ВЫСКОЧКА
Ленинград –Санкт –Петербург 1969 - 2016
Тропой альпийской в снег и мрак
Шел юноша, державший стяг.
И стяг в ночи сиял, как днем,
И странный был девиз на нем:
"Excelsior!*
Генри Лонгфелло. Перевод И Бунина
Прозвище свое он получил еще в школе, когда впервые пришел в наш класс и, отказавшись от предложенного ему места на предпоследней парте, сел на первую.
Променять тихую и спокойную «камчатку» на открытый всем учительским взглядам первый ряд !
- Выскочка! - категорически заявил Витька Синица.
Это было похоже на правду. Он всегда стремился быть впереди всех. Его рука выше всех вскидывалась на уроках, домашние задания он первым клал на учительский стол. Учился он здорово. Особенно преуспевал в английском. Хотя ничего удивительного здесь не было. Его отец, физик, долго работал в Бирмингеме, там женился на дочери своего английского коллеги и Выскочка был наполовину потомком воинственных и гордых бриттов. В Англии он прожил двенадцать лет, так что его произношению могла позавидовать и наша англичанка Елена Николаевна.
Его стремление быть первым проявлялось во всем. Он приносил больше всех макулатуры и флаконов из-под одеколона, умудряясь где-то доставать их в удивительных количествах. Как лучшего ученика его первым среди нас приняли в комсомол, и он, наслаждаясь всеобщим вниманием, гордо выпячивал грудь с приколотым алым значком.
В девятом классе на школьный вечер Выскочка пришел с подружкой. И едва оркестр успел наполнить зал первыми аккордами «Школьного вальса», они уже неслись по кругу, улыбаясь, победоносно взирая на наши завистливые рожи. Мало кто из нас умел тогда танцевать вальс, а уж о том, чтобы пойти танцевать с девчонкой не могло быть и речи. Наверное, в этой его знакомой не было ничего особенного, но нам она казалась каким-то воздушным чудом, Золушкой, явившейся в наш небольшой школьный зал прямо с королевского бала.
- Ай да Выскочка! - восхищенно прошептал Синица.
А после девятого класса Выскочка ушел от нас и начал работать на заводе. Иногда мы встречали его на улице, он шел домой с работы. Мы опять остро завидовали ему, его вечно перемазанным маслом рукам, пропуску в плотной красной обложке, его рассказам о сверхурочных работах и выполнении плана.
А однажды Выскочка пригласил нас в ресторан отмечать свой день рождения. Нас долго не хотели пускать, но он прорвался к директору и, размахивая перед его лицом паспортом с заводской печатью, добился там своего. Мы завидовали его финансовой свободе, что ему не нужно просить у родителей денег на кино, мороженое и прочие мелочи.
Школу он тоже закончил раньше нас на целый год. Мы учились в одиннадцатом классе, а в школе рабочей молодежи, где учился Выскочка, обучение длилось всего десять лет. Нас, пожалуй, не удивила его золотая медаль, ибо это было в характере Выскочки.
А потом он исчез. Через несколько месяцев мы узнали, что Выскочка с группой рабочих уехал в Англию налаживать станки своего завода и обучать английских рабочих обращению с ними.
Вновь, мы увидели Выскочки неожиданно уже на первом курсе института. Все мы были уверены, что ему уготована прямая дорога в иняз, а оттуда на дипломатическую работу. Поэтому встретив его на кафедре сопромата, где он занимался расчётом каких-то конструкций, мы были несколько удивлены.
Выскочка ничуть не изменился. Он досрочно сдавал экзамены, был даже капитаном факультетской команды КВН. Он любил быть на виду.
Высокий, отлично сложенный, с вьющимися золотистыми кудрями матери и небесно-синими отцовскими глазами, он производил отличное впечатление. Говорят, что первокурсницы специально ходили на тренировки нашей волейбольной команды в надежде привлечь его внимание.
Когда в институте организовывали оперативный отряд, Выскочка, раньше всех узнавший об этом, тут же стал его членом. Так что нам, пришедшим на пару месяцев позднее, пришлось быть его подчиненными.
В строительный целинный отряд Выскочка тоже записался первым из нас. Мы встретили его в коридоре уже одетого в новенькую цвета хаки форму с яркой желто-красной эмблемой на рукаве.
