У нас большая семья, мама, я и еще три сестры, но все младшие. Мы живем в нищете, одной маме сложно прокормить нас всех. Мне лет 14, может скоро 15. Мы с сестрами гуляли и встретили доброго мужчину, пригласили его домой, пригласили без страха, потому что красть у нас нечего, а он к тому же не один, с коллегами. Он работает на телевиденье, он журналист, ведущий, и с ним оператор, он снимает о нас сюжет: мол дети одни, какая бедность, необходима помощь, и он готовит для них и помогает по хозяйству. Сюжет быстро сняли, а он все чинит сломанные шкафчики, вешает на стену разбитое когда то давно зеркало, прикручивает разболтавшийся кран. Я, как старшая, чувствую на себе ответ за сестер и за все, что происходит, поэтому кручусь рядом с ним, чем могу - помогаю, говорю с ним, отвечаю на его вопросы, спрашиваю у него, мы смеемся. Когда он готовит для нас на костре, я отмечаю, что тоже готовлю это блюдо по тому же рецепту, и у нас появляется что-то общее. Я чувствую с ним близость, и ее чувствуют даже сестры, хоть он и всем нравится, но они знают - он мой. Странно, ведь мы всего лишь дети, а ему за сорок. Но нет, мня это не смущает.
Вечером с работы приползает убитая жизнью и работой, мама. Она благодарна ему за все, что он сделал и не ставит лишних вопросов, молча ест. Мы все едим, и только он один выпивает. Не знаю, откуда взялась эта проклятая водка, должно быть у него была с собой, а может это мама его так отблагодарила. Но теперь, когда он напился - он заметно изменился. Просит у меня добавки, я с радостью накладываю ему в тарелку еду из казана, а он подходит сзади и обнимает меня, откровенно облапывает и говорит.
-Ляжешь со мной в постель за это, за все, что я сделал, отблагодаришь меня, ублажишь.
Меня от удивления парализовало, а все мои молчат. Ну и чему собственно удивляться? Сестры знали, что он мой, а мама слишком тихая, что бы что-то сказать. Да и мне хочется, он мне нравится, я думаю, что влюбилась, я хочу провести с ним ночь.
-Хорошо, - отвечаю, - я проведу с тобой ночь, ублажу тебя.
Я говорю робко, смущаясь, ведь прежде у меня никого не было, он будет первым, и я думаю, он тот самый, так что жалеть потом точно не стану.
А он напился еще сильнее, чем я думала, он до беспамятства пьян и ведет себя уже непристойно, и я чувствую, что только что приятные чувства, которые он во мне вызывал, пропали и теперь его прикосновения мне омерзительны.
-Пойдешь со мной, ляжешь в постель, шлюха, ноги раздвинешь, я иметь тебя буду.
-Да, - соглашаюсь, - пойду.
-Пойдешь, пойдешь, и ноги расставишь, ведь это предназначение женщины ноги расставлять да дыркой быть. Она для иного не пригодна. Все вы шлюхи одинаковые, всех в себя впускаете, и ты меня в себя впустишь, тоже ведь ничем не лучше.
У меня на глаза наворачиваются слезы, вспоминаю отца и его пьяные дебоши, вспоминаю, как мама терпела, молчала, но я не стану, я не такая тихая, как она, я с характером. Обидно только, что уже полюбила его, а он таким же оказался. Правда наверное, что девочки ищут себе мужчину на отца похожего.
Ставлю его тарелку, оборачиваюсь в его руках, плачу, слезами умываюсь, а он как заведенный:
-В постель со мной пойдешь, ублажать будешь.
-Буду, - отвечаю я, и впиваюсь в его мягкие щеки своими острыми, длинными ногтями, - это чтоб все знали, с кем ты был, и с кем в постель ложился, - кричу я, оставляя на обеих его щеках кровавые царапины. - Чтобы завтра, когда вести свои новости будешь, все видели, какая я строптивая попалась, чтоб все знали, что со мной спал, чтоб все знали, что моим был!
Он собирается уходить, понимает, что со мной не совладает, а я у мамы в объятьях рыдаю - жаль что он уходит, не хочу, чтоб уходил, в постель с ним хочу, ублажать буду.
-Саня… - тихо шепчу я, - Саня, - говорю с ним как взрослая, хоть мне только 14, а ему за 40. - Останься, - умоляю.
Он хватает меня за горло, душит, бьет по лицу.
-По хорошему не хотела? - кричит. - Вот и оставайся в своей нищете, я помогать теперь не стану, может с голоду подохните! - и снова бьет по лицу, звонкие пощечины, за волосы по полу тащит, горло большой рукой сжимает, а я маленькая и худенькая, одни кости да кожа, я бы и хотела ему противостоять, да силенок не хватит.
-Оставайся в своей нищете, может в ней и сдохнешь! Не хотела по хорошему, не хотела меня обслуживать, не хотела дыркой работать…
-Хочу, - отвечаю, - одумалась, люблю тебя, буду что хочешь делать, что прикажешь - исполню.
-Поздно, - снова бьет по лицу, и за волосы куда-то волочет, в пустую комнату, в которой разбиты окна и гуляет ледяной ветер, и теперь мы с ним одни. - Смотри, что с моим лицом сделала! Как я вести передачу буду?
-Прости… - шепчу, - я поцелуями твои царапины лечить стану, все пройдет.
-Нет, поздно, я теперь не хочу, - гордо отказывается, и снова бьет.
А я вдруг понимаю, что не плачу, потому что не больно, наоборот, как-то странно хорошо, невероятно приятно, я как будто побои с ласками спутала…
Он бросает меня на пол и уходит, слышу, как хрустит битое стекло из пустых окон под его ботинками, а я рыдаю только теперь, потому что не хочу, чтоб он уходил, хорошо мне с ним, жестоким и грубым.
-Куда же ты? - вслед ему отчаянно кричу. - Куда ты уходишь? И это все? Вернись и закончи что начал! Только в этот раз сильнее бей, мне было не больно!
Холодный ветер пронизывает до костей, обдувает мокрое от слез лицо, я жду его, надеюсь, что вернется, но его нет, он точно ушел. Я страдаю, потому что благодарна ему за все что он для нас сделал, страдаю, потому что полюбила, страдаю, потому что была слишком «с характером», была не достаточно тихая. Нужно было учиться у мамы ее «тишине».
-Вернись, - шепчу я лежа на холодном полу и страдаю, потому что он бил, но не достаточно сильно, мне было не больно, мне было приятно и я хочу еще.