13 декабря. 2018 год. Во дворце у Черной Подруги. Ранее утро. « Образ, образ, который придётся в пору душе, некогда был образован в голове. Некогда за него схватились мысли и, воображаемая белая скульптура приобрела свой взгляд на мир, свою внешность. Задумайте, с самого рождения человек или какое-либо иное существо, а мыслить, мыслить умеют все, если вы не согласны, и начнете утверждать, что стены никогда не лгут, то прошу вас, перестаньте читать. А мы вернемся к тому, как появляются милые нам черты лица, даже характера, и почему их легко разглядеть издалека? Любовь? Нет, мы поговорим о симпатии, о той, которая ухватывается за мысли, и периодически отвлекая, манит к тому, кому ранними днями создали внутри себя. Конечно, далеко не все проводят дни, углубляясь в воображения, рисуя тонкой кистью. К тому же рисовать умеют и о не все, когда жалеют, то непременно у них получаются корявые наброски из сожалений. Именно поэтому Жалость – прирожденная искусница приоткрывать кратковременный талант людей…Живой душе может идти шестидесятый год, но на вид эта будет крохотная девочка с розовыми щеками, ее накормили персиками, и вот покраснел даже маленький носик, а наблюдательность, она не покинула ее. И пока маленький ребенок живет внутри себя, он не проявляет голоса, лишь изредка кивает глазами, его мысли находится в поисках своих идеалов. Они пользуются, опираясь на генетическую память души! О, светящийся шарик, смело скажу, что в первые три года жизни, пока его новая физическая оболочка способна хранить молчание, некие эпизоды прошлого не покидают начавшее жить сознание. Особенно во снах дети, так называют новорождённых душ на Земном шаре, ловят сны, в которых появляются отражения. И из них позже формируются фигуры тех, кого они обязаны будут встретить в течение жизни, не исключено, что они полюбят, созданных памятью, что они пройдут мимо, отчасти коснуться плаща, или найдут в этой душе лучшего друга. Но они найдут, ведь с ранних лет они одевают пустую восковую фигуры, покрытую белой краской так, что она начинает походить на скульптуру. Они одевают ее во все, что только видят, цвет волос матери можно отдать глазам, походку отца внедрить в настроение этого кукольного существа. В него можно поместить все, что только свойственно фантазии, главное не переборщить ни с чем…»- в то, что написано ранне далеко верил и верит не каждый, и не каждый способен взять эти слова в оправданье, когда дело касается истинного чувства, такого как любовь. Уж, согласитесь, что человеку любящему тяжело понять, почему выбранная им душа давно «увенчана» вымышленным образом, который существовал сотни лет назад. И существование его кончилось давно, потому можно отыскать кого-то иного, и придаваться объятьям ночи напролет, призывая звезды. Но их наоборот прогоняли, ругали их, и велели светить менее ярко, так же, как светит сердце.
Пристрастие давно мечтал зажечь эти звезды, собрать их в ларец из аметистовых камней, и подобно жемчугу высыпать на ночное небо, когда будет угодно его Госпоже. Вопрос стоял действительно открыто: когда ей будет угодно? Эта неизвестность не делала его более стремительным к новым событиям, не дарила надежды, и заставляла рассыпать звезды себе ног ноги. Они разбивались острыми уголками об мрамор, царапая дорогой материл. Правда, мрамор заживал гораздо быстрее, чем обидчивая натура Брата Привязанности. Казалось, в его имени собрано хладнокровие, неспособность к любви, и стремление поймать нового героя, утащив его в пагубный мир неживой радости. Но в последние годы все это ушло, и он играл своим предназначением на людях, высоко строив из себя слугу великой Черной Подруги. На самом деле, ни что не задевало его так, как звание слуги той, от которой он приходил в восторг всякий раз. Он не знал ее, ее не знал никто! Но почему-то он убедил себя однажды, будем точными, это произошло в начале прошлого века, что он полюбил ее за эти черные волосы, и кристальные, ледяные глаза, за которыми скрывалось и скрывается неразоблачённая судьба этой таинственной дамы. Она открывалась ему в скучные дни, когда дождь поливал башни ее дворца, и по витражным окнам капли катились, словно с горы, тогда она превращалась в обыкновенного человека с такими же потребностями, как и у нас. Но все это было от скуки! И ему казались ненастоящими ее поцелуи, в чем он молча обвинял ее, и понять не мог, кого, кого ей суждено любить, если не найти никого преданнее и краше его. Ах, да, мы не станем скрывать, насколько он был красивым, волосы его потемнели в зимнюю пору, глаза приобрели синеватый оттенок, и было уже не узнать в нем того Пристрастия, который рос возле Созерцательницы одного чувства. Этого мальчишки нельзя было заметить, в нем остался лишь прежний взгляд, задумавший что-то одно, а высказавший другое. Его фигура вытянулась, и модные костюмы стали покрывать его натуру едва ли не каждый день.
Но в то утро он был прост, брюки из прошлой коллекции австрийского модника, он, одевая их, вспоминал, как на днях соизволил взять на время, наведавшись в Дом Высокой Моды в Париже. Стоит сказать, что Париж не так привлекал его, как Россия, которой они все молча болели. Франция представлялась ему слегка испорченной манерами страной, она всегда являлась такой, и эта интеллигенция, заложенная в людях, проникала и в него. С каждым визитом в эту страну он черпал из нее, не хотя для себя, новые выражения, которые никак не вписывались в его образ, но навящего крутились в голове. И он любил ее потому, что у него не было возможности остаться в кругу значимых критиков, или знаменитых писателей, у которых, на счастье есть, о чем спросить. Но мог ли он в глазах у Владелицы сроками жизни променять данную ему страну на ту, к которой тянуло? Нет, к тому же его обманывало двоякое чувство, и он никак не мог разобраться, можно любить так открыто, как он любил Госпожу?
