ружье у знакомого мальчишки-сорванца – надо же, он потратил уйму времени на эту работу, при его-то непоседливости! По дороге обратно не удержалась, налила немножко молока котенку, сидевшему у крыльца, – серо-полосатый, хорошенький такой! Домашний, вот и блюдечко рядышком... а все равно лакает, словно голодный ужасно, и хвостик-морковочка так смешно трясется, явно от усердия! Пей, расти, малыш...
Вернувшись, Амалия обнаружила рядом с булочной женщину весьма странного вида. Или нет, скорее, непривычного. Такие к ним не захаживали. Да и вообще таких Амалия не встречала... городок был на редкость благополучным. Рай, а не место – трудолюбивые все, отзывчивые... Так по крайне мере все виделись Амалии.
Эта же женщина была грязной, оборванной, руки у нее тряслись. Волос давно не касалась расческа, под ногтями намертво въелась грязь, одежда давно не стирана...
– Кто это? – спросила Амалия хозяйку, вбегая в жилую комнату, которая соседствовала с кухней.
– А, это... это безумная Марта, – с сожалением ответила та. – Странно, что она выползла из своей норы. Давно ее никто не видел. Налей ей какао? Видишь, какая худющая.
Амалия вопросительно посмотрела на хозяйку.
– За счет булочной. Ну что ж мы, не люди, что ли. Денег у нее все равно не найдется, точно говорю.
Девушка стремглав кинулась выполнять распоряжение. Принесла чашку с дымящимся напитком, протянула. Заглянула в глаза, котенка вспомнила. Тот тоже был серым, как и платье этой несчастной. Только шерстка его была не в пример чище. Улыбнулась, развернулась и убежала, вернулась с парой булочек в руках, будучи искренне уверенной, что хозяйка не заругается. В конце концов, она отработает. Что такое пара булочек?
Женщина расплескала немного какао, выпила, молча. Так же молча взяла булочки и ушла.
– Кто все-таки она такая? – поинтересовалась чуть позже Амалия. Весь день девушка не могла отделаться от мыслей о ней, и вот вечером, когда все утихло, и они с хозяйкой остались вдвоем, спросила, не сдерживая любопытства.
– О, это очень грустная история...
Амалия приготовилась слушать.

Некоторое время назад в городе готовились к свадьбе. Прекрасная девушка, красивая, как утренняя заря, и юноша, прекрасный, как принц или королевич, казались превосходной парой. Жили они по соседству, их родители выращивали розы на продажу. Семьи были как одна – дети бегали друг к другу в гости, частенько ночевали один у другого. Родители не могли нарадоваться: мальчик и девочка любили розы так же, как и их родители, и, значит, будет кому передать семейное дело. Объединить усилия и радость! Об этом можно было только мечтать.
Таких роз в городе не выращивал никто. Запах у них был удивительный! Королевы цветов вообще прекрасны, но таких красивых и ароматных точно нигде больше не встречалось. Нежные, бело-розовато-оранжевые, в год свадьбы они все распустились желтыми.
Семьи не расстраивались: у этих роз запах был и вовсе умопомрачительным. И цвет необычным...
У девочки и мальчика не было ни братьев, ни сестер, и, будучи единственными у родителей, они получили тепло и ласку, которых хватило бы еще на нескольких детей. Но девочка росла доброй, хорошей, очень хозяйственной и трудолюбивой, и а мальчик, кроме многих достоинств, ценных для мужчины, как-то смелость, решительность, мастеровитость и смекалка, обладал еще и удивительным даром – прекрасным голосом. Когда он пел, все вокруг замирали. Кто-то плакал, кто-то смеялся, и ни один праздник не обходился без того, что бы его не пригласили. Приглашали и девочку – они же всегда были вместе, почти не расставались.
И, конечно, когда дети подросли, родители не желали для них другой партии.

Наступил день свадьбы. Сколько роз было выращено к празднику! Город благоухал и млел от пьянящего запаха. В воздухе просто витал аромат любви.
На беду мимо проезжал герцог со свитой. Герцогиня пожелала присутствовать на празднике. А надо сказать, что она была очень красива. А еще... у нее тоже был очень приятный голос.
Все были ужасно рады – чудо, невероятное чудо, их город не просто почтили своим присутствием такие знатные господа, а именно этот праздник становился днем, который войдет в историю города!
День на самом деле вошел в историю. Только не так радостно, как думалось вначале.
Услышав чудесный голос жениха, герцогиня вознамерилась спеть с ним дуэтом. Дуэт вышел умопомрачительный.
А надо сказать, что всем была прекрасна невеста, кроме одного: у нее не было ни слуха, ни голоса. Она от всего сердца, от всей души восхищалась талантом любимого, но ему этого всегда казалось мало.
Сначала девушка смотрела на жениха с гордостью. Потом – с изумлением, опасением, а потом с ужасом. И пониманием. Когда закончилась песня, он ей уже не принадлежал. Герцогиня предложила парню уехать с ними – и герцог, который во всем потакал жене и сам любил слушать прекрасное пение, не воспротивился.
Самое ужасное, что свадьба все-таки состоялась. Гуляли до рассвета, до рассвета мучилась в сомнениях невеста, не смея озвучить, спросить... А наутро благородные гости покинули город, а с ними уехал и новоиспеченный муж.
Девушка, – и жена и не жена –  повредилась рассудком. Так все говорили. Она долго не покидала дом, а когда наконец-то вышла, первым делом вырубила розовые кусты, что росли в обоих садах. Собственными руками свалила ветки в огромную кучу и подожгла. А после отправилась искать любимого.
Она вернулась. Одна. Черная от горя, молчаливая и с трясущимися руками.
После заперлась в доме и больше уже не выходила оттуда – вот до этих самых пор.
Что она видела в замке герцога, никто так и не узнал. А историю эту с тех пор рассказывают, не упоминая имени неверного жениха и мужа. Он остался юношей с серебряным голосом. Так его запомнили в городе, так тому и быть.
А она стала Безумной Мартой.

Амалия слушала молча, на губах у нее блуждала улыбка. Как всегда. Только спросила после:
– Почему же она появилась именно сегодня?
– Кто ее знает. Хотя... с утра как-то по особенному пахнут розы. Тебе не показалось?
– Наверное... Вее было такое благоуханное... Я думала, это из-за дождя... А что же родители, их обоих?
– В одночасье они потеряли дочь, сына и дело, которому отдали всю жизнь. Горевавшие сначала от потери сына, после – от потери дочери, не выдержали. Они умерли в один день – четверо, родители Марты и родители того парня.
– Как же она жила все это время? – история не укладывалась у Амалии в голове. Никак.
– Ну, мир не без добрых людей. Еду постоянно кто-то приносит. А больше ничего ей и не нужно было, как ты сама видишь.
– И никто не пытался ее вытащить оттуда, поговорить, помочь?
– Пытались конечно, да не вышло. Ну, что делать то. Вреда от нее нет. Да и жалко ее, несчастную. Потерять всех... а прежде всего – рассудок... хотя, может, ей и неплохо, самой с собой, кто знает. Чем с таким бременем – в ясном уме...