- Буду у вас, мальчики, бригадиром.
Он был доволен. А мы были вынуждены снова завидовать. Надо признаться, что Выскочка был своего рода ориентиром для нас, его бывших однокашников. Этаким «допингом». Так что зависть наша была, в общем-то, естественна.
На целине, пожалуй, впервые мы по-настоящему оценили его стремление быть первым.
Произошла какая-то авария, и в результате тяжело пострадали две девушки из соседнего совхоза. Местное радио обратилось к населению с призывом сдать кровь.
Мы тут же собрали комсомольское собрание и решили, что всем отрядом пойдем в больницу. До больницы было восемь километров, и когда мы, запыхавшиеся, взмокшие от жаркого казахстанского солнца и быстрой ходьбы, затаенно гордые своим бескорыстным подвижничеством ввалились в нее, то первым увидели Выскочку.
Он лежал на койке в коридорчике. Рукав на его руке был закатан, а привычный румянец на щеках сменился неожиданной бледностью. Он снова опередил нас.
Пока мы собирались, говорили и принимали решение, Выскочка на велосипеде отмахал восемь километров и все-таки первым сдал четыреста кубиков крови.
- Выскочка, а ты молодец! – Витька Синица с уважением пожал ему руку. – Здорово сообразил насчет велосипеда.
Выскочка небрежно отмахнулся, всем своим видом демонстрируя полную обыденность содеянного. Но уж мы с Синицей слишком хорошо знали его, чтобы нас можно было провести. Выскочка был явно доволен.
Мы окончили институт, и судьба в виде комиссии по распределению разбросала нас по стране. Синица получил назначение на «Уралмаш», я уехал в Минск, а Выскочка, верный своей детской привычке, решил первым из нас стать кандидатом наук и поступил в аспирантуру.
Мы редко писали друг другу и еще реже встречались. Все мы к этому времени успели обзавестись спутницами жизни, а Синица даже двумя чудными толстыми девчонками-близняшками. Семейная жизнь мало способствует дружеской переписке. Только Выскочка аккуратно раз в месяц сообщал нам какие-нибудь новости. Как-никак он был в Ленинграде и обладал огромными источниками информации. Он сообщал нам о ребятах, которые женились, девчонках, которые вышли замуж. Иногда писал о новых спектаклях. Потом я стал получать от него письма с марками, на которых была изображена то статуя Свободы, то лев с мечом в лапах, то девушка в кимоно. Дела у Выскочки шли, видать, неплохо.
Однажды он написал мне, что собирается в Свердловск в командировку и непременно зайдет к Витьке. Через пару недель меня неожиданно по заводскому радио вызвали в проходную, где молоденькая девушка-почтальон вручила мне телеграмму с пометкой «молния». «Прилетай немедленно. Погиб Выскочка. Синица»
Слово резануло меня по глазам прежде, чем я смог до конца уловить его смысл. Что значит «погиб»? Не может быть! Ведь сейчас не война, где гибель и смерть людей привычна и перестает быть неожиданной. А представить себе, что Выскочку сбила машина или он утонул, я не мог. Я слишком хорошо знал его, чтобы поверить в это.
Синицы дома не оказалось. Только на входной двери была приколота бумажка, на которой Витькиным почерком похожим на шрифт портативной пишущей машинки, было написано: «Я уехал на кладбище в 17.40» Только теперь, прочтя эту сверхлаконичную записку, я понял, что случилось что-то невероятно страшное. Я опустился на холодную ступеньку и привалился к перилам. Какой-то парень, спускаясь по лестнице, удивленно посмотрел на меня.
- Дай закурить, – очень тихо попросил я, но он услышал.
Вынул пачку, открыл ее, ободрав красную бумажную полоску, и, щелкнув по дну пальцем, выдвинул одну сигарету.
Я губами вытащил её из пачки и прикурил, поблагодарив его кивком головы.
- Тебе что-нибудь нужно?
Я отрицательно мотнул головой. Парень пошел вниз. Я взглянул на часы. Четверть седьмого.
- Постой, где здесь у вас кладбище? – я помчался на улицу.
Парень сидел на корточках напротив подъезда рядом с новенькой «Явой» .
