Сынок, маленькая повесть одного человека

                Лю- дям -  мила
Непогодь бушевала не первый день. Маленькое пристанционное здание сотрясали порывы ветра. Людка уже второй день сидела в этом вонючем помещении. Нет билетов – весь ответ. Проходящие поезда  громыхали мимо, останавливаясь  на пару минут.  Редкие счастливцы уезжали, а она  все так же горбилась в уголочке. Занесло же ее в эту Тмутаракань! Людка злилась на себя, на своего братца, на покойницу маманю, которая  удосужилась в такое неподходящее время умереть. А ей, Людке,  вот пришлось ехать на похороны. Колготиться с мамашиным хозяйством. Корову и курей соседи купили, а вот  дом, - да какой там дом! – избушка на курьих ножках, пришлось заколотить, никому не нужен. От своих изб,   нажитых потом и кровью, пригретых и обжитых,  уезжали, все бросая.  Бежали от голода и нищеты перестройки. 
Людка родилась и выросла в маленьком уютном  городишке, в Казахстане. В доме всегда были хлеб и соль, чисто застелена постель и помыт пол. Вот и все достоинства. Отец рано умер, а мать больше замуж не пошла. Не захотела, или не брал никто. А и то, правда, кому нужна нищета.
Сколько помнит Людка, мать  где-то подрабатывала на двух-трех работах: мыла в школе полы, убирала в магазине, торговала вареной картошкой с солеными огурцами на вокзале у поездов. Они с братом  всегда ходили в вещах с чужого плеча. Добрые люди, у которых мать мыла или стирала, отдавали за ненадобностью свое барахлишко. Мать все аккуратно отстирывала, ночами перекраивала, перешивала, и ее ребятишки ходили в старых обновках, вернее обносках. Брат к этому был равнодушен, а вот Людка злилась.
Людка выросла красивой да ладной. Парни рано стали кружить ей голову, но она, недолго думая,   выскочила замуж за проезжего офицерика. Ах, как завидовали ей подружки! Еще бы. В те времена офицер завидная партия, а для  ее подружек радужная сказка.
Но офицерской романтики, как и семейной жизни, с борщами, родами, да пеленками,  ей хватило лишь на три года. Бросила своего Санька и вернулась домой. Отступных денег за сына, что получила с мужа, ей хватило лишь на то, что бы съездить в Сочи на пару недель, купить пальто и сапоги, да заплатить за курсы продавцов.
Курсы она окончила с трудом, но устроилась на хорошую работу в новый магазин «Океан». И опять ей подружки завидовали. Приходили с поклоном: «Людочка, как бы там икорочки. День рождения на носу, а в холодильнике шаром покати». И подсовывали лишнюю десяточку: «На шоколадку».
Брат,  как ушел в армию, так больше и не  приезжал. Где-то там, на Урале,  женился. Изредка писал матери коротенькие письма. 
Жили они с матерью вдвоем в маленьком домике. Город постепенно строился, частный сектор шел под снос,  и жители снесенных домов переезжали в новые, красивые дома со всеми удобствами.  Людка с матерью получили двух комнатную квартиру на пятом этаже в большом пятиэтажном доме.  Она с удовольствием принялась обустраивать квартирку. Подняла все свои связи, купила стенку, мягкий уголок.  И скандалила с  матерью, которая не хотела  расстаться со старой  швейной машинкой и железной койкой на панцирной сетке, с самосвязанными, из старых тряпок, дорожками.
Людка давно запретила матери появляться с картошечкой у вагонов, но старушка продолжала  гнуть спину,  убираясь в чужих квартирах, стирая чужим людям. Все копеечка в дом.  От многолетней тяжелой работы руки у матери стали заскорузлыми, а спину порой и не разогнуть, да и ноги по вечерам так крутило, что не знала,  как и куда их уложить. В больницу она бегать не привыкла. И одно лишь спасение  было - растереть настойкой или мазью.
Когда далеко за полночь Людка, благоухая французскими духами и коньячком,  влетала в свою квартирку, в ее утонченный нос шибал скипидарно-керосиновый аромат.
- Ах ты, мать твою так! Опять навоняла, б… - Людка, рассыпая маты и эпитеты, бежала распахивать окна и балкон. Мать затаивалась в своей кроватке, укутавшись  в  ватное одеяльце, делала вид, что спит.
- Притворяешься, старая с…!» - Людка со злостью пинала кулаком мать и, еще немного побушевав, уходила на кухню, готовить себе кофе.
Любила она с чашечкой ароматного напитка и сигареткой посидеть перед сном, послушать музыку. Где и когда  научилась этому – вкушать кофе с сигареткой перед сном – она и сама не знала. Наверно, подсмотрела в каком-нибудь французском фильме. Она была влюблена во все заграничное. Несмотря на советско-социалистическую пропаганду  капиталистической нищеты, Людке казалось, что родись она там, за бугром, быть ей миллионершей, как минимум. А уж распорядиться миллионами она смогла бы.
Устроившись в  креслице с чашечкой кофе и сигареткой, листая глянцевые журналы с непонятными буковками, она строила другую жизнь, так не похожую на действительность. Мать тихонько выползала из своего  укрытия, осторожно прикрывала окошко, и вновь затаивалась мышкой, боясь до смерти обеспокоить дочку.
Однажды нежданно-негаданно приехал братец. Два дня погулял по друзьям-приятелям, а на третий явился домой  в  хорошем подпитии. Разбуянился, перебил посуду, обозвал сестру всеми неприличными словами.
Людка в долгу не оставалась.
- Чего приехал, указывать? Жалко старую? Так забери, пусть твоя краля понюхает ее «духов»!
Братец, вконец разозлившись, достал из-под материнской кровати старый фибровый чемодан, с которым еще отец с войны пришел, побросал туда материнские нехитрые пожитки  и, влепив сестрице хорошую оплеуху, увез мать с собой куда-то на Урал.
Людка два дня делала примочки под глаз и выметала осколки любимого сервиза, проклиная и братца, и мать вместе с ним. Отъезд родственников ее не огорчил.  Она выбросила нехитрые пожитки старушки в подвал, а в освободившейся комнате устроила маленькую, уютную спаленку, с затянутыми шелком стенами, с тяжелыми гардинами, с широкой кроватью и миленьким ночничком.  Всем ее подружкам спаленка понравилась.
- Гнездышко! Просто прелесть, какое гнездышко! Здесь только об амурах мечтать!
Об «амурах» Людка мечтать любила.  Мужчины вокруг нее всегда вились, как мухи.  Виться то вились, а вот замуж никто не предлагал. По молодости ее это особенно не огорчала. Она сама вертела мужиками, как хотела. Не один перед ней коленки протирал. Но она на себя обузу семейной жизни брать не хотела. Хватит, замужем она уже побывала, что такое пеленки, сопли, прочие прелести, тоже знала.   Потому искала  чего-то особенного. А они, мужики, почему-то все одинаковые. Им бы водки хлыбыснуть, да бабу пощупать! Ей хотелось любви жертвенной, с цветами, преклоненными коленями, с машинами и бриллиантами. Как в фильмах. Поэтому или по какой другой причине, повождакавшись недельку с одним, она тут же отдавала свою любовь другому, а затем третьему. Да сколько их там было, кто считал!
К тому времени она уже набралась опыта в торговом деле и из кассирш  превратилась в статную заведующую большим гастрономом.  Интересная, ухоженная дама всегда была на виду.   
Вот так,  от любви до любви, незаметно и подкрался сороковник.  Однажды она вдруг увидела, что поклонники исчезли, да и любовников не так уж много. Кто семьей дорожил, а кто своей репутацией. Остался один Серега Ус. Да и этот приходил лишь, когда хотел шкалик опустошить, да посудачить о том, какая у него стерва Зоська, совсем его не понимает и держит за рабочую скотинку. А он, Серега, золотой парень, вот только никто его не любит.  Эти разговоры ей давно обрыдли, но за его грубые, мужские ласки она терпела. На безрыбье и рак рыба.
Все чаще теперь она вспоминала и первого мужа, и  свою загульную молодость, и сына «большой уже, поди». Нет. Она не жалела о прошлом. Она была в обиде на всех прошлых, считая их виновниками своего теперешнего одиночества. Все чаще стали приходить шальные мысли о замужестве. Но за кого?
Однажды, отдыхая на курорте, она познакомилась с Мотей, пожилым евреем из Москвы. Мотя был маленьким, пухленьким, с короткими ручками и ножками, мужичком. Их номера были рядом и Мотя с первого дня, как приехали в санаторий, обратил внимание на  соседку. Людка пару дней походила по аллейкам парка, гордо подняв голову, ожидая невероятных курортных впечатлений. Потом поняла, что контингент не тот. Вокруг вилась молодежь. Молоденькие девицы сверкали мини, виляли кукольными попками, обтянутыми тесными джинсам. Парни ходили раскосыми от женского изобилия, где им было заметить  даму бальзаковского возраста с русскими мерками. Чутья на мужиков Людка еще не потеряла, а потому быстро сообразила, что «в этом озере  ей карасей не ловить».
На третий или четвертый день она стала  откликаться на приветствия соседа, а через недельку уже и прогуливаться с ним по парку и курортному городку. Мотя оказался разговорчивым, общительным и довольно-таки  не плохим любовником.
К концу заезда Людка знала, что Мотя давно уже вдовец, что  дети его женаты и живут далеко от отца, что сам он еще работает и занимает не плохую должность, что в Москве у него есть трехкомнатная кооперативная квартира, которую они с женой приобрели, и машина, и дача. Все эти данные не оставили Людку равнодушной и, когда Мотя попросил у нее домашний телефончик, она тут же написала и домашний, и рабочий, и адресок свой. А заодно и его адресочек с телефоном записала. «Так. На всякий случай. Вдруг взгрустнется, вспомнится самое прелестное лето моей жизни».
И ей взгрустнулось. На третий день,  по-приезду, вечерком, сразу, как только ушел Серега. А через день вновь взгрустнулось, потом еще и еще.
«Ах, Мотинька! Вы меня, глупую, простите, но вы сумели возродить в моей душе…» 
«Ах, Мотя! Я сегодня со слезами вспомнила ваши ласковые глаза…, руки…, слова…»   
«Ах, Мотинька! Я с грустью вспоминаю наши встречи, ваши ласки… Все отдала бы, чтоб повторить… А вы? Вы, наверно, уже забыли….?»
И Мотя вспомнил, и захотел повторить. А тут вдруг «неожиданная» командировка в Москву.
«Мотинька, подскажите, где лучше, в какой гостинице остановиться?»
«Ну что вы, Людочка, говорите о гостинице? Вы остановитесь у меня. Мы с вами вспомним … Нам есть что вспомнить…»
И они вспомнили. Через полгода Людка уже жила в Москве. Мотя отношения  узаконивать не хотел, и прописывать даму сердца на своей жилплощади тоже. Его вполне устраивало присутствие Людки в качестве вольной сожительницы, тем более что эта «провинциалочка» старалась всеми фибрами ублажить, удовлетворить «своего котика». А ублажить его было ох как нелегко.
