Общество защиты родителей

ОБЩЕСТВО ЗАЩИТЫ РОДИТЕЛЕЙ

У меня украли шапку. Вернее, отобрали. И забросили на берёзу. У нас в школьном дворе много берёз. Самую большую выбрали. Улитка кривлялся:
– Давай, доставай! Подпрыгни! Что, слабо?
Я бы полез, но засомневался. Вдруг не получится? У меня по физре твёрдая тройка. И то потому, что форму не забываю, как некоторые.
– Куда ему? Колобок жирный, – процедил сквозь зубы Сергеев.
– Жирный! – приплясывал Гном.
И этот туда же. Молчал бы. От горшка два вершка, а лезет. Девчонки захихикали, будто им тут цирк. Светка тоже усмехнулась. Свысока. Я повернулся и пошёл. На чёрта мне эта шапка? Уже весна. Почти. Сосулищи с крыш свисают, как сталактиты. Ноги проваливались в серый подтаявший снег, потому что я пошёл прямо. По тропинке не захотел. Там эти стояли. И ничего не холодно.
– Почему без шапки? – всплеснула руками мама. Лицо у неё стало такое, будто я пришёл без головы.
– Украли.
– Опять?
Чего «опять»? Шапку у меня первый раз отобрали. «Географию» раздербанили в первой четверти. Рюкзак в канаву зашвырнули, так это когда было? Ещё до Нового года. А то, что пару раз фингалы наставили – так с кем не бывает? Зато умею с ними бороться. В смысле – с синяками. Зимой надо снежок покрепче слепить и держать. А когда снега нет – тут уж пулей домой за сосисками из морозилки. И порядок. Главное, чтоб родители не заметили, а то крику будет на целый вечер. Но некоторые факты скрыть не удавалось. Как сегодня, например.
– Рохля ты несчастная, – мама села напротив, пригорюнилась.
Смотрела, как я ем борщ. Я гонял ложкой сметану, чтобы она побыстрей растворилась и не действовала на нервы. Ненавижу сметану. Но с мамой спорить – себе дороже. И ничего не рохля. У меня есть это, как его… чувство собственного достоинства. Когда в школу следователь пришёл из-за того случая в шестом «А» и ко всем приставал, я так прямо и отрезал: «Буду говорить только в присутствии моего адвоката!» И чего он хохотал, спрашивается?
– И на бокс тебя не запишешь, – вздохнула мама.
Ну да. Мало того, что жирный, так ещё и очкарик. Не больно-то и хотелось. Чего хорошего лупить друг друга по мордам? Хотя не мешало бы Улитку в нокаут отправить. Вместе с Гномом и Сергеевым. С другой стороны, не хватает, чтобы ещё в секции приставали. Школы вполне достаточно.
Пришёл папа. Сердитый. Мама ему про шапку позвонила. Обязательно надо было человека грузить. Что он сделает? На берёзу полезет? Или по шее Улитке накостыляет? Нет, папа не такой. Просто бесполезно кипит:
– Всё! Больше в школу не пойдёшь!
Ура. Испугал. Да я, может быть, всю жизнь об этом мечтал. А что, здорово! Сидишь себе всю дорогу за компом, чаёк попиваешь, тут приходит Марьпална алгебру учить. Здрасьте, пожалуйста! Нет уж, спасибо большое. В классе хоть списать можно, и не так уж часто к доске тащат. А дома придётся каждый день смотреть в глаза её змеиные. Они и не мигают вовсе…
– Где это свидетельство? – папа вытряхнул из тумбочки целую гору бумажек. – Ничего не найдёшь в этом доме!
Мама молча выхватила из кучи тоненькую книжечку и сунула ему в руки.
– Прекрасно! – обрадовался папа. – Прекрасно! Вот завтра пойду и запишу этого балбеса в другую школу. Тогда посмотрим.
– В середине года? – испугалась мама. – У него же тройки.
– И что ты предлагаешь? Сидеть и ждать, когда его прибьют?
– Не надо прибьют! – ещё хуже испугалась мама.
