"За вас, Лушки, Дарьи, Аксиньи!"
«...когда муж вернется из полка, уже значительно испорченный, да еще получит стороной какие-нибудь неблагоприятные слухи о жене: тут уже редкая казачка обойдется без знакомства с плетью или кулаком...»
Вместо предисловия
Меня никогда не покидала драматическая картина «Лушка Нагульнова, прощающаяся со своим убитым любовником Тимофеем Рваным», мастерски написанная Михаилом Шолоховым в романе «Поднятая целина», где он пишет: «Она подошла к нему без крику, опустилась перед ним на колени и тихочко сказала: «Летел ты ко мне, мой ясный сокол, а прилетел к смерти... Прости меня за то, что не смогла тебя остеречь от погибели». А потом сняла с головы платок, вынула гребень, причесала Тимошку, чуб его поправила, поцеловала в губы и пошла»...
Откуда же брались и берутся такие Лушки, умеющие так трогательно любить?
Лушка родилась, росла, любила и жила в среде, где, как многие исследователи XVI-XX веков отличали особую набожность казаков, где, по их мнению, десять Христовых Заповедей составляли основу морально-нравственных устоев казачьих обществ.
Однако, идеализировать набожность казаков и казачек, на мой взгляд, наивно, и не соответствует действительности. Это подтверждается многими маститыми историками-этнографами. Начну с того, что довольно своеобразными являлись обычаи и нравственность казаков того времени и представляли, как отмечает историк Василий Сухоруков, «смесь добродетелей и пороков, свойственных людям, которые жили войною и грабежами. Жадные к добычам, свирепые в набегах на земли неприятельские, казаки в своем общежитии были привязаны друг к другу, как братья, гнушались воровства между собою; но грабеж на стороне и особливо у неприятелей был для них вещью обыкновенною. Религию чтили свято. Трусов не терпели и вообще поставляли первейшими добродетелями целомудрие и храбрость.»
А в одном из донесений Михаила Грекова (прокурора Области Войска Донского) атаману прямо сказано:
"Прет преступность среди казаков и иногородних, мусульман и православных. Растет воровство, конокрадство, подделка паспортов, убийства и нападения. Бабы-то вконец озверели, половину всех убийств совершают. Требуется поднимать нравственность и религию. Даже дворяне испоганились - идут под суд десятками".
О каком соблюдении Заповедей Христовых можно говорить, если казачьи дети с колыбели постигали естественную жизнь своих родителей и старших родичей? Семья у казаков бывала очень велика: число членов её доходило до 30 - 40 душ. При таком многолюдстве обыденная жизнь происходили на глазах у всей семьи, отчего дети впитывали бытовую матерщину и матерные частушки, исполняемые и старыми и малыми с залихватской удалью, что процветает и по сей день.
А как же понимать исполнение Заповеди Христовой - «Дорожи девичьим целомудрием и женской честью», если до конца XIX века, утратившие "невинность" казачьи дочери старались хранить это в тайне и потом благополучно выходили замуж за других женихов, а в конце XIX - начале XX века, целомудрию невесты уже не придавалось особого значения.
Обычай демонстрации рубашки "молодухи" сохранился, но, чтобы не ставить ее в неловкое положение, муж должен был измазать эту рубашку в нужном месте кровью, например, петуха или голубя. При наличии крови на рубашке невесты собравшиеся гости встречали молодожёнов, выходящих из спальни, радостными возгласами. Отец и мать жениха в сопровождении дружки и еще нескольких человек, прихватив с собой завернутую в платок брачную сорочку "молодухи" и не менее двух четвертей самогонки, отправлялись благодарить ее родителей.
Читатели, как видите, брачующиеся не только не исполняли и неисполняют седьмую Заповедь Христову, но нагло дурили и дурят Бога и гостей до сих пор!
На свадьбах, крестинах, и в святые праздники допускались вольности по отношению чужих жён, но казаки, скорые на расправу в службе, были в этих случаях снисходительны. Правда, уже дома, бывало, побивали своих жён нещадно, но это не снижало накала похотливых страстей любого казачества на громадных просторах их обитания.
Любовь Лушки - это прелюбодеяние. И Лушка Нагульнова не единственная «грешница» - нарушительница седьмой Заповеди Христа.
Исследователи творчества М.А. Шолохова о ней и ей подобным пишут:
«В Лушке Нагульновой есть немало общего с Дарьей Мелеховой, а временами и с Аксиньей Астаховой. Лушка Нагульнова в первой книге «Поднятой целины», как и Аксинья из «Тихого Дона», воплощает собой вольное звериное начало. Она утверждает свое право на свободную любовь, что и привлекает в ней таких разных героев, как Макар Нагульнов, Тимофей Рваный и Семен Давыдов», как и Григорий Мелехов...
Я вглядываюсь в шолоховскую Лушку (Дарью, Аксинью) и вижу в её красивом лице что-то дерзкое; в её как бы ленивых позах чувствуется что-то хищное, кажется, что вот сейчас она прыгнет, или скользнёт, или поползёт, как пантера, которая перед броском притаилась и замерла. В ней чувствуется красота и магия любви. И когда соседки с большим усердием стали трепать языками по станице и колоть её связью с Тимофеем, она с презрением сказала им:
- Что вы знаете о настоящем мужчине? Ваши мужья не стоят и ногтя моего Тимошки. Он больше мужчина, чем все ваши вместе взятые. Он, придя ко мне, гладит и заплетает мне волосы, он мне, а не я ему. Он запоёт мне песню; он снимет с меня туфли и будет целовать мне ноги. Он обнимет меня и... мы улетим с милым в небеса. Вы завидуете мне оттого, что у вас нет этого, вот и ляскаете языками.
И все Макары, Тимофеи, Семёны, Гришки и прочие мужики, для которых Лушка- по природе своей женской, - фиалка т.е. "цветок желания, цветок пиона, где скрываются нимфы, разжигающие страсть, цветок лотоса, таящего в себе наслаждение", любят и ненавидят её. Любят и ненавидят за то, что в ней существует нечто такое привлекающее, сводящее с ума, что невозможно высказать словами.
Определить это неуловимое «нечто» не могут даже женщины, которые обладают им и отлично знают об этом.