В быту Мотя был привередлив чрезвычайно. Он требовал от Людки чистоты, порядка, вкусно приготовленного обеда. В магазины и на рынок за продуктами он ходил сам. Сам же продумывал, что приготовить на обед или ужин. Строго следил за расходом продуктов. Ни о каких салонах, ресторанах, театрах и прочих светских развлечениях даже мечтать было невозможно.
- Я человек пожилой, на своем веку много повидавший. Теперь хочу пожить в тепле и уюте, рядом с ласковой и нежной женщиной. А все эти театры, музеи мне не к чему, да и тебе тоже. Не молодушка уже. Пора бы и мужичка научиться ублажать. А ты вон в постельке словно бревно.
Людка становилась серой от таких незаслуженных упреков. Она, ощутившая на своем веку немало мужских рук, не переставала удивляться неиссякаемым сексуальным фантазиям старого извращенца. Не единожды ей приходилось глотать слезы обиды и унижения после бурной ночи с этим стареющим развратником.
Она готова была уже плюнуть на свою заветную мечту пожить в Москве и вернуться назад, в свой городишко, но однажды, по дороге на дачу Мотя попал в аварию. Машина была разбита вдребезги и восстановлению не подлежала, а вот Мотю привезли в тяжелейшем состоянии в знаменитый Склиф.
Как только Людка узнала о происшедшем, а позвонила ей дежурная медсестра сразу же после поступления пострадавшего в клинику, она  ринулась к нему.  С угрозами, слезами, обещаниями пробилась к палатному врачу.
- Ах, доктор, умоляю! Скажите правду! Я хочу знать правду!
Усталого, стареющего доктора поразили красивые глаза молодой женщины, полные слез. 
- Ну что вы, голубушка, Успокойтесь. Сделаем все возможное.
Пожалуйста, доктор, и невозможное, тоже.  Если с ним что случиться, я… я не переживу!
- Успокойтесь, успокойтесь, милая. Вы еще так молоды.
Каждый день Людка бегала в клинику, как на работу в былые времена. Мотя находился в реанимации, ее к нему не пускали, но долгие утешающие беседы с доктором были поддержкой женщине, беспокоящейся о своем муже.
Через две недели Мотю, наконец, перевели из реанимации в палату интенсивной терапии. Он лежал неподвижно, весь перебинтованный и загипсованный. Людка сама кормила его чайной ложечкой и поила через соску, как младенца. Говорить он не мог, только глаза двигались у живой мумии.   Просьбами Людки к нему была прикреплена платная нянечка, которая неотлучно находилась в палате, когда Людка уезжала домой, что бы привести себя в порядок.
Через неделю, при немалом участии доктора, с помощью слез и пухлого конвертика, в этой же палате  Людка стала законной женой Моти. Когда приглашенная заведующая Загсом огласила их мужем и женой, Мотя так разволновался, что глаза его чуть не вылезли из орбит. Пришлось, по указанию врача, медсестричке сделать больному успокаивающий укол. Жених уснул, а невеста еще долго в кабинете врача принимала поздравления и поднимала бокал с шампанским. 
Мотя поправлялся очень медленно. Врачи старались, как могли. Людка почти не уходила от мужа. Персонал удивлялся: «Это ж какой мужик должен быть, что б его так любили?!»
Месяца через полтора Мотя стал пытаться говорить. Он мычал, нечленораздельно бормотал, и врач решил слегка расширить ему гипс в районе лица.
- Представляете, Людмила Ивановна, завтра снимем немного гипса, а через пару дней ваш муж скажет уже вам спасибо за заботу, что вы так терпеливо ему оказываете. Ваше мужество и забота помогли ему выжить.
- Что вы, доктор! Это благодаря вам я не осталась опять в одиночестве.
В этот вечер Люда впервые ушла ночевать домой.  Перед уходом она сама накормила мужа, протерла все его открытые места, заботливо поправила подушку.
- Прости, дорогой, завтра я приду пораньше. С тобой сегодня посидит няня Зоя.
А на утро ей сообщили, что ночью Мотя умер. Сердце остановилось. Людка забилась в истерике, врач с нашатырем суетился рядом, успокаивая и обещая помочь в оформлении  документов и прочих чиновничьих проволочек на производство похорон. Похоронили Мотю через три дня, рядом с первой женой.
На похороны приехала его старшая сестра. Старенькая, маленькая женщина, вся  в черном одеянии,  она  суетилась рядом с Людкой. Сыновья не приехали,  хотя сестра сама отправляла им телеграмму. Людка старательно написала ей их адреса. С горя или с забывчивости, адреса сестра перепутала, но это выяснилось потом, когда старший сын приехал по весне в отпуск. А во время похорон присутствовали только жена, сестра да пара соседей и сослуживцев.
Через полгода, когда пришло время вступать в наследство,  проволочек никаких не было. Отыскалось лишь одно завещание, написанное Мотей за день до страшной аварии, где все движимое  и недвижимое имущество он отписал своей жене. Едва оформив документы о вступлении в наследство, Людка продала в далеком казахском городке свою квартирку и старую Мотину квартиру. Вырученных средств, вполне хватила   на более благоустроенное жилье  в новом районе. При переезде, упаковывая вещи, она случайно наткнулась на немаленькую Мотину заначку, которой хватило на то, что бы нанять бригаду и начать благоустраивать дачу в европейском стиле с бассейном, джакузи и прочими удобствами.
Отзывчивый врач, что ранее лечил Мотю, не оставил вниманием  молодую вдову. С его помощью она устроилась в районный универмаг. Зарплаты вполне хватало, что бы жить, но это было не главное. Главное, что теперь она не сидела взаперти, а могла  ходить в театры, салоны, как она говорила:  «Жить среди людей»  Теперь у нее было все, но почему-то это ее не радовало. Отработав смену, она шла домой, усаживалась возле телевизора и смотрела все программы, пока не гас экран. Подруг у нее в Москве не было, друзей тоже. И если вдруг кто-то звонил в дверь, она даже не подходила, знала, к ней некому приходить. И только редкие встречи с заботливым доктором скрашивали ее одиночество.
Теперь она часто доставала старенький альбом с фотографиями и, рассматривая пожелтевшие снимки, вспоминала детство, юность, прошлое. Однажды, перебирая старые вещи, она наткнулась на письмо матери.
Мать, когда уехала с братом,  писала письма  часто, старательно рассказывая о прииске, где сыночек работает, о доме, что он выстроил, о том, что живет она со свахой, матерью невестки в ладу, мирно. В конце каждого письма мать слезно просила: «Доченька отпиши хоть вкратце, как ты там поживаешь, здорова ли…» Но дочь писем писать не любила и лишь изредка отправляла ей открытку к какому-нибудь празднику. Постепенно и мать писать стала реже. А потом  и вовсе замолчала.  Нет, вернее, это Людка уехала из городка, и матери свой новый адрес не отправила. 
В этот вечер дочь впервые после долгих лет она написала Урал коротенькое письмо, что жива, здорова, живет в Москве. Но ответ пришел не от матери.  Письмо написала соседка.  Сообщила, что братец давно уже с семейством уехал куда-то на заработки и сгинул, а мать  переплакав глаза по своим непутевым детям, обезножила, лежит прикованная к постели. Они, соседи, как могут, помогают ей, но в последние дни старушке стало совсем плохо и если она, дочка, хочет увидеть мать живой, пусть поторопиться с приездом.
Людка чертыхнулась, опять шантажируют. Что она им, дойная корова, что ли? Все, что она имеет, досталось ей потом и кровью, делиться она ни с кем не желает.  Живет она без них, вот и они пусть без нее живут.  Но через неделю пришла телеграмма, что старушка покинула мир этот. Вот и помоталась дочка в эту дыру, а теперь сидит среди всякого  сброда, и выехать уже вторые сутки не может.
Людка окинула зал взглядом. В маленькой комнатенке, громко именуемой залом ожидания, на старых скамейках, на полу вповалку сидели, лежали люди. Всем надо было уехать. Скоро и Людка уедет  и никогда не вспомнит об этой дыре. Она уже дала на лапу кассирше и та пообещала отправить ее ближайшим поездом.
Хлопнула входная дверь, вошли два статных  офицера. Офицеры были хороши: оба высокие, стройные. Один, чернявый, ростом  повыше, второй – плотнее. Кого-то он напоминал, этот второй, но вот кого? Людка приподнялась, пытаясь  рассмотреть парня.  Но тут хриплое радио просипело, что «поезд Москва-Владивосток прибывает…» Парни рванулись  на перрон.  Нет.  Этого не может быть. Она ошиблась. Не удивительно, столько лет прошло. Сколько же ему сейчас лет?  Просто с этими воспоминаниями расшалились нервы, видится всякая чепуха. 
Дверь хлопала, выпуская отъезжающих и встречающих, затем наоборот встретивших и приехавших.  Людка не спускала с нее  глаз и, когда движение в зале почти прекратилось, дверь вновь распахнулась, вошли уже трое: те два офицера и с ними плотный, седой, как говорят в народе, импозантный мужчина. Чернявый нес чемодан, а тот, второй, упакованную детскую коляску, мужчина тоже был обвешан коробками. Вся троица излучала тепло и радость. Глядя на них, нельзя было не улыбнуться, так они были хороши. 
- Мама приедет чрез недельку. У нее симпозиум. Но она просила расцеловать внука, а вам, Виктор Александрович, надрать уши. Устроили тайны мадридского двора. Мать чуть с ума не сошла, когда узнала, что стала бабушкой! - Он шутливо дернул сына за ухо.
- Саня?!-  удивленная Людка поднялась со своего места, - Саня, ты?!
Мужчина остановился, взглянул на окликнувшую  женщину. Тень пробежала по его красивому лицу. Резко развернувшись к ней спиной, он обратился к сыновьям:
- Где ваша машина? Быстренько грузите вещи. Да, Виктор, не забудь получить в багажном отделении ящик. Там мама вам упаковала всякой вкуснятины и прочей необходимой чепухи. Ступайте. Я догоню.
Парни, шутливо щелкнув   каблуками, подхватили вещи, и пошли к выходу. Когда за ребятами закрылась дверь, он, вполоборота повернувшись, взглянул на Людку.
- Откуда здесь, в Богом забытой дыре, такие холеные женщины? – в его словах сквозила неприкрытая издевка.
- Я…- Людка растерялась, - я проездом.. Жду поезд.
- Вот как, - он иронично приподнял бровь.
Вся его поза, весь его вид сквозил превосходством и призрением. И тут Людкино нахальство, возмущение, злость и еще что-то взяло верховенство. 
- Да. Так. А что мне запрещено ждать поезд? – с открытым вызовом вскинула она голову. - А это был Витя?
- Это, - он сделал особое ударение,- это мои сыновья. Ясно. Или твоя бурная молодость отшибла память?
Он смотрел на нее в упор холодным взглядом. Его, некогда  покорно-просящие синие глаза,  были стальными. И Людка сникла. 
 Мужчина вышел из зала. Людка смотрела ему вслед. Медленная слеза сползла по ее щеке.
- Витенька…Сынок…, - горько прошептали губы. Но она ничего этого не замечала, ее взгляд был прикован к входной двери.