– То-то же! – папа пошёл ужинать. С телевизором. Ему без телевизора неинтересно картошку с котлетами есть.
– Ма, чего я такой толстый?
– Просто маленький ещё, – мама нежно погладила меня по голове. – Вот пойдёшь в рост, сразу похудеешь.
Ага, маленький. Тринадцать стукнуло. Вон соседской Наташке всего четыре, а она ничего не жирная.
– Это ты меня раскормила.
– Чего я тебя раскормила? – обиделась мама.
Раскормила, чего уж там. Просто не хочет признаться. Бабушка тоже вклад внесла. Блинчики там всякие, пирожки. И папа вечно конфеты в дом тащит. Вот они втроём на меня накинулись – и пожалуйста. Получите. У всех пацаны как пацаны, а у них Колобок. С сада дразнят. Так я Колобком до седьмого класса и докатился.
– Лучше бы учился, – перешла в наступление мама.
Ага, учился. Я же не виноват, что одну историю люблю. Кому нужны эти пестики-тычинки и всякие биссектрисы? Вот стану археологом и раскопаю развалины. Совершу открытие, тогда узнают. Светка сразу прибежит: ах, вы меня помните? Мы с вами в одном классе учились. А я такой на неё спокойно посмотрю: что-то не припоминаю, извините. И вообще мне некогда, я должен интервью давать иностранным журналистам. Тут журналисты как набегут с мохнатыми микрофонами на палках…
– Тебя вообще ничего не интересует, – у папы реклама началась и он заглянул в комнату. – Одни стрелялки на уме.
Вот люди совершенно не понимают собственного сына. А меня многое интересует. Я думаю: откуда у Сатурна взялись кольца? Почему детёныши дикобраза не накалываются на родительские колючки? И почему Светка в веснушках, а всё равно красивая?

***
Мама сказала:
– Улыбайся. У тебя улыбка хорошая. Вот увидишь: всё будет о;кей, – и свернула пальцы бубликом.
Хотела меня подбодрить. А у самой голос дрожит. И глаза на мокром месте. Но это дело обычное. Ей заплакать ничего не стоит. Даже повода особенного не надо. Интересно, как она  в своём лицее командует? Она не кто-нибудь, а целый мастер производственного обучения. Но это только звучит грозно, а в самом деле она учит «зайчиков» печь торты и пирожные. Зайчиками учеников называет. Раньше, когда был маленький, думал: она дрессирует зайцев на задних лапках ходить.
– Не бойся, ма. Я им так улыбнусь – мало не покажется.
Даже не подумаю. Наоборот – проявлю характер. Я уже решил. Буду суровым. Безо всяких там ухмылочек. Мама безнадёжно отстала от жизни. Это в её время от улыбки станет всем светлей. И слону, и даже маленькой улитке. Умора! Если б я Улитке стал рожи корчить, он бы не только шапку – меня бы на берёзу подвесил. Вверх ногами.
В глубине души я надеялся, что начинается новая жизнь, и проклятый Колобок укатился в прошлое. Пока зубы чистил, порепетировал перед зеркалом мужественное выражение. Вроде получилось. Надо смотреть твёрдо и не отводить взгляд. Я в маршрутке сколько раз проверял: если на человека уставиться и не мигать, он пугается. Ёрзать начинает и всякое такое. Главное – правильный объект выбрать. Лучше всего тётеньку. Ещё губы поджать, а то они как вареники.
Несмотря на решимость, в животе почему-то противно ныло.
– Ма, ты ведь можешь труд учить. Шла бы в мою школу, вот было бы здорово.
– Точно. Я бы сказала: «Тебе, Гоша, пятёрка. Прямо сразу в четверти. А с математикой я договорюсь».
– И с географией. А то эти полезные ископаемые…
– И с географией, – легко согласилась мама. – Ой! Смотри, какие облака!
Я посмотрел в окно. Ничего такие облака. Ползут себе по серому небу. Такие оранжевые, аж светятся изнутри.
– Подумаешь! Их просто солнце подсвечивает. Оптический эффект.
