Глава IV
Пир закончился. Блестящее общество разъехалось, а молодые супруги удалились в свои апартаменты. Мрак и тишина воцарились в доме.
Широкий луч луны, проникший через высокое готическое окно рабочего кабинета Вальтера, освещал свои серебристым светом почерневшую дубовую резьбу, оружие и рыцарские доспехи, но ниша, где стояла Нахэма, была погружена в глубокий мрак. Вдруг сдавленный вздох сорвался с восковых губ, и дрожь жизни пробежала по конечностям статуи. Тихо сошла она с цоколя, сделала несколько шагов и прекрасная, как фантастическое видение, нерешительно остановилась в полосе лунного света. Гнев, тоска и горечь толпились в душе Леоноры. Каким образом могла она, чужая, проклятая и пригвожденная к этому восковому телу, бороться с женщиной, отнявшей у нее любимого жениха? Обескураженная, она стояла неподвижно, рассеянно смотря на окно, как вдруг на стеклах отразилось красноватое облако и осветило кровавым светом пол и белую тунику Нахэмы-Леоноры. Затем из того облака вырисовалась человеческая тень, и она увидела стоящую на подоконнике высокую и стройную фигуру мэтра Леонарда. Лунный свет ярко освещал его черные одежды, бледное лицо и большие, зеленоватые глаза, устремившие на нее пылающий и повелительный взгляд.
— О чем мечтаешь здесь вместо того, чтобы действовать? Иди и вырви любимого человека из объятий женщины, которая отняла его у тебя. Не забывай, Нахэма, что ты служительница зла и что ты должна делать зло, а не бездействовать; знай, что страдания, причиненные тобой другим, будут твоими наслаждениями.
Красный свет побледнел, а человеческая фигура исчезла, как легкий туман. Все существо Нахэмы вздрогнуло, точно от порыва сильного ветра. Точно оживленная новой жизнью и новой решимостью, она, легкая, как тень, вышла из кабинета, прошла длинный коридор и прямо направилась в спальню новобрачных.
Дверь была заперта, но бесшумно открылась от одного прикосновения воскового пальца. Нахэма приподняла портьеру и остановилась на пороге. При мягком свете ночника, она увидела Вальтера, сидящего на кресле; перед ним, спиной к двери, стояла на коленях Филиппина в белой ночной пижаме. Она обняла за шею своего бледного мужа, молча слушавшего ее, полные ласки и робкой любви слова.
Острое чувство, подобно стреле, пронзило сердце Леоноры, все ее существо трепетало ревностью и ненавистью к женщине, отнявшей у нее все. Если бы она могла задушить Филиппину своими восковыми пальцами, в эту минуту она охотно сделал бы это. Но, по крайней мере, она не уступит ей сердце Вальтера; она будет защищать его, как свою законную собственность. И именно ее он будет одну любить! Она желает обладать им — и это будет. Недаром же продала она свою душу адским силам. Сделав шаг вперед, Нахэма подняла руку. В ту же минуту взгляд Вальтера упал на ее и очарованный, и испуганный, он точно прирос к белому видению, стоявшему в нескольких шагах от него во всей своей странной и таинственной красоте. Видение сделало ему знак следовать за собой и исчезло в складках драпировки. Вальтер вскочил с кресла. Оторвав руки, обвивавшие его шею, он грубо оттолкнул Филиппину и бросился вон из комнаты. В коридоре он увидел бледную тень, которая, казалось, скользила перед ними затем исчезла в его рабочем кабинете.
Вальтер вошел вслед за ней и запер дверь на ключ. Он хотел быть один. Он не сомневался, что ему являлась страждущая душа его бедной невесты, несчастного существа, убитого Бог знает где, и Бог знает как, и может быть лишенного христианского погребения.
Глубоко вздохнув, он опустился в кресло около окна и закрыл лицо руками.
Легкий вздох и прикосновение к щеке тонких, маленьких пальчиков заставили его поднять голову.
Сердце его замерло, а волосы на голове стали дыбом от ужаса. На ручке кресла сидела прекрасная восковая статуя, его обожаемая Леонора. Теперь он ее хорошо узнал: это ее любящий взгляд, это ее нежная и ласковая улыбка. Она склонилась к нему и обвила его шею своими прозрачными руками, окутав его как плащом своими шелковистыми волосами. Она устремила в его глаза взгляд полный любви, между тем как из ее полуоткрытых губ вырывалось горячее дыхание, волновавшее и опьяняющее Вальтера.