В очередное утро, он сидел на бархатном кресле, обшитом зеленым бархатом, выкрашенным в этот пестрый цвет на одном из круглых балконов дворца. Он, не скрывая, но в тоже время, спрятавшись в себя, ждал Черную Подругу, просыпавшуюся всегда в разные часы, но одинаковые минуты. Его взгляд падал с газетной, итальянской вырезки, на прозрачные окна во всю длину. Они позволяли увидеть покрытую крупным снегом поляну, тянувшуюся до Весенней реки. Пристрастие помнил, как месяца назад, он застал на лодке Госпожу, накрыл ей стол, и мечтал коснуться ее пряных губ. Сложно поверить, что тогда он служил ей ежедневным любовным приключением, а сейчас превратится в незамеченный, но должный быть объект. Положив ногу на ногу, он не прикоснулся к кружке с горячим кофе, и периодически оглядывался назад. С чего-то он решил, что Черная Подруга покажется именно из тех дверей, в то время как распахнулись передние двери, и он почесал нос левым указательным пальцем, до этого провел белым, шелковым рукавом рубахи по карману брюк, в которые она и была заправлена.
Она вошла, как всегда, свободно, не много покачиваясь то в левую, то правую сторону. Одетая в пастельного цвета, атласный халат, на ее плечах весел мех молодой норки. Она вольно придерживала его правой кистью руки, как усмехнувшись, заговорила:
- Который час меня вы ждете, секунды на надежду льете? Сегодня снег открыл мне окна, и пригласила я пажа, а он сказал: « Закройте сами, не звать же нам вельможи, Госпожа». В недоуменья встала я, и крикнула, себе врала одновременно, но глазки строила невинны. И вот творится безобразье, и никакого не видать в нем пухлого разнообразья. И утишали все меня минуты, и были среди них и те, из вечной свиты…Тебя, тебя не увидала, на всеобщем-то «скандале», и ветви с ивы пали. Их кто-то обломал, он вероятно ростом вышел и не мал. Скажи мне честно, ты время проводил во сне, не соизволил постучаться и ко мне?
- А вы меня на удивленье бы позвали, и разложили бы посуду, блюдца бы из стали? – Пристрастие, приподнявшись, поклонился ей резко, обронил газету, презренно уставившись на ее медленные шаги по голубому ковру, - Кого пытаетесь вы рассмешить, когда попытки ваши… А что мне добавлять крупинку осуждений, и сдерживать в себе всю тягость к вашим пламенным устам, и не ходить, и не смотреть мне по чужим дворам! Порой становится невмоготу, но не могу, как вы позвать я верную слугу. Я в Вас, свою невидную отыскал натуру, и вдруг нарушил ход структуры. Исчезла бездна из под ног, и ринулась в глаза, похожая ну молнию, дуга! Теперь по ней сползаю каждый день, и мне на Вас глядеть не лень. Привыкли многие к причудам, и утренним восходам. А я же в Божье утро его, его благодарю за настроенье, и за возможность прикоснуться, и подле ваших рук, бледнея, очутиться. И вновь произнесёте, что видеть вы меня хотите, но перестаньте лучше хоровод водить вы с ложью, и пригласите вы меня к себе на час, на истинный часок вы позже!
Как он был смел! Как выступил перед ней впервые за это время, которое лишь склонял голову и покорно торопил время. Но вот ему надоело, и Пристрастие раскрылся так, как ему велели чувства. Они проковыряли дыру в его сердце, и посыпались блестящей стружкой, блестящими опилками, которые вполне могли затмить Черную Подругу. Но, Госпожа на то, не соизволила и взглянуть на того, кто ценил ее больше всех, кого любила она. А любила ли она? И мы это явно поймем, когда через секунду она обмолвится с ним резкостью, и положив ладони на спинку кресла не выдвинет ряд из всплесков неоправданного недовольства:
- Как можете признание свое ложить в мои ладони, и говорить все это, не сквозь услышанные стоны? Прислушайтесь, и вы поймете, любви на самом деле нет, давненько понял это самый преданный литературе чтец. Возьмите, и откройте книгу, вы пропустите девственных признаний лигу, и углубитель лучше в середину, где Карал бросил Лину. Вчера, я познакомилась с историей новой, и плакала, скорее, про себя, но честно, не захотела пригласить тебя. Любовь нас делает несчастным, один есть плюс, до сорванного голоса таким же громогласным. А захотите вы со мной поспорить?
- О, захочу, откройте мне ответ на выздоровления смертельного клиента, отправлю я его врачу. Коль не любовь все лечит, кто же? – Пристрастие уверенно засмеялся, он целовал взглядом ее не накрашенные алой помадой губы, тусклые, и обветренные губы.
- Когда-то в голове за нас весь образ создала симпатия, сестрица антипатии! И вот копала та лопатой, все драгоценности металлургии, мечтая стать весьма богатой. На голову какой-то кукле она внимала статную корону, и вырывала перья серенькой вороны. Она свой образ в голове, всем украшала, чем попало, и что у некоторых вдруг людей пропало. Я расскажу о ней, я расскажу, как с ней столкнусь. В сознание внедрила те вьющееся ветром волосы, подобные желтеющим, под солнцем, выросшим колосам. – ее голос улетал, призма времени раскрылась, и все, что только было на месте дворца, обернулось страной с жарким климатом.
Незабытые года. Клатское побережье у ног Ировании. Конец третьего месяца Сивана. Жара стояла в середине, в конце месяца она ушла. Дни не стали короче, они подбирались к основанию солнца и болтали с горящей звездой о том, что якобы Сын Творца вскоре придет в судьбоносную для него древнею страну Ированию. Но все эти слухи опровергал дождь, не желая слышать эти и прочие глупости, они мимолетно доставал капли из Средиземного моря, и бросался ими на жителей безгрешной страны, как раз в ней и правил император, которому пригляделась девушка с черными волосами.
