ДИАЛЕКТИКА БУРЁНКИ И БУРЬЯНА
(Зарисовка с натуры в стихах)
Бредет бурёнка средь бурьяна,
Грызет бурьян бурёнка рьяно.
Увы... Бурьяна с «рьяном» мало,
Чтоб молоко она давала.
Ура! Бурьяна с «рьяном» много,
Чтоб не скудела та дорога,
Которою бурёнкин род
Издревле кормит огород.
ЛЕТО
Лето... Безумно жарко...
Женщины – взорвались!
Столько тела сквозь эфемерность одежд, столько эманации секса – будто газовая атака.
Мужчины – потны, красны и раздражены в градусе легкой грубости.
И мучительное, клекочущее дыхание стариков и старух...
«ОКОШКО»
Вспышка смеха прорисовывала на его лице сеть вертикальных морщин на щеках и горизонтальных на лбу, подбородке и даже на шее.
Получался оморщенный прямоугольник, будто окошко, в которое заглядывал владелец крупного сизоватого носа, прокуренных сивых усов и веселых, с искрою, глаз.
ВИДЕНИЕ
Это был мордастый здоровяк-авиатор, уверенно «летящий» по жизни в лично им созданной атмосфере из оглушающей смеси ароматов тройного одеколона, курева, бензина, алкоголя и хромовой кожи.
Как ему там внутри хорошо живется и дышится, было прямо-таки вырублено на его крепком красном лице.
И представилась вдруг такое мысленное видение: внезапный штормовой шквал, избыток нахлынувшего атмосферного кислорода, отравление чистотой и судорожные пальцы, рвущие форменный галстук на хрипящем горле...
«ОРУЖИЕ»
Рыжая, косая, дерзкая челка;
парусное, азиатское верхнее веко, лежащее на химической черноте прокрашенных ресниц;
острая, симпатичная родинка на левой щеке.
Вот было и все ее жалкое оружие на тропе жизни.
МЕД
В розетке странно соседствовали меды двух сортов и времен.
Снизу – старый, красноватый, засахарившийся мелкими комочками. Явно прошлогодний.
Сверху – свежий, белый, с каким-то приторным, совсем не медовым вкусом. Накачанный чуть ли не вчера.
Вместе они напоминали икру, политую молоками
ПОРТРЕТИК
Остренький миленький носик, остренький подбородок с раздвоинкой, остренькие черные глазки и остренькие коленки.
Только губы не остренькие, а, напротив, плавные, изящно-тонкие, и кончики загнуты вверх постоянным улыбающимся усилием мышц гладкого, нежно-абрикосового лица.
Хитрющий такой «ангелочек»!
ТРОИЦА
Идут трое: «отец», «сын» и «дух святой».
«Отец» с «сыном» ведут «духа» под руки.
«Дух» каждую минуту готов воспарить и утащить за собой и папашу, и сынка.
Они и сами на ха-а-а-рошем «взлете», но, скованные долгом, сопротивляются изо всех сил...
О «святая» российская троица!
ТЯЖЕСТЬ
Женщина несла сумку в правой руке.
Сумка была столь увесиста, что было почти осязаемо видно, как тяги напряжения пронизывают руку, вырываются из плеча и напрямую вгрызаются в правую щеку, заметно и некрасиво поплывшую вбок-вниз, к побелевшему кулаку…
БУДТО...
Он спал ничком, разбросав руки и ноги, в позе солдата, убитого на бегу.
А рядом, будто винтовка, валялась раскрытая книга...
ЗАРИСОВКА СНА
– Эй, морячок, стой!
– Уже стою.
– Ходи сюда легкой ногой.
– Иду.
– Женщину хочешь?
– Кто ж не хочет, кроме господа бога, который ее и сотворил.
– Вот она – Я. (Возникает миловидная женщина 35 лет).
– Очень приятно.
– Скажи, счастье есть?
– Есть – философски.
– Это как это?
– Когда оно есть, – его нет. Когда его нет, оно летит, как чайка над кораблем.
– Больно умно.
– У нас иначе нельзя.
– А что это ты делаешь?
– Готовлюсь нырнуть.
– Больно быстро.
– На корабле – только так.
– Ну, целуй...
ВРЕМЯ ОГНЯ
Когда приходят мартовские каникулы и дети обретают призрачную недельную свободу, наступает время огня. Пацаны сбиваются стайками и добывают спички.
Везде по дворам, где есть хоть мало-мальская возможность, вспыхивают костры всех мыслимых калибров: от едва заметных теплинок до изрядных огнищ, через которые хочется прыгнуть...
Ярко горит прошлогодняя полынь, сияют золотые огни в быстрых мартовских сумерках и дети прыгают сквозь огонь...
ГДЕ?
Где?
Ну где?
Нет, посмотрите-ка вокруг повнимательней, где?
Где вы видели хоть одного красивого лицом сантехника?
ФОНАРЬ
Ночь, улица, аптека.
И недужный фонарь, бессмысленной морзянкой кидающий во тьму свое предсмертное безумие...
МИМОЛЕТНЫЙ ПОРТРЕТ…
Девушка грустная, как мокрая астра…
ДВЕ ТАТУИРОВКИ
В троллейбусе на переднем сиденье, лицом к салону, сидит мужчина лет шестидесяти. Крепкий торс его обтягивает старомодная шелковая тенниска блекло-голубого цвета. Тяжелые руки с крупными венами лежат на коленях. На обоих предплечьях, с внутренней стороны, видны две словесные татуировки. Мелкие, коряво расплывшиеся буквы, исполнены классической русской сизой тушью. Одна начинается на локтевом сгибе, другая заходит на него концом и потому плохо видны в подмышечной тени. Но по жаркому времени в троллейбусе открыто все, что можно, и сквозняки треплют короткие рукава, давая возможность прочесть. Я и прочитал.
На правом: «Ни забуду мать родную!»
На левом: «Призираю падших женщин!»
Ну не прелесть ли?
Какова же сила духа – постоянно жить с двумя грамматическими ошибками на теле!
Причем вторая к тому же недвусмысленно уличает носителя в содержании известного притона.