На фото из домашнего архива - Гавриил Арестов, 1941 год.
Погиб 28 июня 1944 года, похоронен в братской могиле поселка Хелюля Сортавальского района Республики Карелия вместе с 366 советскими воинами.
Гавриил, а по-домашнему Ганя, был папиным братом и жил вместе с нами. Видел я его нечасто, он работал кондитером в ресторане, уходил рано и приходил поздно. Изо всех, тогда еще очень малых сил, я старался дождаться его прихода. Удавалось не всегда, но зато когда удавалось – счастью не было предела. Ганя – большой, красивый, улыбающийся, выхватывал меня из постели, подбрасывал и кружил, смеялся и бодал меня, щекоча русым кудрявым чубчиком.
Но главное – исходил от Гани аромат необыкновенно вкусный, сладкий и таинственный, совсем непохожий на все знакомые запахи.
Только Ганя приносил в наш дом на Лысой Горе эти запахи каких-то далеких стран, волшебных странствий, неизведанных чудес.
Потрепав меня, Ганя доставал какую-нибудь вкуснятину – булочку или коржик или даже пирожное. Ганя был для меня счастьем. Я любил даже Ганину подушку, потому что она сохраняла его чудесный непередаваемый аромат. Да еще, если я просыпал его возвращение, утром бросался к Ганиной подушке и обязательно находил под нею Ганин вкусный подарок.
В первые же дни войны Ганя наш ушел на фронт. Его провожали все мы – мама и старшие мои братья Кеша и Петя. Ганя был бледный, к неистребимому запаху ванили и сладости прибавился противный запах кожаных ремней и кобуры на поясе Гани. Я почувствовал этот новый запах, когда Ганя поднял меня на руки, крепко прижал к себе и прошептал на ухо: «Помни меня, Колька, родной, помни».
Новый Ганин запах мне не понравился, а значение слов осмыслить по малолетству я не мог. Не знал еще, что такое война и память.
Узнал скоро. Проводили отца и трех его братьев, стали ждать редких фронтовых треугольничков. От Гани вестей не было. Шел уже, наверное, третий год войны. Точно я этого и не помню. Жили тяжко. Трех пацанов кормить надо было матери, одевать, учить и как-то еще и воспитывать.
Эта весна была особенно жестокой. За зиму съели припасы, маминой рабочей карточки явно не хватало. А тут еще маму отправили на лесозаготовки, была такая повинность в войну. Остались мы, трое пацанов на попечении старенькой бабушки. Отправила она старшего брата Иннокентия с талонами за хлебом. И случилась беда. То ли потерял Кеша талоны, то ли украли их. Он-то, плача, говорил, что напали на него старшие ребята и отняли талоны.
Что бы там ни произошло, но остались мы без талонов, без хлеба и помощи. Мамин начальник, завмаг, узнав о несчастье, вызвал мать с лесозаготовок, поставил в магазин уборщицей и велел отдавать ей все хлебные крошки с лотков, на которых привозили хлеб. Это все, чем мог он помочь, добрый человек. «Не ставлю тебя продавцом, Таисия, - сказал он строго. - Как бы не попутал бес при голодных-то детях. Нельзя, сама понимаешь. Да выживут пацаны твои. Лето скоро, не боись.»
Вечером мать приносила хлебные крошки – скудный добавок к нашему овощному рациону. Бабушка варила щи из лебеды и ранних грибов, черемшу мы искали в лесу, ходили на поля за прошлогодней замерзшей картошкой. Вот так и выживали.
Заканчивалась весна и солнце стало нас радовать. И вот однажды в такой солнечный день сижу я один на лавочке возле дома. Взрослых никого в этот час не было. Смотрю, бежит к нашему дому по косогорчику незнакомый военный. Бежит, улыбается, выкрикивает что-то.
Что за офицер – не знаю. А он подбежал, схватил меня на руки,крепко прижал к себе, зашептал на ухо: «Колька, Колюня, Коленька!» Пахнуло на меня чем-то знакомым, далеким и приятным и я вспомнил – Ганя! Вспомнил эти руки, этот шепот и запах - ванили, сладости и волшебной, нездешней таинственной жизни. Ганя!
Помню, я почему-то заплакал. Мы пошли с Ганей в дом. Он открыл банку консервов и отрезал мне от хлебного кирпича здоровенный ломоть. Счастье! Вот это было мое детское настоящее счастье и я помню его всю жизнь.
Ганя не дождался маму и братья не успели его застать. Только я сумел повидаться с Ганей. Он оставил нам целое богатство – консервы, хлеб и даже сахар. Разгружая рюкзачок, достал завернутое в бумагу и сплющенное в лепешку пирожное. Подавая мне невероятное лакомство, извинился: «Ну прости, Коля, помял. На работу забежал, девчата тебе послали. Знаю, ты любишь.»
Люблю ли я? Ганя, я любил даже хлебные крошки с лотков.
Я проводил Ганю до конца улицы, дальше он не позволил, но я все равно долго еще незаметно шел за ним следом.
Осенью на Ганю нам пришла похоронка.