Какие черты античного полиса представлены в трактате Аристотеля «Афинская полития» и в диалоге Платона «Государство (Политейя)»?
Увы, переводчики Аристотеля, в большинстве своём, не являются аристотелеведами, а чтобы приемлемо понимать Платона, требуется прочитать в оригинале всё то, что читал он сам и чьей эпохе сделался итогом: Гераклита, Пифагора, Гомера, уйму трагедий, а также присовокупить к данному перечню хотя бы Прокла с Плутархом. Кроме того, трудность понимания античных текстов связана с почти нулевым количеством переводчиков оригиналов в отечественных кругах, в то время как в кругах западных таких светлых голов со времён эпохи Ренессанса было всего несколько, и тот уровень знания языка в условиях современности получить малореально (со слов Д.В. Бугая, спецкурс «Платон», МГУ, 2012 год).
Широко известная в узких кругах научной элиты филолог-классик Т.В. Васильева в 90-е годы честно признавалась студентам — её курс позволит разве что находить в изучаемом тексте термины и сопоставлять их с переложенными, чтобы выявлять неточности, навроде «софистаса» (;;;;;;;;), переведённого как «мудрец», или «софос» (;;;;;). Однако всё прочее, как и сама взаимосвязь слов, навсегда останется тайной для любознательных искателей истины (со слов Д.В. Бугая, её бывшего ученика).
Сперва отмечу несколько общих и, на мой взгляд, принципиальных моментов:
1. Периоды зрелости Аристотеля и Платона пришлись на середину IV века — самое время, чтобы ностальгировать и подвергать анализу полисную систему.
2. Оба воспринимали идеальное государство как естественную потребность человеческого существа: стоит лишь поработать над организацией внутреннего самоподдержания системы, как она окажется устойчивой и надёжной навсегда.
3. Каждый из них сконструировал уникальную модель своей личной утопии. И можно было бы умильнуться наивности авторов, да только идеи эти остаются актуальными благодаря усилиям не только философов, но и действующих ныне политиков.
По Аристотелю (государство как «общение во благо») главной ценностью Политеи является вполне себе полисного типа гражданин, для которого дике (священно-идейно-морально-правовая норма) — это активная позиция в военной, политической, судебной и культурной жизни своей родины: «Раз народ владычествует в голосовании, он становится властелином государства» (Аристотель, «Афинская полития»). И вообще, по его же словам, «Человек — животное полисное».
Однако, — и я надеюсь, что тут виноват не переводчик, а пагубное влияние Демагога, чьих последователей Аристотель ласково называл простатами (см. Википедию, статью о Демагоге), — автору присущи противоречия вроде одновременного превознесения как среднего класса, так и всеобщего равенства. Ещё он порицал демократию, но исключительно представительного типа, — действительного по сей день, — при котором всякий работающий на одобрение большинства популист преследует свои личные интересы, но не интересы избирателей, а значит народ для него лишь жребий в борьбе за тот или иной набор пропагандистских трюков, типа обещания всеобщего равенства (на всякий случай, напомню про статью о Демагоге).
Платон (государство как усовершенствованный способ людей разумных договариваться друг с другом посредством закона) явно ориентировался на полис сельскохозяйственного типа, вроде доведённой до абсурда схемы функционирования Спарты, насколько я могу судить, с тесеевским делением общества на 3 разряда, где место родовой знати (эвпатридов) заняли бы наставники-мыслители (видимо, вследствие форумного синойкизма), геоморов — сословие воинов, а в сословие кормильцев вошли бы дельцы, геоморы и демиурги. Он восхищался стабильностью, которую полису способна обеспечить грамотная внутренняя иерархия, самоорганизующая его деятельность с учётом накопленного исторического опыта. Иными словами, Платон сиртачил от более простой, ранней модели демократии (по его мнению, справедливой и одновременно несправедливой власти большинства), лишь сдобрил её для комфорта рассуждений атмосферой симпатичных ему идей и абстракций. Например, напомнил, для чего полису изначально были нужны вооружённые люди. И что этим чем-то являлась защита от внешней угрозы, а не возможность правящей прослойки поугнетать граждан на период принятия реформ. На данном сомнительном моменте можно обвинить автора в стремлении к изоляционизму и в представлении, будто обитающие вне полиса неразумные неграждане призваны являть собой опасную угрозу, которая и должна занимать граждан с оружием. К. Поппер так и поступил. Он счёл Платона противником «открытого общества», а его учение об идеях тоталитаризмом, страхом перед либерализмом и будущим фашизмом. Также Поппер упомянул, что «сторожевые псы» тогда могли бы не проливать кровь мирных граждан, когда бы в платоновском государстве были объединены идеи именно либеральной демократии (см. «Открытое общество и его враги» К. Поппера, конец I тома). Хотя на мой взгляд, даже такая обстоятельная критика не отменяет возможности каждого из представителей «открытого общества» на своё прочтение бесконечно глубокого и культового труда автора, ставшего нарицательным в контексте романтических отношений, а также просто великого «пастуха» своих «теней».