Нешто генерал не офицер?

Александр Викторович вышел из здания  вокзала.  Входная дверь за спиной хлопнула, как выстрел, отделяя его от  этой страшной женщины.  Порыв холодного  ветра с дождем ударили в лицо. Сильно заныло в груди. Дышать было тяжело. Он распахнул пальто, ослабил узел галстука. Вновь это  чудовище  выползло из своей норы и оказалось на его пути, на пути его семьи. 
- Отец, что случилось?  Тебе плохо? – Леонид  подошел неожиданно.
- Нет. Все нормально, сынок.
- Кто это?  - Леонид кивком указал на здание.
- Не знаю. Ошиблась дама, - стараясь придать голосу твердость,  Александр Викторович пожал плечами. - А где Витя?
- Бумаги  оформляет. Сейчас подъедет, – парень озабоченно запахнул полы отцовского пальто. -  Ты не форси, ветер у нас не дюже ласковый.
- Да уж. Уральские ветра мне знакомы, - усмехнулся отец. 
- Господа офицеры, карета подана! - Виктор лихо выскочил из подъехавшей машины. - Батя, ты в кабину, а мы с Ленькой в кунг*.
Александр Викторович с удовольствием влез в кабинку бээмдеэшки*.
- Эх! Сколько лет, сколько зим не ездил с таким комфортом!
- Сам виноват, товарищ генерал, - рассмеялись сыновья. - Просил не афишировать приезд, вот и катайся теперь, как простой советский офицер!
- А что, мы не супротив! Нешто генерал не офицер?
Наконец все устроились и машина,  урча,  двинулась в темнеющую синеву вечера. Молоденький солдатик-шофер старательно вглядывался в повороты дороги, боялся нарушить покой дремлющего пассажира. Завтра утром в казарме он расскажет своему земеле*, что вез самого генерала, приехавшего из Москвы. И ребята будут ему завидовать. Еще бы. Не всем приходится возить таких шишек, а тут  вот он рядом сидит. Глаза закрыты. Кажется, спит.
Но Александр Викторович не спал. Встреча на вокзале  растравила его память, вернула в прошлое и оно, это давнее,  чередой картин пошло-поплыло перед глазами.
Молодым лейтенантом, будучи в командировке в маленьком казахском поселке,  встретил Санька симпатичную девушку. Небольшого росточка, с пышной копной светлых волос, она выделялась в толпе девушек, стайкой сбившихся  в углу танцплощадки. Чем? Санька до сих пор объяснить этого не сможет. Гордой осанкой или необычно модной для тех мест прической, но вот задержала-таки взгляд лейтенанта. Это уже потом, когда он кружил ее в танце, заметил и не мог оторвать взгляд от небесно-синих глаз девушки. Говорят – бездонные глаза, заглянешь и утонешь. Вот такие они у нее и были, да, пожалуй, и остались. Заглянул в них Санька и больше в тот вечер не отошел от девушки.
Весна шла на убыль, май звенел соловьиными трелями, кружил голову запахом черемухи и цветущей акации. А у лейтенанта  была неделя безумных свиданий, с поцелуями до головокружения и желанием вновь и вновь видеть эти, по-детски широко распахнутые, синие глаза.
Под конец командировки Санька понял, что сойдет с ума, если уедет без девушки. Решение он принял сразу и бесповоротно.
- Ты едешь со мной!
- В качестве кого?
- Жены! Одной единственной жены и на всю оставшуюся жизнь! Или ты не согласна?
- А свадьба когда?
- Свадьба… Да хоть сегодня, хоть сейчас! Пойдем в Загс и распишемся!
- Ну что ж, пойдем. 
И они пошли. Пожилая женщина, принимая заявления, осуждающе строго посмотрела на молодого лейтенанта.
- Вы, молодой человек, хорошо обдумали свои действия. Насколько мне известно, вы совсем мало времени у нас находились, не так ли?
- Совершенно верно. Но я люблю эту девушку!
- Любите? Это хорошо. Но у вас есть родители, что они скажут? У вас, наверно, приличная семья?
- А при чем тут семья? Мы женимся, а не родители. И мы совершеннолетние люди. Закон не нарушаем. Написали заявление, вы обязаны нас расписать. А так как мой жених военный, то расписать вы должны сразу же! – Перебила  женщину  Людмила.
- Закон вы не нарушаете, а вот родителям надо бы сообщить
- А мы сообщим. Приеду в расположение части и мы позвоним. Распишите нас, пожалуйста. Мне ночью уезжать. Я уже два билета купил.
- Ну, если билеты купил. Но родителям сообщить и спросить совета не мешало бы, - упрямо повторила женщина. 
Через час им вручили свидетельство о браке. Вечером в тесной кухоньке в квартире Людмилы собрались немногочисленные друзья и под хлопок шампанского объявили их мужем и женой. Матери Людмилы дома не было, брат, напившись незнакомого напитку, спал в комнате. Трехчасовым поездом молодожены, прихватив маленький чемоданчик с нехитрыми пожитками невесты, отбыли в гарнизон, к месту службы лейтенанта, так и не попрощавшись с матерью невесты.

кунг*- крытый кузов машины
бээмдеэшка* - боевая машина дежурной смены
земеля*- земляк



Тяжела ты, жизнь молодоженная...


Прибыли молодые  в расположение части рано утром. Оставив Людмилу с чемоданами на КПП, Санька отправился с докладом к командиру.
- Ну, ты даешь, лейтенант! Я ж тебя за молодым пополнением посылал, а не жениться! Что, успела залететь?
- О чем вы? Да нет, что вы, товарищ командир! – покраснел лейтенант. Во всей этой суматохе с Загсом, отъездом и прочими дорожными хлопотами первая брачная ночь как-то отодвинулась. Для Саньки это было  как священнодействие. Ему мечталось о красивой ночи с любимой, а не впопыхах, на перекладных. Поэтому он и не торопился уложить девушку в «койку».
- Ладно, лейтенант, проехали. Вот тебе записка к коменданту, чтобы комнату вам в общежитии выделил, и сутки на обустройство семейной жизни. Понял? Больше суток не могу. Завтра с утречка поднимают дивизию на полигон. Так что, извини. После учений наверстаешь упущенное. А она пусть привыкает быть женой офицера!
Комнату комендант выделил светлую, большую.
- Вот здесь, Викторович, можно и до пенсии жить! Смотри, ширму поставишь и можно детский уголок отделить! - С удовольствием наставлял лейтенанта комендант.
Санька прожил в этом общежитии больше года и успел с Вадимычем  подружиться. Не раз помогал  в хозяйственных делах: то замок открыть, то кран исправить, то окошко подправить, чтобы закрывалось. Вот комендант и постарался устроить лейтенанта в самую солнечную и ухоженную комнату.
- Саня, а что мы тут до скончания века жить будем? – Удивилась молодая жена.
- Нет, что ты? Командир пообещал рассмотреть этот вопрос. Но квартир в гарнизоне дефицит. Многие снимают  комнаты в поселке, в частном секторе.
Весь день у молодой пары прошел в хлопотах: прописка, оформление документов на пропуск,  знакомство с гарнизоном, бытовые вопросы. А на следующее утро счастливый, зацелованный Санька, уехал в БМДСке на полигон, учиться и учить  защищать Родину. 
Родителям о своей женитьбе Александр так и не сообщил. Они были в очередной командировке на Ближнем Востоке и переписывались с сыном крайне редко. А вот дедушке и бабушке, которых обожал и боготворил,  решил сообщить, когда приедет  с молодой женой в отпуск.
- Старенькие они у меня. И болеют часто. Бабулечка разволнуется, еще соберется да приедет. Дорога не близкая, здоровья ей не прибавит. Так что, скоро отпуск, приедем, попросим прощения и  их благословения. – Поделился он своими думами с женой.
- А вдруг они меня не примут?
- Как это? Ты моя жена, и этим все сказано.
В отпуск они поехали вначале осени. Накануне отъезда молодожены крупно поругались  и ехали в купе,  практически не разговаривая. Они и до этого немало ссорились, но эти размолвки были мелкими и незначительными, как в поговорке: милые ссорятся – только тешатся. А тут…
Санька бежал домой в надежде порадовать жену полученными проездными документами. Все! Проблема решена, они теперь точно едут в отпуск! Людмилы дома не оказалось. Чтобы не тратить время впустую, Санька стал собирать вещи для укладки чемодана. Жена пришла через полчаса.
- Жена, ты где гуляешь? Смотри, билеты у нас в кармане. Быстренько собираем чемодан, завтра -  поезд.
- Ой, Санечка! Как хорошо! – закружилась  Людмила, рассматривая проездные, - А деньги где?
- Какие деньги? Денежное довольствие я тебе неделю назад отдал.
- Нет. Я тебя про отпускные спрашиваю!
- А у нас не бывает отпускных, ты что,  не знала?
- Как это – не бывает? У всех есть, а у вас нет?
- Люда, я тебе уже объяснял. Мы люди военные. Нам выдали довольствие на месяц, вот и живем.
- Да, но это же отпуск!
- Ну и что? Какая разница, где ты будешь месяц жить, здесь или в Москве.
- Тогда нам не на что ехать.
- Как это – не на что? Я тебе неделю назад все деньги отдал
- Фи, какие там деньги? Я долг отдала Марине.
- Какой долг, какой Марине? – Не понял лейтенант.
- Марине, соседке. За то черненькое платьице, что я тебе показывала. Ты еще сказал, что мне очень хорошо. Ты забыл?
Так вот где жена в последнее время брала свои наряды – наконец-то дошло до лейтенанта. Маринку  в гарнизоне не любили все офицеры. Полная пышечка, всегда модно и ярко одетая ростовчанка немало скандалов породила в семьях, соблазняя их жен импортными тряпками. В  Одессе у нее жила тетушка, которая поставляла племяннице практически любую вещь с привоза. Вот и бегали женщины к Маринке, игнорируя военторг, чтобы одеться модно и оригинально, вот и платили ей баснословные по тем временам деньги за  обновы, которых ни у кого в гарнизоне не было, а потом устраивали мужьям головомойки, что довольствие маленькое, от зарплаты до зарплаты не хватает. Более разумные дамы откладывали деньги, ехали в отпуск и там подбирали гардероб, согласуя с местными условиями и потребностью. Ну, а модницам Маринка была дана в утешение за скуку и отдаленность от столичных городов.
- Я тебя просил не общаться с Мариной?
- Ты что мне будешь указывать, с кем дружить, а с кем не разговаривать? Я что, твоя наложница? А если тебе жалко денег мне на платье, то на, забери его! – И она швырнула в Сашку вещью, а сама бросилась на кровать и забилась в плаче.
Видеть ее слезы он не мог. Стремглав вскочил из комнаты, и, сделав круг по периметру городка, ушел в казарму. И надо же было такому случиться, что на самом входе его заметил замполит.
- Лейтенант, Вы что такой, смурной? Случилось что-то?
- Никак нет, товарищ майор, - вытянулся в струнку парень.
- Так. Завтра в отпуск, а ты вон какой грустный. Или на родину ехать не хочешь?
- Никак нет, товарищ майор! Хочу!
- Э… Что ты заладил «товарищ майор, товарищ майор… Пошли, поговорим малость.
Разговор затянулся допоздна, но прощаясь, майор протянул лейтенанту деньги.
- Держи, Александр! Вернешься с отпуска, потихоньку, полегоньку вернешь. Мне они не к спеху. Коплю на машину, которую, думаю, не скоро  приобрету. Так что им лежать?  А тебе в помощь. Хорошего тебе отдыха. А  приедете, попробуем твою жену трудоустроить, нечего без дела болтаться по гарнизону.
Воронеж их встретил солнцем, теплом и медовым запахом спелых яблок.

