7.
Люся снова отдернула занавеску на иллюминаторе и посмотрела на Неву.
На ее свинцовой глади разбежались белые барашки, облака по небу бежали торопливо и низко.
- Ветер разыгрался, - сказала она и взглянула на часы. – Нам не пора на берег?
- Еще рано… Сашка нас без ужина все равно не отпустит, а до набережной здесь всего три минуты хода. Тебе надо обязательно посмотреть, как разводят мосты. А мне, как мой ученик поднимет якорь и почапает до Биская. Ты где живешь в Питере?
- Сегодня уже нигде. В три часа ночи у меня поезд до Москвы.
- Ты по-прежнему обитаешь в Щелково?
- Да.
- Ну, вот и славно. Мы проводим Ветошкина и его команду, а потом я отвезу тебя на Московский вокзал. Идет?
- Идет.
- Ты только расскажи, чем же закончилась та вечеринка и почему она имела такое значение в твоей жизни. Ну, кроме того, что ты после нее полюбила украинские песни.
- А ты разве не понял?
- Что не понял?
Люся вздохнула и посмотрела на меня с сожалением:
- А то, что я влюбилась в Евгения Петровича.
Это признание ошеломило меня, но Люся будто этого и не заметила, продолжая говорить спокойно и тягуче:
- Ты знаешь, что мы с Володей поженились сразу после окончания института. Он получил распределение в Щелково на металлургический завод, я без проблем нашла работу в школе, через три месяца нам дали квартиру, в следующем году у нас родился сын Алешка . Жили мы хорошо… Я имею ввиду материально и… внешне. Ведь никто из окружающих не знал, что я совсем не люблю Володю, а просто жалею и терплю его. Я не знаю, чувствовал ли это он сам, но он продолжал относиться ко мне как глубоко любящий человек. Как до того рокового вечера, когда я вернувшись домой после дня рождения
Евгения Петровича, я поняла, что все пережитое мною в наших отношениях с Володей было не настоящим… Это было для меня настоящей трагедией, и только мысль о том, что где-то живет человек, которого я искренне люблю, спасала меня…
И ты знаешь, Евгений Петрович будто знал об этом и делал все возможное, чтобы мы не встречались. Когда у нас родился Алешка, он был в Москве, совсем рядом, но даже не заехал посмотреть на внука и поздравить нас с первенцем. Хотя свекровь прилетела к нам из Владикавказа на второй день и была очень удивлена таким поведением мужа, отметив, что он давно мечтал о внуке и строил планы, как он будет его воспитывать.
Да, он прекрасно воспитывал его, когда Алешка ездил к ним на каникулы, водил его в горы, закалял и приучал к солдатскому быту.
Но у нас он впервые появился, когда умер Володя…
Ленка, наверное, говорила тебе, что это случилось внезапно, без всяких видимых причин. Да, он был прекрасным спортсменом, и никогда не обращался к врачам. Но я-то знала, как подкосили его последние три года, когда он начал работать главным инженером комбината. Он все принимал на себя, любой пустяк волновал его и мог довести до бешенства… И сердце не выдержало…
Когда Евгений Петрович переступил порог нашей квартиры, я не узнала его. Его лицо было черным, как уголь, и ничего не выражающим, глаз на нем не было вовсе, они провалились куда-то глубоко-глубоко, вместо них зияла пустота…. Это было лицо мертвеца…
Увидев его, я закричала криком, а он обнял меня и сказал мне на ухо сквозь слезы:
- Не надо, Люсенька , иначе мы с тобой оба не выдюжим.
Именно тогда, после этих слов я поняла, что он знает все… Видимо, скрыть ее невозможно, эту настоящую любовь…
Она замолчала, теперь надолго, глядя неотрывно на серое пространство реки. Я не вытерпел, спросил:
- А что было дальше?
Люся улыбнулась, и в сумерках каюты ее улыбка показалась мне совсем молодой, хотя и грустной.
- А дальше были трудовые будни, как у нас говорилось, - продолжила она с той же улыбкой в голосе. – Растила и воспитывала Алешку, через год после смерти Володи меня назначили директором школы, избрали народным депутатом областного Совета. Так что хлопот был полон рот. О своей тайной любви, казалось, позабыла совсем. Тем более, что Евгений Петрович вообще исчез из моей жизни. Дело в том, что последние два года Алешка обучался в специализированной школе в Москве, так как проявил выдающиеся способности в химии. Евгений Петрович к тому времени дослужился до генерала, они тоже жили в Москве и забрали внука к себе.
Если не работа, мне, конечно, было бы очень одиноко, но школа спасала меня от всего: и от одиночества, и от моей немыслимой, несчастной любви.
Но однажды Евгений Петрович все же приехал ко мне, на мой день рождения, о котором я, кстати, забыла. Он был в штатском, поэтому выглядел обычным невзрачным пенсионером. Вручив мне роскошный букет алых роз, он присел на диване, поднял руку, чтобы пригладить свою седую шевелюру, и задел гитару, висевшую на стене.
- Володина? – спросил он, когда отзвучал случайный печальный аккорд. – А ты не играешь?
- Нет, - ответила я. – Так и не научилась. Времени совсем нет, а, главное, у меня нет и не было никаких способностей к музыке.
- Но любовь к ней была, - улыбнулся он. – Я помню, как ты слушала мои украинские песни, и до сих пор вижу твои огромные глаза, в которых отражалось все, о чем я пел.
Я покраснела, а он, заметив это, смутился:
- Извини, я знаю, что это для тебя не самые светлые воспоминания.
