П. Керман «Оранжевый – хит сезона»
ГЛАВА 6. Высокое напряжение
Однажды утром меня отыскала Малышка Дженет и объявила: «Нам дали работу!» Нас направили в электромастерскую при «Службе строительства и технической поддержки». Я была разочарована. Как же учительство? Кто будет вкладывать зёрна разума в голодные умы угнетённых заключённых, мечтающих вырваться на свободу?
Программу обязательного среднего образования временно закрыли. Два классных кабинета покрылись опасной ядовитой плесенью, которая кишела в учебниках, ползала по стенам и мебели, заражая множество человек. Поговаривали, что тюремные преподаватели тайком передали образцы плесени неравнодушным людям на стороне для анализа и подписали жалобы. К несчастью для тюремной дирекции, педагогический коллектив объединился с заключенными. Ученики очень обрадовались закрытию – большинству не нравилось там с самого начала. Так я и стала электриком.
На следующий день мы с Малышкой Дженет проследовали за другими работниками «Службы» на мартовский холод, к большим белым школьным автобусам, припаркованным за столовой. После месяца заточения в стенах лагеря поездка на автобусе стала настоящей отрадой. Мы объехали тюремный комплекс сзади и высадились среди ряда низких зданий. Там располагались служебные помещения автомехаников, водопроводчиков, аварийщиков, строителей, плотников, озеленителей и электриков – у каждой группы своё собственное.
Мы с Дженет вошли в тёмную электромастерскую, моргая с непривычки. Бетонный пол был наполовину заставлен стульями, в том числе поломанными, на парте стоял телевизор, а на доске располагался календарь с зачёркнутыми днями. Также имелись холодильник, микроволновка и какое-то чахлое комнатное растение. Ярко-освещённая ниша за решеткой вмещала достаточное количество инструментов, чтобы заполнить целый магазинчик. Дверь прилегающего кабинета обклеена стикерами. Товарищи заключенные расхватали все исправные стулья и я примостилась на парте около ТВ.
Дверь звучно отворилась. «Доброе утро». Рослый, бородатый мужчина с безумным взглядом и деревенской кепкой прошел в кабинет широким шагом. «Это мистер ДеСимон» известила нас дружелюбная Джойс.
Десять минут спустя ДеСимон показался из кабинета и провёл перекличку: он смерил взглядом каждого из нас, читая вслух фамилии. «Смотритель объяснит правила кладовой для инструмента. Нарушите порядок – отправитесь в карцер» выдал мужчина и вернулся в свой кабинет.
Мы уставились на Джойс. «Работа вообще предвидится?»
Она пожала плечами. «Иногда предвидится, иногда – нет. Всё зависит от его настроения».
«Керман!»
Я подскочила и посмотрела на Джойс. Она округлила глаза и прошипела: «Зайди туда!»
Я осторожно приблизилась к двери.
«Ты умеешь читать, Керман?»
«Да, мистер ДеСимон, умею».
«Молодчина! Прочти это». Он бросил на стол учебник для начинающих. «И своим новеньким тюремным подружайкам тоже передай. Вас потом погоняют по ней».
Я ретировалась из кабинета. Талмуд оказался курсом основ электротехники: выработка энергии, электрический ток и базовая схема. На мгновение задумавшись о технике безопасности, я озабочено осмотрела своих «коллег». Несколько спецов, вроде язвительной филиппинки Джойс, остальные – новички. Кроме Малышки Дженет, была Ширли, дёрганая итальянка, которая, казалось, только и ждала, что её с минуты на минуту пырнут заточкой; Иветт, милая пуэрториканка, которая отбыла половину 14-тилетнего срока, но освоила максимум два десятка слов по-английски; и Лэви, наполовину марокканка наполовину француженка, миниатюрная еврейка, получившая образование в Сорбонне.
При всём бахвальстве Сорбонной, в электротехнической сфере Лэви была полный ноль. Пару недель мы потратили на штудирование учебника для начинающих (ну я уж точно), а затем написали контрольную. Все жульничали, подсказывая друг другу. Весьма уверенна, что провал теста или списывание не сулили никаких последствий. Как по мне, полный абсурд! А как же отстранение за некомпетентность? Тем не менее, элементарный инстинкт самосохранения заставил меня разобраться, как работать с электрическим током, не обуглившись при этом до костей. Растянуться на линолеуме в полиэстеровом комбинезоне защитного цвета с закреплённым на талии поясом для инструментов – не о таком конце я мечтала.
Прошла неделя. Стоял снежный день. После завтрака мы направились в электромастерскую и обнаружили ДеСимона, звенящего ключами от большого белого фургона.
«Керман, Риалес, Лэви. Забирайтесь в машину».