Сынок

«Уа-уа-уа! – раздается за окном вой сирены. Сосед недавно пригнал импортную машину, а гаража нет. Чтобы не угнали по вечерам он ставит авто под своими окнами, благо живет на первом этаже и включает сигнализацию.  Подросткам  интересно над соседом подшучивать. Кинут камушком в машину, та  взвоет, сосед на улицу  выбегает. Порой по ночам в одних трусах из постели выскакивает.  Сосед злится, мальчишки  гогочут, соседи ругаются, вой  - спать не дает.
Вот и Людмила заснуть не может, третий раз за окном плачет машина «уа-уа-уа». Совсем как маленький ребенок. Ребенок…
О своей  беременности Людмила узнала в отпуске, от бабушки мужа. Это был их первый семейный отпуск. Поженились они скоропалительно. Санька, молодой лейтенант   был у них в городе в командировке. На танцах увидел Людмилу, пригласил на  вальс и больше не отпустил. Цветы, духи, шампанское – ах, как кружиться голова, как голова кружиться! Впрочем, у Людмилы она не кружилась. Рядом с их городком располагался большой военный полигон,  и все молодые особы мечтали выйти замуж за офицера.
О, эти офицерские жены, ноготки накрашены, губки бантиком, всегда красиво одетые, ухоженные, сладко пахнущие дорогим импортным парфюмом!  Сколько молодых особ  с белой, черной и просто  завистью смотрели им вслед, когда они  под руку со своим мужем проходили по улицам больших, маленьких и богом забытых городков и поселков!
Людмила  не была исключением. И она мечтала о своем «принце», чей образ рисовался   в строгой военной форме!  Но, выросшая в нищете, она давно сняла розовые очки и прекрасно понимала, что самое большее, что ей в жизни уготовано, так это выйти замуж за какого-нибудь Ваньку-слесаря и нарожать кучу детей. А тут такой случай судьба припасла. После недели танцев и прогулок под луной, Санька предложил, и она согласилась стать его женой. В тот же день их расписали в местном загсе и наутро они уехали на Урал, к месту службы  новоиспеченного мужа. До последней минуты отхода поезда Людмила боялась, что кто-нибудь из местных расскажет Саньке какая  дурная слава у ее неблагополучной семейки.
Папаня  - пьянь перекатная, умерший  в канаве от перепоя, мамаша, вечно гнувшая спину на чужих людей, и торгующая картошкой  у проходящих поездов, братец, весь в папочку, не желающий ни учиться, ни работать. Скорей бы в Армию забрали,  хоть там уму-разуму научат. Узнает все это молодой лейтенант и бросит ее, непременно бросит. Вон он – какой холенный да видный.
Но по приезду в военный городок Людмила немного успокоилась, только вот все старалась в почтовый ящик заглянуть раньше мужа, а вдруг какая-нибудь завидущая душа напишет. Адрес она никому не оставляла (сама не знала куда едет), но  когда приехали, матери все же письмецо написала и фотографию свою с мужем послала. И хотя просила, чтобы мать никому не рассказывала и не показывала, да разве в таком маленьком городишке что-нибудь  утаишь от любопытного людского глаза. Да мать и не удержится, обязательно похвастается перед своими товарками, как потрафило ее дочке.
 Отдельная комната, без  мамы и брата, красивые наряды, вольная жизнь без мужа, который так часто отлучался на всевозможные учебы, стрельбы и тревоги – все кружило голову молоденькой дамы! Единственно, что тревожило Людмилу, так это мысль о встрече с родными Саньки. Она уже знала, что его родители  постоянно находятся в командировке за границей, и представляла их важными и очень интеллигентными. В ее сознании – недосягаемыми. Рассказал ей муж и о том, что воспитывали его в основном дедушка и бабушка. Слово деда было для него законом, а мнение бабушки – непререкаемым.  Потому и тревожилась, а вдруг не ко двору придется. И напрасно.
Родственники встретили молодую пару приветливо, а невестку окружили теплотой и заботой. Отпуск пролетел быстро и легко. Муж показывал ей свой город, знакомил с друзьями детства, рассказывал истории о своей жизни. Порой допоздна они засиживались с дедушкой и бабушкой за самоваром под раскидистой грушей. Приходили соседи, родственники. Всем было интересно посмотреть на Сашкину избранницу.
Перед отъездом бабушка принесла большой сверток.
- Это, детка, мы с дедом для будущего правнука собрали. Не знаю, сумеем ли приехать к  родам, аль нет. Тебе для малыша готовить ничего не надобно. Примета нехорошая. Вот я на первый случай, из роддома забрать ребенка, собрала все необходимое, а там уж,  когда родится, сами прикупите.
- Да, я вроде бы… Мы еще не…
- Э, милая, не тушуйся. Я же вижу, понесла ты! И хорошо, и славно! Саня еще не знает? А ты ему скажи, скажи. Вот он рад-то будет.
- Бабуль, что мне сказать надобно, чему я обрадуюсь? – Неожиданно появился на пороге муж.
- А вот она пускай и скажет, когда пожелает, - улыбнулась внуку бабушка.
- Жёнка, признавайся, что скрываешь?
- Ладно тебе! Ничего я не скрываю! Бабушка показалось,  что я беременная, – пожала плечом Людмила.
- Правда?! Родная моя! Это правда? - Обрадовался Санька.
- Фи, какая глупость! Я не хочу! Нам еще рано заводить детей! - Людмила почувствовала по взгляду мужа, что сморозила глупость. - Сань, но у нас еще ни квартиры, ни собственного угла нет. Не в общежитие же ребёнка тащить из роддома. Да и не чувствую я, что беременна. У меня все нормально. Просто бабушке показалось. Ошиблась она.
Однако бабушка оказалась права. Вернувшись из отпуска, Людмила  посетила гинеколога, который подтвердил факт беременности.  Санька был на седьмом небе! Его любовь к жене  росла с геометрической прогрессией. Он готов был носить любимую на руках. Людмилу перспектива беременности и деторождения не радовала. Первым ее порывом было сделать аборт. Но врач строго настрого запретила даже думать о таком исходе.
- Муж не возражает против рождения ребенка?
- Та… Ему-то что? Не он же будет ходить пузатым!
- Но это «пузо» не навсегда! Он тебя и такую любить будет, если  хочет ребенка.
- Та… Он-то хочет, да рожать-то мне!
- И что такого? Ты женщина, тебе на роду написано детей рожать!
- Та… рожу я, рожу! Но потом, попозже. Сейчас пожить бы немного надо. Я хочу аборт сделать.
- Как это потом? Нет, милочка моя! Потом может и не быть. Избавиться от ребенка легко, а вот  родить — это не так-то просто! Ты что думаешь! Ты еще не рожала, а уже об аборте голову морочишь! Аборт у рожавшей женщины вызывает массу проблем, а у таких как ты, тем более. Потом будешь бегать: «Ребенка хочу! Помогите!» Нет, милая моя! Либо рожай, либо я через политотдел мужа в известность поставлю. Там ему быстро мозги вправят!
- А муж-то здесь причем? Мне рожать, мне и решать!
- Нет, дорогая! Ты жена офицера и должна беречь семью! А какая семья без детей?
Врач еще долго уговаривала, стращала и  наставляла Людку. Дома  Санька старался  угодить жене. Постепенно она сдалась.
- Ну, хочешь ребенка, так и быть, рожу! Но в общежитие я дите не принесу. Снимай квартиру в поселке.
Беременность у Людмилы проходила нормально. Врач была довольна. А Санька все больше и больше попадал под влияние жены. Эта беременность словно сковала его волю. По первому вздоху жены он готов был бежать на край света, чтобы удовлетворить  ее желание. Людмилу это забавляло и она, порой, скуки ради, придумывала развлечения: то тошноту, то   колику в боку, то вдруг в  декабре свежих ягод попробовать! Ну, если не ягод, то хотя бы свеженького огурчика!
В июле у них родился прекрасный малыш. Санька назвал его Виктором, в честь отца.   Такая у них в семье была традиция. Людмила не возражала. Ей было все равно. Кормить малыша грудью она отказалась.  К моменту выписки из роддома к ним приехала ее мать. Людмила удивилась, когда  увидела ее.
- Ма, ты откуда? Как нашла меня?
«Уа-уа-уа! – воет за окном соседская машина.
-Уа-уа-уа!- плачет, не может успокоиться, малыш на руках бабушки.
Людмила кривит свой красивый рот от  недовольства.
- Мама, ты что, квалификацию потеряла? Что он у тебя все кричит да кричит! Успокой его!
- Да, как я его успокою, - оправдывалась мать. – Вроде и головка не горячая, и животик мягонький. Ну, чего ты плачешь, родненький мой? Ты бы дала ему грудь, дочка, он и упокоится.
- Грудь, грудь! Что вы с Санькой заладили одно и тоже. Напои его молоком и пусть спит. Чего ему еще надо! - Плач ребенка ее раздражал.
- Да как ты можешь! - Возмутилась мать. – Это же твой ребенок, твоя кровинка! Сердце у тебя есть, аль все растеряла?
- Ты чего это разоралась? Я тебе что, подневольная? Я что, просила у него этого сопляка? Захотел, чтобы родила, пожалуйста! Отнеси его к нему в казарму, пусть нянькается!
- Ох, Людка, дождешься! Выгонит он тебя вместе с ребенком на улицу. Будешь знать тогда почем фунт лиха!
- Меня? Выгонит? Кто? Этот рохля! Да он мне в рот заглядывает! Много ты в мужиках понимаешь? Век прожила и не поняла, чем мужика брать надо! То-то от тебя отец всю жизнь по чужим бабам бегал, да пил, пока копыта не отбросил в помойной канаве!
Едва  эти слова сорвались с губ дочери, как мать со всего маха влепила ей пощечину. От неожиданности Людка, сидевшая на краю кровати,   завалилась на подушку. Рука у матери была тяжелая, щека моментально стала красной.
- Не тебе судить нашу с отцом жизнь. Ты проживи ее, а тогда и рассуждай!
- Ты, ты, ты что это? А ну, пошла вон из моей квартиры! Убирайся, чтобы я тебя ...
Как мать ни просила, как ни плакала, но на второй же день дочь отправила ее восвояси. Муж был на выезде по тревоге, помешать не мог.
В первый же день отъезда матери молодая дама пожалела о своем поспешном решении, но потом договорилась с соседской девчонкой и  стала оставлять малыша на нее. Девочка  училась в десятом классе, и ей очень хотелось выглядеть старше и соблазнительнее. Людка отдала ей всю свою старую косметику, вместе с косметичкой, а себе прикупила последние новинки «прямо с одесского привоза».
По ночам, чтобы ребенок не плакал и не тревожил ее драгоценный сон, она стала добавлять ему в бутылочку «капельку коньяка». Когда Санька вернулся домой и все узнал, дома разразился скандал. Людка рыдала и выговаривала  всякие гадости в лицо мужу, ребенок орал, Санька, успокаивая малыша, пел ему солдатские песни, сопровождая их нестроевым «аа…аа…а, спи моя крошка, усни…». Часа через полтора бедлам утих. Малыш, наплакавшись, заснул, рядом с ним на диване прикорнул уставший папаша, а Людка, похлюпав еще немного носом,  поняла, что на нее не обращают внимания, умыла слезы, приоделась и отправилась к подружке, успокаиваться.
«Уа-уа-уа! – раздается за окном вой сирены. Не спиться женщине, за окном плачет машина «уа-уа-уа». Машина?
Скандалы  с мужем стали повторятся с постоянной периодичностью. Во время  расположения в части Саньки  вроде бы все утихало. Он, возвращаясь со службы, перестирывал и переглаживал  груду пеленок, подгузничков и всяческих других детских штучек, готовил обед, бегал за молоком к молочнице, в магазины за продуктами. В обязанность жены входило  в период его отсутствия вовремя поменять  пеленки и подмыть, покупать малыша. Постепенно она привыкла к этим обязанностям, и ей даже доставляло удовольствие смотреть, как подрастающий малыш блаженно улыбался в купельке. Но особое удовольствие она получала, когда  гуляя с ребенком по улице, ловила на себе восхищенные взгляды прохожих. Санькины родители, получив известие о рождении внука, постоянно передавали для невестки и малыша импортные красивые вещи, которых не было ни у кого в гарнизоне. Женщины с завистью рассматривающие даму с младенцем, часто подходили с просьбой перепродать им по ненадобности ту или иную вещичку. Это льстило самолюбию молодой женщины. Но домашние постоянные хлопоты вводили в бешенство.
- Я выходила замуж за офицера не для того, чтобы его подштанники стирать и за ним унитазы мыть! Если хочешь спать на крахмальных простынях, найми домработницу! –  Парировала все претензии мужа Людмила. 
После рождения сына молодой паре выделили однокомнатную квартиру в гарнизоне. С раннего утра Людмила  выезжала с коляской на улицу и гуляла, либо сидела на лавочках, вылавливая восхищенные взгляды мужчин.  Ей казалось, что не будь сейчас у нее обузы в виде Саньки и малыша, она быстро бы нашла себе более достойного человека. Не единожды  в перепалке  зло бросала мужу в лицо.
- И откуда ты взялся на мою шею, недотепа! Вон посмотри, как другие живут!
Санька терпел, на все выпады жены молчал, и это еще больше распаляло ее недовольство! Но однажды и его терпение кончилось.
- Не нравится – можешь уезжать! Держать насильно не буду.
- Ха! Гляньте на него! Держать не будет.  Да еще и в ножки упадешь, еще и пятки целовать будешь, когда политотдел тебя прищучит!
И она уехала. В один из дней, когда муж заступил на боевое дежурство, Людка  собрала ребенка, свои лучшие обновки, все денежное довольствие, что на днях выдали офицеру, и уехала к себе в Поселок. Она так торопилась, что даже прощальной записки мужу не оставила. Зачем? Пусть побегает, пусть поищет, будет знать!
«Уа-уа-уа! – раздается за окном вой сирены.
"Витенька, сынок... я найду тебя... ты все поймешь..." - как дуновенье ветра проносится шепот, непроизвольно сорвавшийся с пересохших губ...



