Archdruid Report
21/09/16
Прошел почти год, как я начал серию рассказов, которую закончил только несколько дней назад. Две недели, которые Питер Карр провел в Озерной Республике в конце ноября 2065 г., потребовали больше усилий, чем я думал, и конечно политические и культурные перипетии на закате американского века отвлекали меня. Сегодня, когда рассказ закончен и рукопись проходит последнюю проверку перед отправкой издателю, я хотел бы поговорить немного о том, что собственно я намеревался сделать, выбрав воображаемого героя, в воображаемом месте, где все работает лучше, чем здесь у нас, в Соединенных Штатах.
Частично, конечно, это была попытка детально обрисовать практические аспекты взгляда на будущее, которое я исследую на этом блоге уже довольно давно. Большинство людей в сегодняшнем индустриальном обществе верят, или думают, что верят, в прогресс: они верят, что человеческая история обязательно должна неуклонно двигаться от худшего к лучшему. Сегодня эта вера в прогресс чаще всего связывается с растущим усложнением технологий, и мы видим веру в неизбежное стар-трековое будущее, которое должно придти несмотря на несчастные, вечно ухудшающиеся условия жизни.
Вера не имеет ничего общего с фактами. Если вам нужны доказательства, вы можете понаблюдать, как люди реагируют на технологические ляпсусы. Многие из нас сегодня хорошо знают, что после «апгрейда» каждая программа приобретает больше сбоев и меньше полезных функций, чем та, которую она заменила, и каждый “новый и улучшенный” продукт, настойчиво продвигаемый массмедиа, сделан более небрежно, с ворохом нежелательных побочных эффектов, и в целом менее удовлетворительный, чем предыдущий. Несмотря на эту реальность, многие продолжают настаивать, что нас ожидает рай, напичканный совершенными машинами. Тот факт, что технологические ляпсусы могут быть не просто случайным ямками на пути в техноутопию — что они могут говорить нам нечто важное, о чем мы не хотим слышать - пока не вошло в сознание нашего общества.
Так уж получается, что во многих случаях, более старые, простые и грубые технологии работают лучше, быстрее достигают нужных результатов, и имеют меньше негативных побочных эффектов, чем их современные хайтековые эквиваленты. После исследования того, как распадается современный миф о прогрессе в серии моих постов, составивших книгу "После прогресса: разум и религия на закате индустриальной эпохи", и еще года работы над более прагматичными постами, которые в будущем должны составить книгу с рабочим названием "Ретро-будущее", я решил, что наилучший способ продолжить исследование, это вообразить общество, в котором люди заметили ухудшение свойств технологий и соответственно подстроили свою политику. Это было рождение Ретротопии: попытки показать с помощью ряда рассказов намеренную технологическую регрессию, принятую в качестве политики обществом, возвращающегося не в пещеры – а совсем наоборот, к тому, что по настоящему работает.
Форма, которую получило данное исследования, на самом деле, отражала во многих отношениях более раннее исследование, предпринятое Эрнестом Калленбахом в его Экотопии. Я не знаю, сколько моих читателей отдают себе отчет, насколько драматическим поворотом во всей утопической литературе был написанный Калленбахом рассказ. Начиная с романа Томаса Мора «Утопия», давшим имя этому жанру, начинается поток утопической литературы, построенной на контрасте между миром, который есть, и который воображает автор, без какой-либо связи между ними, но дающий интересную перспективу. В моровской Утопии критиковалась Англия времен правления Генри VIII, но не было ни намека на то, что Англия может со временем превратиться в Утопию, причем все последующие утопии следовали моровскому видению.
С Уильямом Моррисом, ситуация с утопией начала меняться. Моррис был социалистом, и поэтому свято верил, что мир действительно способен превратиться в нечто гораздо лучшее, чем он есть; на высоте своей веры в социализм он написал утопический рассказ "Новости ниоткуда", в котором показана будущая Англия, пришедшая на смену викторианскому капитализму, отправленному в сточную канаву истории. (Позже, на страницах потрясающего фантастического романа "Колодец в конце мира" он проводит тонкую, но убедительную критику ранее превозносимых им социалистических взглядов — социализм представлен им в ужасной символической форме Сухого Дерева — но это тема для другой статьи.)