Имя ее узнать легко, потому вглядитесь, как она шагала по побережью теплого моря в кожаных сандалах, которые, правда, молкли от любого соприкосновения с водой. Но на ее ногах они держались, белые щеки за многодневные прогулки приобрели оранжевый цвет, а после и вовсе окрасились в темный. Она не знала, как подобное объяснить во Дворце, но особо не тратила много мыслей на то, что найти объяснений для других. Да, и кто она такая, чтобы кому-то рассказывать часы своей жизни, когда с рождения она была награждена свободой, свободой во всех ее смыслах. Этот день был похож и на предыдущий, в который она покупала неощипанного гуся у торговца на одном рынке. Толпа людей, которых она призирала, внезапно развеселила ее: какой-то мальчишка, сломав тростниковую поделку, выточил из нее палку, и начал пододвигать бумажные кораблики по воде с боку так, что казалось, будто они плыли сами, если не глядеть на руки мальчика. Право, как его после всего придуманного проучил отец, вымочив рукава его рубахи в ледяной бочке! Черная Подруга, затерявшись в толпе, не скрывала своего любопытства, а после всего увиденного, решила, что должна увидеть море…
Облачившись в бежевую ткань из хлопка, она повязала ее шнуром на поясе, плечи оставила сгорать под открытым солнцем. Разумеется, будущая Госпожа успела договориться с ним о том, чтобы ненастные лучи не трогали ее так нещадно. И все они поселились на ее коричневатом лбу, пока она ходила по пустой, песчаной полосе. Миль назад она заставила свои сандали у крупного, черного камня и отправилась в сторону видневшейся крепости. Молоденькая девушка ничуть не походила на ту, которую в народе прозвали страшным именем. С добрыми намерениями, отвлекшись от дел, составления астрологических карт, она неспеша ходила, наблюдая за тем, как волны приклонялись ее фигуре, и покорно убегали. Но она просила их не скрываться так быстро, и все мечтала коснуться воды руками. У нее, не упустим детали, возникло желание встретить какого-нибудь человека, чтобы тот помог ей наладить отношения с морем. Но в полдень склон перед Ированией умирал, а крепость, в которой располагались увеселительные мероприятия вечером, днем торговля, захлопнула ворота. И спустя минуты Черная Подруга, представая перед крепкими, деревянными дверьми протянула ладонь к хиленькой ручке, как заметила на себе посторонний взгляд. Высеченная из камня фигура собаки интересной породы застыла сотни дней назад после того, как ее создали, но смотрела она живо. Владелица сроками жизней обернувшись в левую сторону, лицом к морю, подошла к местному талисману, склонившись на колени. Песчинки забрались на ее «платье», не замечая того, она, засмеявшись, погладила собаку по голове. Вглядевшись в ее черты, она узнала в ней представителя древнего молосса с крупным носом. Ее грубые, каменные глаза с притворством оглядели ее с ног до головы, не отпустили. Но она смягчила их злость своей наивной, ничего не скрывающей от камня улыбкой. Он знал, кто она, он все давно предположил, но Черная Подруга резво отстранившись от него, пригляделась внимательно в то, как за собакой выстилалась морская дорога, затопленная водой.
Каменистая дорога, она извилисто вела не в глубину, а в неизвестную ширину, за которой открывалось что-то невообразимое, не видное ее глазам. Не зря суровая собачка сторожила это место, никого не подпуская за свою спину. Но Госпожа смело вступила босой ногой на шелковый песок, как его залили остатки пены, ушедшие от войны. Она облокотилась о макушку головы преданного молосса, как заглянула вперед. Этот край, край крепости был сделан стеной, которая защищала неприступный берег сложенными по интересной структуре камнями. Их не разбивала вода, лишь иногда за выступ выплескивала маленьких крабов счастливая волна. Ей, точно, нравилось разливаться у теплого берега, и играть с крохотными существами, едва не забежавшими на ноги Черной Подруги. Они приветливо потупились на нее черными глазами с выступа, и отправились в жилища, построенные человеком…Спустя секунды она шагала по выступу периодически оглядываясь, держась за стену левой рукой она брела по скользкой «тропе». И собака вовсе не торопилась за ней, наверно, Черная Подруга стала единственной, кого пропустило это чудище. Остальным казалось, словно она бежит, бежит, и всех роняет в воду, люди теряют равновесие. Но Владелица сроками жизни была непреклонна гипнозу, чьей-то воли, дорожка настолько увлекла ее вдаль, что она не заметила, а услышала голоса, раздающиеся едва ли не в открытом море. Но она поняла, их приносило через выступавший угол, и были эти голоса не в прорезанном окне, за которыми молчал город, а именно за углом. Не поспешив, она прослушала к странным речам, к какому-то ангельскому голосу, не твердому, не мягкому, а пленяющему разум:
- Перед людьми все скрыты тайны, все чудеса им кажутся равны. А в сказки, в сказки те все верят, и вечером детям твердят. О старике, что жил столетья в лампе, и крылья подрезал какой-то галке, но птица вырвалась однажды, чтоб червяков отважно поклевать на гальке. И море, море скрыло все ее обиды, сказало ей « Иди, бреди, по свету никого не находи, в гармонии находись с природой, и властвуй над погодой». А галка ничего из слов не извлекла, и стала рассуждений вдруг она полна, и больше никому до смерти не верна. Она в себе приоткрыла мыслить способность, не понимая, и кому взошла угодность, что птицы пролетая, над всем известным размышляя, врезались не в столбы, а в облака, остывшие от ходьбы. Ты думаешь, они плывут, подобно разным кораблям? О нет, они себя приводят в жертву и каждые своим Богам! Но нам с тобой двоим известно, что наш Отец един, Земли великодушный он Творец. И чудеса, Он их, ОН дарит нам, успехи с ловлей рыбы и судам.