Мутные воды Дона

Завтра пятница. Завтра пересмена. Завтра вечером он вернется домой,  возьмет на руки своего сына,  вдохнет его, такой родной, запах, увидит его беззубую улыбку. Все это будет завтра, а сейчас надо  спать, потому что через четыре часа вновь заступать на пост.  Вот только почему-то не спится, и в голову лезут дурные мысли. Как там малыш? Уезжал, он капризничал, тер распухшие десны. Зубки режутся. Когда с малышом оставалась теща, было спокойнее на сердце. Знал, она и накормит, и ползунки сменит, и вымоет малыша. А сейчас, мог бы пешком пошел домой, что бы хоть одним глазком увидеть свою кроху. Но служба есть служба! Как дед говорил: «Каку выбрал рогожку, по той и беги дорожке. А коли споткнулся, упал – встал, отряхнулся и дале побежал. Кто прыгает с кочки на кочку, тому белый свет, что темная ночка». 
У Саньки выбор был один, он потомственный военный.  Его дед, двоюродные дяди, отец были офицерами. Воспитанием мальчонки занимались в основном дед с бабушкой. Так уж получилось. 
Когда Санька родился, его  отец, морской офицер, служил на Северах.  Мама приехала рожать первенца к  родителям мужа в Воронеж. И в роддоме, выписывая, младенца передали на руки не отцу, а деду.   
Едва мальчик окреп, и уже можно было отпускать его к родителям в суровый северный край, как отца направили на учебу в Москву, в военную академию. 
Четыре года жизни в Москве с отцом и матерью были самыми счастливыми. Санька, конечно, скучал по любимому деду и бабулечке, но  лыжные походы с отцом,  прогулки с мамой по улочкам старой Москвы, воскресные выезды семьей в цирк, в театр - сглаживали остроту разлуки. 
Санька мог часами следить за игрой отца на корте. Он кричал громче всех, когда тот забивал очередной мяч.    По вечерам, когда отец корпел над учебниками, мальчишка устраивался рядышком со своими книжками. Если отец  проговаривал слова и звуки чужого языка, отрабатывая навыки разговорной речи, сын шепотом, стараясь не мешать, повторял следом.
Когда Санька пошел в первый класс, он не только свободно читал русские народные сказки, но мог разобрать легкий английский текст.   Особенно ему нравилось читать заголовки статей из газет, что постоянно приносил отец.   
В декабре родители уехали в длительную командировку за границу. И пришлось вновь ехать в Воронеж к дедушке и бабушке.  Воронежская школа больше нравилась мальчишке. Здесь, в Воронеже, он вырос. Мальчишки, с которыми он учился в одном классе,  были в основном его дворовыми друзьями. В школу они бежали веселой озорной  ватагой, а не  то, что в Москве, шли, держась за руку мамы или папы.
Заводилой их ватаги был Ванька Подгорный. Ванька маленький, юркий мальчишка,  забияка и задира, очень любил быть первым и никогда никому  не уступал своего первенства, если надо, то и кулаками отстаивал превосходство. Зимой забавами детворы были коньки, лыжи да строительство снежных городков, а едва сходили снега, они все время проводили на речке.   
- Мужики, - орал Ванька после уроков. - Айда на Дон!
И мальчишки  всей ватагой, с гиком и визгом, размахивая портфелями, неслись на речку.   
В воде Ваньке равных не было. Он быстрее и дальше всех заплывал. А уж по длительности нырка его  и старшие мальчишки не могли опередить.
Санька воды боялся. Плавать он умел, его отец научил, но все равно вода для него таила какую-то непонятную тревогу. Если рядом не было отца, он никогда не заплывал туда, где ногой невозможно было бы нащупать дно. Ребята, прибежав на берег, быстренько скидывали с себя одежонку и с разбегу плюхались в речку. Санька не торопился войти в воду. К тому времени, когда он окунался недалеко от берега, ребята уже возвращались с заплыва, и он со всеми вместе выходил  на берег. Но однажды Ванька заметил его хитрости.
- Эй, московский, а ну давай не мухлюй. Слабо, что ли, со мной наперегонки! - Заорал он с середины реки. 
Санька растерялся. Если сейчас он не поплывет, его ребята засмеют. Вон они, уже замерли,  как молодые щенки, готовые  кинуться в свару.
- Эй, Москва, ты что трусишь! Небось,  штаны пора менять?!
  Этого Санька  вытерпеть не мог.
-Кто, я?! Да я тебя сейчас… 
Он  отчаянно показал Ваньке кулак, и, закрыв глаза, с разбегу  шлепнулся в воду, замолотил руками и ногами. 
Как все произошло, Санька  до сих пор не может объяснить. Когда он открыл глаза, вокруг была вода и ни одной души рядом. Мальчишка оглянулся. Берег далеко, а ребята где-то в стороне.  Всего лишь на мгновение сбил ритм движения, и вода потянула маленькое тельце вниз, в бездну. Страх, что вот сейчас, эта масса поглотит его, сковал руки и ноги. Открыл рот, что бы закричать, но волна предательски всплеснула и вкатила ему в лицо, залила глаза, рот, нос. Он с головой ушел под воду. «Нет! Нет! Я не хочу!» - пронеслось где-то там, над ним. Он  вскинул руки, выскочил из темноты. Яркое солнце ударило в глаза. И вновь волна хлестнула в лицо. И вновь он с головой окунулся в бездну. Ноги почувствовали   холод. Дна не было. Изо всех сил потянулся  вверх, к солнцу. Вынырнул, хватанул воздух ртом, замолотил руками и непослушными ногами.  «Рот! Надо закрыть рот, в него попадает вода». Санька крепко сжал губы, хотя кашель душил и рвался из груди. Казалось, что внутри, в животе  вода булькает и надо только кашлянуть, выплюнуть эту гадкую жижу.  «Да-да. Вода гадкая, противная!» Санька колотил и колотил по воде руками и ногами, бил ее и бил, за то, что  хотела его утащить от солнца, от неба, за то, что булькала в нем, бил, крепко сжав губы, бил, как заклятого врага бьют. И вдруг  почувствовал, что вода сдается, не тянет его вниз, а как  бы подталкивает  вперед, вверх. «Я плыву, я не   утонул».
Когда он выбрался на берег, ребята испуганной группкой стояли у кромки воды.
- Ну, ты даешь! - Ванька в восхищении накинул ему на плечи свою рубаху.
Санька, молча, стряхнул рубашку на песок, молча, прошел к своей одежде и молча, стал старательно одеваться. Его трясло, но он не замечал.
- Сань, ты че? - Ванька просительно заглянул ему в лицо. Но парнишка нахмурившись, отвернулся. Он оделся, взял портфель и стал подниматься на косогор, и когда уже почти поднялся, дошел до первых хилых кустиков, все нутро его согнула дикая судорога.   Изо рта, из носа, из самого живота вдруг хлынула вода. Его рвало. Дома Санька никому ничего не сказал. 
- Ты пошто сегодня такой молчаливый? - Спросила бабушка.
- Все в порядке, - мотнул головой парнишка и  уткнулся в книжку.
Он боялся открыть рот, ему казалось, что опять из него польется эта гадкая жижа.
Вечером, лежа в постели и вспоминая весь день, мальчика пришел к выводу: дед прав, надо свою голову иметь на плечах. С этого времени на Ванькин призыв «Айда!» Санька хмурился и уходил в другую сторону.
- Санька, ты что? Гребуешь с нами водиться? - Однажды с кулаками подступил к нему Ванька. 
- Нет. Но глупостью заниматься не буду. Лучше книгу почитать.
- Во дает, ученый! Ты что, в школе не начитался?
- Нет. Я дома другие книги читаю.
- Это ж, какие такие другие?
- Вань, Вань, - Юрка, Санькин сосед, потянул Ваньку за рукав. - Он английские книжки читает.
- Ты че? Правда читаешь   по-английски?
- Правда.
- А где научился?
- Папа научил.
- Во дает! – Ванька восхищенно свистнул, - И понимаешь что написано?
- Если детские - то понимаю. Но есть слова, которые со словарем перевожу.
- А зачем?
- Так. Интересно.
- А нам почитаешь?
- Пожалуйста, если хотите.
- Эй, мужики, айда к Саньке, книжки читать!
И они всей ватагой пошли к Саньке. Устроились в саду, под любимой отцовской грушей.  Санька принес «Дюймовочку», которую недавно прислала мама, и стал читать друзьям вслух. Он прочитывал предложение на английском языке, а затем переводил на  понятный русский. Мальчишки, вначале внимательно слушали чужую речь, а затем им надоело, они зашикали, завозились.
- Эй, мелюзга, не нравиться – геть отсюда! - В возмущении приподнялся, угрожая кулаком Ванька. 
Пацанам только это было нужно.  Через пару минут  их голоса зазвенели за воротами, а затем стихли. И только двое долго еще оставались под грушей, один читал, а другой внимательно слушал. 
- Сань, а как ты думаешь, я смогу выучиться читать как ты по-английски?  - С надеждой мальчишка взглянул на одноклассника. 
- Конечно. Это легко. Вот  смотри, это ай. - Санька написал  «a», - А это – би.   
- Ай,   би… - зачарованно произнес дружок. 
- Хочешь, я тебе весь алфавит английский напишу, как он по-русски звучит?
- А можно?
- Запросто.
- А я… А я тебе свою блесну отдам. Насовсем.
- Не надо. Я тебе так напишу, - засмеялся Санек. Он знал, что Ванька очень гордился своей блесной. Говорил, что она у него заговоренная, на нее всегда  рыба ловиться. – Мне папа спиннинг привезет. Он обещал. Вот вернется с командировки и привезет
- Сань, а где они у тебя, папа с мамой?
- В командировке.
- Ага. А что это – командировка? Где это?
- Командировка – это работа такая. А где она я не знаю.
- Наверно далеко, если они так долго не едут к тебе.
- Наверно, - вздохнул Санька.   