Наутро Амалия, как только проснулась, отправилась к дому, где жила Марта, оставила на крыльце бидончик с какао и пару булочек.
Оставила и огляделась.
Дом был покосившийся, неухоженный. Хотелось прямо руками придержать, подпереть одну из стен – вот-вот рухнет! И как только до сих пор этого не случилось?
Не лучше выглядел и заборчик, прежде выкрашенный яркой краской – остатки желтого еще проглядывали на потемневшей от времени и непогоды древесине. Да и сам домик когда-то был разноцветным – стены у него, по всей вероятности, некогда были теплого персикового цвета, крыша – ярко-красной...
А в саду везде торчали ошметки кустов роз. Обрубленные, сухие, истрепанные ветрами. Мертвые.

Неделю Амалия оставляла какао и булочки на крыльце. А потом однажды позвала мужчин, всех, кого смогла допроситься, и ночью, при свете луны и звезд, они выкорчевали старые кусты и посадили вместо них несколько новых, молодых, с тонкими побегами и готовыми лопнуть жизнью бутонами. Несколько раз Амалия оборачивалась и видела, что занавески, больше похожие на ветхие тряпки, покачиваются на окнах. Из дома наблюдали за ними.
Наутро на кустах распустилось несколько роз.
Амалия, отпросившись из булочной, прибежала к дому несчастной ни свет ни заря и села ждать. Ждала, что Марта выйдет и заберет ставшее уже, как надеялась девушка, привычным какао с булочками.
Дверь открылась, на пороге появилась худая, замотанная в лохмотья женщина. Она наклонилась взять чашку, когда взгляд ее упал на розы. Чашка выскользнула из рук, разбилась. Какао темной лужицей растеклось на покрытом пылью крыльце. Булочки рассыпались и покатились вниз, по ступенькам.
Женщина, шатаясь, подошла к розовым кустам, наклонила ветку с бутоном, хотела сломать. Гибкая ветвь вырвалась, хлестнула по лицу и выпрямилась.
Розы хотели жить.
Марта опустилась на землю и страшно, нечеловечески завыла, закрыв лицо руками и раскачиваясь из стороны в сторону.
Амалия медленно подошла к ней, села рядом на землю, обняла.
– Тшшш, – зашептала. – Тшшш... тише... не надо так...
Через некоторое время попыталась отнять руки женщины от лица, заглянуть в глаза.
– Он умер, умер, – забормотала Марта, поднимая воспаленные глаза на Амалию. – Понимаешь? Они все умерли, все. Все, кого я когда-нибудь любила. Она убила его. Остальных убила я. Почему я еще жива?
Амалия помогла женщина подняться и, обнимая за плечи, увела в дом.
В этот день девушка в булочную не вернулась.
А на следующий рассказала, что провела весь день и всю ночь с безумной Мартой. Хозяйка, искренне сочувствовавшая сумасшедшей, все-таки недоумевала, зачем же это было нужно Амалии – но когда та сказала, что и сегодня уйдет с работы пораньше и отправится к отшельнице, спорить не стала. А Амалия, хлопоча по хозяйству, вроде и не уставшая ни капельки, как всегда, милая и улыбчивая, поведала, чем закончилась та история.

...Герцог больше всего на свете любил собак и охоту, а чем развлекается его жена – не важно, лишь бы его не трогала. Он не противился ее прихотям. Это было удивительно и странно, но – так. А герцогиня слыла особой ветреной. Так что счастье нового фаворита длилось недолго.
Нашелся новый, моложе, красивее и с более чудесным голосом. Мало того, образованный и утонченный, богатого рода. Куда было до него простому садовнику?
На дуэль вызвать его не представлялось возможным – счастливец просто не обращал внимания на бывшего фаворита, а если и замечал, то только ради насмешек. И все время повторял, что готов хоть сейчас вступиться за честь прекрасной дамы – но сражаться будет только с равным.
Прежний любимец совершал ошибку за ошибкой: ходил на герцогиней по пятам, пытался всевозможными способами обратить на себя внимание, становился навязчив и надоедал... изображал из себя потерянного и убитого горем – грустил в одиночестве и на людях в надежде, что та поймет, как он тоскует, как печалится и как страдает... и только все больше раздражал.
Он еще пытался петь. Наивный, на голос он еще возлагал некоторые надежды. Искал новые песни, но от душевных мучений и неразделенной любви у него мутился разум, спазмы сжимали горло, и песни потеряли былую красоту, а голос – свою удивительную серебрянность и проникновенность.
Прошло совсем немного времени, петь он перестал, зато начал пить. И тогда окончательно и бесповоротно голос стал исчезать. А пение герцогиня любила даже больше, чем новых поклонников. От отчаяния он пытался покончить с собой, но – неудачно, хотя намерение его было твердым. Но даже это не возымело действия. Прекрасная герцогиня лишь пожимала плечами и говорила – ах, как же он глуп... как он оказался глуп, кто бы мог представить... надо же, обладатель такого голоса в  прошлом – такой глупец в настоящем...
Тяжела доля бывших фаворитов. Их ждет в лучшем случае забвение, в худшем – смерть... Чем выше взлетаешь, тем больнее падать. Истина всем известная – но разве кто-нибудь учится на чужих ошибках? И разве от этого хоть кому-то менее больно?..
В конце концов однажды он напился до беспамятства в каком-то сомнительном  заведении, стал задирать гуляющих, видно, дошел до крайности... и его зарезали практически под окнами этого же притона.
Так закончилась жизнь прекрасного юноши с серебряным голосом. История, начавшаяся с роз, завершилась ударом ножа в бок и смертью под пьяные крики, доносившиеся из трактира.
Говорят, он умер с именем прекрасной герцогини на устах.
Говорят, герцогиня, узнав о его смерти, пожала плечами и не проронила ни слезинки.

...Марта рассказывала сбивчиво и долго, она словно вспоминала, как это – говорить. Амалия слушала женщину, гладила ее по голове и совершенно не обращала внимания на то, что волосы у той грязны, сальны и от ее плохо пахнет.
Она была слабой –  узнав о смерти любимого, не смогла найти сил подняться и оказалась, пускай и косвенно, виновна в смерти четырех человек – родителей, своих и его. Немудрено, что повредилась умом. Но она расплатилась сполна годами отчаяния и бесед с собственным разумом. Достаточно.
Теперь все свободное время Амалия проводила у Безумной Марты, забросив булочную. Впрочем, булочная процветала и без нее, только посетители постоянно спрашивали, мол, а где наше улыбчивое солнышко? А потом девушка и вовсе перебралась к несчастной, правда, вернувшись и к работе в булочной. Но, когда уходил последний посетитель, неслась к сумасшедшей, словно от этого зависела чья-то жизнь. А от этого и правда зависела жизнь – и возможность прощения Мартой самой себя.
Однажды их увидели двоих, в саду – страшно худая женщина в старой, но чистой одежде и Амалия вместе обрезали розовые кусты. А еще чуть позже Амалия, Марта и несколько мужчин чинили покосившийся забор, висящие на одной петле ставни... чинили, конечно, мужчины, Амалия улыбалась и помогала по мере сил, а Марта стояла в стороне.
А еще через несколько дней они появились в булочной вдвоем. В руках бывшая сумасшедшая держала охапку роз.
А еще через месяц на рынке можно было встретить робко улыбающуюся женщину, в которой люди с трудом узнавали бывшую безумную Марту. Чистая и опрятная, хотя и очень простая одежда оттенка теплого чая  и гладко убранные назад волосы, очень шли ей, а еще у нее оказались тонкие, красивые черты лица... движения ее были сдержанными и плавными, речь – медленной и тихой. Она была не молода, но все еще очень привлекательна. Она продавала розы – дешево, совсем за бесценок. Практически отдавала даром. И, конечно, желающих приобрести букет было очень и очень много...
Ее спрашивали, почему так, ведь цветы стоят намного дороже, а она отвечала:
– Больше мне не нужно. А цветы должны цвести в каждом доме и каждом сердце. Я и так потеряла слишком много цветов и слишком многих их лишила, а теперь хочу наверстать.