Очарованная репликой, схожей с монологом, Черная Подруга прислонилась щекой к мокрому камню, как оторвавшись от него, она слезла с выступала. Сойдя на песок в воде, что почти касалась ее колен, она выглянула из-за угла, увидев Философа, увидев того, после которого уже не сможет полюбить, уже не сможет и забыть. Она впервые не оценивающе, не свысока взглянула на того, кто светился внутри, светился таким теплом, что у нее заболело сердце из-за этой пойманной доброты. Ее черная сторона никогда не принимала светлых людей, но в этот раз, она, коснувшись груди, уставилась на незнакомца, стоящего у воды в белом хитоне, с короткими рукавами, висевшими у локтей. Он был от нее буквально в десяти шагах, как и еще одна девушка примерно одинакового с ней возраста с золотыми, вьющимися волосами и розовыми, она увидела их сразу, розовыми губами.
- Не говори ты это громко, а тут уж голос станет ломким. И людям знать, а что им полагать, они все знания внедрят во свои причуды, и разделяют их на виды. Ты им одно, тебе они другое, ничем Ты не заменишь веру, как не выгонишь из мифологии Богиню Геру. В твоих словах про птицу, забыл ты описать и львицу, что тайно наблюдая, за ней всюду мысленно неслась, и в стаде, и с баранами она паслась. Я помню, выскочила как-то, и галка стала уж мертва, мне было так ее сердечно жалко! Отец поведал нам историю эту священные назад года, а после долго не могла уснуть, казалось, будто я в оковах льда. Переживания сковали, любого герои те украли! Но помнишь, птица та судьбой оказалась жизни, и как росточком, корнем нашей вишни. Она и мысли завела на шар, из них вдувая в ноздри пар. Отец, Отец услышать бы еще один рассказ, и долго ночью вспоминания, собирать короткий пересказ…- в ответ ему так говорила та, в которой вы бы охотно узнали Распорядительницу жизней, узнали ее непринужденность, ласку в голосе. Она сидела на песке, на льняном куске, вышитым по бокам красной нитью.
- О разговоры, разговоры, они ведут с тобою к ссоре. – обернулся человек с своей сестре, она глядела на его лицу сверху вниз, солнце нарисовало каемку из золота на его голове, и светлые волосы цвета книжных страниц поцеловал пронесшийся порыв Ветра.
Черная Подруга так засмотрелась на них, что волна сбила ее с ног, и она неудачно упала на острый выступ, задев его спиной. Чуть слышно, желая прикрикнуть про себя, она произнесла короткую фразу, и ее услышал тот, кто замолчал. Позабыв об этом, всхлипывая, подтянувшись, Госпожа вновь появилась на выступе, отряхивая переднюю сторону своего одеяния. Неожиданно, и наверно так прекрасно, когда из-за угла показался тот, на кого она глядела со стороны, показался, стоя ногами в воде. От удивления она приоткрыла рот, промолвила:
- И вот услышали меня, признаться, слышала я ваши речи, и вижу я сквозь вышедшее солнце, его огромные лучи. Не вышел случай красотой, но радостью, откуда взявшейся не знаю, но такой большой. Вы подарили мне улыбку…
- Я подарю Вам лучше то, обо что вы ступы не пораните свои, вот только положите руки во мои! Ну, отпустите от себя доверие, и в шаг поверьте свой, хотя все на ваше усмотрение. – человек в белом одеянии, протянул не бледную, не загорелую, а светлую руку без единой родинки, и ожидал ответ той, которой отдал симпатию.
Что было дальше? Разумеется, она поверила ему, спина прошла, ноги шли, словно не по каменистому, жесткому, никогда не принимающему Черную Подругу дну, ноги шли, словно по лепесткам алых роз или по листве, принесенной из багряной осени. Она держала Его за левую руку, но не облокачивалась, а глядела на его волнистые волосы, рассыпанные по плечам, на свободолюбивое море, частью которого она вдруг себя ощутила. Легкость проникла в каждую клетку ее тела, и в один миг, пройдя угол, Брат Судьбы отпустил ее, обратившись к ней:
- Смотри, что вера делает с душой, что вера делает с тобой! Смелее, опусти глаза, над нами промелькнет цветная стрекоза. Услышь полет ты крыльев…
На этом она засмеявшись, опустила взгляд, и увидела, она увидела ясно то, что запомнилось навсегда, то, что никогда у нее не получалось в дальнейшем. Может просто в будущем она перестанет в это верить, а в тот день, она шла не в воде, а по ней, будто по стекленной, простеленной пленке, которое создало ее доверие к незнакомцу. Пестрые рыбки, и с серебристой чешуёй и с золотыми хвостами, все они проплывали под ее ступнями.
- Чего не может быть, того случается всегда, покуда не придет беда.- Владелица сроками жизни прошептала это, и, сделав еще один шаг, запрыгала, словно по танцевальному залу, по деревянному ламинуту. Она направилась к берегу и нашла на нем ту, которая представилась Судьбой.
Конечно, Черная Подруга уже тогда знала ту, перед которой пожелала остаться с ненастоящим лицом, с чужим лицом. Она по-настоящему улыбалась ей, сидела рядом, и наслаждалась тем, что сама Дочь Творца, с которой они находились в разногласиях, стала ей мила, с тем, что глядела на незнакомца, Творитель чудес так, как на нее глядел император…. Полдень тогда тянулась высоко, Сын Творца приостановил ее, и жаркие лучи сопровождали их походку, три силуэта устремились в даль, они шли, как никакие иные среди гор, среди крепости, чьи ворота откроют вечером, откроют и впустят людей, не исключено, что среди них не будет Его.
« Как только встретится светящемуся шарику тот, кого они создали в голове, кого они оберегали годами, о ком мечтали в тайне, придет новое время. Старые чувства, выдававшие себя за симпатию, глупые, они умрут, сменяться тем, что наступит истинная симпатия. Она разобьет куклу, чей образ долго рисовали, ляпали краской, одевали во что угодно. И появится в сознании идеальная, крохотная девушка с голубыми ресницами, как у Мальвины в сказке, с голубыми волосами и белыми зубами, которыми и станет хвататься за тех, кого возьмет во внимание. Ее прозовут симпатией, неоднозначной, ругающейся самой с собой и остальными чувствами, но с самими чистыми намерениями.»
