Сергей Шелковый
«Пейзаж души поэта светотени…»
(о художнике Александре Шеховцове)
Мне уже приходилось писать о Александре Шеховцове семь лет назад в своём лирическом очерке «В чистом колере Духа и Сына... » Сейчас пришло время сказать об этом замечательном харьковском художнике, Заслуженном деятеле искусств Украины, в более широком историческом и культурологическом контексте, в контексте духовной и общественной жизни всей страны.
Одно из своих стихотворений в книге «Свет безымянный», посвященное памяти выдающихся украинских поэтов Владимира Свидзинского и Василя Борового, я завершаю, обращаясь к их двуединому образу, такими строками:
И я их двух с любовью в сердце взял
как суть той жизни, что меж злом и ложью,
сквозь весь свой мусор, срам, базар-вокзал,
способна в высший прорасти астрал
и высветить сполна подобье Божье…
Люди творчества, подвижники духовной работы в любых исторических обстоятельствах противостоят деспотии
авторитарных правлений. История искусства есть ничто иное, как история непримиримости художника и власти. Так
в течение почти всего двадцатого века в Украине человеческое, по подобию Божьему, лицо высвечивали, – и это с течением лет становится всё яснее, – именно представители «расстрелянного возрождения» в литературе, многие
сотни писателей и поэтов, включая творцов первой величины Миколу Зерова, Евгена Плужника, Михайля Семенко,
Майка Йогансена.
И так же выразительно свидетельствовали о лучшем в человеке погубленные бесчеловечным режимом большевизма художники Украины, среди которых были и талантливейший живописец Александр Мурашко, и основатель украинского монументализма Михайло Бойчук, и академик архитектуры, мастер необарокко Дмитро Дьяченко, и художник, правозащитница Алла Горская. Уничтоженные физически, эти люди остались в долговременном историческом плане живой опорой для утверждения самосознания нации.
Просветлённо человеческое, духовное лицо сегодняшней Украины, которую ныне, может быть, больше, чем когда-либо, уместно называть её исконным именем Перворусь, проявляется на новом тревожном витке её многотрудной истории, в двух, окликающих друг друга, ипостасях.
В ипостаси первой по совести следует назвать имена тех почти десяти тысяч убитых и ещё многих десятков тысяч воюющих сегодня на фронте сынов Отечества, воинов света, которые противостоят жестокой агрессии северной
империи, пошедшей в 2014-ом году войной на Украину.
«Нет большей любви, как если кто положит душу свою за други своя» – сказано именно об этих сынах Отчизны в том самом Евангелии от Иоанна, которое открывается великим откровением: «В начале было Слово, и Слово было
у Бога, и Слово было Бог». То самое ключевое слово-образ писателя-творца, которое так же, как и полотно творца-живописца, звук, ритм, клавир музыканта, было и есть не только поиском и констатацией гармонии, но и её
предчувствием, предсказанием, выкликанием её из небытия.
И несомненно вторую ипостась человека прямостоящего и мыслящего являют сегодня, так же, как во все времена, люди искусства и науки, создающие духовные и интеллектуальные ценности, «творяне» по слову поэта
Велимира Хлебникова. Вослед ушедшим из жизни классикам украинской литературы двадцатого века Богдану-Игорю Антонычу, Владимиру Свидзинскому, Евгену Маланюку, Максиму Рыльскому, Василю Стусу работает сегодня в
отечественной литературе мастер высокой пробы Лина Костенко, в живописи Украины – Иван Марчук, чьё творчество признано выдающимся явлением во всём мире.
Харьковский литературный контекст последних лет представлен образцами высокой духовности в поэзии Бориса Чичибабина и Степана Сапеляка, прозой Костя Гордиенко и Лео Яковлева, филологическими трудами Леонида Ушкалова и Игоря Лосиевского, искусствоведческими и философскими работами Лидии Стародубцевой.
А творческая атмосфера сегодняшнего изобразительного искусства Харькова, продолжая классическое наследие Ильи Репина, Генриха Семирадского, Сергея Васильковского, Зинаиды Серебряковой, полнится образцами живописи выдающихся харьковских художников двадцатого века Бондаренко, Ермилова, Косарева,
Шапошникова, Куликова, Гонтарева. Их полотна и графические листы, их творческие идеи продолжают жить и оставаться точками опоры для художников нынешнего дня и для последующих поколений.