Наступила осень. Много событий произошло за это время. И везде свои нежные ручки прикладывала Амалия. Все было связано с ее присутствием. Кругом светила ее улыбка. На всех хватало... Она все могла. То посидеть с ребенком, то выслушать, то принести продукты, а то и помирить поссорившихся супругов. Вылечить бездомного котенка и пристроить его в хорошие руки. Найти хозяев страшному дворовому псу. Отдать последние деньги нуждающимся. Просто выслушать. Просто пожалеть.
Просто понять и подарить самое нужное человеку – молчание и сочувствие.
Если же ее вдруг спрашивали, что ей должны взамен за оказанную услугу или чем можно отблагодарить за доброту, она всегда просила коробок спичек. Люди качали головами, но не отказывать же в такой малости?..

Кай

Осень ознаменовалась появлением незнакомца.
В тот день, когда ветер в первый раз сорвал пожелтевшие листья и закружил их золотым и багряным хороводом в воздухе, неизвестный мужчина ступил на мостовую еще чуть сонного, зябнущего от первых ночных холодов города.
Молодой человек был очень красив, строен, статен. Несмотря на то, что он казался совершенно измотанным, девушки, да и дамы постарше, сломали глаза, заглядываясь на него, когда он только вошел в городские ворота и отправился к центру городка.
Многие попросту столбенели, глядя на него. И шевелились сотни занавесок в домах тех, кто был слишком скромен или по какой-то иной причине не мог выйти на улицу полюбоваться на прекрасного юношу.
Он был так же красив, как когда-то был прекрасен садовник с серебряным голосом.
Но от этого мужчины тянуло холодом.
Многие – и мужчины, и женщины – пытались заговорить с ним, но вскоре невольно вздрагивали, обхватывали себя руками, потирали плечи и дышали на ладони... а потом обрывали разговор и уходили. С ним рядом было морозно, несмотря на просыпающееся в небе солнышко.
Мужчина расспрашивал о девушке, которую он, как выяснилось, ищет долгие годы, но никто не знал о такой. Описываемая им чем-то походила на Амалию – та, как и парень, когда-то незнакомкой вошла в город, но все же это была явно не она. Когда же он спросил, где можно остановиться на пару дней, ему указали на булочную – теперь рядом с бывшей пекарней можно было снять небольшую комнатку. Хозяйка со временем стала арендовать несколько комнат в домах у соседей, надо сказать, ко взаимному удовольствию. Да, дела за полгода настолько пошли на лад, что булочная стала сразу и местом, где можно позавтракать,  и чем-то вроде маленькой гостиницы. 
Кай, а это был без сомнения, он, чувствовал, что сил у него осталось совсем мало. И если в ближайшее время не избавится от боли в сердце, то боль доконает его.
«Ты скоро умрешь», – сказала приютившая его по дороге финка. Там, далеко-далеко отсюда, где вечные льды и снега. Еще в начале пути.
«Ты скоро умрешь, ты знаешь это?» – горестно вторила ее словам сердобольная лапландка, тоже безропотно согласившаяся предоставить кров Каю. Он сильно удивился тогда – а после удивился еще сильнее, узнав, что именно у этих женщин нашла временный приют и Герда.
«Ты скоро умрешь», – после говорили ему не раз, когда, охая, он хватался за грудь. Кай знал, что рано или поздно это случится – если не достать эту занозу.
С того момента, когда он вышел из прекрасного холодного дворца, прошло уже много времени. Так что скорее конец был близок, чем далек.
Кай понимал.
Он так и не нашел Герду. Та как сквозь землю провалилась! Ну, в самом деле, не растворилась же она в воздухе, не пропала бесследно? Герда всегда оставляла за собой  шлейф совершенных добрых дел и воспоминаний о себе – куда ж она подевалась теперь, когда так нужна ему, Каю?..

***

Кай остановится в одном из домиков, в одной из чистеньких и свежих комнат. Кровать, небольшой гардероб и стол – вот все, что находилось в ней, но ему и этого было много. Нигде не задерживаясь надолго, Кай не придавал значения вещам.
Но в этой комнате было то, что он не мог оставить без внимания.
На столе в простой прозрачной вазе стоял букет из белых и красных роз – нынешняя «визитная карточка» булочной-гостиницы. Как они напоминали ему детство... и Герду.
Как и был, в одежде, Кай ничком упал на кровать и забылся неспокойным сном.

Остаток дня прошел в бесцельном шатании по городу. Боль в сердце то усиливалась, то стихала, но была иной, не такой, как прежде. Казалось, то, что поселилось в груди, то, что давно живет отдельной жизнью, сейчас чувствует невозможный дискомфорт, никак не может угомониться, и вместо ставшей уже привычной, хоть и порой невыносимой пытки, Кай чувствовал такое, что был готов руками разорвать грудь, разломать кости и выдернуть на свет божий эту боль.
– Вы больны? – внимательно посмотрев на молодого человека, спросила напрямую хозяйка пекарни, когда Кай, набродившись по городу, вернулся и уселся за дальний столик булочной. Он попросил лишь чашку горячего чая. Да, с некоторых пор он стал пить горячий чай – в тщетной надежде согреться.
– Да, я болен, – подняв глаза на женщину, спокойно ответил Кай. За время путешествия он привык к разным вопросам. Привык реагировать спокойно и безразлично – впрочем, как и до этого... Хотя не переставал удивляться, как добры порой и люди, и животные. Раньше этого он не замечал.
– Я не спрашиваю, что с вами... Эх, вам бы поговорить с нашей Амалией. Даже если она не сможет вам помочь, поверьте, на душе станет легче.
– Амалия – кто это?
– Наш ангел-хранитель, – улыбнулась пожилая женщина, и морщинки лучиками скользнули к вискам. Но улыбка быстро погасла. – Правда, сегодня я не видела ее. Она сама захворала.
Хозяйка сокрушенно покачала головой.
– Слегла. Такая беда... не знаю, чем ей помочь. Никто не знает. Марта приходила, говорит, что лежит, бедная, встать не может, знобит ее. Повторяет, мол, холодно ей, холодно. Мол, зима пришла. Никак бредит? Какая зима? Вон погода какая чудесная, тепло совсем... А она заладила – зима пришла, лед пришел. О, что я вам все это говорю, вы же не знакомы с ней... Извините. Пойду... может, Марта приходила, а я не видела... аптекарь должен был приготовить для Амалии лекарство... спрошу...
Женщина ушла, не стесняясь, вытирая платком мокрые глаза. Кай думал о том, что вот, у кого-то горе – видимо, любят сильно эту Амалию, раз так переживают. Эх... Кругом горе. Их так много, горя и беды. И у него, у Кая, тоже беда.
Вопреки обыкновению ему отчего-то стало жаль девушку, которую он никогда не видел.