– Эх, Гошка, нет у тебя эстетического восприятия. Не умеешь ты радоваться жизни, – расстроилась мама.
– Я радуюсь…
И побрёл на остановку. Новая школа далеко. Мама смотрела из окна с таким выражением, будто провожала меня в последний путь. Впрочем, кто его знает?

***
– Ребята! У нас новенький. Бойко Георгий, – новая классная положила руку мне на плечо и слегка подтолкнула вперёд. Чтобы морально поддержать и заодно предупредить этих, чтоб не приставали. Отец наверняка расписал всякие ужасы в той школе. Я отстранился. Не хватало, чтоб за маменькиного сынка приняли.
– Значит, Гога. Садись, у меня свободно, – поманил парень с последнего стола.
– Не выдумывай, – отмахнулась классная, – с тобой, Господинчик, кто хочешь разболтается. Садись вон к Кузьминой.
Ну и дела! У них учителя кличками бросаются! А что, прикольно. Я сел куда послали. Взрослые думают, что девчонки хорошо на пацанов влияют. Конечно, влияют. Когда списывать дают. Кузьмина губки поджала и отвернулась. Недовольная, видите ли. Было бы с чего воображать: нос как кнопка и на голове миллион заколок. Как не надоест их в волосы пихать? Тут я вспомнил про мужественный взгляд и как посмотрел!
– Чего пялишься? – вспыхнула Кузьмина. – Влюбился?
Во даёт! Во что там влюбляться, спрашивается? Мой локоть сам заехал ей в бок. Кузьмина как завопит! Как подпрыгнет!
– Ты чего дерёшься? – изумилась классная. – Иди вон к Господинчику. Там и дерись.
Я взял рюкзак и потащился в самую дальнюю даль. Плюхнулся на стул и опять выражение сделал. Сразу себя не поставишь – так и будешь по берёзам скакать.
– Здорово ты ей врезал, – одобрил сосед. – Молоток, Гога.
– Пусть не лезет. А за что тебя Господинчиком называют?
– Так это фамилия моя.
– Иди ты!
– Чесслово, – парень придвинул тетрадь.
– Здорово! – я восхитился прямо по-честному. Не собирался подлизываться. Просто понравилось, что он не издевался, как некоторые.
– Эй, вы! Тише там! – классная постучала указкой по столу.
Себе бы постучала. По лбу. Что за привычка: чуть что – стучать. И «дневник на стол!» И всякие там «выйди вон из класса» и «завтра без родителей в школу не приходи». А сами только трещать умеют, что мы живём в правовом государстве и всякая демократия и свобода. Ничего себе свобода. Сплошной террор и угнетение личности.
Ещё повезло, что классная как раз историю преподаёт. С этим делом у меня всё в порядке. Правда, не слышал, про что она вещала. Перепсиховал.
– Пойдём курнём, – предложил на перемене новый друг.
– Бросил.
Честно говоря, ещё не начинал. В той школе меня не звали. Думали, раз человек толстый и не умеет по канату лазить, он сразу лох. И во двор меня не выпускали, потому что там на меня плохо влияли. Это после того случая в пятом классе, когда я прочитал «Трёх мушкетёров» и позвал пацанов играть. Я бежал по крышам гаражей впереди, потому что был д;Артаньян, а Атос, Портос и Арамис мчались следом, размахивая шпагами. Мы уже почти настигли гвардейцев кардинала, но тут бабушка закричала снизу, чтоб я немедленно слезал. Потом ещё родителям нажаловалась, как мы бегали и орали ужасные слова. Я попытался объяснить, что сам-то я кричал «за мной, канальи!», но пацаны про мушкетёров не читали и поэтому слова были не из книжки. Но разве взрослым что-то докажешь? Поэтому я был надолго лишён свободы.
– Ты из ботаников, что ли? – прищурился Господинчик.
– Да ну… У меня троек – завались. Просто воспитываю волю.
– А как она вообще – жизнь?
– Как у всех. Ничего такого.
– Предки достают? Кто они у тебя?
– Так… – я пожал плечами. – Мать в лицее пашет, отец на севере. Вахтовым методом. Сейчас пока дома.