— Возлюбленная моя! Как ты пришла сюда? Как избавилась ты смерти? — пробормотал он, дрожа всем телом. — О! Говори же! Убеди меня, что я не сошел с ума, что я не жертва обманчивого миража и что это ты, а не восковая статуя, которую я поставил в нише!..
— Никогда не спрашивай меня, мой Вальтер, ни откуда я пришла, ни чем я сделалась. Довольствуйся сознанием, что я люблю тебя всеми силами души и живу для тебя. Взгляни: мое тело гибко и тепло, мои губы горячи, а волосы шелковисты, как и прежде, чувство же, которое ты внушил мне, сделалось гораздо могущественней, так как я так научилась чувствовать, как и не подозревала. Не бойся меня, но никогда не старайся проникнуть в тайну, почему мое существо скрывается под видом восковой фигуры: надо же было принять какую-нибудь форму, которая позволила бы мне приблизиться к тебе без того, чтобы твоя мать и ее сообщница Филиппина снова не донесли на меня палачу.
В кратких словах рассказала она интригу, придуманную матерью и женой Вальтера, чтобы уничтожить ее. Затем она продолжала:
— Если бы меня нашли во плоти и костях, меня отвели бы на костер. Итак, я должна была спрятаться, чтобы быть с тобой, потребовать принадлежащее мне сердце и устроиться в твоем доме. Нам предстоят блаженные ночи, когда мы будем наслаждаться счастьем и сознанием, что вполне принадлежим друг другу. Теперь, мой Вальтер, поклянись мне, что ты никогда не будешь принадлежать ненавистной женщине, толкнувшей меня в пропасть. Скажи мне, что ты не боишься и еще любишь меня!
Опьяненный и ослепленный Вальтер, позабыв все, кроме страсти, бушевавшей в нем, привлек молодую женщину в свои объятия и страстно поцеловал в губы.
— Люблю ли я тебя? Да я никогда и не переставал любить тебя. Тебе одной я принадлежу и телом, и душой. Мне нет дела до того, из плоти ли ты или из воска, раз ты жива, и мне нечего бояться, что палач вырвет тебя из моих объятий. Клянусь тебе: никогда ненавистная женщина, носящая мое имя, не воспользуется ни малейшей частичкой моей любви! Я буду твоим самым нежным и верным супругом; тебе будут принадлежать все мои свободные часы — те упоительные часы, которых не смутит ни один враг. Он прижал к своей груди странное и таинственное создание и, с восхищением глядя на нее, прибавил:
— Ты так прекрасна, моя Леонора, что можешь свести с ума смертного.
— Никогда не называй меня Леонорой: могут услышать и станут стараться уничтожить меня. Теперь меня зовут Нахэма.
— Хорошо, дорогая моя. Дело не в имени, лишь бы ты носила его, и ты моя невеста, моя жена, солнце моей жизни!
Ночь прошла как упоительная греза. Никогда в своей жизни Вальтер не испытывал такой пылкой и бешеной страсти, как та, какую ему внушило это загадочное существо. Он заснул только на рассвете, но и во сне его убаюкивали радостные видения. Несколько сильных ударов в дверь разбудили Вальтера. Когда он вскочил с кресла, то увидел, что уже поздно и что солнце заливает яркими лучами комнату.
Молодой человек протер глаза; ночные воспоминания толпой теснились в его мозгу, а взгляд боязливо искал нишу: там стояла чудная статуя. Солнце играло на ее волосах и переливало в камнях браслетов. Розовые губы, казалось, улыбались ему. Вальтер бросился к статуе и долгим горячим поцелуем прижался к ее обнаженному плечу. Ему показалось, что его губы ощутили трепетание тела. Вторичный стук в дверь вернул его к действительности. Он нахмурил брови и отпер дверь. В комнату тотчас же ворвалась Кунигунда с раскрасневшимся лицом и пылающими глазами. Дрожа от гнева, она вскричала пронзительным голосом:
— Что ты, с ума сошел что ли, что ни с того, ни с сего устроил такой скандал? По какому праву ты так жестоко оскорбляешь невинного ребенка, всею душой любящего тебя? Ты вырываешься от нее, бежишь и проводишь первую брачную ночь, запершись здесь! Ведь это незаслуженное оскорбление всему семейству Филиппины, ее уважаемому отцу и ей самой. Бедное дитя не понимает твоего поведения и заливается горючими слезами.