Посреди ночи Кай проснулся от криков, доносившихся с улицы.
Слышались и мужские, и женские голоса – кто-то плакал, кто-то звал на помощь, кто-то отдавал распоряжения. Явно происходило нечто из ряда вон выходящее – и Кай, не раздумывая, выскочил из дома и...
И сразу окунулся в сумасшествие.
Было людно, как днем. Как угорелые, все спешили куда-то, все мчались в одном направлении. Кай, спросонья поддавшись общей истерии, очутился в толпе, человеческий водоворот подхватил его и вынес к дому бывшей Безумной Марты.
Старенький дом горел. На фоне чернеющего в глубине ночи неба он выглядел как игрушечный – кукольный домик, ярко светящаяся страшная и притягивающая картина. Спичка, огромная спичка, вспыхнувшая и которую ничем не потушить, пока не сгорит до тла.
Свежевыкрашенные стены лизали языки огня, жадно и неистово. Пламя вырывалось из окон, еще немного – и займется крыша.
Двое мужчин держали Марту – пытаясь вырваться из сильных рук, она рыдала и кричала:
– Пустите меня! Пустите! Амалия! Амалия!

Пару часов назад
Ломая в отчаянии руки, Марта неслась по улице. Рухнув на крыльцо булочной, не в силах подняться, она стучала и стучала, и кричала и звала на помощь, как ей казалось, очень громко, чтобы разбудить, но на самом деле – тихо, сипло...
Но сон хозяйки пекарни был тем сном, который называют стариковским – спала она мало и сегодня, на счастье, еще не ложилась вовсе.
Услышав как кто-то скребется в дверь, она слегка приоткрыла, ойкнула, распахнула настежь и Марта попросту упала в булочную, повторяя: «Она не может умереть, только не она, я не виновата, только не она...». Бедная женщина ничего не могла толком объяснить, она заикалась, глотая из-за слез слова. Когда же наконец хозяйка пекарни поняла, что произошло, похолодела от ужаса.
По всей вероятности, больная Амалия пыталась согреться. Спички-то у нее всегда были с собой... Нет ну знали же, все знали, что опасно играть со спичками!.. Вот... доигралась.
Что-то вспыхнуло, пламя перекинулось на шторы. Погода давно стояла сухая, дом занялся быстро. Как на беду, Амалия отправила Марту на другой конец города – уверила, что с ней все будет хорошо. Марта подрабатывала у аптекаря, и сегодня они как раз делали порошки, в том числе и от жара – для Амалии... Амалия осталась в доме одна.
Когда Марта вернулась с лекарством, которое должно было помочь Амалии, увидела, что дом горит.
Старое сухое дерево горело бойко и весело, потрескивая и шурша...

Дом горел уже давно, пламя озаряло ночь кошмарно ярким светом, звук пожираемого стихией дерева страшно отдавался в ушах, словно ломались и трещали собственные кости. Горожане по цепочке передавали ведра с водой, стараясь затушить пожар. Но было бесполезно.
Кай тоже встал в ряд, тоже передавал ведра, а потом... потом ему показалось, что он слышит голос Герды.
Боль в сердце стала невыносимой.
Внезапно крик Марты прорезал ночь, перекрыв все остальные звуки. Крыша дома рухнула, провалилась внутрь.
На мгновение воцарилась тишина.

Раздумывать было некогда. Вылив на себя ведро воды, Кай ринулся в горящий дом.
Пламя обжигало, но он ощутил жар с удовлетворением. Горячо – давно он не чувствовал ничего такого горячего. Наконец-то стало тепло! Жарко. Почти невыносимо.
В одной из комнат он чудом разглядел лежащую на полу девушку.
Он схватил ее, кое-как обернул скинутой с себя исходящей паром курткой, прижал что было сил одной рукой к себе, и, прикрывая лицо согнутой в локте рукой, выскочил, почти вывалился в окно...

Упав на землю, он думал только об одном – не причинить вред своей хрупкой ноше. Поднялся, сделал несколько шагов в сторону от горящего дома, и сам обессиленный опустился на траву.
Он всматривался в потемневшее от гари лицо девушки, когда она приоткрыла глаза. 
– Герда? – прошептал Кай и отшатнулся.
Сердце обожгло как огнем.

Подбежавшая Марта голосила и рыдала, люди тушили, но так и не смогли погасить пламя. Кая оттеснили от девушки, немного помедлив, он сделал шаг назад, другой... развернулся и опрометью кинулся прочь. Он не хотел видеть эту девушку. Она напомнила ему Герду. Но это же была не она! Спасение казалось таким близким, когда он заглянул в ее глаза... и в то же время надежда потухла, ведь это совсем другая девушка. И ее звали Амалия.

Девушку устроили в булочной. Марта не отходила от нее ни на шаг.
Амалия быстра шла на поправку – она совсем не пострадала от пожара, и ее лихорадило все меньше, только пару раз в бреду она звала какого-то мужчину. Это было очень странно, ведь никто в городе не замечал, что она могла быть влюблена...
Когда она в первый раз пришла в себя, сразу попросила привести к ней того, кто спас ее. Но Кая не смогли найти.
По совершено необъяснимой причине он не хотел видеть эту девушку.
Ему отчего-то было страшно.

То, что дом сгорел, было к лучшему – так сказала Марте Амалия. И объяснила, что ту больше ничего не связывает с прошлым. И правда. Интересный одинокий пожилой аптекарь после пожара очень обеспокоился физическим и душевным здоровьем Марты. Она, которая вообще не умела кокетничать, смущалась и робела, краснела, как молоденькая девушка, но каждый раз так радовалась, когда аптекарь приходил проведать ее и Амалию! Правда, он ничего не смыслил в цветах, но зато не скрывал своего интереса к молчаливой скромной женщине. Марте он тоже был по душе.

А Кай... до него доходили слухи, что девушка выздоравливает, и было достаточно. Странно, но становилось теплее. А еще Кай привык к этому городу.
Он даже думал о том, что если ему и придется вскоре умереть, он хотел бы умереть здесь – тут так много роз. Белых и красных. Поначалу они раздражали его – понемногу он их полюбил. Кай чувствовал, что иногда он словно оттаивает – становится теплее и боль не так сильна. Наверное, это было предвестником конца. Ну, значит так тому и быть.
Однажды день выдался теплым-теплым, тихим-тихим, какими бывают только осенние дни. Природа уже готовится ко сну, и, хотя солнце еще яркое, уже не обжигает, и в воздухе чудятся отголоски первых заморозком. Но все еще хорошо на свежем воздухе, и во дворах и на улицах полно людей. А в парке не было никого – еще немного и стемнеет, и похолодает. Осенью холодает быстро.
Кай сидел на лавочке в небольшом парке, в отдалении от оживленной улицы, у прекрасного куста белых и красных роз. Он  не думал ни о чем, ничего и никого не ждал, когда  увидел девушку, идущую по дорожке. Заходящее солнце путалось в ее светлых волосах, прохладный осенний вечер отступал, потому что ее улыбка граничила по теплу и яркости с весенний утром. Она несла тяжеленную, по всей видимости, корзину. Когда девушка поравнялась с ним, он привстал и сказал:
– Давайте я помогу вам.
– Спасибо, если можно, – улыбнулась Амалия и посмотрела на Кая.