– Потянет, – Господинчик одобрительно похлопал меня по плечу. – Надо тебя в общество принять. Парень ты вроде нормальный.
Вот это да! А я ещё сомневался, стоит ли в другую школу переходить. Прямо как Гай Юлий Цезарь: пришёл, увидел, победил.
– Что за общество? – спросил я небрежно, будто меня каждый день приглашали.
– Защиты родителей.
Господинчик сказал это как-то скучно, но у меня сердце трепыхнулось. Наконец-то! Настоящее мужское дело. Лишь бы приняли.
– Каких ещё родителей?
– Какие попадутся. Не дрейфь, разберёмся. Короче, тема такая: после уроков пару часиков походим, поохраняем. Годится?
– А то!
Меня приняли сразу. Господинчик сказал, что я свой в доску. Общество оказалось серьёзным. В нём были двое аж из девятого класса – Алик и Терминатор. И мы с Господинчиком. Нам доверили ходить по двору между пятиэтажками и внимательно следить. Если появлялся прохожий, надо было петь. Громко. Чтобы услышали старшие. Они прятались за машинами, готовые выскочить, если что. Если к примеру чужим родителям грозит опасность. Я даже охрип орать.
Первое дежурство прошло спокойно. Никто из родителей не пострадал. Они не знали, что их охраняет целое общество!

***
Я даже учиться лучше стал. Потому что хорошее настроение. Никто не достаёт. Прямо уважают. В классе за то, что Господинчик – мой лучший друг. А в обществе за рационализаторское предложение. Я сказал:
– Чего мы орём как ненормальные? Давайте по мобильнику звонить.
– Ты гонишь? – скривился Терминатор. – Баланс кончится – и привет.
– А ты не отвечай. Скидывай сразу. Это вместо сигнала.
– На что нам звонки в засаде? Чтоб засекли? – не согласился Алик.
– На вибрацию поставь.
– Молоток, Гога! – наконец до Терминатора дошло и он треснул меня по спине.
Ещё бы. У меня мозги в порядке. Только раньше никто не замечал. Не было возможности проявить могучий интеллект.
Я расправил плечи и поднял голову. На дереве сидела кошка. Не могла слезть, потому что забралась на тонкую ветку. Наверное, её собаки туда загнали. Она посмотрела на меня и пожаловалась: «мяу!» Мол, сними меня. И я полез. Парни сказали: на чёрта она тебе сдалась, и некогда тут ждать, и пошли уже отсюда, и всякое такое. Но я стиснул зубы и всё равно лез всё выше и выше, совсем как альпинист. Весенний ветер хлестал в лицо, и небо раскинулось во всю ширь, и ветки подставлялись упруго, и кошка ждала, когда я приду на помощь. Она уже не мяукала, а смотрела зелёными, как бутылочное стекло, глазами, в которых светились надежда и благодарность. Ещё чуть-чуть, совсем немного… Я протянул руку, но промахнулся и полетел вниз. Прилетел быстро. Хлобысь! Кошка легко спрыгнула, мягко приземлившись на все четыре лапы, и убежала.
– Человек-Паук! – похвалил меня Алик.
– Да уж, – поддержал его Терминатор. – Я прямо весь испереживался: как это наш Гога не побоялся на полтора метра залезть?
Он взялся за ветку, на которой сидела кошка. Даже не подпрыгнул. Даже на цыпочки не встал. Просто взял ветку и пригнул.
– Тонковата. Не подтянешься. Короче, Гога, ты супер!
Странно. Мне показалось, что я забрался на самую высокую высоту. Треснулся-то будь здоров! Попытался встать, но острая боль в ноге свалила меня на землю.
– Короче, тема такая, – сказал Алик. – Давай звони предкам, пусть тебя забирают. Некогда тут с тобой париться. Привет!

***
Мама примчалась быстро. Я даже не ожидал. Это потому, что она как раз папину машину взяла, пока он на севере. Папа не любит, когда мама ездит, хотя машина считается общей. Он говорит, что маме вообще технику доверять нельзя. Она задумывается. Или слишком долго думает. Но ей тоже хочется покататься. Сегодня захотелось очень даже кстати.