***
13 декабря. 2018 год. Гостиница «Лучи Евпатории» при втором флигеле Медицинского училища №2». Вечер. « Нас ставят в известность, нам преподносят, словно на блюдце то, о чем слышать порой не желаем. Но мы должны, должны знать, что отведено кому-то, иногда не случайно, по нашей вене. Но что делать с этим знанием, и как получить его, если слеп к голосу стен, если солнце не играет ресницами, и пропускает мимо себя? Откуда берется эта известность? Представим, увидим комнату будущего дома, дома, в котором и известность, и слова они побегут круговой диагональю, навсегда сомкнуться в кругу и станут в нем жить те, кого в состоянии будут поглотить стены. Само понимание, осознование того, что доложено и сказано душе очень схоже с постройкой любого кирпичного здания, завода с газовыми трубами, а может и со стенами школ. Мы никогда не задумываемся о том, что все, что происходит внутри сознания можно объяснить на подборке из простых деталей, взятых из жизни. Так, человек, поймавший обращенные к нему слова о чей-нибудь жизни, о проблемах, по привычке углубиться в них, если конечно его мысли отличаются от мыслей эгоистичной натуры. Но в нашем случае мы рассмотрим чистый светящийся шарик, пропитанный живостью и насыщенными эмоциями. Только вдумайтесь в то, что каждый, кто был поставлен в известность, тут же отодвигается от того, о ком сказали. Между ними расстоянье, кажется, его легко преодолеть, но маляр, самый обыкновенный маляр, придававший стенам яркие краски, не пропускает никого к тому, кого скоро поглотит дом. Если вглядеться, то он стоит в четырех шагах от души и уверенно выполняет кладку толстых, янтарного цвета кирпичей. Он кладет их лесенкой, и невольно просится вопрос, почему же маляр, когда у него совсем иная работа? Эту работу вы, вы придали ему сами, когда услышали краем уха или нарочно о том, что выбранному грозит опасность, грозит расправа или неудачный поход через реку по трухлявому мосту! И тогда маляр обратил все краски против человека, смотревшего на него со стороны. А душе, ей не остается ничего, как искать, искать того, о ком сообщили, но не дали точных указаний и теперь можно легко обойти весь город, поселиться в вечных поисках того. А тот несчастный, он будет рядом, его своим плотным телом закрыл маляр, неопытный в работе с кирпичами, он уронил ему на ногу один. И тот не в силах идти дальше сдался, сдался он своей вине, о которой и не подразумевает единственное, знающее о его заточение лицо. И в этом лице каждый способен отыскать себя хоть раз в жизни, и понять, что беспомощен не тот, кого держат запертым, а вы! Порой что-то знать является самым сложным испытанием, особенно если в сердце бьется желание помочь неверно осужденному, желание сдвинуться с места, оттолкнуть стражника- маляра, и отодрать все кирпичи, под которыми молча хоронят ненужное…. Но кто сказал, что этим ненужным является чей-нибудь знакомый, учитель, прохожий или сосед. Ведь тогда вы тоже не знакомы, и выходит, единственным лишним в этом случае обратится маляр. А как, как спасти заточенного, как голосом разрушить стены, и обмануть непонятную затею? Время идет, время торопит, скоро будет положен последний кирпич, а без крика еще живой души не в силах будет отыскать ее, испачкав руки в замазке…»- в после урочное время Аринка не брала в руки в руки замазку, откладывали тетради, и, отвлекаясь от всего, она больше не мечтала раствориться в бескрайних конспектах, в его подчерке, подправляя буквы с закорючками. Постепенно она привыкла к ним, к этому наклону левой руки. Отныне ее не волновал снег, не волновало то, что ее могут внезапно спросить и завалить этим снегопадом, к которому она была не готова эти дни. Короткая простуда, но вытянувшая из нее все силы, прибавившая раздумий стала отдаляться, освободило из оков ее слабое горло. И голос, он вернулся, вырвался из шёпота и снова подарил ей возможно четко изъясняться. Она больше вдумалась в то, какого это жить не владея собственными связками, осознавать, что они на половину мертвы, и узел, которым они связаны, никогда не представится возможность развязать. Но все у нее казалось слишком трагичным, и верно она переливала трагизм мыслей, словно чай, который уже выплескивался из краев кружки. Но не видела ни темных капель, ни чего боле, лишь пар, исходивший от кипятка пар забрал ее в свое безмолвие и тишину дня, в который она ощутила себя беззаботно счастливой.