Среди активно работающих сегодня харьковских живописцев особенное место занимают участники творческой группы «Буриме», отметившей в 2016-ом году четверть века своего существования. Основное ядро этого
объединения составляют четыре художника – Александр Шеховцов, Олег Лазаренко, Валентин Грицаненко, Александр Лысенко. Каждый из них – яркая творческая индивидуальность, каждый в своей неповторимой художественной пластике не похож на другого.
Но есть нечто общее, объединяющее этих художников с «лица не общим выражением» уже на протяжении
двадцати пяти лет, заставляющее их постоянно работать совместно над новыми оригинальными творческими
проектами. Это общее – безграничная преданность и искусству в целом, и своему собственному художническому
пути, неутомимость в поиске всё новых образных, пластических средств для выражения своего мировидения и
миропонимания. Это общее – присущий всем четверым мастерам подлинный профессионализм и никогда не
роняемая ими высокая планка этического и эстетического выбора в жизни и в искусстве.
При полном моём уважении и дружеской любви ко всем четырём ключевым и краеугольным творцам группы
«Буриме» не имею права не сказать, что мотором, едва ли не перпетуум мобиле, этого сообщества несомненно
является в течение многих лет Александр Шеховцов. Конечно же, речь идёт не только о его организационном
таланте, не только о его неутомимости в генерации всё новых проектов.
Он – художник масштабный и полный животворящей силы. Его живописный и графический талант чрезвычайно
многопланов. Разнообразие его пластик, жанров и сюжетов свидетельствуют о неиссякаемом творческом
потенциале этого живописца острого глаза и твёрдой руки. Мне он нередко представляется отважным рыцарем
живописи в вооружении кисти и палитры.
Но, может быть, наиболее привлекательным для меня как для человека, написавшего не одну книгу поэтической
лирики, является присущий его характеру подлинно поэтический взгляд на мир. Повторю снова: «У художника
Александра Шеховцова – поэтическая душа.
И дело даже не в том, что он порою отдаёт дань собственным стихотворным опытам, а в том, что контекст его
полотен, написанных в разные периоды в очень разных пластических ключах, всегда сопряжён с подлинно
поэтическим восприятием мира – образным, размашисто объёмным, то ярко-игровым и экспериментирующим, то
пристально-взыскующим, устремившим взор вглубь смыслов и символов.
Я люблю обитать и путешествовать в символообразущих пространствах картин Александра Шеховцова. В его
светящихся пейзажах, в его неподдельно-жизнелюбивых и вдохновенных воздушных ню. В обогащающих загадках
его иных, стохастических и спонтанных, идущих от интуиции полотен, где самоценность пластической находки всё же
не стремится самодовлеть, но как бы ищет приближения к первичной идее, ищет содружества философского
начала.
Начала, к которому художник всегда способен лишь приблизиться, да и то – в счастливом завершении
живописной работы, закольцовывая процесс-поиск неким извечно-соломоновым кольцом, некой почти
неизбежной лентой Мёбиуса».
Это соломоново кольцо художнических исканий и обретений, это проекция-изображение в плане с высот
птичьего полёта устремлённой ввысь спирали нашего жизненного движения, появляется снова в моих стихотворных
строчках, обращённых к художнику-поэту, к человеку, живущему в экологически чистом и многоцветном пейзаже
своей души по собственным гармоническим законам:
Пейзаж души поэта светотени,
художника от замысла Господня,
ещё прочтут иные поколенья,
те, что едва проклюнулись сегодня.
Пейзаж души поэта Шеховцова
плывёт в пространство и во время оно,
где белый голубь страсти окольцован
премудрою печалью Соломона.
Когда б не взял ты имя Александра,
то и тогда, взглянув в твои зеницы,
пропела бы пророчество Кассандра
о том, что подвиг твой сполна продлится.
Да, всё пройдёт, вернётся, сгинет снова,
но жив пейзаж прообразом бесспорным,
где ночь идёт, как летопись без слова,
а утро жить зовёт бессмертным горном!
В начале двадцатого века молодым поэтом Осипом Мандельштамом, словно по наитию свыше, написаны
строки, воистину библейской глубины:
Не город Рим живёт среди веков,
А место человека во Вселенной…
Пейзаж в искусстве и есть утверждение места человека во Вселенной. Пейзаж – отражение универсума,
полноты природного дара, он – и воспоминание о главном месте обитания души, пришедшее из прощлого, и
предсказание-чаяние этого существования на будущее. Воистину он – ключевой жанр искусства, его философская и
мировоззренческая основа.