Мы высыпали на улицу и залезли в салон за ним. Фургон понёсся с холма, минуя детский сад для детей сотрудников исправительного учреждения, и пробираясь сквозь когорту из дюжины маленьких казённых домов белого цвета, где проживала часть тюремного персонала. Зачастую рабочий день проходил за сменой наружных лампочек или проверкой панелей электрообогрева в этих зданиях, но сегодня ДеСимон не остановился. Вместо этого он выехал с территории лагеря на главную городскую дорогу, огибающую федеральное учреждение. Малышка Дженет, Лэви и я переглянулись в изумлении. Куда, чёрт побери, нас везут?
Отъехав примерно пол километра от тюрьмы, фургон остановился у небольшой бетонной постройки в жилом микрорайоне. Мы проследовали прямо к самому зданию за ДеСимоном. Он отомкнул дверь, и наружу вырвался оглушительный механический шум.
«Что это за место, мистер ДеСимон?» спросила Лэви.
«Насосная станция. Отвечает за подачу воды в наше учреждение». Выдав это, ДеСимон осмотрелся внутри, затворил дверь на ключ и приказал оставаться на месте. С этими словами он забрался в машину и уехал прочь.
Малышка Дженет, Лэви и я остались стоять у здания с открытыми ртами. Это мне привиделось? Или нас в самом деле бросили на свободе? Трое заключенных в тюремной форме совершают променад – может это какая-то дебильная проверка? Дженет, прежде чем попасть в Дэнбери, более двух лет содержалась в невероятно стеснённых условиях; поэтому её глубоко потрясло происходящее.
Лэви трясло. «Что он себе думает? А если люди нас заметят?! Они поймут, что мы заключённые!»
«Не может быть, чтобы это было в рамках правил!» выпалила я.
«Нам светят неприятности!» провопила Малышка Дженет.
Я гадала, чем бы нам грозило исчезновение. Очевидно – большими проблемами и карцером. К тому же, вероятно, мы бы схлопотали но дополнительному сроку за «побег» … Сколько времени понадобилось бы на нашу поимку?
«Взгляни на эти дома! О, боже, школьный автобус! Я скучаю по своим детишкам!» Лэви разразилась плачем.
Я испытывала жалость ко всем, кого тюрьма разделила с детьми. Кроме того мне было известно, что дети Лэви жили неподалёку, и что она запрещала им наведываться в тюрьму, так как не хотела, чтобы они видели её в таком месте. Кошмар. Мне казалось, что возможность воочию удостовериться в благополучии собственной матери с лихвой компенсировала бы ребёнку неприглядную тюремную обстановку. В любом случае, хотелось, чтобы Лэви успокоилась.
«Давайте осмотримся,» предложила я.
«Нет!» практически закричала Дженет. «Пайпер, нам за это сильно влетит! Не смей даже шевелиться!» Она выглядела так обеспокоено, что я повиновалась.
Стоим мы как идиотки. И ничего не происходит. В окрестностях пригорода повисла тишина. Раз в пару минут мимо проезжает автомобиль. Пальцами в нас не тычут, при виде трёх сорвавшихся с цепи заключенных не визжат. Наконец-то мимо прошел мужчина с нереально лохматым псом.
Я приободрилась. «Не пойму, это ньюфаундленд или пиренейская … Симпатичная собака, да?»
«Кто бы мог подумать! Ты ещё и на собак заглядываешься!» отозвалась Малышка Дженет.
Мужчина смотрел на нас.
«Он видит нас!»
«Конечно видит. Три зэчки на перекрёстке, Лэви. Как такое не заметить?!»
Мужчина вскинул руку и бодро помахал нам, проходя мимо.
Спустя примерно три четверти часа ДеСимон вернулся с мётлами и привлёк нас к уборке в насосной станции. На следующей неделе нас заставили вычищать овощехранилище, низкий продолговатый амбар на территории лагеря. Там хранился винегрет из оборудования всех известных мастерских. В густой тени обнаружилось чудовищное количество сброшенных змеиных шкур, что напугало нас до чёртиков и вызвало злорадное ржание у мистера ДеСимона. Персонал тюрьмы хотел подготовиться к скорому визиту инспекции.
Из овощехранилища следовало убрать существующий мусор, (зачастую тяжелая пыльная работёнка), поэтому мы проводили дни перетаскивая громадные металлические трубы, штабеля железа, арматуры и деталей, в большой свалочный контейнер. Туда же отправились керамические ванны с умывальниками в фирменных коробках, новые комплектующие отопительных панелей и нетронутые двадцатикилограммовые ящики гвоздей.
«Налоги граждан в действии», ворчали мы вполголоса. Такой тяжелой физической работы на моём жизненном пути ещё никогда не встречалось. К тому времени как мы закончили, овощехранилище было готово к проверке – свободное, чистое и аккуратное.