Кай протянул руку к корзине, заглянул девушке в глаза и задохнулся от боли, сложившись пополам.
– Герда, – выдохнул он волувопрос-полуутверждение.
Амалия внимательно посмотрела на него и поизнесла:
– Нет, меня зовут Амалия. А вы... вы тот, кто спас меня, да? Спасибо вам.
Она поднялась на цыпочки и поцеловала его в щеку.
У Кая захолонуло сердце. Сердце?.. Он крепко сжал предплечья девушки и, не отрываясь, смотрел ей в глаза. Сам не понимал, что хочет сделать. Но только не отпускать.
Кай думал только о том, что у этой девушки на самом деле глаза Герды. Он не мог перепутать, никак! В них столько света, тепла, любви и ласки, в них столько желания сделать мир чище, добрее... и в то же время в них что-то еще неуловимо другое, то, чего не было в глазах Герды никогда. Может быть, в них... покой? Но не тот, не могильный, не тот, от которого страшно и мир замирает в последнем вздохе, а тот, который – ровно и плавно текущая река, при взгляде на которую душа успокаивается и сердце бьется ровнее.
В глазах Герды всегда был водоворот, водопад – чувств, сил, эмоций... пока в них не поселилась смерть. Ее он видел в глазах Герды, когда она уходила из дворца. Как же он не понял тогда, не остановил?
– Да. Меня зовут Кай. Но... ты... ты так похожа на одну девушку... у тебя глаза моей Герды, это невозможно...
Во взгляде Амалии была неизмеримая глубина и мудрость.
– Возможно. Когда я была совсем маленькой...

Лет десять назад
...взгляд Кая из зеркала отпечатался на внутреннюю сторону век – и  Герда, скинув шубку с плеча, с размаху вонзила осколок себе в сердце.
 Охнув, даже не вскрикнув, она осела на замерзшую землю рядом с девочкой.
– Тетя? – с волнением произнесла Амалия, потянулась в сторону Герды…
И распахнула зашитые веки...
...Амалия посмотрела на лежащую женщину, из груди которой торчал блестящий серебром осколок. С детским любопытством ребенок дотронулся до него – увы, девочка неоднократно видела смерть. Ей не было страшно.
Под горячими пальчиками зеркало оплавилось и растеклось, как сосулька под весенним солнцем.            
Мертвая женщина была очень красива. Правда, под закрытыми веками застыли струйки крови, растекшиеся к вискам. Но это не портило ее. Нежное лицо, обрамленное чуть вьющимися темными волосами, было на диво спокойно. Бледные губы сложились в подобие улыбки, казалось, что женщина просто спит – и снится ей что-то очень-очень хорошее.
Наверное, на небесах хорошо.
Амалия, с детской верой принявшая свои новые глаза, поцеловала Герду в холодные губы.
– Спасибо, тетенька, – прошептала она. – Когда я вырасту, я хочу быть такой, как ты. Я обязательно стану такой, как ты.
И светло улыбнулась.

Амалия светло улыбнулась.
– Герда...
Кай шестым чувством понял, что та «тетя», которая отдала свои глаза этой девочке, была никем иным, как его Гердой. Только она могла поступить так. Только с ее силой такое чудо могло случиться. Только Герда была той, которая могла смертью дать жизнь.
Любовь не умирает. 
Любовь сильнее смерти...
Сильнее всего.
– Она плакала тогда? – сухо спросил Кай.
– Да, наверное. Я тогда не могла видеть. Только слышала всхлипы. Наверное, плакала.
– Но зачем же она сделала это... – в бессилии Кай сжал кулаки. – Зачем, Герда, зачем?!
И Кай разрыдался – страшно, по-мужски, не сдерживая себя. Он и представить не мог, что способен плакать. Он и подумать не мог, что его так тронет смерть Герды. Вопреки тому, что он никогда не любил ее, мысль о том, что ее просто может не быть на свете, никогда не приходила ему в голову.
Когда он шел, ему частенько встречались люди, которые упоминали о ней. Они не называли имени, но, судя по рассказам, так поступать могла только Герда. Или Амалия?
Нет, Амалия слишком молода. А истории о прекрасной, но очень печальной женщине обрастали подробностями, превращаясь в подобие легенды – нет, это были рассказы именно о Герду. Кай был так уверен, что Герда жива, что она выжила после того, как ушла из дворца... Она ведь такая сильная! Но сейчас... На краткий миг он забыл о том, что она нужна была ему только для того, что бы достать убивающую его занозу, поселившуюся в сердце. Ему показалось даже, что он любил ее.
Но сейчас он не думал о себе – кажется, впервые в жизни он не думал о себе. Он думал о той, кто... о той, кого больше нет, и он никогда не увидит ее. Он пытался вспомнить, какой она была прежде, веселой и озорной, но память жестоко рисовала ему одну и ту же картину.
Маленькая, тоненькая фигурка, скользящая по зеркальной поверхности пола дворца Снежной королевы. Грязная, оборванная, раненая. И в то же время – она дошла, она нашла его! Пришла спасти его, чего бы это ни стоило! Как же она смогла его найти? Неужели она на самом деле так сильно его любила?..
– Зачем же... – снова прошептал он.
– Она сделала это ради другого человека. Ради меня...
– И ты... ты смогла с этим жить? Как? Как можно жить, зная, что кто-то отдал себя из-за тебя? – Кай говорил про Амалию, но в то же время он говорил и о себе.
Он внезапно осознал, что вся его холодность и отстраненность, все его желание остаться наедине самим с собой и складывать холодные слова из холодных букв – воедино, вечно, и что бы никто не нарушал гармонию – все это такая ерунда по сравнению с короткой человеческой жизнью, и с тем, что кто-то другой готов отдать свое сердце тебе – по кускам...  Нельзя лишать другого человека надежды. А если надежды нет, на самом деле нет, то нужно постараться найти в себе хоть немного... тепла... сочувствия... и не убивать идущего за тобой на край земли только потому, что этот кто-то имел несчастье тебя полюбить.
Как теперь жить? Если недолго – пускай... Так даже лучше.
Так будет лучше.
И холодное сердце не может жить с такой ношей.

– Да. Я смогла жить с этим. Смогла. Порой судьба преподносит нам странные подарки. И кто мы такие, что бы отказываться от того, что дается нам вне нашего желания? Когда мы не просили. Но раз дано, значит, надо принять и делиться. И я теперь тоже хочу дарить. Во мне словно... две меня, понимаешь? Я и она. В два раза больше сил! Я теперь так рада, что вспомнила, как ее зовут!
Подарки... Герда была подарком – Кай понял. Ему, изначально, ни за что, просто так. Ему, вздорному и эгоистичному мальчишке, была подарена полная его противоположность – открытая, наивная, любящая Герда. Она была от широты и щедрости души судьбы подаренным ему чудом, а он...
– Она умерла не из-за тебя. Она умерла из-за меня. Я предал ее. Она любила меня, а я...

