АЛИСА: Одна ведь живу! Ей не понять! Ненавидит она меня.. Сама бы пожила так без мужчины в доме, узнала бы что это. Когда ни мебель не передвинуть, ни кран починить. Сама ведь на всем готовом живет, только свистни. Да у нас пол подъезда на него молится, на мужа ее. Добрейшей души человек. Как ни придет, тут же у тебя все и починено. А она ревнует видите ли. Делиться надо, с богатством-то таким. У меня и инструментов нет. Зачем они мне, когда у них в доме целый шкаф от пола до потолка этим добром забит. Как она это называет «камера пыток». Только уж куда там, какие пытки, больше все удовольствия. Я, правда, в шкаф-то этот не ползала, может, там и действительно небезопасно. Вот откроет его каждый раз, и давай себя с ног до головы гвоздями, да молотками обвешивать. Дрель еще возьмет, а иногда и гвоздодер. Все, все у него там есть. Укомплектованный мужчина-то.
ЛЮБА: Ну понятное дело, любой бы женщине не понравилось, если б ее муж то и дело к одиноким женщинам захаживал, да еще и регулярно притом.
АЛИСА: Нечего, нечего. Сама ухода никакого мужу не оказывает, так пусть не удивляется, что он по чужим бабам слоняется. Он ведь как ни придет ко мне, у меня тут же и пирожок на столе, и наливочка, перцы там разные фаршированные. Все ж для него стараюсь, благодарная я. Потому и любит меня посещать. А у этой что? Одни котлеты на завтрак и на ужин! То, вообще, щи постные. Или какой-нибудь кукиш вместо обеда. Еще она хочет, чтоб муж на месте усидел? Я, вообще, удивляюсь какими такими данными она его за себя замуж выдала! Там ведь ни рожи, ни кожи. Волосы вечно с отросшими корнями, зуба одного нет. А платья? Нет, ты видела эти платья, Люба! Это же страшное зрелище! Как вырядится в свой трикотаж вечный, все там у нее повытянуто, дыры на каждом углу, катышки. Следит она за собой! Ногти-то видела ее? Все без маникюра ходит, месяцами без маникюра! Помад не наносит, сумка, как с помойки, на щеках бледнота вместо румянца. Кто в такую влюбится? А белье-то у нее нижнее знаешь какое? Такое белье надо сжечь, и никому не показывать от греха подальше.
ЛЮБА: Ты там у них что ли свечку держишь, что про белье-то в курсе?
АЛИСА: А мне и свечку держать не надо, я и так все вижу. По таким видно, сразу видно.
ЛЮБА: Что-то ты все-таки приукрашиваешь. Не может быть, чтобы такой мужчина с такой женщиной долго оставался. Да и не женился бы он на ней.
АЛИСА: Вот и именно, что не женился. Там точно какая-то черная магия примешана. Нашаманила, так пусть теперь любуется, как другие, порядочные женщины, которые до такого не опускаются, беседы с ним ведут, ужинами вкусными кормят. Спасают, можно сказать, от такой вот его нелегкой доли. Пусть, пусть, нечего тут еще морду ей кривить.
ЛЮБА: А он-то что по этому поводу думает?
АЛИСА: А что он думает? Молчит себе, не высказывается, она-то его там запугала бедного, сказала, наверное, мол пикнешь, будешь у меня без еды вообще, без секса сидеть на диете, или еще чего похуже придумала, чтоб пригрозить-то.
ЛЮБА: Ну не знаю. Прям уж так и нашаманила. А ты в гостях-то у них была, что так описываешь чем его там кормят.
АЛИСА: Ну стояла в прихожей около его этого шкафа с инструментами. А дальше кто меня пустит-то? Что, думаешь, она гостеприимная? Как меня на пороге увидела, так таким взглядом проводила, что я больше вообще туда соваться не собираюсь.
ЛЮБА: А почему тогда она его к тебе отпускает, если у нее по поводу него столько власти?
АЛИСА: Так она потом ему знаешь какие скандалы дома закатывает? Он же все-таки не привязанный у нее, нет-нет, и убежит. От такой стервы попробуй не убеги.
ЛЮБА: А к тебе она почему не приходит забирать его тогда?
АЛИСА: Ну уж тут она не посмеет. Знает ведь, что не права. Ему-то можно любой лапши на уши навешать, а тут уж моя территория, женская, боится в глаза-то правде взглянуть, что на моем фоне она все равно что тля какая-нибудь. А как он за порог, так она тут же с дубиной уже стоит. У него синяков на теле знаешь сколько? А царапин?