Я наспех усваивала мысль, что даже тюремные правила созданы для того, чтобы их нарушали как сотрудники так и заключенные, тем временем в электромастерской существовала одна строго контролируемая и нерушимая сфера. В просторной «клетке» с инструментами, где сидела смотритель, хранилось всё от ленточных пил и перфораторов «Hilti», до мириады специальных отвёрток, плоскогубцев, кусачек и личных поясов, заряженных полным комплектом основных орудий труда. Комната была напичканная потенциально смертоносными предметам! Существовал порядок выдачи инструментов: каждому заключенному присваивался код и пачка соответствующих металлических номерков, похожих на жетоны военнослужащих*. Когда мы отправлялись на задание, каждый получал инструмент в обмен на номерок и лично отвечал за возврат, а в конце смены ДеСимон инспектировал клетку. Он ясно дал понять: если инструмент пропадёт, то смотритель клетки и собственник невостребованного номерка отправятся в карцер. Казалось, это единственное, что его беспокоило. Однажды пропала буровая насадка. В поисках, под надзором мистера ДеСимона, мы перевернули вверх дном мастерскую и грузовик; смотритель уже была на грани истерики, когда мы, наконец-то, обнаружили спиралевидный металлически штык, катающимся в крышке ящика для инструментов.
К тому же, ДеСимон испытывал лютую неприязнь ко многим коллегам, которые обзывали его «деревенщиной» или того хуже. Несмотря на всеобщую нелюбовь, он был главой профсоюзного отдела, что означало либеральное отношение со стороны дирекции. «ДеСимон долбоёб», искренне поделилась со мной одна умняга из мастерской. «Поэтому мы его и избрали». Под руководством безразличного Долбоёба, я выучила элементарные основы работы с электричеством.
Для группы совершенно неопытных дам работа с высоким напряжением (практически без присмотра) чаще всего заканчивалась балаганом и лишь изредка – физическими травмами. Кроме лесбийского пояса для инструментов, с тюремной работой я обрела чувство нормальности, дополнительный вид времяпрепровождения и людей с общими интересами. Охотнее всего я отправилась в гараж получать тюремное водительское удостоверение, которое позволяло водить транспортные средства «Службы строительства и технической поддержки». Несмотря на отвращение к ДеСимону, я испытывала радость от частичной занятости пять дней в неделю и восторг от свободы передвижения во время поездок на фургоне.
В пятницу, по возвращении в лагерь, на встречу к автобусу вышла Большая Бу (Клемонс) из общежития Б. «Виновна по всем четырём пунктам обвинения!» доложила она с заметным воодушевлением. Войдя, мы обнаружили, что все комнаты отдыха с телевизорами набиты под завязку – суд присяжных признал Марту Стюарт виновной по четырём пунктам обвинения, в препятствии правосудию и даче следствию ложных показаний относительно товарообменных махинаций. Икона стиля угодит за решетку! За её делом в Дэнбери следили с ожесточённым интересом – большинство заключенных полагали, что Стюарт преследовали из-за того, что она знаменитая женщина: «Мужики всегда уворачиваются от такого дерьма в два счёта».
Однажды во второй половине дня, вооружившись инструментальными поясами, мы с Лэви да слабонервной коллегой Ширли сновали по жилищам тюремного персонала и проверяли распределительные электрощитки. ДеСимон сопровождал нас от здания к зданию и, пока мы занимались делом, занимал жильцов непринуждённой светской беседой. Странно входить в дом к своим собственным надзирателям, видеть их коллекции ангелков, семейные фотографии, домашних животных, постиранное бельё и захламлённые подвалы.
«Нищеброды» ухмыльнулась Лэви. Тюремных охранников я особо не жаловала, но это было уже чересчур.
Когда мы вернулись в мастерскую, ДеСимон удалился. Нам оставалось вылизать фургон и вернуть в клетку все инструменты. В кармане моего пояса обнаружилась лишняя отвёртка. Я растерянно держала в руках две отвёртки: «Но если моя на месте, тогда откуда…» Размышления зашли в тупик. «Должно быть … я прихватила вторую в одном из домов?»
Я встретилась взглядом с Лэви и Слабонервной Ширли, чьи глаза были по пять копеек.
«Что предпримешь?» зашипела Ширли.
У меня внутри всё сжалось. Выступил пот. Я вообразила, как, получив обвинение в совершении ещё одного преступления, кражи у охранника потенциально смертоносной отвертки, сижу в одиночке, без каких-либо свиданий с Лэрри.
«Как поступить, пока не знаю. Но вы об этом ни сном ни духом! Уяснили?» зашипела я в ответ.