Вальтер оперся на кресло и, скрестив руки на груди, не перебивая слушал мать. Видя, что она остановилась, чтобы перевести дыхание, он ответил ледяным и враждебным тоном:
— Вы не правы, матушка, делая мне укоры! Человека нельзя заставить любить женщину, если даже и удалось принудить его жениться на ней. Что же касается Филиппины, то я откровенно ей сказал еще до женитьбы, что не люблю ее и что всегда буду равнодушен к ней.
— Все это не важно: с этой минуты, как ты согласился жениться, ты обязан принять на себя все последствия твоего нового положения.
— Таково было и мое намерение. Но соглашаясь на этот брак, я не знал, что ты и она были руководителями отвратительной интриги, стоившей жизни моей бедной Леоноре, и что золотом де Кюссенбергов платили презренным лжецам, благодаря клеветническим доносам которых погибло целое невинное семейство. Если прежде я был равнодушен к Филиппине, то я возненавидел ее с той минуты, как узнал, какое участие принимала она в смертм моей дорогой невесты. Обе вы дадите ответ перед Божественным правосудием за невинно пролитую кровь, которая падет на вашу же голову.
Кунигунда смертельно побледнела и отступила назад, сжав кулаки.
— Клевета! Кто осмелился так оклеветать твою мать и твою жену!? — вскричала она, задыхаясь от гнева.
— Клевета? — с презрением заметил Вальтер.
И он рассказал несколько подробностей, которые доказывали Кунигунде, что сыну известно все.
— Эта проклятая колдунья не только околдовала тебя при помощи какого-то любовного напитка, но, без сомнения, это она же внушает тебе позорные подозрения против твоей матери.
Легкий треск раздался в нише, что прервало разговор, статуя неподвижно стояла на своем цоколе, и только покрывало ее колебалось, точно от веяния ветра.
— Я хотела бы знать, какой негодный шутник имел дерзость прислать тебе эту отвратительную восковую куклу, так похожую на колдунью? Подобным статуям в языческом костюме и с бесстыдным выражением не место в почтенном христианском доме. Ты должен как можно скорей продать или подарить кому-нибудь это бесстыдное произведение.
— Никогда, — ответил Вальтер, став перед статуей, как бы для защиты ее. — Уничтожить такую чудную статую было бы позорным вандализмом.
В эту минуту с улицы донесся громкий и пронзительный смех. Кунигунда поспешно высунулась из окна, желая посмотреть, кто так смеется под их окном. Перед их дверью гарцевал всадник на чудном черном скакуне. Бледное лицо и его зловещий смех заставили Кунигунду дрожать.
— Я вас попрошу, матушка, — прибавил Вальтер, — никогда больше не касаться этих двух тем: все ваши убеждения будут напрасны. Знайте, что я никогда не расстанусь с этой чудной восковой статуей и что я, положительно, отказываюсь, в данную минуту от интимных отношений с Филиппиной. Между нами стоит окровавленная тень бедной Леоноры. Мне необходимо время, чтобы постараться забыть это, победить свое отвращение к Филиппине и простить ее. В свете я буду оказывать е уважение, должное ей, как моей жене, но дома мы будем чужими. Теперь же оставим пустые разговоры и пойдем к утреннему завтраку.
Спокойный и внутренне счастливый, он прошел в столовую. Что ему за дело до матери и даже до Филиппины! Сердце его было полно одной Нахэмой. Молчаливая, надутая, с глазами, опухшими от слез, явилась молодая Кюссенберг и села за стол, не поздоровавшись с мужем, но тот, по-видимому, нисколько не обиделся. Спокойно он пил и ел. Только по окончании завтрака, он обратился к жене и сказал ей с холодным презрением:
— Всякий дурной поступок, Филиппина, рано или поздно наказывается. Уничтожая Леонору Лебелинг и отдавая ее в руки палача, ты думала приблизиться ко мне, а добилась только того, что оттолкнула меня от себя. Ты переступила через три трупа, чтобы достигнуть брачного ложа — и я долго не забуду это!
Он встал, выпил кубок вина и вышел из столовой, не взглянув даже на бледную и расстроенную Филиппину.
Приказав оседлать лошадь, Вальтер сделал большую прогулку, думая только о ночи и сгорая от нетерпения снова увидеть Нахэму.