– Гошенька, сильно болит? – бледная мама подбежала ко мне, оставив в замке ключ зажигания.
– Вот так машины и угоняют, – заметил я.
– Голова не болит? Не кружится? – проигнорировала мама мои слова. Совершенно справедливые, между прочим.
– Я головой не стукался, только ногу подвернул. Немножко.
Про полёт с дерева рассказывать было не обязательно, иначе мама ещё хуже испугалась бы. Хватит с неё одной ноги.
В травмпункт мы попали со второй попытки. В первый раз поворот проехали. Мама разволновалась и забыла, а когда вспомнила, уже поздно было. Там двойная сплошная. Сделали круг почти через полгорода.
Врач такой ничего попался, не вредный. Сказал кроссовки снять и посмотрел. Потом пальцем потыкал и велел идти на рентген.
– Доктор, у него перелом? – прижала руки к груди мама.
– Сейчас посмотрим…
– Доктор, а гипс надолго?
– Сейчас узнаем…
– Доктор, это опасно?
– Пока ничего сказать не могу… – задумался врач и посмотрел в окно.
Я тоже посмотрел. Ничего интересного. Хотя трава уже начала пробиваться на пригорке. Скорей бы лето. Школа кончится, и можно будет без помех работать в обществе. Интересно, когда я смогу вернуться? Как бы Господинчик кого другого не нашёл вместо меня. Вот не повезло!
– Доктор, а чем ребёнка можно кормить?
Врач вздрогнул и повернулся к нам.
– При чём тут «кормить»? – буркнул он. – Диета без ограничений. Хотя мальчика не мешало бы ограничить. Вы в курсе, что у него лишний вес?
– Ничего не лишний, – обиделась мама. – Нормальный ребёнок. Он ещё маленький.
– Ладно. Забирайте своего маленького на снимок. Рентгенкабинет – направо.
И мы пошли. То есть мама пошла, а я попрыгал. В одном кроссовке.
– Вы куда? – закричал вслед доктор, высунувшись из двери. – Я же сказал: направо!
Мы переглянулись. Рука доктора указывала совсем наоборот. Но мы не стали спорить и попрыгали налево, давясь смехом. Медсестра в рентгене осуждающе посмотрела на маму, но ничего не сказала.
И никакого перелома не оказалось. Просто растяжение.
– Холод, голод и покой, – пробормотал врач, разглядывая на свет чёрную мокрую плёнку, на которой проступали размытые следы моего скелета.
– Как это голод? – возмутилась мама.
Когда дело касается моего питания, чувство юмора у неё атрофируется.
Доктор устало посмотрел на нас. Наверное, мы ему здорово надоели. Намотал мне целую кучу бинтов и сказал сидеть дома. И справку написал, чтобы в школе отстали.
А я расстроился. Меня теперь никуда не выпустят. Без общества будет тоскливо.

***
Две недели тянулись как два года. Я прыгал от холодильника к компу и обратно. Пока мама была на работе, приходила бабушка кормить и ругать за то, что в компе сижу. Я должен уроки учить и книжки хорошие читать, оказывается. Когда возвращалась мама, бабушка на меня ябедничала, они немножко ссорились, а потом мирились и кормили меня в четыре руки.
Больше меня никто не навещал. Только Кузьмина, потому что её ко мне прикрепили уроки носить. Лучше бы не прикрепляли – приходилось эту тупую математику делать. Тогда я сказал, чтобы она сама решала, а я, так уж и быть, перепишу. А то я болею, и нельзя напрягаться, и могут быть осложнения, и всё такое.
Наконец мы поехали с мамой на приём. Пока я сидел дома, снег почти исчез, и только вдоль дороги дотаивали грязные глыбы.
Сердитый доктор опять потыкал в мою ногу пальцем и дал ещё одну справку – освобождение от физры на целый месяц. Вот это повезло так повезло! Мы сказали спасибо и пошли. Радостные и счастливые. Но счастье длилось недолго. На лобовом стекле машины, прижатая «дворником», белела бумажка.