Командировка - это работа такая


Санька и сам не раз задумывался, что это за странная работа у папы с мамой.  Раньше папа тоже надолго уезжал, но мама, даже когда папа служил на Севере и подолгу уходил в плаванье, часто приезжала к бабушке и дедушке.
- Как вы здесь справляетесь? - спрашивала она, переступая порог маленького домика. - Как тут мой сорванец? Не замучил вас? Ну-ка, иди сюда! Ой, как вырос!- И целуя сына, тихонько шептала: - Как я скучала по тебе, мой мальчик!
А сейчас уже больше года прошло, а она все не едет и не едет.  Раз в месяц дедушка  приходил с работы веселый.
- Ну что, Шура, получил письмо? - Спрашивала бабушка.
В ответ дед улыбался и звал внука.
- Санек, ну-ка, айда сюды. Читай, что там мамка с папкой пишут.
- Читай, детка, читай, - бросив свои нескончаемые домашние дела, подходила бабушка. - Живы ль, здоровы ль? Как там у них, что деется?
Санька разворачивал листок, и сердце его замирало при виде ровного отцовского почерка. Он быстро просматривал его не читая, заглядывал в самый конец и, заметив красиво написанный мамой текст,  облегченно вздыхал. Затем громко и разборчиво, так чтобы бабушка могла все понять, прочитывал письмо все от папиного привета, до маминого «целуем».  Иногда бабушка просила: сынок, прочитай еще раз. И Сашка с удовольствием читал. После ужина, бабушка тщательно вытирала стол, дед приносил свою любимую амбарную книгу, аккуратно вырезал из нее листочки и, разложив на столе, принимался писать ответное письмо.
- Шура, ты пропиши им, что бы ни печалились, были спокойными, - просила бабушка. - Что с детем все хорошо. Небось, мать извелась там, на чужбине.
Дед кивал головой и старательно выводил буквы.  Санька тоже пристраивался тут же, за столом и писал: «Здравствуйте, дорогие мамочка и папочка. Я жив и здоров. Учусь хорошо. Приезжайте поскорее. Целую. Ваш сын Саша». Написав, он старательно складывал свой листочек и отдавал деду.
- Деда, ты мое письмо пошлешь?
- Обязательно, внучок.
А потом Санька шел в свой закуток за печкой, устраивался спать. Вернее, закрывал глаза и делал вид, что спит.  Бабушка подходила, поправляла одеяло, приглаживала упрямый вихор на голове внука: «Господь тебя храни…».
- Что, спит? - спрашивал дед.
- Спит. День вона какой длинный. Умаялся.
Сквозь прищуренные веки Санька видел как бабушка, тяжело опираясь на стол, садилась рядом с дедом и смотрела на его писанину. Сама она писать не умела и едва разбирала крупный печатный текст.
- Шура, как ты думаешь, скоро они возвернутся?
- Не знаю, Маняша.  - Голос деда звучал тревожно-ласково. - В письме нет и намека. Да в этих письмах и нельзя такого писать. Ты не печалься, мать. Видишь, пишут, что все у них нормально. Новости я слушал сегодня. В той стороне тишина, спокойствие. Значит, у них все хорошо.
Интересно, думал Санька, как по новостям дед может узнать, что у папы с мамой все нормально.
- Малец-то совсем свыкся без них.
- Нет, Шура. Он дюже скучает, только виду не подает. Такой же настырный растет и скрытный, как Витя. Копия отец, не гляди,  что лицом в мать боле пошел, а нутром - батька родный.
- А как же, наша кровь, мать, по жилам течет!
Санька и впрямь очень скучал по родителям. Особенно по маме.  Вечерами, уткнувшись носом в стенку, он мысленно разговаривал с мамой. Он рассказывал ей о своих успехах в школе, о своих друзьях. Но чаще просил поскорее  приехать, потому что он очень любит бабушку, но ему так хочется, что бы мама была здесь, рядом. Чтобы она погладила его по головке, что бы она прижала его к себе.
Вот вчера, когда они с Юркой забрались на дерево и ветка, на которой они сидели и весело раскачивались, вдруг взяла и сломалась. И они полетели вниз, на землю. И очень-очень больно ушиблись. Юркина мама, как увидела, закричала: «Ах вы, ироды! Куда влезли! Поубиваетесь!»  И кинулась поднимать своего Юрочку, который выл белугой. «Ну не плачь, не плачь. Ноги-руки целы, слава Богу. И пошто тебя туды понесло»  Она вытерла его нос, слезы  и повела домой. А Санька лежал на земле и его никто не поднял, не отругал, не пожалел. И у него долго-долго болело там, внутри. Может оттого, что ушибся, а может оттого, что Юрку мама увела, а он поковылял домой сам. И он рассказывал маме, и слезы душили его, но он только сильнее сжимал веки, чтобы не разреветься, чтобы дедушка и бабушка не увидели.
Еще он часто  представлял,  как приедут папа с мамой, и они вновь будут жить вместе, в Москве. И он будет с мамой ходить в зоопарк. Он будет очень-очень послушным мальчиком. Мама никогда не будет на него сердиться, потому что он будет помогать ей, мыть посуду, убирать постель свою, и даже мыть пол. Мама увидит, какой он хороший сын и скажет: «Как же я буду жить без моего заботливого сыночка. Нет. Я больше от него никуда не уеду».  И он будет очень счастливым и гордым, потому что его мамочка самая красивая, самая умная, самая-самая лучшая мама на свете. А когда он вырастит, и у него будут дети, он никогда-никогда не будет ездить в командировки. 

Родители приехали неожиданно перед самым Новым Годом. Санька пришел со школы, а дома гости. Накрыт стол  и во главе стола, рядом с дедушкой, сидят папа и мама. Санька  от неожиданности закрыл глаза, потом открыл, но папа не исчез, и мама уже целовала его.
Радости Санькиной не было границ. Ему так много хотелось рассказать  и маме, и папе, но гости все приходили и уходили. Папа наливал и наливал им рюмки. Все поднимали тосты, все веселились, все восхищались папой и мамой.
А они и вправду были хороши. Загорелые, веселые, красиво одетые.  Сашку быстро накормили какими-то вкусностями,  вручили подарки, что привезли родители, и выпроводили в соседнюю комнату. Нельзя детям сидеть за столом с взрослыми. Мама, между приходами гостей, заглянула к нему в комнатку. «Ох, сынок! Как же ты вырос! Совсем взрослый стал!»  и убежала вновь к гостям. Санька и уроки сделал, и  рисунок нарисовал, а они все там смеялись, пили и пели песни. Им было всем весело, а он все ждал. Ждал, ждал, да и заснул за столом.
Утром Санька проснулся пораньше, чтобы  перед уходом в школу увидеть маму. Но родители спали после   вчерашних  поздних посиделок.
- Ты, Саня, иди на занятия. Маму не беспокой. Она устала. Придешь со школы, они и проснуться, - утешила его бабушка.
Но после школы побыть с родителями Санька не мог. Вновь в доме были гости, папины друзья. Так в гостях и друзьях прошла неделя.
В школе всех распустили на зимние каникулы. Санька  счастливый бежал домой. Теперь он долго, все дни будет дома. Но едва он открыл дверь, как у порога споткнулся о большой чемодан.
- Саня, как хорошо что ты пришел, - мама прижала его к себе. - Я боялась, что уедем не попрощавшись.
- Вы  уезжаете? - Санька так растерялся, что у него закружилась голова.
- Да, сынок, – из комнаты вышел папа в своем черном кожаном пальто. - Нам необходимо быть завтра в Москве.
- А я? Я с вами, я сейчас.
Никто не успел ничего сказать. Через пять минут Санька стоял перед родителями со своим портфелем  и маленьким рюкзачком,  из которого высунул ногу его любимый плюшевый мишка.
- Я готов.
- Нет, Александр. Пойми, мы не можем тебя взять с собой. Тебе надо в школу идти.
- Не-а. – Санька решительно мотнул головой. - У нас каникулы.
- Но ведь каникулы закончатся,  - мама пыталась улыбнуться.
- Короче. Отставить отъезд, дорогой сын. Ты остаешься с бабушкой и дедушкой. А нам уже пора. Давайте прощаться.
Отец решительно направился к бабушке, склонился и поцеловал. Санька смотрел, как все прощались, что-то говорили, целовались. А он стоял, опустив в бессилии  портфель на пол,  и слезы медленно катились из глаз. Губы его беззвучно шептали: «А я?»
Хлопнула дверь, все пошли на улицу, и он очнулся, рванулся за ними, потом резко развернулся и бросился к себе, в закуток, забился в плаче. Маленькое тельце содрогалось в рыданиях. Я им не нужен, я им не нужен! - долбил и долбил дятел в голове.
- Саня, Саня! О,  Боже мой, детеныш ты мой родненький, - сквозь темную вату донеслось до мальчика бабушкино причитание. - Приедут они, приедут, детонька. Ты не горюй так. Нельзя. Ты уж большой мальчик.
Голос бабушки удалялся и вновь темнота, и вновь дятел долбит:  я им не нужен, я им не нужен…
Сколь долго это продолжалось, Санька не помнит. Очнулся он от разговора дедушки  с бабушкой.
- Шура, надо бы позвонить им. Плохо ведь с парнем. Третий день в жару мечется. Ну, что ты молчишь?
- А что говорить. Звонил я, Маня. Дома их нет.
- Неужто опять послали за границу? Неужто так бывает, Шура?
- Успокойся, Маня. Я соседке позвонил. Говорит, уехали на курорт, здоровье поправить.
- Ах ты, Боже мой! А с дитем-то что и не ведают.
- Ты того, мать, не переживай. Ты у меня вон какая. Кого хочешь на ноги поставишь. Поправится он, не плачь.
Санька лежал, слушал и  боль так мучившая его, куда-то уходила.
- Ба, - тихо позвал он, - не плачь.
- Слава тебе, Господи! Очнулся! - Бабушкина шершавая рука легла ему на лоб.
С тех пор Санька больше не ждал родителей из командировок. Они приезжали, устраивали  «гостеворот», затем вновь исчезали на год-полтора. Каждый месяц дедушка писал им письма, только вот Санька посылал свои записки через раз, когда дед заставит.