Она вдруг поняла, что в один день своего просветления, в день, когда Лешка не забрел в страшные комнаты, и еще не успел отломить конец стекляшки, она могла забрать в свою память, долгую память. Сколько в ней всего хранилось! А этот час, шедший после седьмого, содержал в себе благи вечера, и все его приятности. Нет, он еще не наступил твердым шагом, но подобрался к их окнам, и четко всматривался в зеркало, висевшее на правой от них стене. Вечер был не замеченным, его скрыл тусклый свет лампы, стоявшей на столе, и свет от светильника, что висел над белой тумбочкой. Лампу в светильнике закрывал пластмассовый, дешевый абажура, посередине который приглушали свет три красные полосы. Но горели они багряным цветом улетевшей осени. Когда она была? Когда проскользнула осень, что черноволосая девушка очнулась лежать на заправленной кровати в красной блузке с рукавами в три четверти и греться об его руки, об непривычно теплеющие пальцы. По обыкновение они являлись ледяными, скорее мокрыми, и она больше любила прислонять к себе его лохматую голову, чем касаться рук. Сейчас они растворились в безмолвии. Дремали? Нет, они перекликались мыслями, им не нужны были слова, чтобы говорить. Девушка боялась спугнуть момент? Она боялась его всегда, но с придельной готовностью знала, что через часы, он точно сорвется с теплой кровати, не чтобы погреть руки, прислонив их к батареи, а чтобы расстроить ее своей пагубной привязанностью. Но, что о ней говорить? О, прошу, давайте не будем! Вы взгляните на них, лежащих на спине, на высокой подушке, покрытой в пастельное обличие. Им не нужно было две, им хватало одной, прислоненной к деревянной стенке двух сдвинутых кроватей. Правда, хоть те и разъезжались периодически, они все равно смыкали их между собой, и наслаждались прикосновениям к бледным лицам. Не скроем, что в этот вечер Аринкины щеки горели румянцем, свежим румянцем, который периодически пропадал, наверно его съедали синие пятна под Лешкиными глазами. Она не глядя на них, правой рукой не отпускала тетрадь, которую хотела выучить, его тетрадь с новым материалом. Ведь головная боль, стоны сознания оставили ее, разум иногда сдвигал картинки, но глаза твердили, и пытались убедить ее организм в своем, убедить его выздороветь окончательно. Край тетради с загнутым концом касался ее черной юбки с серебристой молнией, в нее была заправлена эта края блузка, которая выделялась в полутемной комнате. От яркого, дневного освещения у них обоих болели глаза, у Аринки от простуды, у него, ну да и него. Минуты шли, а между тем, Аринка захотела заговорить, но перед этим медленно повернула голову, не переворачиваясь сама. С ее профиля упали черные, распущенные волосы. Она вгляделась в его открытые, голубые глаза, любимые глаза! Теплота в комнате не отпускала их, потому он ни одел на себя ничего кроме серых брюк и белой футболки. Аринка, удостоверившись, что он не спит, тихо заговорила:
- Пусть растечется этот миг, и в темноте, я бездну облечу, чтоб отыскать свой светлый лик. А что, что есть сложного, что обогнуть всю бездну, ты думаешь, не будет та, ко мне любезна? Не отвечай, не утверждай ты за нее, и не изменяй ты цвет глаз на зеленый, мне ближе голубой… Как выдержано время, в него посадить одно лишь семя. И вырос через дни цветок, ему бы ветер придавал мой розовый платок. Мотала бы им над лепестками, и не гналась потребность бы за нами! Но, где, где взять его, чтобы увидеть маленький росточек, и жизнь во дне кончать при помощи отважных точек. Но весь день, он ни один не кончен, порой мне видеться, что вечен? Приблизить весна, но ночь не станет нам вольна?
- Ты думаешь, весна, весна нас не спасет, зима убережёт?- он ненавящего перебил ее, сомкнув глаза, нащупал на шерстяном покрывале свободную, прохладную ее руку. Подкрался к ней теплыми пальцами.
- О, не берись о ней судить, и ей быть судиею, я б лучше бы, оставив томны мысли, прогулялась бы с тобою…- Аринка, мечтательно проговорила, мягко улыбнувшись. Ощутив его прикосновение, она приподняла руку вверх, их локти уперлись в мягкую поверхность. Прошло секунды две, и она, сбросив на пол тетрадь, оживленно приподнялась, заметив искру в его взгляде.
- Ну, что, ну что прочла в моем ты взгляде, спустившись, будто с водопада? Смотри, готова лодка, и пролетела в небе утка! Пошли, пошли гулять по снегу, и не возить нелепых ожиданий тяжкую телегу! – на этом, он, не отпуская ее руки, тоже приподнялся, облокотившись спиной о спинку кровати. Он глядел ее опущенное, задумавшееся лицо.
Аринка, оторвавшись от его локтевых сгибов, не успевших зажить свежих царапин, прислонила левую кисть руки к обеим губам.
- Вот только, Танечке мне надо занести тетрадь, не буду же ей врать. А то, вчера к ней, не придя, ее совсем не видя…
- Она тебе к тебе не приходила, ах, странно, может быть забыла. Или ее отвлек старик, и чей-то в коридоре крик. А впрочем, встретимся у моря, оно пророчит волнам свое горе. Пойду, его развеселю… - он развернулся от нее, взял с тумбочки лежавшую синюю рубашку, и вытянув руки, принялся одевать ее.
Аринка вскочила следом, покосившись на время, она повернулась вокруг своей оси, поправила взлохмаченные волосы. Подойдя к столу, она отыскала тетрадь из голубого картона с желтым треугольником в центре обложки, залитым космическим рисунком, и проговорила:
- Ну, жди меня на берегу, я быстро, раз и прибегу! А ближе к девяти пойдем на ужин, сейчас он нам совсем не нужен.