Совершенно не случайно едва ли не каждое произведение фольклора начинается именно запевом-пейзажем,
окликанием исконных мест обитания человеческой души. Тот же ключевой зачин слышится и в огромном множестве
поэтических произведений на всех языках. Будь это слова великой украинской песни, написанные Михайлом
Старицьким:
Ніч яка місячна, зоряна, ясная!
Видно, хоч голки збирай…
Или же будь это строки пронзительной радостно-печальной ноты, выдохнутые пятнадцатилетним рязанцем
Сергеем Есениным:
Выткался на озере алый свет зари.
На бору со звонами плачут глухари.
Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло.
Только мне не плачется – на душе светло...
Нет такого поэта, который бы не начинал своих песен подобным запевом о своём родном, зачином, по сути
констатирующим главное – кто он и откуда, и из какого человеческого теста слеплен. Нет и такого художника,
который, подобно Винценту Ван-Гогу, не оставил бы следа своего земного бытия, своей земной любви в
причудливых преломлениях цветного мазка на пейзажном полотне, проводя долгие и воистину молитвенные часы
наедине с живительными ландшафтами, наедине со своим собственным неповторимым «местом во Вселенной».
Оттого и «пейзажи души поэта Шеховцова» близки, понятны и дороги многочисленным ценителям его дара.
Светятся ли благородным перламутром, всеми оттенками серого цвета, его зимние изображения-медитации
родных слобожанских краев, вспыхивают ли роскошью розового и индиго этюды-трофеи, привезённые им с турецких
берегов Босфора, из Святой Земли, из Сирии, родины печальной птицы Сирина.
Мощная творческая энергетика Александра Шеховцова обусловливает с неизбежностью и его темперамент
мыслителя-деятеля, человека в высшей степени активного в социально значимых культурных проектах. Так
несомненно культурным событием чрезвычайно большого масштаба стало в последние годы осуществление
группой «Буриме» творческого проекта «Цивилизация любви».
Десятки крупноформатных полотен, созданных совместно А. Шеховцовым, О. Лазаренко, В. Грицаненко, А. Лысенко, символически отражают творческий поиск человека в разных сферах духовной жизни на протяжении
столетий. В мозаичной, и зачастую авангардно-декоративной, живописной пластике монументальных работ этого проекта оживают лица-символы гениев мировой культуры и науки, портреты ключевых представителей цивилизации
любви, интеллекта, духовного поиска.
Немало полотен проекта посвящены также истории и культуре родного края художников – Слобожанщины, историческим реалиям Харькова, города, ставшего для каждого из них той точкой мирового пространства, где
сполна реализовался их творческий художнический потенциал.
Человек высокого этического начала, художник Александр Шеховцов сегодня особенно болеет душой о судьбе своего отечества, Украины-Перворуси, края, давшего его таланту редкий заряд лиричности, многоцветности, гармонии, подарившего его характеру свойства жизнестойкости и непобедимой в потенциале мягкой силы.
Прочтя полученную недавно в подарок книгу моих поэтических переводов с двенадцати славянских языков «Апостольское число», Александр Александрович особенно близко к сердцу воспринял творчество представленных
в книге поэтов «расстрелянного возрождения» Украины, их трагическую и к сожалению очень показательную для нашей истории трагическую гибель в тюрьмах и лагерях людоедской империи.
В тридцатые годы минувшего века сталинизмом был жестоко уничтожен практически весь цвет украинской интеллигенции. Да ещё и шестидесятые годы правления того же режима, – пусть уже и с иными именами на троне и
иными вывесками на фасаде, – оказались временем уничтожения в мордовских и прочих лагерях и поэтического гения Украины Василя Стуса, и многих других украинских патриотов.
И ещё крепко запала в память Александру Шеховцову из «Апостольского числа» первая строфа моего перевода стихотворения болгарского поэта Красимира Георгиева «Война»:
Империи живут насильем и войной.
Когда воюет Савл, теряет голос Павел.