Книга "Новости ниоткуда" во времена Морриса была вызывающей, и не в последнюю очередь из-за того, что Моррис представлял себе социалистическое будущее зеленым, аграрным и совершенно свободным от механизированного человечества - последнее играло большую роль в марксизме в его время, да и в наше. И все-таки, ниточка, связывающая утопию Морриса с его настоящим, была тонка. Его история происходила в далеком будущем, и Моррис легко перешел от темных сатанинских мельниц викторианской Англии к зеленым ландшафтам своей воображаемой социалистической Англии.
Калленбах взял у Морриса утопический жанр и придал ему совершенно новую форму. Экотопия отстояла от настоящего всего на четверть века. В романе, штаты Вашингтон и Орегон, и две трети северной Калифорнии, отходят от Соединенных Штатов в 1980 г, и гость — журналист Уильям Вестон - приезжает из усеченных Соединенных Штатов - в республику в 1999 г. За девятнадцать лет, прошедших с момента независимости и первым визитом Вестона, возникшее новое государство Экотопия полностью изменила свой облик и стала Всемирным каталогом Земли, приняв технологии, обычаи и мировоззрение, о которых мечтали эко-радикалы Сан-Франциско в 1970-х гг.
Это в самом деле tour de force. Влияние Экотопии остается по сей день. Когда вы спрашиваете людей с левого конца политического спектра, какое идеальное будущее они себе представляют, неизменно возникают ветротурбины, солнечные панели, органические фермы, и добровольно принимаемые социальные установки авангарда Сан-Франциско 1975 года. Во время написания моей Ретротопии, некоторые из моих читателей считали, что я должен обязательно использовать коллективный труд и вставить тот или иной аспект Экотопии в свой рассказ. Они обижались, когда я этого не делал; мне было ясно, что для многих Экотопия остается единственной альтернативой для статус-кво.
Чуть позже я остановлюсь подробнее на этом. А сейчас я хочу поговорить о том, почему меня не устраивала слегка подправленная ретро-версия Экотопии. Написать ее мне было бы легче, и честно говоря, веселее. Я представлял себе рассказ, в котором некто переносится благодаря научно-техническому волшебству из нашего мира в альтернативную Америку, в которой Рональд Рейган проигрывает выборы 1980 г, ядерный реактор Три-Майл Айленд взрывается наподобие Фукушима Даичи, десятки тысяч людей гибнут, а Соединенные Штаты, соответственно, дрейфуют в направлении устойчивого зеленого будущего. Когда-нибудь я может быть напишу эту историю, но на этот раз я выбрал нечто иное.
Частично, потому, что, конечно, Эрнест Калленбах уже написал ее сорок лет назад. Частично, потому, что не все предположения, высказанные в Экотопии, прошли проверку временем. К большому сожалению стало ясно, что возобновляемые источники энергии, несмотря на всю их важность и необходимость, не могут просто встать и заменить ископаемое топливо; после исчерпания ископаемого топлива потребуются громадные перемены в том, как мы используем энергию; мы должны будем решать проблемы ее концентрации и доступности, ее количества, и довольствоваться энергией, приходящей от солнца, воды, ветра и мускулов. Также стало ясно, к сожалению или радости, что понятия, которые по мнению интеллектуалов Саусалито [1] должны были спасти мир в 1970-х — коммунальная жизнь, пансексуальность и т.п.— приводили к неприятным побочным эффектам, которые никто сначала не замечал, но которые оказались не такими освобождающими и трансформативными, какими их представляли.