Девушки поспешили в мастерскую, а я осталась стоять снаружи, беспрестанно озираясь по сторонам. Что ж, ****ь, делать с этой ****ой отвёрткой? Осознание того, что её квалифицируют как оружие, нагнетало панику. Как от неё избавиться? Найти укромное местечко? А вдруг обнаружат?! Как можно уничтожить отвертку?!
Взгляд остановился на мусорном контейнере «Службы строительства и техподдержки»: он большой и все мастерские выбрасывают туда какие только ни на есть отходы. Опорожняли его довольно часто, а содержимое вывозили прочь, по мне, хоть на Марс, без разницы. Я схватила мусор электромастерской и направилась к контейнеру широким шагом. Прикрываясь мусорным пакетом, я, будто маньяк, тихой сапой вытирала отвёртку, в надежде избавиться от отпечатков. Затем всё было отправлено в контейнер, заполненный, судя по звуку, к сожалению, далеко не полностью. Готово. Сердце вырывалось наружу. Я вернулась в мастерскую и сдала пояс, даже не взглянув на Лэви с Ширли.
В ту ночь я снова и снова прокручивала в голове эксцесс с отвёрткой. Что если охранник заметит пропажу и вспомнит про визит заключенных? Поднимет тревогу? А потом? Расследование, допросы… Слабонервная с Ширли расколются, как только запахнет жареным. Мои глаза тяжело закрылись. Я труп.
На следующее утро в мастерской разразился заунывный сигнал воздушной сирены. Меня чуть не стошнило. На Ширли не было лица. Лэви, казалось, совершенно безмятежна. Обычно сирену использовали для «возвращения по местам», чтобы, в случае экстренной ситуации или процедуры пересчёта, разогнать нас по своим жилым боксам. Но этот раз стал исключением: сигнализация ревела несколько мучительных минут, а затем просто смолкла. Ширли с трясущимися руками вышла выкурить сигарету.
За обедом я отыскала Нину и, дико тараторя, поведала ей о случившемся.
Она закатила глаза. «Матерь Божья, Пайпер. Давай пойдём поищем отвёртку после обеда. Надо было просто отдать её ДеСимону и объясниться. Никто бы тебя не закрыл.»
Однако контейнер был пуст. Нина нахмурилась и посмотрела на меня. Хотелось зареветь. «Не думаешь ли ты, что утренняя сирена …?»
Несмотря на беспокойство, вопрос произвёл на Нину комическое впечатление. «Нет, Пайпер, не думаю что утренняя сирена была в твою честь. Мусор исчез, отвёртка исчезла, и так как улик нет, то и доказать нихуя не смогут. Скорее всего ничего вообще не всплывёт, а если всплывёт, то твоё слово – противовес словам Лэви и Ширли. Надо признать, они натуральные умалишенки. Кто им поверит?!»
Однажды по полудню я вернулась в общежитие Б, чтобы отыскать свою соседку Колин, и обнаружила её в состоянии сильного эмоционального подъёма.
«Мои девчонки, Джей и Бобби, только что прибыли из Бруклина! Солнышко, у тебя есть лишняя зубная паста или любые другие вещи, которыми можно поделиться?» Колин объяснила, что прежде чем её направили в Дэнбери, она успела посидеть с двумя своими подругами в Центральном Исправительном Учреждении Бруклина, а.к.а. федеральной тюрьме.
И вот только что её приятельницы подъехали на транспортировочном автобусе. «Они обе нереально крутые, Пайпер, тебе понравится».
По пути в спорт-зал я заметила женщин: чёрную и белую. Они стояли за зданием лагеря в измороси ранней весны и таращились на тучи. Узнать их не удалось и я решила, что это, по-видимому, товарищи Колин.
«Привет, я Пайпер. А вы, ребята, друзья Колин? Мы с ней рядом живём. Обращайтесь, если что-нибудь потребуется».
Они перевели взгляд с неба на меня. Чернокожей было около тридцати; миловидная, коренастая, с выдающимися скулами. Она выглядела так, будто была вырезана из гладкого первоклассного дерева. Белая дама была меньше и старше, пожалуй лет сорока пяти. Кожа её была груба, слово коралловый риф, а глаза переливались всеми оттенками синего, по подобию океана. В тот момент они были аквамариновыми.
«Спасибо», сказала она. «Я Бобби. Это – Джей. Сигарет не найдётся?» Выраженный Нью-Йоркский акцент свидетельствовал о частых ночных гулянках и большом количестве выкуренных сигарет.
«Здоро;во, Бобби. Извини, не курю. Тем не менее, имеются предметы гигиены. Если нужны». Стоял холод, я начинала намокать, но любопытство, однако, брало верх. «Погодка ни к чёрту».
При этом женщины переглянулись. «Мы уж как два года не были под дождём», отозвалась темнокожая Джей.