Из глаз Кая текли слезы. Странно, но ему не было стыдно. Рядом с этой девушкой плакать было так естественно.  Амалия смотрела на него сейчас без тени улыбки, понимающе и совершенно не осуждая.
– Вот ты какой – Кай, которого любила та... тетя... а я ведь забыла, как ее зовут. Герда – красивое, гордое имя...
– Да... она была очень красива. И... гордая, пока...
«Пока я не сломал ее», – так подумал Кай. Странное дело – он не ощущал голоса совести, ему не было ни стыдно, ни жаль, он не корил себя и пытался воззвать к призраку Герды, стараясь вымолить прощение. Это было просто не его. Ему было не нужно. Герде, наверное, уже тоже. Зачем тревожить мертвецов, зачем ворошить прошлое и пытаться разрешить то, что решилось само собой давным-давно? Он принял это как неизбежное, горькое и несправедливое событие. Да, он виноват – но сейчас каяться вес равно бесполезно. Ничего не изменить. Но и жить с этим он не сможет.
Кай просто понял, что все в жизни получается взаимосвязано – он заслужил то, что происходит с ним сейчас. Он сломал Герду – в тот момент, когда мог бы сказать ей что-нибудь другое, не такое жестокое и уничтожающее, он мог бы... пожалеть ее, не добивать? Нет, не мог. Увы, он такой. А она любила его совершенно зря.
Ну, ей просто надо было кого-нибудь любить. Каю было искренне жалко, что так вышло – но своей вины он не чувствовал, хоть и осознавал ее. Кто ж виноват, что она такая однолюбивая, Герда...  ни он, ни она не виноваты, видимо. Просто так случилось. Так сложилось. Вернее, не сложилось, у  них.
 Но да... и все же нужно платить. Всем и за все. Герда расплатилась за свою наивность и глупую беззаветную любовь – смертью. Она не сумела измениться, не сумела жить с этим. И умерла.
Он тоже расплатится за свою жестокость. Тоже смертью.
Потому что кроме Герды некому вынуть осколок из сердца Кая.
Потому что сам он не сможет измениться, а кроме Герды его не в силах изменить никто.

Но все же смерть Герды была не напрасной – как прекрасна Амалия! Несмотря на боль в сердце и в глазах, Кай сохранял ясность рассудка – все эти годы, и сейчас безусловно, тоже, – и любовался девушкой совершенно искренне. Как она прекрасна, эта девушка с глазами Герды. Только совсем-совсем другая, хоть и чем-то неуловимым так сильно на нее похожая. В ней тоже много любви, тепла, добра, света... но в ней нет смерти. А за Гердой, казалось, смерть шла по пятам, пока не забрала ее. Но... Герда оказалась сильнее самой смерти – она дала глаза этой девочке. Глаза, жизнь и возможность творить добро. Много добра... Совершила чудо, которое под силу только Богу.
Странно, что  Кай сейчас вспомнил о Боге.
Он посмотрел на небо – ему показалось, что там, на небесах, должны смеяться над ним.
Побежденная Гердой смерть теперь взяла реванш. И смеялась ему в лицо.
Его смерть будет напрасной и пустой... Ну, значит, так этому и быть. Пускай произойдет то, что должно произойти. Он примет это и не дрогнет.
А Амалия... она сама жизнь. Смерть к ней даже не приблизится – как не может черная ночь повстречаться с белым днем.

Девушка с глазами Герды

Амалия внимательно смотрела на Кая, улавливая каждое движение его души, чувствуя его эмоции – нет, конечно, не понимая конкретно что происходило с Каем, но что творится нечто из ряда вон выходящее, она ощущала прекрасно. И, поймав волну происходящего, Амалия сердцем не отпускала ее и двигалась по ней вместе с Каем, переплетясь душой с ним и с Гердой.
– Всю жизнь мне казалось, что я кого-то ищу. Так значит это ты тот, кого я искала так долго?
Она на мгновенье почувствовала себя маленькой девочкой, и перед ней ожила картинка – лежащая на снегу красивая женщина с кровавыми подтеками у закрытых глаз... В это момент из глаз Кая потекли кровавые слезы. Он охнул, побледнел еще сильнее, если только это было возможно, схватился рукой за сердце, потер глаза, и на коже вокруг осталась сетка тонких кровящих порезов.
Это выходили из глаз осколки волшебного зеркала.
Алмазная пыль злого зеркала...
Рука у груди ощутила влагу. Кай опустил взгляд – рубашка окрасилась красным. Он провел рукой по груди и с удивлением уставился на пальцы.
Красное пятно растекалось, пропитывая тонкую ткань. Жгло невыносимо, словно кто-то вынимал из него сердце... или душу. Словно что-то хотелось выйти из сердца, нечто чуждое, то, что мешало дышать все эти годы, стремилось покинуть привычное место.
Амалия потянулась к мужчине и с нескрываемым любопытством распахнула на нем рубашку. Кай даже не удивлялся тому, что она делает – удивляться уже было невозможно ничему происходящему.
Амалия с видом исследователя уставилась на показавшийся из груди мужчины осколок.
Было больно. Это действительно было больно! Так, как не было никогда до. Кай побледнел – ему показалось, что из него вырезают сердце. Сейчас, в эту секунду.
– Погоди, – прошептала Амалия. – Дай я.
И улыбнулась.
Она ухватилась пальцами за торчащий край и потянула, чуть в бок и на себя. Кай покачнулся и застонал, пытаясь отстраниться.
– Тшшш, – прошептала она так же, как уговаривала тогда, в лесу, волка, чтобы тот не рычал и не кусался. – Все будет хорошо...
Ухватиться толком было невозможно. Амалия вытерла скользкие от крови пальцы о платье, обернула руку подолом и, и ухватив сильнее, рванула...
Длинный осколок зеркала, окровавленный, страшный, вышел из груди мужчины. Кай покачнулся, рыча от боли, рухнул на землю и затих. Амалия опустилась рядом и повинуясь внезапному порыву, прижалась губами к ране, из которой шла кровь. Она пила, высасывала из Кая отравленную за многие годы осколком зла кровь и одновременно отдавала свое тепло,  жизнь, свет, запечатывая рану губами.
Неизвестно сколько прошло времени, но кровь перестала идти. Амалия почувствовала, что сердце Кая бьется ровно. Он открыл глаза, понял, что оба они лежат на земле, увидел прижавшуюся к его груди девушку, потянул, приподнял ее... и замер от ужаса, когда увидел, что ее рот в крови.
– Все хорошо? – просияла Амалия и вытерла губы рукавом.
На измазанном кровью лице белокурой красавицы сияли теплые карие глаза его Герды. Амалия улыбалась, широко и счастливо. Из рук она не выпускала окровавленный, тонкий, похожий на кинжал осколок зеркала.
Вот сейчас Кай почувствовал, что сходит с ума. Смотреть на это было невыносимо. Это не укладывалось в голове, все происходящее было за гранью любой, самой дикой реальности. Мир вокруг стал резче, отчетливее, в душе проворачивалось что-то новое, доселе неведомое. Тонкое, щемящее чувство, ноющее и сладкое одновременно, и жуткое – как окровавленное лицо Амалии, и в то же время притягательное до невозможности.
Но внезапно Кай осознал, что уже не больно. Что иглы в сердце нет, ничего не болит и не колет... и легко дышать.
И провел рукой по груди – у сердца еле-еле прощупывался небольшой шрам, как раз такой длины, ширины какой был осколок в руке девушки. И замер, почувствовав неладное.
Девушка, не отрываясь, смотрела в зеркало. И улыбалась. Кай не мог знать, что она видела там. А Амалия видела в нем глаза Герды. Свои глаза. Свои глаза на своем лице. Или на лице Герды?
Страшно блеснуло зеркало, когда девушка внезапно замахнулась...

