Эта история произошла в самые последние годы социализма, и в самом начале горбачёвской перестройки.
Анастасия Васильевна вышла из дому. День был прекрасный, не по-зимнему ярко светило солнце, звёздочками искрился снег и иней на деревьях. Чувствовался лёгкий морозец.
«Скоро новый год», — подумала она и с этой радостной мыслью направилась в магазин.
Не так давно деревня Васильки была большая и весёлая. Но время брало своё. Деревня, как и люди, стала стареть. Молодёжь оставалась редко.
Анастасия шла по центральной. Справа параллельно тянулась такая же прямая длинная улица. Их разделял пруд и соединяла большая плотина, рядом с которой стоял новый, беленький магазин. Дальше был центр, а влево, в конце деревни, как аппендицит, небольшая, но широкая улица Малиновка. Там жила кума Татьяна Викторовна. «Надо бы позвать на Новый год, — подумала Анастасия, — тоже ведь на пенсии, скучно зимой, особо ежели дети не приедут». Миновала сельсовет, в котором сейчас находилась библиотека. «Вот где, — думала она, — хорошенькое место. И кто сейчас только ходит туда, недаром Галька-библиотекарша раздалась, как на дрожжах. Если так дальше пойдет, то меня перещеголяет». И самодовольно осмотрела себя. Была она женщина полная, но шустрая, чернявая, в свое время красавица. При колхозе работала кладовщиком, а когда вышла на пенсию, в летнее время заведовала садом. Знала, где себя применить с пользой для дела, да чтоб и себя не обидеть.
Румяная, как бурак, она ввалилась в магазин и затараторила:
— А что это, Лидочка, у тебя сегодня никого нет?
Лидия Ионовна, женщина под стать Васильевне, но моложе, за словом в карман никогда не полезет и палец в рот не клади, с ехидцей посмотрела, потянулась на стуле...
— А ты что же, не покупатель?
Делать было нечего. Народ после обеденного перерыва ещё не подошел. И потянулся заковыристый женский разговор.
И тут Анастасия увидела сапоги. Они стояли на прилавке чуть поодаль. Коричневые, с простроченной голяшкой, на сплошной белой платформе. Пушистый белый мех внутри так и манил. Анастасия вертела их так и этак:
— Ой, Лидочка, сколько стоят?
— Таким сапогам цены нет, для тебя старалась, выбирала, везла, — и, засунув руку во внутрь сапога, Ионовна приговаривала, — ах, какие мягкие да теплые, рука прямо так и тает.
— Лидочка, я возьму правый сапог, дома ещё хорошенько померяю и сразу же деньги принесу...
Татьяна Викторовна, смуглая, худощавая женщина, двигалась со стороны Малиновки. Прошла контору — старую маслобойку с резным парадным входом, где она проработала всю жизнь счетоводом, клуб — бывшую церковь с огромными тополями и аллеями из акации, со¬всем новую школу с памятником в саду, где раньше была восьмилетка, а сейчас одна учительница учит три класса. По деревне не было видно ни одной живой души, кроме собак, да и те не лаяли. «Вот ведь знают всех своих. Совсем мало народу осталось, почитай, одни пенсионерки. А ведь какая деревня была! На отсевки и отжинки собирались все: и стар, и мал. Как весело, дружно было! А сейчас дочь Люба фельдшером работает, девка на выданье, а жениха нет. Раньше разве так бы засиделась?.. На расхват!»
Взяв в магазине всё необходимое, Викторов¬на остановила свой взгляд на сапоге, одиноко стоящем в стороне.
— А это что за сирота? — спросила она. — Доставай, Лида, второй из-под прилавка.
— Да, Таня, — встряла вездесущая Муська, все время торчащая здесь, — в пору на твою Любашу.
Конец года, план горит, и Ионовна, подумав, ответила:
— Забирай, а то Настя уж второй день, как ни денег, ни сапога, видать, не подошел.
К куме Викторовна не пошла. ЕЩё чего, я деньги заплатила, сапоги мои, — рассуждала она.