«Что?»
«В Бруклине существовала небольшая площадка для прогулок, куда нас выводили. Но неба оттуда не увидеть – сверху всё покрыто колючей проволокой и прочей дрянью», пояснила заключенная. «Потому мы против дождя ничего не имеем. Нам даже нравится». Женщина вновь отклонила голову назад и задрала лицо к небу … так высоко, как только могла.
В электромастерской происходили перемены. Вера, самая опытная из нас, отправилась в Техас по программе женского исправительного военного лагеря. Военный лагерь (в скором времени ликвидированный проект досрочного освобождения) представлял собой шесть адских месяцев в техасском пекле. Там, как поговаривали, заключенных селили в огромные палатки и требовали сбривать лобковую растительность, чтобы облегчить выявление насекомых.
Верин отъезд означал, что роль лидера мастерской переходила Джойс. Обучившись у Веры выполнению рядовых повседневных манипуляций: замене восьмифутовых флуоресцентных ламп, замене балласта в осветительных приборах, проверке электроплат, установке указателей выхода и различных приборов, Джойс стала достойной надёжной заменой.
Вскоре Лэви стала консолидирующим фактором мастерской – все объединились против неё. Она доставала нас систематическими рыданиями, постоянными бурными жалобами на свой ничтожный шестимесячный срок, неуместными вопросами личного характера, попытками раздавать приказы окружающим, громкими вызывающими заявлениями относительно внешности, отсутствия образования и вкуса у заключенных, или как она выражалась «нищебродов».
Не раз приходилось отговаривать зэчек от идеи навешать Лэви ****юлей. Помогали увещевания: она не стоит билета в изолятор. Большую часть времени Лэви пребывала в пограничном нервно-истерическом состоянии, что подтверждалось ярко выраженными физическими симптомами; поразительная, словно после пчелиных укусов, одутловатость превратила её в Человека-слона*, а вечно потеющие руки сделали работу с электричеством абсолютно невозможной.
ДеСимон держал в мастерской телевизор. Случалось, он выползал из своего кабинета, швырял нам видеокассету и, буркнув «смотрите», исчезал на несколько часов. Образовательные ролики такого рода посвящали нас в азы электрического тока и основные правила работы с электропроводкой. Не будучи заинтересованными содержанием видео, мои коллеги быстро придумали, как оснастить телик запрещенной самодельной антенной; а одна из заключённых становилась на пост дозорного, у окна, чтобы заблаговременно заметить приближение охраны. Так мы смогли смотреть Шоу Джерри Спрингера.
Я пыталась изучать испанский: моя напарница Иветт очень терпеливо старалась помочь с учёбой, но всё, что мне удалось усвоить, связано исключительно с едой, сексом и матерщиной. Иветт, определённо, была самым толковым сотрудником. Мы часто работали вместе над различными электротехническими заданиями, предполагающими высокий уровень владения инструментом. Это приводило к тому, что каждое предложение из нашего разговора сопровождалось многократной трескотнёй искр в купе с перепуганным выражением лица – удара током не хотелось никому. Каково это, я уже испытала на своём горьком опыте: голову отбрасывает так, будто заехали по челюсти.
Джей, приятельницу моей соседки Колин, определили в электромастерскую – она уже была допущена к работе в Центральном Исправительном Учреждении Бруклина, поэтому бумажная волокита много времени не заняла. Джей получила место смотрителя. «В проводах и дерьме копаться не заставляют, значит зашибись».
На работе Джей (по умолчанию) зависала со мной – я и Малышка Дженет, изначально единственный чёрный человек в мастерской, были лучшими приятелями. Когда же весне заблагорассудилось пожаловать в Новую Англию*, наша тройка заняла лавку у входа в мастерскую: мы курили и наблюдали за передвижением заключенных. Охранники входили и выходили из своего навороченного спортзала, располагавшегося прямо напротив здания электриков. В затяжные периоды ничегонеделания мы просто ****ели о всякой ***не … Афёре с наркотой (от которой остались лишь отдалённые воспоминания), Нью-Йорке (откуда мы все родом), мужчинах и жизни.
В нашей компании Малышка Дженет не изменяла себе, несмотря на разницу в 15 лет, а я себе – несмотря на белый цвет кожи. Дженет была экспансивной, любила отстоять собственную точку зрения, блеснуть танцевальным элементом или, на худой конец, подурачиться; между тем как Джей слыла забавной неконфликтной хохотушкой. Она отсидела лишь два года из десяти, но озлобленной её назвать было нельзя – разве что сдержанной и предусмотрительной. Над Джей висела немая печаль, а глубоко внутри теплился мирный дух, та часть сущности, которую она не позволяла подорвать ни окружающей среде, ни жизненным обстоятельствам. Когда речь заходила о сыновьях, подростке и восьмилетке, лицо Джей сияло.