- Слушай, где у вас кладбище? – повторил я.
- Кладбище? – он рывком завел мотоцикл, отстегнул от багажника серебристый шлем и протянул его мне.
- Садись.
Там было очень много народа, и я никак не мог найти Синицу. Наконец, пробравшись вперед сквозь тесные ряды незнакомых людей, я увидел его худое лицо и услышал знакомый с детства нервный голос. Витька стоял на каком-то ящике, держась рукой за ветку дерева:
–…Он был хорошим другом, хорошим человеком. Он любил и умел быть первым во всем. Он и в этот раз тоже сумел стать первым. Прощай, друг мой, Женька.
Синица слез со своей импровизированной трибуны и решительно направился к стоящему на земляном холмике гробу. Я протиснулся в середину и тоже взялся за ручку. Синица увидел меня.
- Хорошо, что приехал. Я еще ребятам послал, но больше никого нет.
- Витька, как это…
- Потом, - прервал он меня. – Потом.
Несколько мужчин присоединились к нам. В одном я с трудом узнал отца Выскочки. Горе навалилось на него неожиданно, сгорбило спину, крутыми морщинами изрезало лицо. Его пытались отвести в сторону, но безуспешно. Сильными еще руками он поднял свой угол и с нетерпением посмотрел на остальных. Повинуясь его взгляду, мы подняли гроб, поставили его на плечи и двинулись к желтевшему невдалеке аккуратному прямоугольнику. Здесь в дело были пущены веревки и, медленно покачиваясь, гроб плюхнулся в скопившуюся на дне воду. Вниз полетели комья земли, люди подходили и подходили, и постепенно крышка гроба исчезла под слоем этих последних в его жизни людских даров. Мы с Синицей взяли лопаты из рук каких-то нетрезвых мужиков, которые не хотели их нам отдавать. Но Витька сунул им четвертной, и они моментально исчезли. Через несколько минут желтый прямоугольник скрылся окончательно. Сверху поставили какое-то идиотское сооружение, отдаленно напоминавшее перевернутое корыто без дна, только для чего-то сделанное из бетона. В него насыпали черной жирной земли и каких-то семян.
- Временно, - сказал кто-то из окружающих. – Пока памятник не сделаем.
Мы проводили отца Выскочки в Ленинград и, не сговариваясь, направились обратно на кладбище. Там уже никого не было; в наступающей темноте смутно угадывалась дощечка с фамилией, инициалами и двумя датами, жестко очертившими период его жизни.
- Витька, отчего он?
- Погоди- Витька полез в боковой карман и достал оттуда плоскую полиэтиленовую флягу. Снял с неё крышку, налил наполовину, выпил и, снова налив, протянул мне. Я одним глотком выпил водку и взял протянутую Витькой папиросу. Мы закурили. Свет спички на мгновение вырвал из сгущающейся темноты ближайшие деревья и бетонное корыто.
- Он пришел ко мне на завод вчера утром. Я даже не знал, что он в Свердловске. Я водил его по цехам, интересовался жизнью, работой. В механическом мы стояли целой толпой с рабочими, и он рассказывал про Японию, про Штаты.
Витька умолк на секунду, глубоко затянулся.
- Я не знаю, кто первый крикнул, наверное, все-таки крановщица, у которой лопнувший трос был перед глазами. Женька рванулся куда-то, я за ним, но меня держали. Уже было поздно. Но он успел. Он все-таки отпихнул её…
Предугадав мой вопрос, он горько усмехнулся.
- Девчонка, практикантка из техникума. Отделалась переломом ключицы.
- И что, нельзя было…
- Понимаешь, заготовки. Почти тонна. Меня уже успели обвинить, что я привел знакомого и нарушил технику безопасности. У нас полагается в цехах ходить в касках. Как будто это могло что-либо изменить.
Синица замолчал, зажег потухшую папиросу.
А я сидел и думал, что Выскочка, пожалуй, умер именно так, как ему бы хотелось умереть, если б кто-нибудь догадался его об этом спросить.
Меж ледяных бездушных скал
Прекрасный, мертвый он лежал,
А с неба, в мир камней и льда
Неслось, как падает звезда:
"Excelsior!"*
* латынь Выше и выше - англ. Всё! - американизм