Когда он вернулся, обед уже был подан, Вальтер объявил матери, что он решил устроить себе спальню в комнате, смежной с его рабочим кабинетом, Кунигунда устроила скандал: бежать так из супружеской спальни значило бы публично выдать тайну своего несогласия с женой. Она просила, убеждала, грозила и хотела силой воспротивиться такому переселению, но Вальтер остался непреклонен и, несмотря на крики матери, и на слезы и упреки Филиппины, комната была приведена в порядок. Молодой человек ничего не взял из спальни жены: старый Каспар, верный слуга его, принес из сарая кровать и несколько стульев. Вечером, тайно, пришел один еврей, исполнявший все ремесла и торговавший всевозможными вещами, прибыл драпировки, повесил лампу и все устроил, так что, когда настала ночь, все было готово, и комната преобразилась в изящное и комфортабельное убежище. Кунигунда и Филиппина были страшно взбешены и обдумывали как им поступить в таком необыкновенном случае? Ни та, ни другая, ни минуты не сомневались, что Вальтер пал жертвой нового колдовства. Итак, надо было открыть чары и уничтожить их, но для этого необходимо было время и большая осторожность, так как в эту эпоху вопрос о колдовстве был очень опасным вопросом, и никто не мог знать — не превратится ли он из обвинителя в обвиняемого и к какому результату приведет следствие. Поэтому обе женщины решили пока молчать, ограничиться одним наблюдением и, насколько возможно, скрывать от посторонних, что творится между супругами.
Нисколько не занимаясь тем, что думают его жена и мать, Вальтер заперся у себя и зажег восковые свечи в двух канделябрах. Затем, сев в кресло перед нишей, он устремил взор на статую, с трепетом спрашивая себя, не сошел ли он с ума, действительно ли эта восковая статуя говорила с ним и подарила ему опьяняющие поцелуи?
Так как Нахэма не двигалась, он закрыл глаза: может быть она не хотела, чтобы он видел, как она будет сходить. Тем не менее, его напряженный слух старался уловить малейшим шум, но все было напрасно. Вдруг теплое и ароматное дыхание коснулось его щеки, и чья-то рука легла на его плечо, между тем как насмешливый голос спросил:
— Ты спишь, прекрасный рыцарь?
Не отвечая ни слова, Вальтер протянул руки и прижал к груди странную восковую женщину. При свете восковых свечей, он убедился, что пьедестал в нише пуст; затем он с любопытством осмотрел таинственное создание, лежавшее в его объятиях. Восковая грудь трепетала, глаза улыбались, а розовые губы говорили о любви и счастье, не имеющем ни прошлого, ни будущего, а одно настоящее было так упоительно, что заставляло забыть все остальное.
Несколько дней спустя, явился художник Раймонд, делать зарисовки со статуи. Статую выдвинули на середину комнаты, и Раймонд срисовывал ее и в фас, и в профиль, и сзади, не переставая восторгаться совершенством форм этого прекрасного тела, которые ясно вырисовывались под легким шелком.
— Знаешь, Вальтер, есть что-то странное в этой статуе, — заметил однажды художник, — Иногда мне кажется, что она дышит и что воск волнуется и дрожит. Когда я работаю над зарисовками в своей мастерской, можно подумать, что они оживают и что передо мной позирует живая женщина. Мне кажется, что я никогда ранее не сделал ничего более прекрасного, и никогда ни что так не удавалось мне, как эта Афродита. Приди посмотреть мою картину и ты сам убедишься в этом.
Вальтер улыбнулся и обещал исполнить его желание. Несколько дней спустя, рыцарь отправился к художнику. Тот весь сиял. Не только его Афродита нашла покупателя, но один из каноников собора заказал Раймонду картину «Благовещение». Так как голова художника была полна своей необыкновенной моделью, то он объяснил Вальтеру, что святую Деву будет изображать тоже Нахэма, только он придаст ее лицу такое же чистое и нежное выражение, какое было у покойной Леоноры.