Я восторгалась позитивным настроем и спокойствием, с которыми эта женщина превозмогала невзгоды и выносила тюремный мир, – чувство собственного достоинства Джей уступало Натали в неприкосновенности, но от этого нисколько не теряло своей привлекательности.
Джойс планировала в скором времени отправится домой. Она нарисовала календарь на доске мастерской и зачёркивала мелом каждый прожитый день. За неделю до своего освобождения Джойс спросила, покрашу ли я ей волосы. На эту личную просьбу я, должно быть, отреагировала искренним удивлением. «Ты единственный известный мне человек, который не напортачит», пояснила она в своей манере, прямо и по факту.
Из главного коридора лагеря мы попали в помещение салона, комнату, занимавшую столько же места, как и правоведческая библиотека, – приблизительно, площадь большой уборной. Там находились два древних розовых умывальника со шлангами для ополаскивания волос, парочка, практически окончательно раздолбанных, парикмахерских кресел, и несколько сушилок такого вида, будто они родом из начала 60-ых. Ножницы и прочие режущие инструменты хранились под замком, в клетке вмонтированной в стену, – открыть её мог только охранник. Одно из кресел было занято женщиной, волосы которой укладывала подруга. Тщательно следуя инструкциям на упаковке, я обрабатывала прямые блестящие волосы Джойс и гордилась тем, что она попросила именно меня. Вдобавок я, можно сказать, почувствовала себя обычной девушкой, которая занимается косметическими процедурами в компании подружек. Когда я ненароком начала бесконтрольно палить из шланга, разбрызгивая воду повсюду, все, к удивлению, вместо того, чтобы отчихвостить меня, только рассмеялись. Кажется, я начала понемногу вливаться.
На воле жильё – тихая гавань после долгого трудового дня; за решеткой это далеко не так. В общежитии во всё горло обсуждали пердёж. Инициатора беседы, не проживающую там Эйшу, выгнали прочь. «Ты вообще берегов не видишь!? Тащи отсюда свой грязный зад, тюремная подстилка!» крикнули ей вслед.
«Гетто», Общежитие Б, я переносила вполне сносно. Всё благодаря удачному тандему с Натали, твёрдому убеждению, что смогу в случае притеснения вести себя как расистская сучка, и, возможно, в силу того факта, что я училась в элитном женском универе. Однополым сообществам присуще определённое сходство: как первоклассным, так и низкосортным. В «Смит» повсеместная одержимость едой выражалась в ужинах при свечах и пятничных факультетских чаепитиях; в Дэнбери это происходило посредством готовки в микроволновой печи и воровства продуктов. По многим параметрам, я была приспособлена к проживанию в непосредственной близости с женщинам гораздо лучше своих сокамерников. Совместный быт сводил их с ума. В тюрьме случалось меньше булимичек и больше драк, чем в студенчестве; но общая закономерность таки присутствовала: в благоприятные периоды – участливое товарищество и пошлые шуточки, в неблагоприятные – лицемерное противостояние с примесью едких сплетен.
Жуткое место! Безсамцовое общество с пригоршней посторонних мужчин, армейский образ жизни, царящая атмосфера «гетто» (гетто сквозь призму женского мировоззрения), смесь всех возрастов от малолетних дурочек до престарелых бабуль, люди с различной переносимостью друг друга, согнанные вместе. Чудовищная концентрация заключенных побуждала к чудовищным поступкам. Только сейчас, достаточно отстранившись, я могу в полной мере оценить сюрреалистичное своеобразие тюрьмы, но будучи там, я была готова пройти весь путь до Нью-Йорка босиком по стеклу, лишь бы снова жить с Лэрри.
Мой консультант мистер Буторски пользовался системой, которую сам же и придумал. Раз в неделю он вызывал к себе каждого подопечного заключенного – половину лагеря – на короткий разговор. Мы должны были явиться в кабинет, который он делил с Торичелла, и расписаться в большом регистрационном журнале, подтвердив своё присутствие.
«Что нового?» обычно спрашивал он. Подходящий момент, чтобы задать вопрос, излить душу или пожаловаться. Я только задавала вопросы, обычно, касающиеся утверждения нового посетителя.
Временами он проявлял любопытство. «Как поживаешь, Керман?» Поживала я неплохо. «С мисс Малкольм всё в порядке?» Да, в полном. «Она славная женщина. Проблем, в отличии от некоторых, никогда не доставляет». Угу. «Человеку вроде тебя, Керман, довольно сложно приспособиться. Но ты, кажись, справляешься». Что-нибудь ещё, мистер Буторски? Если нет, я тогда пойду…
Или словоохотливость.
