Недавно Владимир Николаевич, а для кого-то может и просто Володя, наконец-то нашел работу. Не такую уж сильно хорошую, но был рад и этой, так как за время вынужденного безделья не только многое не мог себе позволить, но и долгами успел обрасти.
Бегая по разным биржам и объявлениям, он утешал себя тем, что будучи бессемейным, по крайней мере не смотрит в голодные глаза детей. Хотя, конечно, какое это утешение – в тридцать семь лет, как говорится, – ни кола ни двора. А как он мог их себе позволить?.. Высшее образование и его-то не так уж сытно кормило, а предпринимательская жилка то ли вообще отсутствовала, то ли крепко спала, да и время сильно изменилось – претендентки на рай в шалаше были так же редки, как оазисы в пустыне, так что шанс найти их равнялся почти нулю. А кроме того, самого Володю этот вариант не устраивал. Он чувствовал в себе и желание, и силы быть опорой и кормильцем семьи, заслуживающим право уважать самого себя, и для этого (как он справедливо считал) не обязательно же всем торговать, кому-то нужно и производить, чтобы было чем торговать.
Попав под сокращение на заводе, Владимир не сильно огорчился или растерялся – завод был так себе, инженерная ставка еще скромнее. Так что подписывая обходной, он испытывал даже некоторое приятное предстартовое возбуждение – а что?.. Город был крупным, промышленным, его специальность достаточно демократичной, так что – вперед! – за орденами. Но как выяснилось – ордена – не галстуки – не на всякую грудь ложатся. Оказалось, что те же проблемы, что подвели Володю под сокращение на прежнем месте, были характерны и для других предприятий, там тоже из-за сокращения производства и своих некуда было девать.
– Молодой, здоровый и ты глянь – нигде не нужен!..
Это было более чем странно, это даже пугало. И вроде и объявлений и приглашений на работу было достаточно, но одни из них врали насчет зарплаты, другие насчет того, чем на самом деле нужно заниматься, а третьи предлагали то, что не устраивало ни в каком виде. То же творилось и на бирже труда. Куда еще идти – не мог сказать никто.
Деньги таяли как снег в апреле, поэтому найдя нынешнюю работу, Володя решил не искушать судьбу и написал заявление.
Конечно же, все эти неурядицы, постоянное напряжение не могли не сказаться на нервной системе, и он, сам того не желая, часто раздражался, иногда и на сущие мелочи, а тут еще и собака к нему привязалась. Бездомная, она случайно забрела на заводской двор, где под навесом в теплую погоду, чтобы совместить приятное с полезным, часто обедали, как рабочие, так и младшие начальники. Однажды он ее пожалел – не думая о последствиях, поделился своим бутербродом, а собаке много не нужно, да еще бездомной, – и за доброе слово любить будет.
В общем – неизвестно почему, возможно по причине того, что в их нынешнем положении было что-то общее, но пристающая со своими нежностями собака стала раздражать Володю. Ему чудилось в этом что-то унизительное, будто все его достоинства только и могли рассчитывать, что на собачью любовь. А собака его словно только и выискивала – где бы не появился он – Бонька, виляя хвостом, был тут же.
Чтобы покончить со всем этим, Володя решил ни под каким «давлением» не делиться с собакой своим обедом. В конце концов – голод – не тетка, захочет есть – пойдет к другим. А Бонькино давление заключалось в том, что он молча смотрел на своего жующего друга и так же молча глотал слюну.
Уже неделю шла борьба, и никакая логика не могла объяснить, почему Бонька никуда не уходит. Вот и сегодня, словно часовой на посту, он сидел напротив, но Володя не глянул в его сторону, пока не доел весь бутерброд. Когда же, дожевывая его остатки, с каким-то почти злорадством, он повернул голову в сторону собаки, уже пережеванный кусок остановился на полпути к месту назначения. Володя никогда не видел таких глаз. Может глупо, может смешно, может неправдоподобно, но они были человеческими, и не признающий себя другом, друг прочел в них то, чего никогда о себе не думал, не думал так высоко и так благородно.
Все то время, пока Владимир жевал, в его мозгу, как самый главный аргумент, как оправдательный, сформированный накопившимся раздражением приговор самому себе, нет-нет, да и всплывало: «Я тоже жрать хочу!..» И сейчас, глядя в полные отчаяния и надежды собачьи глаза, Володя читал такой явный, такой бессомнительный, словно не глаза в глаза, а сердце – в сердце, ответ на оправдательный вердикт самому себе, что его «я тоже жрать хочу», словно устыдившись самого себя, поспешно расплылось, и на его месте Володя прочел высокое и торжествующее: «Но ты же... – человек!..»