Итак, я могу снять сапоги и портупею, забыть, с какой ноги начинать движение и у всех ли воинов портянки постираны. И это есть хорошо!
Месяц я отдыхал, но подъемные кончились, пора искать работу. Военкомат, который должен был меня трудоустроить, предложил должность директора хлебозавода, еще какие–то хозяйственные должности, но от них я по совету мамы отказался, и правда, нет во мне хозяйственной жилки. И вдруг мама как-то приходит с рынка и рассказывает:
- Ты знаешь, женщины на базаре говорят, что в здании бывшего военного округа (прямо напротив нас) организуется военный научно-исследовательский институт, где будут заниматься радиолокацией, радиосвязью, радиоуправлением ракетами и другими подобными делами. Не пойти ли тебе туда работать?
То есть стратегическая сугубо охраняемая военная тайна уже известна бабам на базаре. Я пошел в этот институт (вскоре ему дали прозвище «пентагон») и устроился работать техником. При этом, поскольку работа должна была носить секретный характер, я подписал обязательство не разглашать военную тайну и не иметь контактов с иностранцами. Но переписка с Салиховичем, разумеется, продолжалась, в 70 году мы даже пригласили его и он гостил у нас месяц. Однако оказалось, что выполнение чертовых обязательств контролирует КГБ – фирма, которая запросто меняет судьбу человека. В число таких человеков попал и я, но об этом – позже.
Я пришел в «пентагон», когда он только организовывался, не было даже столов, стульев, приборов – все это понемногу появлялось на протяжении года, а мы пока изнывали от безделья. Наконец начали работать.
Я попал в отдел, который на первых порах занимался телеметрией, потом круг проблем расширился. Сначала нашей задачей была разработка счетчика пачек металлизированных пластмассовых иголок, которые, будучи сброшены с самолета, создают помехи радиолокаторам противника, и передача результатов по их сбросу на землю с помощью телеметрической станции. Господи, как неумелы мы были на первых порах, как мучились над этой простейшей работой!
Наконец сделали, испытали в лаборатории. Надо было испытывать счетчик на самолете – кто-то должен был загружать пачки иголок в автомат сброса, включать и выключать приборы, чинить, если что сломается. Послали, разумеется, меня как самого молодого.
У «пентагона» была своя эскадрилья, ее старенькие транспортные самолеты, переоборудованные в летающие лаборатории, располагались на военном аэродроме на краю города. Одевшись потеплее, я залез в самолет – это был переоборудованный пассажирский ЛИ-2. Наконец взлетели. Я пошел в пилотскую кабину. Там пилоты, штурман и радист играли в карты – самолет шел на автопилоте. Я сел на место штурмана и стал любоваться природой сквозь плексигласовый фонарь.
Через какое-то время мы долетели до полигона, я перешел в салон к своим приборам, провел испытания, и мы пошли на второй круг. Опять сел на место штурмана и стал глядеть вокруг. Вдруг я увидел, что из выхлопной трубы двигателя на крыле вырвался столб пламени, еще через минуту – опять. Поглядел на двигатель на другом крыле – там все нормально. Думал сказать пилоту, но пока думал, вдруг увидел, что некоторые листы обшивки у задней кромки крыла хлопают – отлетела часть заклепок, крепящих обшивку - образуя при этом щель шириной сантиметров десять - пятнадцать. Посмотрел на другое крыло, там обшивка тоже полощет. Мне стало не по себе. Я наклонился над сидением пилота и, перекрывая шум мотора, крикнул:
- Командир, там из двигателя огонь идет, а обшивка крыльев полощется.
А командир мне в ответ плачущим голосом:
- Да я уже год насилую начальство, эту рухлядь в капремонт давно надо было сдать. Мы обязательно грохнемся….
У меня отлегло от сердца: если самолет уже год так летает, то уж неделю-то, пока длятся мои испытания, как-нибудь протянет (месяца через три он и правда слегка грохнулся: при посадке задел колесами верхушки деревьев, росших неподалеку от аэродрома, но приземлился без сильных поломок и его наконец-то отправили в ремонт).
В другой раз, когда я любовался сквозь фонарь природой, вдруг увидел, что нам на пересечение курса идет другой самолет примерно на нашей высоте. Я сказал об этом командиру. Возникла небольшая паника. Все бросили карты и разбежались по местам. Командир выключил автопилот и, матерясь, начал поднимать самолет в свой эшелон. При этом они все спорили, где мы сейчас летим:
- Мы над Ивановкой.
- Какая это к черту Ивановка, у той железная дорога проходит. Это Петровка!
- Какая к черту Петровка, около той речка течет! Это Сидоровка!
В конце концов определились и полетели дальше.
С тех пор мое трепетное отношение к авиации несколько пошатнулось.
