Кассилиан сидел за столом в своем кабинете, и лампа освещала те скудные наброски рукописного текста, что лежали здесь. Завтра будет речь в защиту войны, но как-то не хочется писать, не хочется даже и думать ни о чём. К утру этот текст должен превратиться в печатный, и он сам должен будет стоять перед негодующими толпами народа, управлять их негодованием...
Сначала нужно расположить к себе людей. "Товарищи!"... Или "сограждане"? Хм, товарищи и сограждане... Ладно. Дальше надо указать на врага. Кто у нас враг? Кто? Напишем - элозианцы, капиталисты. Карлы, быть может? Да, и карлы тоже." Мы должны сражаться, мы не отпустим нашу Родину на растерзание капиталистам и проклятым карлам! Они так и ждут, чтобы поживиться нашим хлебом, развалить наш Союз, нашу страну труда и блага рабочих, где нет воровства и бандитизма... Так, хорошо, бандитизма...
Кассилиан встал,и, прихватив с собой костыль, захромал к окну, занавешенному алым полотнищем со скрещенными молотками - государственным флагом. Он отодвинул полотнище и успел заметить, что на улице уже потемнело. Спать уже, наверное, надо бы, а он все пишет. И очень нескоро перестанет. Как надоело всё это, плакать уж хочется, да он и заплакал бы, не будь ему тридцати пяти лет и не будь он главой Нарминпросвета.
Да и не попрешь против этого уже никак. Не надо было встречаться с ним тогда, не надо было вступать в Партию...
Он лег на раскладную кровать, обратив глаза в потолок, и ещё долго размышлял.
Ну, вот, скажет он что-нибудь, направленное против Великого Союза Капитты. Ну и что? Что останется от него, от его жены, дочери, от всего того, что он хотел и получил, стоит лишь ему раскрыть рот? Да, он может сказать что-то против Союза, но не может и словом обмолвиться насчёт Великого и Непревзойдённого - вождя нации, пришедшего, чтобы спасти Капитту...Ах, он уже и сам начинает верить в свою пропаганду. Надо бы отдохнуть.
Он включает стоящий в углу телеприёмник с увеличительной линзой. Передают "Девушку под дождём". Чернобровая, узколицая, стройная Минна Этт пляшет чечётку на лестнице и напевает какую-то бессмысленную песню. Её движения грациозны, отточены и безошибочны. Вот она садится на шпагат, затем снова встаёт и продолжает плясать, стуча каблуками друг об друга. Поневоле хочется смотреть на такую.
Где бы ты была, дорогая Минна, если бы не Кассилиан, его старания и риск ради тебя? Благодаря ему ты та, кто есть - обворожительная Минна, танцовщица, певица и актриса, притягивающая взоры сотен тысяч пролетариев, помогающая им не сойти с ума, оберегающая их от любых выступлений, недовольств властью, негодования...
Кассилиан подхрамывает к приёмнику и выключает его. Не хочется ему смотреть на свою милую подругу, думать о её судьбе тогда, когда его арестуют и убьют ( а это непременно случится), или, того хуже, будут пытать, а тогда уж... нет, даже думать не надо.
Он вновь вернулся к недописанной речи и попытался собраться с мыслями. А, ну всё это к чёрту, скажу, что будет, или уйду с трибуны, или вообще выступать не буду.
Всё, я теперь болен, совсем болен...
Кассилиан укутался в шинель и сел на свой стул. Товарищи, сограждане, элозианцы, карлы...Все теперь враги.
Он уснул через некоторое время, и не видел снов, лишь слышал, как предательски скрипела входная дверь.