Вальтер восхищался начатой картиной и не нашел ничего сказать против проекта друга. Желая как можно скорей окончить «Афродиту», Раймонд работал усердно, и ему казалось, что никогда работа не подвигалась так быстро. Кисти, казалось, исполняли двойную обязанность, а краски ложились сами. Никогда еще его картины не отличались такой жизненностью: казалось, сама натура трепетала на полотне. Считая нужным показать канонику один или два эскиза заказанной картины и обсудить с ним детали, Раймонд отправился однажды утром с этой целью к рыцарю де Кюссенбергу. Тот собирался уходить по делу, но разрешил другу остаться в кабинете и делать все необходимые ему зарисовки. После завтрака, Вальтер ушел, а Раймонд сел в его кресло у окна и, выдвинув статую на свет, стал рисовать. Едва он начал набрасывать голову святой Девы, как руки и ноги его задрожали и порыв ледяного воздуха ударил ему в лицо. Раймонд поднял голову и задрожал от ужаса, увидев, что эмалевые глаза статуи устремили на него мрачный взгляд. В тоже время, он почувствовал удушливый запах серы, и полузадушенный, парализованный, неспособный шевельнуться, откинулся на спинку кресла. Несмотря на свое оцепенение, он ясно видел, как статуя зашевелилась на своем цоколе и как полуоткрылись ее губы. Затем глухой и металлический голос произнес следующие слова:
— Если ты дорожишь жизнью, не смей никогда придавать Ей сходство со мной, так как я проклятая душа — Нахэма, жена метра Леонарда. Если же ты будешь пользоваться моими чертами лица для всякого другого произведения, я дам тебе славу и богатство. Но берегись открыть кому бы то ни было, что ты узнал сейчас, иначе моя месть будет ужасна!
Восковая рука поднялась, пламя брызнуло из ее тонких, розовых пальцев, и вдруг все закружилось вокруг Раймонда. Ему казалось, что он падает в черную бездну, и он потерял сознание.
Когда он открыл глаза, то увидел бледного и испуганного Вальтера, который вытирал ему лицо мокрым полотенцем.
— Великий Боже! Что такое случилось? Что значат это сожженное полотно и твой обморок? — спросил рыцарь, помогая другу подняться.
Тот бросил на него странный взгляд.
— Вальтер! Если ты дорожишь вечным спасением своей души — удали отсюда эту ужасную женщину. Пока она будет здесь, я не переступлю порога твоей комнаты.
— Говори же ясней: что ты знаешь об этой статуе? Почему ты боишься ее? — спросил, бледнея Вальтер.
— Я не могу говорить и только повторяю тебе: удали отсюда эту ужасную статую. А теперь — прощай! Здесь земля горит под моими ногами.
Художник вышел, оставив полотно, прожженное в самом центре.
Очутившись на свежем воздухе, Раймонд сразу почувствовал, как рассеялась свинцовая тяжесть, давившая на его плечи. Свежий телом, но взволнованный душой, вернулся он в свою мастерскую и сел перед почти оконченным изображением Афродиты.
На левом плане огромного полотна был изображен каменистый морской берег, обрамленный вдали скалами. Лучи восходящего солнца заливали золотом и пурпуром набегавшие на песок волны. Из одной из этих волн, более высокой, чем другие, и увенчанной белой пеной с розовым оттенком, появляется богиня, ослепительная и торжествующая в своей гордой красоте. Страстная улыбка полу-открывала ее пурпурные губы, глаза улыбались, а утренний ветерок развевал ее золотистые волосы. В прозрачном эфире, легкие и воздушные, точно они были сотканы из воздуха, витали духи элементов, окружая и наряжая богиню.
На берегу стоял коленопреклоненный мужчина, с поднятыми кверху руками. Полный экстаза, он восхищался вечной красотой.
Чем больше Раймонд смотрел на свое произведение, тем больше восхищался им. Особенно очаровывала его Афродита. Ему казалось, что ее прекрасное тело трепещет, качаясь на волнах, и глаза ее улыбались ему. Он забыл, что то, что он видел, было произведение его кисти, а не живая женщина, и в его душе вспыхнула бурная страсть. Под влиянием страшного экстаза, охватившего его, он окончательно потерял сознание действительности и вокруг него восстал фантастический мир.
На каменистом берегу моря сидел он сам. В нескольких шагах от него рокотало море, и он слышал, как волны разбивались о прибрежные скалы; влажные брызги смачивали его пылающее лицо, а из бездны океана появлялись водяные чудовища и с любопытством смотрели на него. Медленно, страстно покачиваясь своим ослепительно голым телом, приближалась к нему Афродита. Ее окружали громадные крабы и отвратительные рыбы. Черные птицы с человеческими лицами летали вокруг нее, испуская зловещие крики. Вдруг, сирены, чудовища и птицы окружили Раймонда, танцуя вокруг него адскую сарабанду под звуки отвратительного пения, смешивающегося с ревом волн и свистом бури. Небо почернело. В бледном сумраке, прорезываемом молнией, художник увидел богиню, носящуюся над черной и бурной водой.
