Он сидел на краю кровати подавленный и опустошённый. Простыни всё ещё сырые и горячие, густой запах близости, полумрак, покачивающий струнки падающего из окна света. Он жадно наполнил лёгкие дымом, обронив кусочек пепла на ворсистый ковёр под ногами, и тут же нервно затушил сигарету в стакан с остатками мартини.
Повернул голову, чтобы через плечо уставшим поблёскивающим взглядом смотреть на неё, смотреть, сдерживая желание обнять, разрыдаться, зарывшись в её рыжевато-каштановых волосах. Её хрупкое обнажённое тело, небрежно укрытое простынёй чуть ниже бёдер, красивое, с тонкой бледной кожей, нежной… к которой он не смел теперь прикоснуться. Нужно просто встать и уйти, ничего не изменить, ничего не вернуть.
Последний граничащий с тошнотой акт «взаимопожертвования», напоения похоти, обрушения любовных иллюзий, скрип зубов осыпающейся крошечной вселенной… крошечной, личной, тайной вселенной, укрытой за исцарапанными дверями мотелей, за беглыми взглядами в трясине «светских раутов», за трусливыми поцелуями, замерзающими и осклизлыми при появлении чужих глаз.
Он лёг позади неё, осторожно обнял её за талию, жадно вдохнул запах её волос, но беспомощный всхлип удержал… чтобы через минуту тихо заплакать, заплакать в последний раз, перед тем, как встретить свой бесконечный синтетический сон, в котором она уже забылась, в котором она ждала…
Он вытер рукавом остатки желчи и рвоты с губ и тихо прикрыл исцарапанную дверь мотеля. Осенний воздух встретил сыростью остывших простыней.