Лешка махнул ей в ответ головой, застегивая пятую снизу мелкую черную пуговицу, он расправил болевшую руку. Но тут же согнув вновь, закрыл бледные губы, и через силу застегнул их до конца. Он слышал, как девушка легко хлопнула дверью, и шлейф от ее слабых духов окутал его нос. Что есть прекраснее, чем чувствовать запахи, чем наслаждаться сладким вкусом ванили с примесью полевых цветов, ромашек? О, есть, вы скажите, что есть! Но не для него, за эти свежие часы работы его сознания, свежие часы жизни он с каждым разом все больше и больше ценил эти божественные моменты. Привязанность уже скоро вонзиться отточенным ногтями в его шею, спуститься к сердцу, и главный механизм тела, он снова не устоит, он сдастся, как и в другие случаи. Так будет, если конечно сон не успеет выхватить его из кровожадных рук, и вряд ли он успеет, скорее, наполовину завладеет всем тем, за что отвечают мысли. И ничего не останется от ровных мыслей, от ночи, от нее не увидеться ничего, кроме тихих слез в углу их новой смертной комнаты, кроме напрасных переживаний и молитв о том, что все, все исчезло навсегда, и холодное стекло не блеснуло в черных зрачках, его зрачках…
Так в Аринкиных глазах блестело хорошее настроение, о последствиях которого рассуждать она не решила, памяти твердила, чтобы та замолчала и увлекательно шла по западному коридору. В нем стелились широкие комнаты учителей, тех, с кем она успела столкнуться лоб в лоб, с тем, от кого ее уберег Пристрастие. Но как дорого она теперь должна была заплатить ему за сию помощь! Конечно, могла бы посмеяться в лицо, перевести все в шутку, соврать о существовании Изондия Павловича, которого, на счастье, не видала сегодня. Видимо взгляд точно пытался уберечь ее от того, за кем встанет борьба жизни, и сомнения раскрыты, не приведет она не к чему хорошему. Откуда подобный вывод? А вы прислушайтесь, с правой стороны дверь из белой пластмассы, она с ручкой в виде головы сокола, которая бы легко поместила в старых ладонях хозяина. Это ли привлекло черноволосую девушку, заставило смешанный с прохладой воздух перестать кружиться и опрокинуться в звонкий, холодный голос знакомой Вам…? Не станем раскрывать. Кто стоял в четырех от нее шагах, как казалось, и понаблюдаем за тем, как быстро повседневность завладела сознанием Аринки. Она помрачнела, мягкая улыбка провалилась в подбородок, волосы, навострившись, слегка приподнялись, словно тянули ее к этим словам, в которых летал смысл их жизни. В своих мечтах Аринка давно жила без упоминания об якобы существующих чувствах с человеческими масками на лицах, об их правителях. Но вечно помнила она приход Госпожи, ее четкий профиль, обловленный и дружный с темнотой, ее все. Потому что, говоря с ней, она говорила сама с собой или все же с правдивым лицом? Только отныне то лицо не приходило, и скрывалось в своем прошлом, рассматривая изобилия любви и привязанностей, пристрастия к винным напиткам из свежего, фиолетового винограда. Сейчас бы сделать хоть глоток этого напитка, забыться и уснуть, свернувшись калачиком у этой двери.
Право, наша героиня, отвергла эту затею, как и ту, в которой говорилось о глотке красного вина. Она, на редкость, решила закрыть глаза на всю несправедливость, в недрах которой чувства правят людьми, а не наоборот. Но ведь ею тоже правило чувство, чувство долга и обещания вернуть тебе тетрадь, а после пуститься на прогулку по морскому берегу. А что до других? Она устала, верно, устала избегать глупо сложившихся ситуаций, и слышать того, кто, стоя за ее спиной, отважно распахнул дверь. От испуга, Аринка тут же развернувшись, ладонями коснулась горячих щек. Пристрастие в теплом, меховом пальто стоял перед ней в высоких кожаных сапогах, о которыми заходился мечтаниями Ветер… Не поднимая на него глаз, она обреченно проговорила что-то. Увидев, как вдалеке из их комнаты, вышел Алексей, заперев ее на ключ с круглым, белым, бессмысленным брелоком. Нет, она не видела его самого, но очертания его фигуры выдали его тут же, как и походка. Юноша с русоволосой головой свободно отправился в противоречащую сторону, направился к месту, где они договорились встретиться. Вот только не состояться теперь этой встрече…
- Мне скажите о чем, я разумеется, пойму, уже почему я тут причем! Но, кто, скажите, кто она, чей голос явно режит стены, и море, услышав раз ее, так избавляется от пены? Не у что та, которая явилась снова, и выточены речи все из случая такого нова? Что принесет ее приход, каких-то новых, может быть угроз, попросим мы защиту бурных гроз! И смоет дождь все, на что свой взгляд не смел вложить и всемогущий вождь. А ведь ему под силу остановить несправедливость, со лба стереть внезапно выступившую потливость. А мне, мне осталось во себя внимать бескрайний холод, и слышать не души, ни сердца голод. А покоя, покоя, необходимого как пчелам, их дома, их роя… А вы толкаете меня, и не даете мне пощады, вы только все так безупречно рады…- в ее голосе поселилось безразличие. Коварство, какой-нибудь план не был выточен и не созревал в ее заболевшей голове. Недовольные ресницы примерились, коснулись каемки глаз. Из них не вылетели слезы, они потекли внутри, слышала, как Правда обращалась с новой жертвой, но она никогда не сможет так обратиться с Аринкой. Ведь она героиня, она подвластна лишь Творцу, и слушать она будет тоже только его, она героиня нашей Тишины и вечного ее спутника Ветра, она Арина!
Эти мысли они убедили ее не дослушать ответа Ветра, и бдительно, собрав волю в кулак предстать перед Открывательницей тайных домыслов и перед униженным преподавателем. Первый он бросился ей в глаза, широкая комната отошла на второстепенный план, Изондий Павлович в клетчатой, красно-синей рубашке находился у балкона, сидя на ручке своего дивана. Диван и вправду был хорош, бардовый с двумя местами для сидения и затяжного чаепития, он бы пригодился какой-либо компании. А для него одного, этого низенького человека, с совершенно другой фигурой по сравнению с Архимеем Петровичем, он показался черноволосой девушке велик. Ведь его ножки в черных кожаных ботинках, как она примерила мысленно, и того не доставали до конца дивана, упирались в пустоту. Высокая правда заслонила его искаженное лицо. Она в красном пальто с рукавами, что кончались у локтей, и в белых, бархатных перчатках не выпуская его, но при этом, не касаясь и пальцем, настойчиво поедала его эгоистичным взглядом водяной выдры, какие водятся в самых отчужденных водах. Сколько она мучила несчастного человека словами, сколько он просил отпустить ее, нельзя и предугадать, но последние слова разозлили не столь его, державшего в правой руке свой черный пиджак, сколь приближающуюся Аринку.