СемьЯ
Машину тряхнуло на очередной колдобине и, от неожиданности, Александр Викторович открыл глаза.
- Извините, товарищ генерал, не заметил.
- Ты на меня, брат, внимания не обращай. Я сегодня не генерал. Я сегодня дед! У меня внук родился, а это, скажу я тебе, ответственность побольше, чем должность генерала! Так что отставить чинообзывательство. Давно служишь?
- Ага! Через полгода домой!
- А откуда призывался?
- Из Иваново. Автодорожный техникум окончил, так сразу и призвали.
- А родители есть?
- Есть. В деревне живут под Иваново. Отец и матушка.
- Письма  пишешь часто?
- Вначале писал чуть ли не каждый день. А потом пообвыкся.
- Пообвыкся, говоришь? Это хорошо. Но родители они всегда ждут весточки от детей и беспокоятся о своих детях. Ты для них и в пятьдесят будешь ребенком. Так что, где бы ни был, с кем бы ни был,   а о родителях не забывай.
«А сам ты, друг любезный, часто у родителей бываешь?» - укорил мысленно сам себя Александр Викторович.
Детская обида порой черной чертой проходит по всей жизни человека. В седьмом классе  родители решили,  что Санька должен  закончить обучение в московской школе.  К тому времени они получили  большую квартиру в престижном района, Купили дачу в ближайшем Подмосковье, и мама больше времени проводила в Москве. Она работала корректором в  каком-то военном издательстве, что позволяло брать работу домой.
Первый год Санька тосковал по бабушке и  деду, и ежедневно по вечерам писал им письма, в которых подробно описывал все события дня. Новая обстановка, новые друзья постепенно сделали свое дело, боль разлуки притупилась, но привычка писать  письма  осталась. И если вечером по каким-либо причинам он не мог написать, то утром, едва проснувшись, старательно выводил на листке: «Доброе утро, дорогие мои, бабушка и дедушка!»
Мама часто уезжала к отцу и на время ее отсутствия приезжала бабушка Катя, мамина мама. Бабушка Катя была крутого нраву. Все свои просьбы она высказывала в приказном порядке и свободно могла влепить подзатыльник, если внук делал что-либо не так, как она желала.  Спасением от ее тяжелой руки было то, что мама  оставляла сына на короткий срок.
Отец домой приезжал редко. Он появлялся неожиданно. Дом оживал. Переливчато смеялась мама, громко шутила бабушка Катя, оживал магнитофон,  и  музыка веселыми трелями  разливалась по квартире. Дня два папа задаривал  всех подарками, а затем они с мамой уезжали либо на дачу, либо на юг отдыхать. Сына они с собой никогда не брали. Ссылаясь то на учебу, то на отсутствие путевки для ребенка.  Санька и не стремился с ними ехать. Он знал, что через пару дней они начнут ссориться, мама будет плакать, кричать на отца, а тот, опустошая бокал за бокалом, пить,  пока не заснет.
Самое  счастливое время в этот период жизни было лето, когда  он уезжал в свой любимый Воронеж, где в маленьком домике его всегда ждали с любовью и заботой, где было тепло и уютно.
Санька часто думал, отчего так происходит. Однажды он спросил деда, почему они «мучают друг друга, ругаются, ссорятся, а потом мирятся и говорят, что любят друг друга». Дедушка внимательно выслушал внука.
- Жизнь, внуча, штука сложная. Она порой так завернет, так закрутит, что ни бог, ни черт не развяжет. А твои родители себе не принадлежат. Им и месте тошно, и врозь не жить. Потому и маются. Вот закончит папка свою службу, может все и утрясется. А ты в голову все это не бери, не переживай.
- Да я уже привык и внимания не обращаю. Но я никогда-никогда так жить не буду!
- Ладно, уж. Дай-то Бог! – и дед ласково прижал к себе внука.
Легко сказать «никогда-никогда», а вон что вышло.  Лишь спустя два месяца командование разрешило  уехать на десять дней в отпуск по семейным обстоятельствам. В Поселок он приехал  в полдень. Сонная жара бродила по пустынным улочкам. Чуть ли не бегом Санька с вокзала пришел в знакомый  дворик, толкнул дверь, которая слегка скрипнула, легко открылась. Окна  были плотно занавешены шторами, и в комнате царил полумрак. Малыша он увидел сразу. Сын сидел на полу и с умилением грыз корку хлеба. Увидев вошедшего,  он быстро спрятал ручонку за спину: «нем-нем-нем» - замотал головенкой из стороны в сторону.
- Витюшка, сынок!
Он подхватил сына на руки, прижал к себе. Малыш накуксился, готовый заплакать.
- Ну что ты, родной мой? Не узнал? Я – папа!
- А ну поставь малого на место! Папочка. А где ты, папочка все это время шлялся? Молчишь! Ребенок скоро от голода пухнуть начнет, а он, папочка,  только теперь очухался! Отпусти ребенка, кому сказала!
Людка сползла с кровати и, шатаясь, прошла к столу, на котором в живописном безобразии отразилось вечернее пиршество.  Глаза Саньки уже привыкли к сумеркам, и он с удивлением оглядывался. Неужели здесь, в этой комнате, он когда-то был самым счастливым человеком, и это полупьяная женщина его жена?  Ему вдруг стало плохо. Липкая волна тошнотной брезгливости, страха и жалости,  вместе с удушающей безысходностью вдруг накатила на него, и он  понял, что еще мгновение и упадет здесь, сейчас, на этот заплеванный грязный пол. Прижав к себе притихшего ребенка, он выскочил из комнаты. Ослепительное солнце ударило в глаза, вышибая слезу.  Ноги, руки дрожали и чтобы не упасть, он присел на завалинку, прижавшись спиной к стене дома.
- Саня, сынок, приехал! А чего в дом не идешь? – в калитку вошла теща. – Пойдем в кухоньку. Я тебя с дороги чайком напою, да малого переодеть надо. Смотри и тебя всего обдудонил*.
Она ввела его в маленький сарайчик, что стоял поодаль во дворе. Пожилая женщина уже давно переоборудовала его в летнюю кухню. Комнатка поразила своей чистотой и светом. Белые крахмальные шторочки, цветная клеенка на столе, в углу маленькая кровать, аккуратно застеленная и вязанный цветной половичок – резко контрастировали с только что увиденной комнатой.
Старушка усадила  зятя за стол, включила чайник, достала из-под кровати большой таз и вылила в него  подогретую воду.
- Ну, давай этого непоседу мне.  Пойдем мордочку помоем, потом попу вымоем, чистые штаники оденем. Пойдем, мой родной! И чего ты в кулаке спрятал? Хлебушко! Кушать хочешь. Сейчас, сейчас. Вымоемся, переоденемся и я вас с папой покормлю.
Женщина  все делала спокойно, неторопливо, голос ее звучал размеренно, ласково и Санька почувствовал, как постепенно сознание возвращается к нему,  но страх цепкой лапой держит и не отпускает. Страх не за себя, а за сына.
- На, держи своего богатыря отмытого!
- Клавдия Петровна, там сумка, подарки…
- Ох, Санечка, сейчас схожу. Если заснула, то принесу, а если нет, то извини.
Теща посеменила в дом, а Санька стал кормить кашкой сына. Мальчик с удовольствием открывал рот, сверкая четырьмя жемчужинками – зубками. Теща принесла сумку, которую Людка не заметила.
- Вот так Саня и живем. То пьянка, то гулянка. Совсем с копыт баба сдвинулась. Приехала – сказала  на пару дней в гости, а все не уезжает и не уезжает. Говорю, когда к мужу поедешь. А когда, говорит, он сам в ножки мои упадет, тогда и поеду, а может еще и подумаю. Я ее и ругала, и уговаривала! Сбесилась баба и все! Ох, Санечка, как я с ней намаялась. Все сердце извела, на дитятко глядя.  Ты, сынок, если ее  назад взять не хочешь – не бери. Ты вот эту кроху забери. Пропадет ведь детеныш!
- Клавдия Петровна, а давайте  мы вместе уедим. Вы с Витей будете заниматься, когда я на службе. Я вас не обижу. Если надо я и заплачу  вам.  Поедите.
- Ох, Саня, а как же дом? Она ведь все пропьет и профукает. И Митька, младшенький мой, еще ума толком не набрался. В школу ходить отказывается. Восемь классов окончил  и пошел в ФЗУ, теперь это ПТУ называют. Там, правду сказать, на него нареканий нет, говорят  старательный, но дебошир и драчун, а чуток выпьет всем грозит, «убью». Убить то не убьет, а вот судьбу свою рядом с сестричкой испортить может. Мне бы дождаться,  когда его в Армию заберут. Там ума-разума вложат. Так что не обессудь, сынок. Не могу я с тобой поехать.
- Как я могу вас судить? Жизнь вас не баловала, это видно по всему. Но сына я заберу! А она пусть устраивает свою судьбу. Мы с сыном мешать ей не будем! А вы когда пожелаете, в любое время, приезжайте. Я буду рад! Адрес у вас есть, а если что измениться, я вам сообщу.
Через пару часов, так и не поговорив с женой, Санька с сыном отправился в обратную дорогу, в гарнизон. Командир, выслушав доклад офицера о прибытии, предложил присесть, а сам  вызвал замполита.
- Прибыл  благополучно – это хорошо! Но что там у тебя дома твориться? Рассказывай подробненько.
Санька удивился, когда это командир узнал о его бедах, и, не утаивая, все рассказал.
- М-да… - внимательно выслушав его рассказ,  произнес командир. – Что будем делать, Иван Григорьевич? Парню помощь нужна.
- Как всегда, на первых порах подключим наших женщин.
- Женсовет это хорошо, но у них и так хлопот хватает. И все это одночастно, сиюминутно, а парню жить дальше надо. Значит, сходиться с ней не хочешь? Семью не восстановить? – Санька мотнул головой. – Да оно и понятно. Какая к черту это семья! Она уже здесь в последнее время вы… выкаблучивалась, а теперь и вовсе в разнос пошла. А давай-ка, Иван Григорьевич, сделаем так. Ты среди гражданского персонала клич кинь. Они все местные, живут рядом, авось и найдется какая-нибудь женщина, готовая помочь, понянчиться с ребенком. Мы пропуск в зону оформим, а тебе, Александр Викторович, придется довольствием поделиться.
- Да я согласен, товарищ командир, согласен!
- Ладно, ладно, сынок! Одолеем и эти рубежи! А пока, Иван Григорьевич, распорядись назначить наряд в помощь нашему папаше, так сказать, дежурного  по  пищеблоку. С кем сейчас ребенок?
- С соседкой.
- С соседкой – это хорошо. Хорошая соседка всегда поможет. Отцу с матерью сообщил? Ах, да. Прости, забыл. Они опять где-нибудь в командировке. А дедушка с бабушкой не могут приехать к тебе  пожить?
- Старенькие они, да и болеют в последнее время. Бабушка уже с костыльком ходит, а дед с желудком мучается. В войну ранило, в полевых условиях ему  часть желудка удалили. Теперь аукается. Не могу я их своими проблемами беспокоить.
- Это правильно. Ну, решение принято. Иван Григорьевич, не затягиваем, действуем оперативно. Наряд сейчас же отправить на квартиру. Александр Викторович, когда у вас отпуск по семейным обстоятельствам заканчивается? Вот и прекрасно. До конца отпуска, надеюсь, все утрясется. Вперед, за дело!
И действительно, все утряслось. Людмила приехала в часть к Новому году. На КПП ее не пропустили,  и она устроила скандал.  По приказу дежурный препроводил ее в кабинет замполита, где уже сидел Санька.
Она вошла не поздоровавшись, плюхнулась на стул напротив замполита.
- Ну! И чего они меня сюда приволокли? Я домой хочу! Я сына давно не видела. Имею я право сына родного увидеть? А? Я вас спрашиваю? Чего молчите? Вот этот кабель, украл у меня сына, а вы молчите?
- Значит так, дамочка, сына вы имеете право увидеть. А дома у вас здесь, на этой территории нет.
- Это как это нет? Да я здесь прописана! Я здесь живу!
- Я вам еще раз говорю, вы на данной территории не проживаете! И прекратите орать и оскорблять  наших офицеров, иначе я вызову наряд и вас препроводят в лучшем случае за ворота КПП,  либо в КПЗ. Выбирайте, где вам больше нравиться?
- Это как же так. Я здесь жила, а теперь что уже не живу?
- Совершенно верно. Вы находитесь на территории особого режима и командование имеет право либо предоставить вам право на временное проживание  по тем или иным обстоятельствам, либо выселить вас в течении двадцати четырех часов за ее пределы.
- Меня выселить? Это за что же?
- За аморальное поведение.  Вот читайте, - и он  положил перед женщиной  папку с подшитыми документами.
- На кой фиг мне ваши писульки! Я к сыну хочу!
- К сыну хочешь? А где ты, черт побери, была полгода, мамаша? Что ни вспомнила о ребенке все это время? 
- Так ведь этот кабель украл у меня его и увез!
- Я последний раз предупреждаю – еще одно ненормативное слово и я отправлю вас в КПЗ!
- Значит в городок не пустите?
- Нет. Пропуск вам выписан не будет! Единственно,  что я могу для вас сделать, это на пару суток поселить в местной гостинице. Если Александр Викторович пожелает, он приведет к вам сына. Если нет, извините, ничем помочь не могу. Он отец и имеет на то весьма большие основания.