– Стоимость твоих номеров две тысячи, – начала читать мама и воскликнула: – Гоша! А номера-то сняли! Что же делать? Завтра папа приедет. Что делать?
– Читай дальше.
– Завтра в семь утра заберёшь номера в парке. Вход с Комсомольской, первая скамейка налево. Деньги оставишь в чёрном пакете. Наведёшь полицию – прощайся с машиной… Вот негодяи! И как всё подло придумали: в такую рань в парке никого…
– Надо в полицию заявить, – сказал я.
– Ты что, Гоша? Они же написали: «прощайся с машиной». Что делать? Я боюсь…
– Сам пойду! – твёрдо заявил я.
– Ни за что! Даже не думай!
– Сказал: пойду. И точка. Я – мужчина.
– Конечно, мужчина, – согласилась мама. – Вместе пойдём.
К вечеру был выработан план. Подъезжаем к воротам парка, я остаюсь на заднем сиденье, и если что – выскакиваю на помощь. Это мама придумала. Но у меня был план получше. Надо заранее спрятаться в кустах, тогда помощь окажется гораздо ближе. Тем более что я всё ещё хромаю.
Утром, пока мама умывалась, я потихоньку выскользнул из дома. На кухонном столе записку оставил, чтоб она не волновалась. Хорошо, что мы рядом с парком живём, пять минут ходу даже с моей ногой.
На пустынных улицах фонари разгоняли моросящую мглу. Город спал и не знал, что один сильный мужественный человек охраняет покой, и если придётся – вступит в неравный бой с бандой вооружённых грабителей.
В сумрачном парке деревья зловеще шептались, кусты цеплялись за одежду, осевший снег коварно заманивал в западню, но я ничего не боялся и спрятался в засаде. Кусты напротив той самой скамейки надёжно скрыли меня. Холод пронизывал до костей, но вот уже послышался долгожданный шорох шин и хлопнула дверца машины…
Человек в куртке с низко надвинутым капюшоном возник ниоткуда, бросил длинный свёрток на скамейку и ломанулся в кусты прямо в моё укрытие. Чёрт! Ему же надо деньги забрать! Как я мог так глупо проколоться?
– Ты чего тут делаешь? – спросил парень знакомым голосом.
– Господинчик, ты? – я прямо ошалел от неожиданности, но тот вместо ответа выскочил из кустов и умчался с такой скоростью, что я даже головой потряс: уж не приснился ли мне он?
Я вылез из засады, взял пакет со скамейки и пошёл навстречу маме.
– Гоша! Ты жив? Как ты мог? Я чуть с ума не сошла! – мама обняла меня и заплакала.
– Не реви. На! – Я протянул ей наши номера.
– А? А как же деньги? Деньги надо оставить…
– Не надо, – хмуро сказал я.
– Почему?
– Потому. Я с ним поговорил. По-мужски.
– Ничего не понимаю… – беспомощно развела руками мама. – Гошка! А ты ведь совсем взрослый…
– А то! – подтвердил я и добавил: – Поехали в школу.
– Так рано ещё.
– Нормально. У меня дело важное. Надо с одним обществом разобраться.
Когда я вернулся домой после школы, папа уже прибыл со своей вахты. Он ел борщ и читал газету. Отворачиваться и прятать огромный фингал было бессмысленно, поэтому я улыбнулся.
– Привет, пап!
– Вот это да! Где это тебя так? – папа вскочил так резко, что газета взмахнула страницами и полетела на пол.
Я посмотрел в зеркало. Левый глаз заплыл фиолетовой блямбой. Зато правый смотрел честно, прямо и открыто.
– В школе. Поговорили кое о чём.
– Всё! Больше туда не пойдёшь! Немедленно перевожу тебя в другую школу! Немедленно! Ты понял?
– Понял. Я всё понял, пап. Никуда меня переводить не надо.
– Как это «не надо»? Тебя же там убьют!
– Сам разберусь! – твёрдо ответил я.