– Нет!!! – Кай перехватил руку Амалии за секунду до того, как осколок был готов вонзиться в грудь девушки. Сильно сжал, девушка вскрикнула от боли и разжала пальцы.
Зеркало упало к ногам Кая и Амалии и... не раскололось.
– Нет. Я не вынесу потери еще и тебя. Зачем?
– Я не знаю. Кажется, так надо? – улыбнулась Амалия. – Мне кажется, я должна отдать то, что подарила мне Герда – это мне не принадлежит.
– Что же? Глаза?.. Не думаю, что Герда бы хотела этого.
– Нет. – Амалия посмотрела на Кая внимательно, и – уже без улыбки. – Тебя. Мне кажется, Герда поступила бы так.
– Ты не она.
– Я не она, – эхом повторила Амалия.
– Но у тебя ее глаза.
– Но ты никогда не сможешь полюбить меня. Как Герду.
– Я любил Герду?.. Я не знаю. Наверное, любил... так, как мог. Я запутался, Амалия. Помоги мне... еще раз?
Кай чувствовал себя растерянным. Казалось, он распался на куски и его нужно собрать, но если Амалия смогла спасти его от смерти, сможет ли она вернуть ему... душу?
– Ты ее любил, скажи? Ты хотел бы быть с ней, если бы все можно было вернуть?
– Да.
Кай понял, что сейчас говорит чистую правду.
Если бы не Герда, он бы не познал красоту Вечности... красоту, к которой он приблизился практически вплотную. И не узнал бы, если бы не Герда и ее глаза, как прекрасна жизнь и любовь – сейчас.
Хотелось жить, любить...
Рядом была Амалия.
Странная. Невозможная, удивительная, та, которая вместо Герды спасла его – от Вечности, с объятиями которой он почти смирился...
– Мысль о ней привела меня к тебе. Благодаря тебе я понял, что свет сильнее. И кто я, чтобы отказываться от такого подарка? Не хочу отказываться. Амалия... ты...
Нет, он не любил Герду. Но в это момент ему очень хотелось, чтобы было так, и, может, на самом деле, когда-то он любил ее? Просто забыл. В конце концов, может... он сможет полюбить Амалию? Она так похожа на Герду... и у нее глаза Герды. И в то же время она совсем другая – та, с которой хочется быть рядом... нестерпимо, но сумасшествия. Может быть от того, что хотя она отдает себя целиком, ты понимаешь, что она тебе не принадлежит?

Рука Амалии разжалась, страшный осколок выпал. Кай прижался к ее губам, чувствуя, что сходит с ума от близости девушки... и от вкуса собственной крови на нежных губах.
 Он хотел обладать ею – полностью, сейчас. Ощутить вкус жизни, крови, боли – которую дарит единение с тем, кого ты хочешь больше всего на свете. Боли, граничащей со смертью, и дарующей воскрешение.
Амалия с готовностью ответила на поцелуй, и Кай, зарываясь руками в ее волосы, лаская плечи, спину, сжимая ладонями тонкую талию, чувствовал, что не выдержит, если не получит ее. В ней была жизнь. В ней были жар и огонь.
Кай хотел жить и хотел ощутить этот огонь – забрать его себе и, как ни странно, поделиться тем жаром, который сейчас сжигал его изнутри, бился в каждой частичке его тела, пульсировал жизнью и наливал холодное тело раскаленной лавой.
– Пойдем к тебе, – прошептала, отстраняясь, Амалия. И улыбнулась, наклоняясь, поднимая осколок.
Кай, заглянув в глаза... Амалии?.. Герды?.. крепко взял девушку за руку и не отпускал до самой гостиницы.

Кай, сгорая от желания, срывал с девушки одежду, сходя с ума от ее невозможной нежности в ответ на его не ласковые, резкие, порой срывающиеся от нетерпения в грубость прикосновения. Терял способность о чем-то думать вообще – от запаха ее нежного тела, от каждого несдерживаемого стона и готовности, с которыми она отдавалась ему, от удивляющей его силы и обволакивающей обоих плавности, словно река... река жизни. Что же они делают?..
И не променял бы это ни на что.
– Смотри на меня, – потребовал Кай в тот самый момент, когда звезды, кружащиеся в сумасшедшем вихре, готовы били сорваться с небес. Амалия, широко распахнув глаза, сколько могла, глядела на Кая. Когда же небо рухнуло, осыпав их водопадом звезд, укрывая обоих острым сиянием и погружая в состояние вневременного и внепространственного полета, Амалия выгнулась, забилась в накрываемом с головой блаженстве, запрокинула голову и, закрыв глаза, простонала его имя:
– Ка-а-ай...
На полу, у постели, тускло мерцал осколок страшного зеркала.
 
***

Наутро Кай проснулся, счастливый и обновленный. Было тепло. Странное, такое новое чувство – когда тепло. И хочется улыбаться.
Солнце светило в окно. Хотелось смотреть на его свет и жмуриться, жмуриться...
«Смешная, милая, странная», – и правда улыбался он, вспоминая, какой была открытой и стеснительной Амалия, одновременно смелой и застенчивой. Как после пряталась в его объятиях и не смела поднять глаза. А он гладил ее, как котенка, прижимал к себе бережно, как самое дорогое, как сокровище, которое он так долго искал, как чудо, которое он теперь никому не отдаст, раз оно уже оказалось в его руках.
И он так хотел посмотреть в ее глаза сейчас, при свете дня! Глаза его Герды... или Амалии? Он любил Герду, но ночью обнимал Амалию. Глаза Герды были закрыты, когда она на пике удовольствия простонала его имя. Это была Амалия? А он страшился вспомнить – ведь называл ее и Герда и Амалия попеременно... Но Герда уступила Кая Амалии. То, что не смогла сделать Герда, завершила Амалия. И сейчас Кай улыбался, стараясь отдалить то мгновенье, когда увидит Амалию, тихо спящую рядом, так тихо, что даже не слышно ее дыхания. И страшился того момента, когда она откроет глаза и он заглянет в них... Не будет ли ему... стыдно? Внезапно он вспомнил, что она твердила ему после, когда, истомленные, они засыпали в объятиях друг друга.
«Зажигая спичку, вспоминай меня».
Он потянулся... постель рядом была пуста.
На подушке лежал коробок спичек.

– Амалия!!! – он вскочил, кинулся было из комнаты, опомнился, на ходу натянул штаны и выскочил на улицу.
Но девушки след простыл.
Солнышко светило вовсю, яркое, словно лето внезапно вернулось. Люди кто торопился, кто шел не спеша, прогуливаясь. Но никто, никто не видел девушку, которую, отчаянно жестикулируя, пытался описать каждому встречному Кай.
Сбиваясь в описаниях, понимая, что говорит то о Герде, то об Амалии, Кай схватился за голову. Мир несся вокруг в бешенной скачке, с каждым витком унося ту, которая вернула его к жизни, все дальше и дальше.
– Марта!!! – внезапно радость нахлынула волной, он кинулся к идущей навстречу женщине. Марта должна знать, где Герда!
– Она ушла, – светло улыбнулась в ответ Марта. Она уже совсем была не похожа на сумасшедшую. – сказала, что ей пора. Грустно, правда? Но что делать... Если ее ждут, она должна идти. Наше солнышко... пускай светит. Нельзя ведь посадить солнце в клетку и держать только для себя, правда?
Кай в бессилии прислонился к ближайшей стене.
 
Солнце нельзя посадить в клетку.
Было горячо и больно. И невероятно светло.
Кай поднял глаза к небу – солнце светило настолько ярко, небо было таким ослепительно и пронзительно синим, как бывает только осенью. Глубоким. В нем, казалось, можно утонуть.
Как больно смотреть на свет.
– Доброго пути, Амалия, – прошептал Кай. – Доброго пути, моя Амалия с глазами Герды.
На сердце стало легко. Легко и печально.
Так, как никогда не бывало прежде.