Вечером, после долгих раздумий, Санька пришел к жене в гостиницу. Сына он оставил дома.
- И ты туда же, - вздохнула администратор, когда он  спросил, в каком номере остановилась Людмила.
Едва поднявшись на второй этаж, он услышал шум веселой пирушки.  Вдруг дверь одной из комнат распахнулась и  веселая компания с криком: «Идем, идем бить морду наглому папаше!» вывалилась  в коридор. Подпитые мужчины и женщина с шумом прошли мимо Саньки. Он сразу и не узнал  Людмилу: с растрепанной прической,  грубо наложенной косметикой, в каком-то коротком платьице она выглядела вульгарной. И вновь волна тошнотной брезгливости подкатила волной к горлу. Но страха не было. Он вышел вслед за компанией и  не останавливаясь ушел в гарнизон.
Через пару дней в кабинете командира Людка подписала документы на развод и написала  отказную записку, в которой коряво было написано: «Я, Никуленко Людмила Михайловна, отказываюсь от прав на Никуленко Виктора Михайловича  и передаю это право его отцу Никуленко Александру Викторовичу». И вторую расписку: «Я, Никуленко Людмила Михайловна, получила материальную компенсацию в сумме трех тысяч рублей от Никуленко Александра Викторовича и никаких претензий больше к нему не имею».
Выпроводив женщину из кабинета, замполит еще долго беседовал с Санькой. До сих пор Александр Васильевич помнит его грубые, но справедливые слова: «Выбирая жену,  смотри на руки, а не на морду и думай головой, а не головкой! Тебе повезло, парень, у тебя сын есть, и он остался с тобой, а не у нее! Твоя задача заменить ему и маму и папу».
Да, ему  повезло! У него есть два сына и внук!



Примечание:
обдудонил  - описал


Тебе это надо?

- Что моя девочка сегодня опять грустная? И глазки на мокром месте?  Что случилось, что приключилось?
Доктор, как всегда пришел нежданно-негаданно. Людмиле он давно надоел, но что поделаешь – на безрыбье и рак рыба! Какой ни какой да все же мужчина. Людмила была убеждена, что женщине мужчина нужен, как лекарство, чтобы не терять женскую прелесть и привлекательность.
В начале их знакомства доктора подкупила нежность и забота, проявленная женщиной к  мужу, ее хрупкость и беззащитность. Он даже слегка завидовал своему пациенту, так как в его семье  уже много лет как поселилась привычка и скука. Его жена, некогда милая, пухленькая брюнеточка, сводившая с ума однокурсников, с годами превратилась в «Grand Maman», у которой все интересы вертелись вокруг кухни и магазинов. А ему так хотелось тепла и женской ласки, нежности! И его нерастраченная мужская сила требовала применения! И тут такая женщина, такая женщина! И хороша, и молода, и заботлива! И с каким вниманием она на него смотрит, и как следует его советам!               
Но постепенно он понял авантюристические  наклонности ее натуры и его уже не трогали ни ее слезы, ни печальные вздохи, ни томные взгляды. Все реже и реже он появлялся в ее уютном, миленьком «гнездышке», и даже «мужская востребованность» все чаще заглядывалась на другие стройные ножки.
Людмила этого не замечала, или не хотела замечать. Три года жизни с Мотей, три года удовлетворения  сексуальных фантазий дряхлеющего старца, три года домашнего затворничества как сургучная печать  закрыли, закупорили сердце женщины, отбили желания и фантазии. Добившись неимоверными усилиями и ухищрениями желанной цели жить в столице, иметь достаток, свою квартиру, она вдруг поняла, что осталась в полнейшей изоляции, одна. Одна! Одна во этом огромном и бурлящем мире! Где-то там, в другой жизни остались друзья, любовники, бывший муж, сын.
Сын… Она обязана найти сына. После встречи на вокзале эта мысль не покидала ее.
- Ах, Доктор! Если бы вы знали, как мне нужна ваша помощь!
Доктор насторожился. Когда эта Женщина обращается на вы, значит, у нее опять возникла  авантюрная и не всегда согласованная с законодательством, идея.
- Девочка моя, ты меня пугаешь!  Какие еще несчастья упали на нашу голову? – мужчина приподнялся,  поправил подушку в изголовье.
- Я боюсь даже рассказывать. Ты осудишь меня.
- Милая моя, разве я могу осуждать мою девочку, моего  маленького котенка!
- Мне очень необходимо найти одного человека. Он военный.
- Военный? Ты в своих поездках нашла мне замену?
- О чем ты говоришь! Глупости! Он молод, старший лейтенант, и он мой сын!
- Твой сын? У тебя есть сын?! Вот это новость! Вот с этого места давай подробнее: кто он, откуда, и кто его отец? Это же надо. У нее есть сын, а я и не знал! Может быть,  ты и замужем была?
- Была. А что такого? Я что хуже всех, что ли? Молодая дурочка выскочила замуж за офицера, сразу залетела, родила сына. Муж оказался  салдофоном. Пил и бил нас с сыном. Однажды избил так, что я чуть живая месяц провалялась в  больнице. Пока я лечилась, он забрал  сына и  уехал в другой гарнизон. Я кинулась его искать, но его родители увезли мальчика за границу, где сами были в командировке. Представляешь, я всю жизнь искала его, моего мальчика, мою кровиночку!  А тут недавно написала одна знакомая, что он служит где-то в Сибири. Я поехала туда, где она его встретила, но мне сказали, что его перевели в другую часть. А адрес не сказали. Ты думаешь, куда я ездила месяц назад? Я  к нему ездила. Я тебе не правду сказала, насчет матери. Мама уже давно умерла. Я сына ездила искать! Мне так хочется увидеть его, мою крошку! -  и она зарыдала, уткнувшись в подушку.
Доктор сидел ошарашенный. Он понимал, что она врет, но где. Где граница ее  вранья и правды? Она действительно скоропалительно уехала куда-то в Сибирь и вернулась оттуда сама не своя. Еще при встрече на вокзале она показалась ему какой-то серой и печальной. Тогда он отнес все это к дальней и утомительной дороге. То, что у нее может быть сын допустимо. Но как мог офицер избить жену и увезти сына от родной матери? Да его бы в политотделе стерли в порошок. Как родители офицера могли вывезти внука за границу? Но рядом, уткнувшись в подушку,  рыдала женщина.
- Ну-ну. Успокойся, слезами не поможешь.  Расскажи все по порядку. Вместе подумаем, одна голова хороша, две лучше.
Он погладил ее по плечу. Встал с постели, прошел в кухню и накапал в стакан с холодной водой валерьянки.
- На, выпей и успокойся. Ну что ты, крошка моя, так расстроилась. Что поделаешь, жизнь порой бывает очень жестокой. А молоденькие девочки все очень доверчивы.
Немного успокоившись, Людмила стала рассказывать Доктору свою историю. Безбожно перевирая и преувеличивая, она ярко описала и свои ошибки, и свои страдания, и свое раскаянье. Прерывая свой рассказ легкими всхлипываниями,  маленьким дождем слез и  наивным вопросом: «ты мне поможешь, да?», а так же восклицанием: «ах, как хорошо, что ты у меня есть! Что бы я без тебя делала! Ты один у меня на всем-всем белом свете!»  Часа через два она успокоилась, согрелась в его объятиях и слегка задремала. А он еще долго лежал, размышляя над ее рассказом, анализируя и выискивая  крупицы правды.
Утром она проснулась как ни в чем не бывало.  Приготовила  кофе и его любимые гренки с сыром.  В десять у него был назначен прием больных. Он торопился, но на самом пороге, он вдруг спросил:
-  А ты действительно хочешь найти сына?
От неожиданности она растерялась, и после  заминки неуверенно ответила:
- Да. А что?
- Подумай хорошенько. Тебе это надо?
И вышел, плотно прикрыв за собой дверь. Не поцеловал, не сказал «прощай или до свиданья!»











Карталы-Москва                1973-2016гг