В ту же минуту, толпившаяся вокруг него отвратительная масса схватила его и повлекла навстречу Афродите. Раймонд чувствовал, как клочья пены били его в лицо. Вдруг руки богини обхватили его и прижали к холодной и скользкой груди. Ледяные губы прижались к его губам. Ужас и тоска овладели Раймондом. Он тщетно отбивался, стараясь вырваться из этих смертельных объятий. Вдруг, он вскричал в порыве горячей веры:
— Господи Иисусе! Милосердный Спаситель мой! Помоги мне!
Почти в ту же минуту все фантастические существа, окружавшие его, в том числе и Афродита, погрузились в красноватое облако, поднявшееся над морем. Сам он почувствовала, что его с силой отбросило назад, и он ударился обо что-то холодное и твердое и… открыл глаза.
Он лежал на полу, весь облитый потом; все тело его было точно разбито. Была еще ночь, но узкая светлая полоска на горизонте указывала на близкий рассвет. Раймонд встал с трудом, зажег восковую свечу и снова сал перед мольбертом. Кругом было все тихо и спокойно, Афродита смотрела на него своими ясными глазами, улыбаясь страстной, вызывающей улыбкой.
— Брр!.. Какой отвратительный, дьявольский кошмар! Право, это изображение восковой женщины так же страшно и опасно, как и ее проклятая модель. Но погоди, дочь ада, я украшу тебя! — проворчал Раймонд.
Схватив палитру и взяв на кисть красной краски, он быстро нарисовал крест в поднятой руке Афродиты. В ту же минуту страшный удар потряс весь дом. Все рушилось вокруг Раймонда. К общему шуму и треску примешивались человеческие крики и рев диких зверей. Затем, перед художником появилась голова, увенчанная козлиными рогами, с глазами, выходившими из орбит. Кулак, сжатый из крючковатых пальцев, обрушился на голову Раймонда, и он упал на пол.
Неожиданно, с необыкновенной быстротой, черные тучи скопилась над Фрейбургом. Разразилась гроза и молния ударила в дом художника.
От молнии загорелись драпировки в мастерской, весь дом был объят пламенем, грозя уничтожить весь квартал.
В ту же ночь, Вальтер, как и всегда, наслаждался любовью со своей прекрасной подругой. Вдруг, он увидел, что Нахэма заволновалась и с участием вскричала:
— Бедный Раймонд! Я принесла ему несчастье. Как его мучают! О! Роковая красота! Жестокий Леонард! Видимо обеспокоенная, она умолкла и долго не говорила ни слова. Затем, вырвавшись из объятий Вальтера, она прижалась к стене и подняла руку, как бы защищаясь отброшенного, невидимого предмета. Магическое кольцо сверкало на ее пальце. Вдруг, пучки лучей, исходившие из черного камня, приняли форму огненного треугольника. В ту же минуту, проникнув через стену, появился сияющий крест.
Крест этот столкнулся с треугольником, с минуту покружился вокруг своей оси и, затем, исчез в атмосфере. Тогда и треугольник стал бледнеть и тоже исчез. Нахэма заняла свое место в нише и приказала Вальтеру уйти из комнаты.
Молодой человек молча повиновался. Помимо его воли, его охватила дрожь суеверного страха. Но это чувство превратилось в настоящий ужас, когда час спустя, зловещий звук набата возвестил о несчастье, грозившем городу.
Вальтер выбежал на улицу и вместе с обезумевшей толпой скоро очутился перед пылающим домом Раймонда. Сам художник, вынесенный из пламени своим верным слугой, лежал на улице без сознания. Проливной дождь прекратил пожар, но огонь успел уничтожить картину Афродиты со всем, что было в доме.
После долгих усилий удалось вернуть Раймонда к жизни, но он никого не узнавал, взор его оставался бессмысленны и он бормотал только одно странное и непонятное слово «Нахэма»! Доктор объявил, что несчастный молодой человек потерял рассудок. Мрачный, озабоченный Вальтер вернулся домой. Несчастье друга произвело на него глубокое впечатление. Связь этой катастрофы с ночным видением, указывающая, что что-то произошло между Раймондом и Нахэмой, заставила задуматься молодого рыцаря и невольно внушала ужас.