«Я с этим закругляюсь, Керман. Почти 20 лет работы. Многое изменилось. У людей наверху своё мнение относительно того, как надо вести дела. Конечно, они не имеют ни малейшего представления о том, что в действительности происходит тут с людьми!» Ну, мистер Буторски, Вам наверняка понравится на пенсии. «Ага, я подумываю о местечке типа Висконсина … где побольше таких жителей севера как мы, если ты понимаешь о чём я».
Минетта (городской водитель, которая доставила меня в лагерь) должна была освободится в апреле. Поскольку городской шофёр был единственным человеком, которому ежедневно позволялось выезжать за территорию колонии, по мере приближения даты, порядок преемственности вакантной должности стал предметом горячих лагерных споров. Минетта отвечала за выполнение поручений тюремного персонала, за доставку заключенных и сопровождающих их охранников на приём в больницу, за подвоз освобождённых до автобусной остановки и любое другое, вверенное ей задание. Испокон веков городскими шофёрами выбирали исключительно «северян».
Однажды меня вызвали в кабинет консультантов на очередной короткий разговор. Пока я расписывалась в журнале, мистер Буторски пристально смотрел на меня. «Что ты думаешь по поводу подачи заявления на место городского водителя? Минетта скоро уходит. Нам нужен кто-то ответственный – это важная работа».
«Эм… Можно подумать, Мистер Буторски?»
«Конечно, Керман. Иди и подумай над этим».
С одной стороны, должность городского шофёра давала нам с Лэрри возможность устраивать рандеву в туалетах на заправке. С другой стороны, такого водителя часто использовали в качестве штатной лагерной крысы. Стукачом я не была и близко; а необходимое, в случае этой должности, панибратство с тюремным персоналом вряд ли могло вылиться во что-либо хорошее. Я не переваривала зазорных привилегий и коллаборационистской подоплёки. Плюс, после эксцесса с отвёрткой выяснилось, что у меня кишка тонка для противозаконной деятельности и тайных любовных свиданий, как бы безумно я не вожделела Лэрри! Сидя в кабинете консультантов спустя неделю, я, к большому удивлению мистера Буторски, хладнокровно отклонила предложение о работе.
Когда я впервые явилась в лагерь, предводитель поваров Поп смотрела еженедельную тюремную киноленту на большом экране в окружении своих соседок (Минетты и Нины). Они сидели на козырных местах в конце комнаты, бросали громкие комментарии и лакомились контрабандными деликатесами, любезно предоставленными Поп. Как только Минетта отправилась в ДП*, её место в зале сразу же заняла рослая осанистая большей частью молчаливая белая девушка, которая слыла неугомонной вязальщицей и должна была освободиться в скором времени. Нина тоже готовилась к выходу на волю, но ей предстояла местная 9-тимесячнная наркологическая программа – проект для заключенных с документально подтвержденной зависимостью, которым посчастливилось получить направление от судьи, выносившего приговор. Это единственная (не считая щенков) серьёзная программа по реабилитации в Дэнбери и единственная лазейка в федеральной системе, позволяющая ощутимо скостить срок. Все тюремщики, которым давали направление, жутко переживали, так как сама программа проходила не в лагере, а в реальных «крестах»: строгий режим, полная изоляция и 1200 женщин, отбывающих долгий, порою пожизненный, срок.
В добавок, Нина была озабочена поиском подходящей замены на своё место около Поп.
Даже в голову не могло придти, что после первоначальной оплошности в столовой, меня всё ещё рассматривали в качестве кандидата, но однажды субботней ночью Нина, будучи в общей комнате, подозвала меня к себе кивком головы. Она и молчунья сидели около Поп.
«Пайпер, подходи, угощайся!»
Перед контрабандными продуктами невозможно устоять! Никто по собственной воле не упускал незатейливой новизны – возможности съесть что-либо помимо казённой, приготовленной с частичкой любви, пищи. Однако я же чертовски осторожничала после тех завуалированных угроз Поп.
У них были чипсы с гуакамоле. Авокадо приобретались в тюремной лавке и в действительности контрабандой не являлись. Я откусила маленький кусочек, стараясь не показаться жадюгой.
«Так вкуууусно! Спасибо!» Поп искоса смотрела на меня.
«Давай, ешь ещё!» сказала Нина.
«Мне хватит, уже вроде наелась. Спасибо!» я начала пятиться прочь.
«Да ладно, Пайпер, присядь на минутку».
Тут стало неспокойно; но я доверяла Нине. Пододвинув дополнительный стул, я умостилась на него, готовясь валить при малейших признаках недовольства Поп. У нас состоялась краткая беседа о грядущих освобождениях, о том, каким чудесным будет её воссоединение с сыном-подростком, и удастся ли найти работу с помощью профсоюза плотников. Когда начался фильм, я извинилась и ушла.
