Есть везде

Мария Молчанова
1. Игра в слова

Десятый час. Из осенней темноты вхожу в тепло и свет автобуса, осматриваюсь в поисках отсутствующего кондуктора и сажусь на свободный ряд. Невольно, затем вольно, прислушиваюсь к ноющему голосу неопределимого возраста девочки сзади меня. Конец обсуждения с мамой не сделанного накануне задания по чтению. Что-то про характеристику ленивой дочки в отрывке из учебника.

А потом девочка пытается подвигнуть маму продолжить играть в слова.
- Начинается на "бэ", оканчивается на "гэ". Это есть везде, - говорит она.
Мама молчит.
Я включаюсь в игру, перебирая слова.
- "Бэгэ", - то ли уточняет, то ли тянет время мама.
- Да нет, - не понимает её девочка, - начинается с "бэ", заканчивается на "гэ".
- "Бэ"-"гэ"?
- Начинается с "бэ", заканчивается на "гэ"!
- "Пэ"-"ка"? 
И опять я не знаю, это саботаж, эпатаж или уточнение.
Зато я знаю другое.
Я знаю слово.
И не могу поверить, что угадала, настолько это нереально. Просто другого такого слова я не подберу.

- Да нет же! - голос ноюще-капризный, но слышно, что девочка ведётся, не видит очевидного нежелания матери играть. - "Бэ", "гэ"!
- «Кабачок»?   
По-моему, честнее было бы просто сказать, что не хочет играть, думаю я, и всё жду развязки: не может же быть, чтобы я угадала.
- НАЧИНАЕТСЯ НА БЭ, ОКАНЧИВАЕТСЯ НА ГЭ! Есть везде. Везде это есть!
- Яблоко...

Я не вижу их и не понимаю, может, эта мама там читает что-то архиинтересное или спит... Мне неприятно, что она так по-детски троллит своего ребёнка.
- Да, ну, нет же! Ма-ма! Мы играем в слова! Я загадала слово. Это есть везде. Начинается с "бэ", заканчивается на "гэ".
- Овощ?
Только что проехали овощебазу...

Мне уже хочется тянуть руку, как в первом классе.
Я пытаюсь углядеть играющих в отражении в окнах, но мне не удается, а поворачивать голову на больший градус неприлично.
Слева, за фонарями, угадывается недавно перестроенная деревянная церквушка. Дальше - стены ограды Пискарёвского мемориала.

- Начинается с "бэ", заканчивается на "гэ"! - повторяет девочка, всё также терпеливо не замечая маминого настроя. И вдруг очень тихо выдыхает, - "Бох".
- Что?
А я боюсь, что ослышалась. И мне кажется, уже давно кажется, что эта игра в этом автобусе - только для меня. Только для меня.
- "Бог", - тихо и немного печально повторяет ребёнок, - я загадала слово, начинается на "Бэ", оканчивается на "гэ". Бог. Он есть везде. Он - везде.

Мама молчит.
А я всё еще не могу поверить. Я потрясена. Не тем, что угадала. Тем, что ребёнок так богословски мыслит или чувствует. Я хочу, чтобы "мои" дети воспринимали мир - так же. "Он есть везде".

- Начинается на "о", оканчивается на "и", - уже продолжает игру девочка, - это есть прямо здесь. В автобусе.
Я опять хочу включиться, но угадать никак не могу.
Мама снова пытается саботировать-эпатировать, мне даже начинает казаться, она чем-то занята, загружена и мысли ее где-то очень далеко от дочери, так заторможено она реагирует, но затем она предполагает:
- Окна?
- Оканчивается на "и"!
- Окошки? Очки?
Я поражаюсь, как замечательно можно видоизменить слово, чтобы оно подошло. Окна-окошки. Хочется услышать ответ.
- Что ты сейчас сказала?
- Окошки.
- Нет. Второе слово.
- Очки?
- Да. Очки.

Я удивляюсь едва ли не сильнее, чем "Богу". И мне кажется - снова эгоистично и нагло кажется, - что это всё специально для меня. Что эти "очки", которые у меня на носу, и которых, скорее всего, нет на носах у сидящих сзади, - это подтверждение свыше о том, что да, что это всё - для меня.

- "Че" - "ка", - говорит вдруг мама.
"Человек" - мгновенно думаю я.
- "Человек", - тут же предполагает девочка.
- И откуда ты всё знаешь? - удивляется мама, пока автобус сворачивает к ж/д станции.
- Я просто увидела тётеньку и подумала сразу, - легко объясняет ребёнок, не понимая, что мамина фраза не требует ответа.
И когда я уже снова выпячиваю ментальную грудь и начинаю считать себя причиной всего в этом мире, мама как будто специально говорит:
- "Тэ" - "я".