— Вот будет Люба рада, а то в войлочных ходит, может, поэтому и не глянется. Оно ведь как сей¬час — и пень наряди, так он красивым будет».
И здесь нашла коса на камень, сарафанное радио тотчас донесло до Анастасии, что второй сапог забрала кума.
— Да что же это такое? — выговаривала она.
— Я первая взяла, вот и весь сказ, — и ударила полной ладошкой по прилавку, на котором остались лежать семьдесят пять рублей.
Ионовна не сдавалась:
— Ты б ещё неделю несла деньги. Мне отчитываться надо.
— Не могла я их сразу взять, понимаешь ты, не могла. Мой Степан запил, не хотела выдавать заначку.
— Да что же он у тебя, когда пьет, так и на улицу не выходит?
— Ты ведь знаешь, недаром ему и прозвище дали «Хвост».
...Татьяна Викторовна поехала прямо в центральную, к председателю рабкоопа.
Заочно окончив кооперативный техникум, председателем работал свой деревенский парень. Вырастила его бабка. После окончания восьми классов Генка пошел в СПТУ, но не нашел себе применения возле механизмов. Не лежала душа. Работал киномехаником. Когда стал принимать магазин, все говорили: «Куда идет, добровольно сует голову в петлю». Но на удивление многим, работал хорошо. Парень он был видный и за прилавком смотрелся. Стали его звать не иначе как Константинычем.
А сейчас Викторовна зашла в кабинет н обратилась к Геннадию Константиновичу со своей бедой.
«Да, — понял он, — здесь не до смеха, каша заварилась скандальная и его рабкооп, благодаря этим кумушкам и горе-продавцу, может про¬славиться на весь район». Успокоив Викторовну, пообещал завтра же приехать и разобраться во всём на месте.
...В сторону Васильков катил рабкооповский грузовик с красной полосой по бортам. Вдоль дороги проплывали заснеженные поля и околки. Иногда по сторонам были видны следы, но лесная живность на глаза попадалась редко.
Миновали грань и поднимались в пологую гору, поперёк которой проходила высоковольтная линия. Сколько раз приходилось проезжать и проходить пешком по этой дороге. И каждый раз, спускаясь с последней горы, когда перед взором открывалась родная деревня, сердце щемило, наплывали воспоминания. «Но сейчас всё по боку, — думал Геннадий Константинович, — не надо приятных воспоминаний. Что же делать, как их примирить?» Голова кругом, но ничего путнего на ум не шло. «Да, — ухмыльнулся он,
— приедет барин — рассудит! Но как, как рассудить?»
Пересекли первую улицу и повернули на цен-тральную. И здесь он понял, как надо поступить.
Анастасия, увидя в окно рабкооповскую машину, оделась и побежала. Вскоре пришла Татьяна. Толкались и любопытные. Стали восстанав¬ливать истину. С трех сторон только и сыпалось: «Геночка, Геннадий Константинович, Константинович». Абсолютно ничего нельзя было разо¬брать. «Вот уж, действительно, бабий базар»,
— подумал Константинович, отступая немного в сторону. Кумушки «накалились» до предела.
— Иш-иш как, — кричала Анастасия, — по-смотрите на неё! Почернела от злости, не смотри, что худая, проглотит и не подавится.
— Довольно, — начальствующим тоном произнес Константинович и двинулся в центр раскалённого треугольника, — даю вам пять минут, и чтоб каждая принесла свой сапог.
«Что же это он затеял», — думала каждая, неся сапог, внутри надеясь, что скоро заполучит и второй.
Предварительно взяв сапоги в свои руки, Константиныч заключил:
— Сапоги я у вас, женщины дорогие, конфискую. Ионовна, выдай им деньги обратно.
Все притихли, а Константиныч продолжал:
— Эту пару увезу на склад, а когда достану вторую, лично привезу и вручу вам.
У всех как-то сразу стало на душе легче.
Константиныч ехал обратно. Настроение было приподнятое, на коленях лежала коробка с сапогами.
Сгущались сумерки, медленно пошёл пушистый снег. Наступала новогодняя ночь.