ЛЮБА: Ты его раздевала что ли? Подробности какие.
АЛИСА: А там и раздевать не надо. Он ведь не мусульманская женщина, чтоб очевидных вещей не заметить. Но уж если тебе интересно, то скажу: да, раздевала. Он у меня весь мягкий, пушистый становится, как ни придет.
ЛЮБА: А ты, недолго думая, взяла и совратила чужого мужа, да?
АЛИСА: Слов-то понабралась. Не совратила, а пожалела человека. Думаешь, приятно ему с этой ледышкой рядом ложиться? Никакой ласки, тепла тебе. Она его же в постели-то тоже поколачивает, не беспокойся, а то в другой день вообще на коврик спать отправит под дверь. А-а! (Открывает рот от поразившей ее мысли). Все, я поняла почему этот шкаф она называет камерой пыток! Это же она его туда засовывает и колотит всем что можно!
ЛЮБА: И дрелью?
АЛИСА: А ты что думаешь? Конечно! Знаешь сколько у него отверстий на теле?! Слава Богу, что еще до головы не добралась, а то вообще бы человека лишились.
ЛЮБА: И почему он тогда у тебя не остается жить, раз уж там у него ад такой?
АЛИСА: Да я-то бы на седьмом небе была, холила бы и лелеяла, на мягчайших перинах спал бы у меня. Так потому и люблю его, что порядочный слишком. Что раз жена есть, значит надо ее не бросать, что это не по-мужски. Так он думает. И ничего, ты знаешь, ничего ведь на него не действует. Уж я ему и тут поглажу, и там. И везде-то его поцелую. Нежно-нежно, работу веду активную, все тело в моем распоряжении, а в его мой весь рот.
ЛЮБА: Слушай, давай-ка, уволь меня вот от этих подробностей.
АЛИСА: Надеваю всегда для него роскошные шелковые халаты. Сначала снимаю пояс, свой. Запрокидываю его ему за шею, потом подхожу ближе, уже халат распахнут, и мое тело обнажено полностью. Подхожу вплотную к нему. Он меня начинает целовать в положении сидя. То есть, начиная с живота. Потом поднимается выше, целует грудь. Снимает с меня халат, и я стою голая около него. Потом я его раздеваю. Расстегиваю рубашку, стягиваю ее. Потом становлюсь на колени, и расстегиваю ремень. Расстегнула, потом пуговица, молния, в итоге стоит без брюк. Нащупываю осторожно сквозь ткань его сочный спелый фрукт, массажирую его какое-то время. Потом стягиваю все, что осталось, и жадно впиваюсь в это самое желанное на свете тело.
ЛЮБА: Ты там в порядке? – спросила Люба лежавшую на кровати Алису, которая прикрыв веки от удовольствия, предалась своим грезам, и, казалось, не замечала уже что происходит вокруг, - вижу, он тебя сильно возбуждает.
(Спустя долгую паузу):
АЛИСА: Люба, я хочу его с утра до вечера, о чем ты говоришь? А он с этой дурой живет непонятно зачем. Могли бы жить вместе и все, так нет же, сдалась она ему зачем-то.
ЛЮБА: А ты как-то можешь на это повлиять?
АЛИСА: Чтобы он с ней развелся?
ЛЮБА: Ну или развелся, или чтобы она пропала куда-нибудь? Она-то его, вообще, любит?
АЛИСА: Ну уж не знаю что это за любовь такая, если он чуть ли не на костылях ко мне каждый раз приходит. Что ты мне, убить что ли ее предлагаешь?
ЛЮБА: Может найти ей какого-нибудь в ее вкусе? Чтоб тоже влюбилась?
АЛИСА: Такого – это какого? Такого же, как она страшного? Вот еще, руки я буду пачкать об эту гадость.
ЛЮБА: А ты попробуй ее методами. Нашамань тоже чего-нибудь, пусть знает.
АЛИСА: Нет уж, буду жить, как живется, слава Богу, недалеко он от меня, можно сказать большую часть времени здесь проводит. Так что, Любаша, не на что мне жаловаться, счастливая я черт возьми женщина.
ЛЮБА: Ну вот и хорошо.
Через какое-то время жена того мужа сама ушла от него к мужчине, который ее боготворил. Алиса вышла замуж за соседского бывшего мужа, и все стали счастливы. Правда, что ни день, у Алисы жутко болит голова. От избытка желчи в организме.