***

Улыбающаяся девушка шла по улицам города.
В карманах плаща у нее было полным-полно пачек со спичками, а в дорожной торбочке лежал осколок страшного зеркала.
Она знала, что у нее впереди еще долгая, долгая дорога. Скольким людям нужна помощь.. скольким нужен тот, кто поможет почувствовать себя живым, поможет поверить в свет, обрести надежду и веру, радость, желание жить... она может дать все это, потому что она – Амалия, девушка с глазами Герды. Девушка, у которой ее собственная сила и сила Герды.
Да... У нее есть все, что было у Герды. У нее нет только одного, что было у Герды – той нужна была любовь в ответ, ей же ничего не нужно взамен. И она не знала что такое привязаться к одному единственному человеку, так, что бы отдать за него все. В том числе и жизнь. Она хотела дарить, и умела это делать. Только дарить. Брать ей было не нужно – у нее и так полно любви и тепла, двойная мера. А еще – огонь, который у нее всегда с собой.
Спички.
Надо же, спичек было недостаточно, чтобы помочь Каю. А пожара, сотворенного ими, оказалось в самый раз... маленькая спичка может принести достаточно тепла, и маленькая же спичка может принести такое пламя, которое способно растопить самую ледяную душу. Если только сам не сгоришь...  Риск всегда есть, но он оправдан.

«Может быть, когда-нибудь я узнаю и что такое любовь? Такая, всепоглощающая, самоотверженная, что бы отдать саму себя», – размышляла Амалия. Она не думала о том, что обладает своим, особенным умением любить – умением оживлять застывшие души. Просто принимала все как есть, не задумываясь. Ведь когда знаешь, что такое боль и страх, и смерть, все в жизни принимаешь как должное.
Она с детства хотела быть такой, как Герда, а теперь, после встречи с Каем, хотела этого еще больше. Но желание не мучило ее – наоборот, придавало сил и радости. Что это такое – получать любовь, желать любви? Жить ради кого-то одного? Это так интересно...  за что же любят? За что же Герда так любила Кая?
Ведь она, Амалия, тоже полюбила Кая!
«Ведь я и правда люблю их всех, любила всех и каждого – всех, охотника, Марту, Кая... но почему я не люблю каждого настолько, что бы остаться с одним из них навсегда? Почему мне кажется, что тепло нужно дарить как можно большему количеству людей? И если я останусь с одним, остальные будут обделены? А людям так нужно тепло! И я поделюсь. Где-то я очень-очень нужна, я знаю. Жалко Герду, как же мне жалко ее... ей так нужен был Кай, что заслонил собой весь свет... так хотела его спасти, что забыла о том, кто она сама – о том, что спасать уже надо было ее... и она никого уже не могла спасти. Хотя.... все равно смогла – меня? Так значит, она сильнее меня?»
Что значит любить так, что бы отдать собственную жизнь?
Амалия не знала.

Никогда никому себя не навязывая, она несла тепло и любовь, и если людям было нужно – отдавала, и не требовала ничего взамен. Желания светить у нее было предостаточно, а глаза Герды не давали ей разочароваться в людях и остановиться в желании творить бескорыстное добро. Но главным отличием Амалии от Герды было то, что ей не нужна была любовь в ответ.  Амалия не была Гердой – и ей чуждо было самопожертвование, хотя именно его она и совершала, но – не задумываясь об этом. Никому не была в тягость. Никого не заставляла чувствовать себя виноватым, когда люди принимали ее тепло, любовь и свет...
А еще... в отличие от Герды она не могла выделить кого-то одного. Наверное, кто-то то скажет – она никого не любила?
Но это и к лучшему. Она, в отличие от Герды, никогда не настаивала на своей любви. Всегда уходила до того, как успевала надоесть. Никогда не растворялась в  ком-то так, что бы потерять себя. И люди вспоминали ее с чувством легкого сожаления и грусти. Но – с любовью и радостью. А не отмахивались от памяти о ней, как от назойливой мухи, которую приходится терпеть, потому что лета и тепла без мух не бывает...
Амалия знала и то, что на небесах хорошо, а до тех пор нужно сделать так, что бы те, кто встречаются ей на пути, получали как можно больше солнышка. Не чувствуя боли, не чувствуя страха, она не чувствовала и сожаления. Не знала разочарований.
Герда слишком поспешила на небеса.
Хотя...
Она ничего не умела в жизни – только любить. А когда тот, другой человек насытится любовью, ему нужно что-то еще. Ну нельзя же всегда питаться сладостями? Нужно и мясо, и рыбка, и соленья, и еще много-много других вкусов и оттенков... жизни. А больше у Герды ничего не было, зато была потребность отдавать. И она продолжала отдавать любовь даже тогда, когда это уже никому и не нужно.
Неудивительно, что она страдала от этого сама.
Да, таким, как Герда, лучше на небесах.
А она, Амалия, пока туда не торопится. Всему свое время.
У нее, у Амалии, еще много тут, на земле, незаконченных дел.

Амалия шла и любовалась яркими цветами и все еще иногда зелеными, но уже словно тронутыми кистью с разноцветной краской деревьями – лиловой, бордовой, алой, золотой, охряной...  деревьями, домами под красной черепичной крышей, скамеечками и фонтанами, взрослыми людьми и стариками, котятами и птичками на ветках... и улыбалась всему миру и более всего – играющим детишкам. Смотрела на мир широко распахнутыми глазами и в миллионный раз благодарила Герду за невообразимо щедрый подарок. Благодарила Кая за то, что поверил в нее. Она шла в осень, зная, что скоро-скоро наступят холода, а она просто обязана сохранить в себе это удивительно тепло и солнце – ведь впереди долгая зима, проникающая в дома и в души.
Амалия шла творить добро. Просто так. Не требующее ничего взамен, то добро, которое уходит, когда в нем больше нет потребности, но уходит без слез и сожаления, уходит туда, где оно сейчас нужнее. Она прекрасно знала, что если она скажет это вслух, ее примут за сумасшедшую. Ну кто в здравом уме додумается до такого?..
Но ей было все равно. Ведь нести свет можно и не крича об этом на весь земной шар.
Просто улыбаясь.
А потоки зависти, недоброжелательности и зла всегда обходили ее стороной, не задевая ни капли. Просто не могли пробиться через ее собственный свет, помноженный на свет Герды. И высыхали, иссякали, исчезали. А Амалия шла и несла с собой и в себе свет. Свет, которым она собиралась делиться со всеми, кому это будет нужно.
Она умела это делать как никто другой.

Амалия уходила с легким сердцем. Она любила всех и каждого, кто оставался в городе, но покидала без сожаления. Даже Кая покидала без сожаления. Знала, что с ним все будет хорошо. Все будет хорошо и у Марты, и у доброй хозяйки булочной...
Тут она сделала все, что смогла. Дальше уже люди сами... и розы. В городе она оставила достаточно любви, добра и роз. Было светло и тепло, но надо двигаться дальше. Сколько ждет еще городов, селений, встреч, будут новые люди, новые истории, новые тревоги и радости! Но главное, будут люди, которые нуждаются в тепле.
Она поделится.
И, может, когда-нибудь повстречает такую любовь, какая была у Герды.
Амалия очень хотела узнать, что это такое. А пока... в путь.
Много где нужен свет.