Он снял гитару со стены и спросил:
- А можно я возьму ее себе? Как память о Володе…
- Конечно, возьмите, - ответила я. – Ведь музыканты говорят, что, если на инструменте совсем не играют, он умирает. А мне не хотелось бы, чтобы эта гитара умерла… Вслед за Володей... Только я вас очень попрошу: спойте под нее одну из ваших песен. Это будет самый большой подарок на мой день рождения…
Он задумался, потом долго настраивал гитару и… запел. Голос его почти не изменился с тех давних пор, когда я слушала его впервые, он звучал так же молодо и задорно, потому что Евгений Петрович решил спеть мне песню о гетмане Сагайдачном, который променял жену на табак и трубку.
И все вернулось…
Он уехал, а я не спала всю ночь и плакала…
От счастья…
Что он есть…
Она снова замолчала, прислушиваясь, как нарастает шум ветра над Невой и пронзительно кричат беспокойные чайки.
- Потом мы не виделись целых десять лет. Алеша окончил школу, поступил в Московский университет и продолжал жить у них. Ко мне приехал только для того, чтобы показать мне свой «красный» диплом и сообщить, что едет стажироваться в Оксфорд.
Я поехала провожать его в Шереметьево, но мне попался очень неопытный таксист, мы заблудились на этих бесконечных развязках, и я опоздала: самолет с Алешей улетел у меня на виду. А издалека я увидела Евгения Петровича, когда он садился в свою машину. Он был в форме, подтянутый, но грустный. Я удивилась, почему он один, но приблизительно через месяц я получила от него коротенькое письмо, где он писал, что его жена, а моя свекровь, скончалась вскоре после отъезда Алеши. Еще он писал, что звонил мне, чтобы пригласить на похороны, но мой телефон почему-то молчал.
Но это было неправдой, потому что одиночество приучило меня очень тщательно следить за своим телефоном и я даже поставила на нем автоответчик.
К тому времени Алешка уже закончил университет, женился и уехал работать заграницу. Преподавал в университете города Упсала, в Швеции, и вел там какую-то исследовательскую работу в области химии.
И общались мы с ним только по телефону.
А Евгений Петрович не позвонил мне потому, что просто жалел меня. Ольга Васильевна всегда недолюбливала меня, словно чувствуя, что я по-девчоночьи люблю ее мужа.
А потом произошла наша последняя встреча.
Это случилось 23-его февраля 1988-го года. Было снежно и ветрено. Моя квартира находится на первом этаже деревянного трехэтажного дома, который чудом сохранился среди наших высоток. Занесло его снегом по самые окна, что мне стало даже тревожно: как я утром за хлебом выйду.
Вдруг слышу, кто-то стучится. Но не в мою дверь, у меня-то на ней звонок имеется, а в подъезд. Вышла я на площадку, а самой что-то боязно дверь открывать: вдруг пьяный какой заплутал, не может дверь открыть, которая никогда не запирается. Но слышу, соседи напротив шумят, музыка у них играет, и переборола свой страх. Спустилась на семь ступенек вниз, как была – в тапочках и халате, толкаю дверь, а она не открывается: снег мешает. Я еще подумала: вот кто-то придумал двери ставить, которые наружу открываются, да еще в наших снежных краях. Разозлилась, да как навалюсь на дверь всем телом, она и распахнулась.
И вижу я: стоит передо мной мой Евгений Петрович, в своей парадной генеральской форме, весь в снегу, с букетом каких-то цветов и бутылкой шампанского в руках. Хочет мне улыбнуться, а не может: то ли мороз мешает, то ли оттого, что стал он совсем старенький, даже будто ростом поубавился. А, может быть, и от волнения, кто ж его знает.
А потом приосанился, меня увидев, и говорит:
- Здравствуй, Люся! Вот приехал поздравить тебя с нашим праздником. Меня нынче никто не поздравил, так я решил сам, так сказать, отличиться.
И тут я вспомнила, что сегодня действительно праздник, День Советской Армии, а у него еще и день рождения, 23-го февраля! Да еще какой день рождения, ровно 80 лет ему сегодня исполнилось!
Пригласила его в комнату, снял он шинель и показался мне совсем маленьким, как мой Алешка в свои двенадцать лет. Но форма, конечно, его выручала: видно, что это был не пацан какой-то, а всеми уважаемый генерал.
Я быстренько переоделась, накрыла на стол, что под рукой было, и Евгений Петрович открыл шампанское. Тихо так, без грохота и без пробки в потолок.
Потом поднял бокал и произнес необыкновенный тост:
- Праздник, Люсенька, праздником, и день рождения пусть тоже подождет. А выпить я хочу за нас с тобой. Ровно тридцать лет тому назад ты вошла в нашу комнату во Владикавказе, я посмотрел на тебя и сказал себе: «Вот она, моя судьба!». Хотя уже знал, что судьба ты не моя, а моего сына… Потом я пел родные украинские песни и видел, что ты тоже любишь меня, с первой минуты, с первого взгляда… Ты не волнуйся и не возражай, я правду говорю… Правду, которую ты в себе столько лет носила, и о которой никто не узнал . А что это такое, я по себе знаю. Так что можешь ты считать себя очень хорошим и мужественным человеком, честным до конца. И пришел я к тебе сегодня, чтобы сказать это. За нас!
Мы выпили, и он поцеловал меня. В первый и в последний раз в жизни.
Потом вышел в прихожую и надел свою шинель…
Ровно через неделю мне позвонила из Москвы какая-то женщина и сообщила, что Евгений Петрович умер…
(окончание следует)