На следующей неделе они провели аналогичную акцию. Той ночью мне предложили бургеры, в отличии от столовских, – сочные и сытные. Я, без лишних упрашиваний, жадно проглотила один из них со вкусом орегано и тимьяна. Казалось, моё упоение занимает Поп, и она наклонилась вперёд, чтобы поделиться: «Я положила больше пряностей.»
Спустя день или два Нина задала мне вопрос: «Что думаешь насчёт просмотра фильмов в обществе Поп, когда я отчалю по наркологической программе?»
Что?
«Ей нужен человек, чтобы составить компанию после моего отъезда, чтобы метнуться за мороженым или газировкой, понимаешь?»
Не уж то ли Поп реально жаждет моей компании?
«Ну … ты ведь не какой-то неадекват, сечёшь? Мы потому и друзья, что можем по-настоящему потолковать о делах».
Предложение носило ультимативную форму, и отклонить его было непросто. Завидя Поп, я старалась вести себя приветливо, что, пожалуй, в некоторой степени удавалось. Видать, в тот период лагерный контингент «адекватов» основательно поредел, ибо неделей или двумя позже Нина поинтересовалась, хочу ли я занять её место – стать соседкой Поп в Общаге А, «Пригороде».
Какая путаница. «Но ведь я уже в Общежитии Б, а переезжать нельзя».
Нина закатила глаза. «Пайпер, Поп получает любую соседку, какую захочет».
Меня поразило данное открытие, мол, заключённый может заполучить всё, что пожелает. Конечно, если этот заключенный является движущей силой из-за которой гос.кухня функционирует как часовой механизм … «Ты хочешь сказать, меня переселят?» Нина снова закатила глаза, а я насупила брови, разрываясь между диаметрально противоположными порывами.
Несомненно, общежитие Б жило соответственно своему наименованию («Гетто»), включая все существующие раздражители, свойственные району трущоб. Один общажный обычай доводил меня до зубного скрежета на грани сумасшествия: народ вешал свои наушнички на металлические кровати и врубал карманное радио с помощью самодельного рупора, тем самым навязывая всем вокруг свою шипящую, скрежещущую музыку на полной громкости. Не то, чтобы я возражала против музыки, меня возмущало ужасное качество звука.
Казалось, общежитие А заселено несоразмерным количеством невротических старух и участников Щенячьей Программы: собак и их, по большому счёту, чокнутых хозяев. К тому же, пусть никто в тюрьме и не гнушался навешиванием расистских ярлыков направо и налево, – я не хотела прослыть расисткой.
«Солнышко», с нарочитой медлительностью обратилась ко мне одна из заключенных, «каждый из нас просто пытается соответствовать худшим культурным стереотипам из возможных».
На самом деле, это уже было вступительной частью к следующему предложению. «Поп не приемлет лесбиянства,» сухо сказала Нина. «А ты такая милая белоснежка!»
С одной стороны, соседство с Поп было бы полезным – очевидно, в её руках сосредоточено много власти. С другой стороны, меня не оставляло сильное подозрение, что Поп крайне требовательная соседка – посмотреть только как выкладывалась Нина.
В конце концов я задумалась о Натали: сколь добра она была ко мне, сколь легко с ней жилось, и что ей осталось всего девять месяцев до возвращения на волю. Как знать, что за дичь засунут в 18-ый бокс, если я брошу Натали?!
«Нина, я не думаю, что смогу просто взять и бортануть Мисс Натали», ответила я. «Она ко мне и вправду хорошо относилась. Надеюсь, Поп поймёт».
Нина выглядела удивлённой. «Ладно … тогда помоги поразмыслить, кто ещё подходит. Может Тони? Она итальянка.»
Я ответила, что это великолепная идея – они идеально подойдут друг другу, и удалилась в общежитие Б, родные пенаты Гетто.
Дополнительные пояснения от переводчика:
Жетоны военнослужащих* - в тексте «dog tags», личный знак, позволяющий идентифицировать военнослужащего в случае тяжелого ранения или смерти. «Dog tag» их называют из-за сходства с собачьими медальонами.
«Человек-слон»* - фильм 1980 года американского режиссёра Дэвида Линча.
Новая Англия* - исторический район на северо-востоке США. Включает штаты Мэн, Нью-Гемпшир, Вермонт, Массачусетс, Коннектикут и Род-Айленд.
ДП* - (англ. «the halfway house») «дом на полпути» - учреждение в местах лишения свободы для реабилитации излечившихся наркоманов, алкоголиков и психов.
Перевод выполнила Командир Юлия Владимировна. (j.komandir@mail.ru)
Копирование и размещение где бы то ни было – запрещается.