"Тётя!" самовлюблённо удивляюсь я, пропуская мимо ушей предположения девочки. И прикидываю, рановато ли играть в подобное с Лялей.
- Можно "тэ" - "и", - продолжает мама.
 "Тёти?" - я недоуменно пытаюсь оглянуться, пользуясь тем, что автобус выруливает с крутого поворота на виадук.
Я рада, что мама-таки включилась в игру.
- Есть у людей женского пола, - подсказывает мама; девочка молчит, мама продолжает, - ну, вот у них есть юбки, колготки... Что ещё у них есть?
Дочка молчит. Я тоже не знаю.
- На ногах, что у них есть?
- Ботинки...
- А ещё, что носят женщины?
- Туфли, - мы догадываемся с девочкой почти одновременно.
И я с перегрузкой второго крутого виража – уже с виадука к конечной - ощущаю ментальный щелбан по тщеславному носу от Того, кто "есть везде".
Не "тётя", а "туфля"!

- "О" - "а", - продолжает мама сзади меня, двигаясь к передней двери к выходу.
- "Окна"?
- Нет. Дяденька это слово только что произнёс.
Я предъявляю карточку водителю, соображая, что там сейчас объявлялось по рации.
"Остановка"!

Я выхожу и тут же оглядываюсь назад. Даже не сразу понимаю, что эта низенькая полная дама с короткой стрижкой - мама. Сперва мне почему-то кажется, что мамой девочка зовёт довольно пожилую сухонькую женщину, идущую следом.
Девочка с мамой почти одного роста. Розовая или красная курточка, ранец, брюки... кажется, шапка. Я так и не могу определить, сколько ей лет. Они очень быстро для моих наблюдений уходят. Очков ни на одной, к слову, нет. Наверное, класс третий, решаю я. Раз у нее в школе "чтение".
Но это не очень важно.
Главное - счастье внутри меня.
Он - везде.
И это знаю не только я.


2. Тётя Лина

Дом встречает влажным жарким дыханием, от которого запотевают очки. Пахнет рыбой. Дети и зять спят, у мамы и на кухне горит свет. Скинув ботинки, прохожу через весь коридор к маме - оставить рюкзак и куртку. И застываю.
У мамы включен СПАС. Чего никогда не бывало раньше.
А по СПАСу - тётя Лина из детства.

Звук приглушен ради детей. И я стою, не шевелясь, чтобы не шуршать одеждой, чтобы не пропустить: та тётенька с любимым Хрюшей из телевизора моего детства - верующая.

Она говорит, как в 90е не было работы, и она записалась в храме в сестричество, а, после того, как она смирилась с отсутствием денег и захотела помогать людям безвозмездно, Бог сразу послал много работы. А от сестричества пришлось отказаться.

Она говорит о внучках, как трехлетняя ее тёзка в розовом платьице просилась из машины в храм, и как в храме, каком-то подворье, все расступались перед малышкой, пропуская вперед, усаживая на стульчик.
А я вспоминаю крестницу с давно забытым "а когда мы пойдем в церковь?" и Лялю...

Мама спрашивает, собираюсь ли я еще куда-нибудь, раз не раздеваюсь, стою с рюкзаком за спиной и телефоном в руках. А я не хочу чего-то пропустить.

Тётя Лина говорит, что внучки росли бы воцерковлёнными, если бы жили с ней, но она не вмешивается в семью, только молится и просит за них каждое утро.
А я вижу себя.
И поддержку: я не одна такая. Я не одна. Она - знаменитая - тоже.

Еще она говорит, что это она - она! - отстояла моего Хрюшу, когда его хотели снять с передачи...
И я ощущаю к ней детскую благодарность. Переглядываюсь с мамой. И думаю, что неужели тогда ведущая уже знала Бога... и эта её вера шла ко мне через экран, вела Его любовью... Его заботой.
Которые - обо мне, обо всех - везде...

Как правильно там про уста младенца. Как права эта автобусная девочка. Он - везде. "Везде" - не только во вселенском богословском смысле.
А вот так, конкретно, - "везде".
"Везде" - это...
Даже в телевизоре.
В советском телевизоре.
В детской передаче советского телевизора.
В Ангелине Вовк.
И в моем любимом Хрюше тоже.

было 28.09.16
Стефанов день