Еще одно происшествие случилось накануне моего ухода из «пентагона».
Наш отдел сделал стенд для тренировки солдат-операторов станций управления ракетным огнем. В лабораторном исполнении он занял почти всю торцевую стену огромной лаборатории и выглядел очень эффектно: светились трубки индикаторов, экраны счетчиков и генераторов, мигали индикаторные лампочки всяческих приборов. Многократные испытания прошли успешно. Стенд понравился нашему начальству, и оно решило пригласить московское начальство, чтобы похвастаться первыми успехами молодого «пентагона». Как раз в «пентагоне» был заместитель министра Вооруженных Сил по науке генерал-полковник Покровский.
Мы несколько суток готовились к показу. Все работало отлично. Наконец в лабораторию заходит Покровский с огромной свитой. Мы начинаем демонстрацию, и вдруг из блока питания прямо на генералов начинает валить густой черный дым – случилось короткое замыкание. Немая сцена. Выключаем стенд и врубаем на полную мощность вентиляцию. Дым рассеивается, душа у всех в пятках. И вдруг слегка закопченный Покровский добродушно говорит:
- Ничего, ничего. Генеральский эффект. Это случается, случается.
Я лично больше таких умных генералов не встречал, все попадались суровые, надменные и даже вздорные.
Осенью 64 года меня послали отнести на вычислительный центр (он находился в другом здании) бумажные перфоленты с дырочками – носитель с программой для вычислительной машины. И там я впервые увидел ЕЁ - электронную вычислительную машину. С тех пор компьютеры, вернее программирование, стало любовью всей моей жизни.
Машина производила сильное впечатление. Она была ламповая и огромный зал на первом этаже занимали шкафы с тем, что теперь называют системным блоком, такой же зал в подвале занимали кондиционеры, которые охлаждали машину. Машина потребляла столько энергии, сколько район города, а работала в миллионы раз медленнее современных компьютеров.
Сначала я программировал в машинных кодах, потом выучил ассемблер. Уже позже, работая в университете, я освоил и остальные известные языки программирования. Особенно мне нравилось моделирование сложных, больших систем, где я достиг некоторых успехов.
В отделе я быстро подружился с инженером Толей Толстенко. Он был старше меня, у него были жена и маленький сын Костя. Толя учил меня конструировать радиоаппаратуру не формально, как учат в институте, а очень понятно, на реальных примерах расчета, после чего я сразу же спаивал схемы и исследовал их, и мне все становилось ясно. За это я очень благодарен Толе.
5 декабря 64 года я женился на Елене Семеновне Бондарчук. С моей стороны это был брак по горячей любви, чем он был для нее, надеюсь, она сама напишет. После свадьбы мы стали жить в семье Алены, в Березовой Роще, в доме №14. 28 сентября 65 года у нас родилась дочь Наташа, а 5 апреля 73 года – Маша. О себе они, надеюсь, тоже сами напишут, я лишь скажу, что я их очень любил (и люблю) и в меру сил старался, чтобы их детство было светлым, чтобы они были здоровыми, для чего мы много занимались физкультурой. С большим уважением относился к тестю Семену Порфирьевичу и теще Марии Петровне. А еще после женитьбы у меня появилась многочисленная и любимая родня со стороны Алены.
Свидетелями на свадьбе были Москалевы и Гвоздюковы. Они были нашими самыми близкими друзьями многие годы, правда Москалева через несколько лет перевели в Москву и они туда переехали, но мы переписывались, перезванивались, бывая в Москве, навещали их.
С Володей Москалевым и Ваней Гвоздюковым мы учились в одной группе в институте. Мы учились заочно и между сессиями бездельничали, зато во время сессий успевали порядочно подготовить и успешно сдать полугодовые курсы по всем предметам. К летней сессии мы готовились обычно на даче в Рыбачьем, и это было лихо – мы спали часа по четыре, остальное время зубрили, да изредка купались.
Когда Ванечка собрался жениться, то позвал меня быть свидетелем на свадьбе, а его невеста Валентина взяла в свидетельницы свою подругу Алену, мою будущую жену, так мы с ней и познакомились. А вскоре и поженились.
Когда я поступал в институт, Володя Москалев был лейтенантом и служил в полку правительственной связи КГБ, а его жена Дина была врачом. Их дочка Анюта родилась, когда Володя был в командировке, и Дину с Анютой из роддома забирал я. Анюта родилась очень маленькой, так что домой мы ее везли в коробке из-под обуви, высланной ватой. Когда зашли в квартиру, Дина коробку с Анютой поставила на стол, села рядом и, глядя на Анюту, стала горько плакать – ей было страшно, как она справится. Справилась, Анюта превратилась в веселого, красивого, живого ребенка.