Над теми, кто убит, над паствою земной
провозглашает власть самодержавный дьявол…
Александр Александрович не раз возвращался при наших встречах к обсуждению подаренной книги, и, словно продолжение этих наших диалогов, родились в декабре минувшего 2015-го года строки моих стихов, снова
обращённые к другу-художнику:
Весь день твоей строкой клянётся Шеховцов:
«Когда воюет Савл, теряет голос Павел...»
А Искандер-ата – из редких мудрецов,
художник и земных, и поднебесных правил.
По лабиринту зла гибридный гад скользит
и жалит то в глаза, то в сердце, то в затылок.
Но лилии цветут, и карий взор Лилит –
среди большой зимы неодолимо пылок.
Кто это рассказать умеет на холсте,
тому на снег с высот горячий свет струится...
Ну, а тебе – перо, признанье в простоте,
и любая сестра, послушница-страница.
Невеста и жена, праматерь из пучин,
из чёрно-золотых снов-афродизиаков...
Ты глубь времён пропел, и нет уже причин,
чтоб не отпел тебя по-свойски протодьякон.
Сан Саныч дорогой, давай ещё плеснём!
Наполним гранчаки вином багряно-спелым.
Крестился в Павла Савл, а мы упорны в том,
что дышим во всю грудь в предгрозии своём,
как ни грохочет гром латынью «Para bellum...»
«Para bellum...» – финал звучной и безошибочной латинской максимы «Хочешь мира, готовься к войне». К великому сожалению, сегодня этот призыв для Украины-Перворуси продолжает оставаться тревожно актуальным.
Актуален он и для многих других горячих точек сегодняшнего, далеко не совершенного мира.
«Здесь Бог с Дьяволом борются, а поле битвы – сердца людей» – эти слова Федора Достоевского навсегда полны горькой и жестокой правды. И невероятным кажется порой, насколько изощрён и изворотлив сегодняшний сатана в траекториях своего земного движения.
Конечно, участие художника в этой вечной битве, охватываюшей человеческие сердца, ¬– особое. В чём состоит
суть, главный вектор жизни творческого человека? «Цель творчества – самоотдача, а не шумиха, не успех…» – эта
формула Бориса Пастернака, наверное, только отчасти отвечает на вопрос. Самовыражение – важнейший стимул
творчества, но не единственный. Более того, оно, пожалуй, не является в сложной системе творчества фактором
высшего порядка, фактором причинности, представляясь скорее лишь сильным и действенным механизмом.
Призванность души художника, её служение Замыслу Творца. Как бы на первый взгляд пафосно и велеречиво ни
звучали эти слова, первопричина феномена творчества кроется, полагаю, именно в существовании Высшего Разума,
о котором сегодня, вослед векам теологических и философских суждений, всё больше и больше свидетельствуют и
наиновейшие исследования высоколобых учёных, проводимые ими в самых глубинных лабиринтах физики элементарных частиц.
Призванность, верность Высшему без страха и упрёка, страстотерпие без слабости, без предательства и
измены, противоборство с оскудением и энтропией в созидании гармонии и добра – вот путь подлинного человека
творчества. Создаётся ли при этом добро-гармония из недобра-зла или же из ничего, из некой философской и
физической пустоты, – оба варианта требуют ежедневной и ежеминутной работы души художника, безусловной
отдачи каждой клетки его духовного и биологического организма.
Отрадно видеть, что люди-творяне, соответствующие этим критериям, живут и работают рядом с тобой, здесь и
сейчас. А иначе, наверное, и не должно быть. Ведь повсюду над нами всеми, земными и внутренне-небесными, –
единая Высота Замысла, и повсюду «звёзды – те же…»
Одной из таких реальных личностей подлинно художнического жизненного пути и видится мне Александр
Шеховцов. И потому я всегда с особым чувством приближения к высокому прихожу уже не один десяток лет в его
мастерскую живописца, расположенную в крепком и любовно обустроенном доме на берегу славной речки Харьков.
Старый район хозяйских строений, традиционный частный сектор на Тюринке благоухает в нынешнем тёплом и
дождливом мае 16-го года бесчисленными, буйно расцветшими, сиреневыми кустами. Сверкают роскошные
чернозёмы тюринских улиц, свежепрополосканные недавней грозою, и щедро разливаются от обочины до обочины
бездонные тюринские лужи, отражая в себе уже почти прояснившееся майское небо.