- Какое время пробил час, и мне пора на модненький показ! Милан, Париж, Неаполь, никто из этих городов ни слышит ваш и вопль! Ах, и не знаю, что же с тобой мне делать, чего бы предпринять? Отправить бы тебя на пашню, а там следить с высокой, золото облитой башни? Я чудно чей-то труд беру под яростный контроль, и мне не чужда, не понятна Ваша боль! Зачем? Зачем, Вы там прошли, остановили героиню, ее теперь известно имя, но позже вы съедите стейк из вымя. Я вижу, вы предельно голодны, болезненно и от волненья холодны. Но ваши пальчики, их было бы прекрасно приготовить, ни чуть на вкус ни хуже, чем аппетитны рябчики. Молчите, молчите, не зная оправдаться чем, пока придумаю, что я на ужин съем.
Аринка вовремя развернула ее к себе, бледной рукой она повернула ее худую фигуру, и, смотря снизу в вверх, увидела в ее лице всех. Всех тех, кого сердечно желала спалить в пламени! В ее представлении нельзя было внедрить в их число Привязанность, Пристрастия, который заставил ее войти внутрь комнаты с желтыми, лимонными обоями. Эти обои придавали комнате чувство, словно находишься в круглом лимоне и скоро тебя раздавят на сок, подобно тому как, Правда Изондия Павловича, отошедшего за диван, прижавшегося к черной шторе. Только вот она не спасала, Аринка его спасала. Она ненавистно окинула непрошенную гостью речами, от которых маленький человек стал вспоминать темную ночь, и ее в руках со стекляшкой:
- Кто дал тебе подобно право, и во дворце у Госпожи всю общую, дурную славу? В лице твоем одно мучение, и не найти твоей-то жертве от него спасения, но я спускаюсь с колеса - обозрения, и выхожу на свет! Твои забавы, мне б их с огромным бы желаньем утопить в канаве, и больше никогда не вспоминать, а иногда ногами их топтать. Твои забавы так эгоистичны, совсем и далеко не лиричны. Не забывай, что ты слуга, туфлей ты по полу не ерзай, не оставляй и след от каблука. Ведь никому не пожалеешь с тобою разделить момент, и получить в подарок немыслимый презент. Ты людям припомнишь обреченность, предполагая, что уйдут те с нею в вечность! Но все не так, как представляешь ты, подглядывая к Жалости в холсты. А не гляди, себя в другую сторону веди! И это я, я человек, живущая в свой мраморный, не чуждый век. Позволишь возразить?
- О ваше, благородие, позвольте голову склонить, похожей стану на рябину черноплодную, но Вам, конечно же, угодную…- не спеша проговорила холодно статная Правда, она оглядела настроенную на разговор девушку - защитницу. Она помолчала секунду, после дико взглянула на растерянного Изондия Павловича, продолжила, - А впрочем, будет случай тут один припомнить, будет к месту он упрочен! Не вы ли та, чью друга мать я проводила в добрый путь, и восхищалась дельцем я своим, в лесах о нем чертила мысли на коре, себя все убеждая, что будто знаю с суть. Но разве отношенья имеет это к делу, о чем душа твоя сиюминутно пела? Не заговаривай меня…
- Тебя не стану слушать дале, твои слова, мечты передо мною пали! Уходи, и море лучше с теплом сведи! Мое, мое здесь правит указанье, и нечего обливать роптаньем. – тут Аринка испугалась собственных слов, она испугалась того, насколько высоко представила себя перед чувством, посланной Правдой. С ней раньше никто не решался спорить, никто не погонял, скорее с ней свыкались, как с самым сильным наркотиком. Но привыкшая выстаивать, черноволосая девушка мало того, что не хотела услышать ее ответа, так она мимолетно удалилась из комнаты.
Где бродила гарантия, что Открывательница тайных домыслов приклонится перед ней? Где был доказывающий этому фактор, когда Аринка, не хлопнув дверью, поймала на себе презрительный, но благодарный взгляд нового преподавателя. Он перестал держаться за бешено колотившееся сердце, сомкнул облегченно глаза, хотя Права еще не покинула его. Но он был в этом уверен, и вера, она силой давления вытиснула Правду от туда, куда она пришла, чтобы предупредить и обязательно вернуться.
Вам покажется смешно, но Аринка тогда так и нашла, не увидела подтверждение тому, что служащая Госпожи услышала ее, волю главного лица нашей истории. Она сделала все что могла и, перепутав сумерки с приближающимся вечером, отправилась, чтобы отдаться полностью розовому закату. Говорят, зимой закаты не так хорошо видны, но он согрел ее замершее тело, и плечи, не одетые в пальто, он согрел ее тем, что на ступенях ее встретил наш одинокий герой. Знал бы, что минуты назад его Аринка говорила с той, чей пленницей оставалась его мать. Позабыл ли он ней? Нет, о матерях не забывают, их любят, их винят внутри, как и Правду, которая открылась или которой предстоит предопределить судьбы дальнейших событий.
Розовый закат он уносил море, так он унесет и Правду, лишь оставит ту, которая смогла влиться в чье-то положение, услышать, а главное не оставить беду в равнодушии.
« Запомните навсегда, сумев помочь одному, сумев слиться с краской стены, которую укладывают твердыми кирпичами, можно, прежде всего, избавить из заперти себя, а потом уже и другого человека. Как? Обыкновенно, взять и войти в положение того, кто кричит Вам, и кричит всем, но его не способен услышать кто-то другой. Будь эта душа в вашей истории или в чьей-то иной, каждому необходимо, опрокинуть на себя едкого цвета краску и пройдя вдоль стены, раскидать еще не успевшие прилипнуть кирпичи. И чем быстрее это осуществиться, тем скорее вы спасете его, вы спасаете себя. И будет вырван светящийся шарик из сетки беспомощности, с которой жили все это время, но не знали, что бродит она, бродит. Помощь – есть преодоление своей беспомощности, есть то, о чем бояться размышлять философы, остерегаясь правды. Потому что Правда никогда не захочет, чтобы расстались с беспомощностью и этим прогнали ее. Но вы прогоните ее, вы сможете!»