И вот я снова в знакомой мастерской художника на втором этаже дома. И снова передо мной – щедрое
богатство его холстов и картонов, его одухотворённых пейзажей, привезённых им и из ближних, облюбованных и
родных, мест, и едва ли не из других земных полушарий. Да, здесь определённо ощутимо то самое «место человека
во Вселенной»…
А вот, впервые счастливо замечаю давнее фото семьи Шеховцовых, стоящее в рамке на полке камина
мастерской. Всматриваюсь в этот полный значимости человеческий документ с уже, ни много, ни мало,
шестидесятипятилетней историей. На нём запечатлена семья будущего художника, где молодые и полные сил
родители сняты с двумя мальчиками-сыновьями. На нём мама, светловолосая красавица, останавливает внимание
каким-то особенно светящимся взглядом. Достойно и независимо возвышается отец, видный, статный и
чернобровый, Александр Шеховцов-старший. «Тоже считал себя поэтом» – задумчиво произносит о нём Сан
Саныч.
А мальчик, лет двенадцати, стоящий между родителями, смотрит прямо в объектив фотографа смелым, острым
и полным весёлого жизнелюбия взглядом. И настолько удивительно знакомым оказывается этот давний, из
глубины десятков лет, взгляд, что я, неожиданно сам для себя, произношу «Саша, ты? Ну, у тебя тут совсем другая
причёска!»
«Да, все расчёски ломались!» отвечает Александр Александрович Шеховцов, выпукло сверкая сводом лба того
же благородного образца, что уже являлся миру и челом Сократа, и упрямым лбищем Пабло Пикассо.
Как здесь не припомнить привезённое мной когда-то прямо из благословенной Андалузии:
...увидишь, как Пикассо
вдоль побережья Малаги идёт,
подросток из графического класса,
в глазищах – перламутр боеприпаса,
лоб торо и упорно-твёрдый рот...
Возможно, что и новый снимок 2016-го года, сделанный мной на выставке Александра Шеховцова, займёт своё
место на той же полке в его мастерской.
На этом фото Сан Саныч выглядит всё тем же вылитым уроженцем Малаги, но только с заметно более добрыми,
чем у Пабло, глазами, и запечатлён он рядом со своим внуком Тарасом Середой, молодым и подающим надежды
художником.
Невероятно, но и модельно высокий и хлёсткий, и одновременно очень по-украински этнографичный Тарас смотрится как настоящий двойник молодого Сальвадора Дали. Тарасик, играя, максимально округляет чёрные
глазищи для ещё большего сходства с испанским мэтром, и вот, будьте любезны – перед вами раритетный фотопортрет двух классиков мировой живописи двадцатого века, сделанный в харьковской галерее имени Генриха Семирадского, в здании бывшей Военной Академии на площади Свободы.
И наконец увижу и поприветствую ещё один всплеск пейзажной живописной стихии, возникающий у меня в сознании при виде чудесной работы Шеховцова «Жар-птица» 2005-го года, где играющее всеми оттенками золотых
тонов изображение обнаженной женщины, парящей в пространстве, представляется едва ли не бескрайним закатным пейзажем, изображением самой матери-природы, первородной матери-Евы.
И ещё вечноживое фольклорное золото просторов Лореляй-Лорелеи, чарующее и тревожное золото германского Рейна, напоминает мне эта работа, пробуждая в памяти известный пейзажный запев из классической
баллады Гейне «Лореляй»:
Die Luft ist k;hl und es dunkelt,
Und ruhig flie;t der Rhein;
Der Gipfel des Berges funkelt
Im Abendsonnenschein…
Переведу тут же на русский эти четыре строки гейневского рейнского пейзажа:
Прохладно. И день угасает,
И Рейн полноводен и тих.
И горные шпили сверкают
В закатных лучах золотых...
Парят, словно сливаясь с мировым вневременным пейзажем солнечная Жар-птица Александра Шеховцова,
светлокосая Лореляй Генриха Гейне, золотокожая мать-Ева тысячелетий человеческой истории.
Едва ли не все люди рождаются гениальными. Это отчетливо видится в глазах у детей, в их спонтанных рисунках то цветным карандашом, то фломастером, прилетевших невесть откуда на альбомные листы. И самые лучшие из
художников сохраняют это первородство взора и души на всю жизнь.
К их числу относится и мой замечательный друг, художник и поэт, могучий человечище Александр Александрович Шеховцов. Многая ему лета!
2016