Экотопия провалилась также из-за просчетов современной либеральной мысли. Первый просчет заключался в уверенности, что совершенное общество достигается, если устранить различие в идеях и мнениях, и сделать так, чтобы все верили в то, во что верит богатая либеральная интеллигенция. Поэтому я вставил противоречия между консервативными и реставрационными блоками в свою историю. Я также вставил постоянные ссылки на религиозные различия — так, у меня есть люди, которые избираются в Озерной республике и после избрания дают клятву со словами “Помоги мне, Иисус, мой Спаситель,” и есть военные, которые каждое воскресенье проводят в греческой православной церкви, и есть политики, которые собираются на Ассамблею атеистов.
Второй просчет, который следует из первого, это вера в то, что, поскольку вы не можете заставить “этих людей” принять ваши идеи и мнения, наилучший выход - это закрыться в непроницаемой камере, откуда исключены все неприемлемые взгляды. В Экотопии предполагается, что Соединенные Штаты и как следствие все остальные в мире страны, неисправимы; поэтому государство Экотопия забаррикадировалось в собственных границах, и тихо радуется своей зеленой и веселой жизнью. Кульминационный момент во всей истории наступает, когда Уильям Вестон решает остаться в Экотопии вместе с другими хорошими людьми. (Между прочим, у него была жена дома, в США, которую он променял на хипповую девушку из Сан-Франциско; но что по этому поводу подумала его "экс" не сообщается.)
Мы обсудим эти промахи в будущих постах, и не только потому, что они оказывают значительное влияние на современную политику, в особенности (но не только) в Соединенных Штатах. Здесь я хотел бы выразить точку зрения на то, как все-таки глубоко укоренилось самомнение либеральных политиков по отношению к людям. Я думаю здесь об еще одной сильной и проблематичной с точки зрения морали работе той же поры – захватывающей истории Урсулы К. ЛеГуин "Уходящие из Омеласа" [2]. Фабула истории такова, что в замечательном городе Омеласе его великолепие зависит от принуждения к страданию одного беззащитного ребенка; время от времени люди начинают нервничать по этому поводу и в конце концов некоторые не выдерживают и покидают город. Она поразительно хорошо написана, но не отвечает на критически важный вопрос: изменяют ли ситуацию в городе уходящие, чувствуют ли они себя морально выше?
Это была одна из причин, почему в заключительной Ретротопии не говорится о том, что Питер Карр выбрасывает свой паспорт и переезжает с Мелани Бержер на новое место. Напротив, он возвращается домой, в Атлантическую республику, с намерением попытаться направить свою страну в направлении Озерной Республики, хорошо понимая, что все может закончится провалом. Последняя сцена у меня была задумана с самого начала, частично как намеренный отход от Экотопии, частично из-за того, что такой прыжок в неизвестное мне кажется более уместным, чем наше сегодняшнее положение. Мы не более Карра знаем, какое будущее скрывается за облаками.
Конечно главное отличие между Экотопией и Ретротопией в том, что в моем рассказе я исследую совершенно отличный от Калленбаха подход к будущему. Он пытался предложить новое, авангардное будущее, по последнему слову техники – имея ввиду следующую большую волну прогресса 1970-х, перед тем, как пришел шизоидный отход в кибернетическую Неверлэнд 1980-х. Я же пытаюсь исследовать возможность возвращения к тому, что работало, и считаю это лучшей идеей, чем погружаться в фантазии, ведущие туда, куда ни один нормальный человек не пойдет. Он говорил об инновациях, я же говорю о ретровации: стратегии использования прошлого как ресурса для решения проблем настоящего.
Ретровация представляется совершенно немыслимой в современном индустриальном обществе. В настоящий момент это означает переход от совершенно немыслимой к совершенно непроизносимой ереси — поэтому я придумал для нее еще один термин, "ересь технологического выбора" [3] — но многие люди все еще не понимают, о чем идет речь. Когда я предлагал стимпанк-технологию [4] как модель для будущего, я неизбежно сталкивался с потоком комментариев, в которых люди настаивали, что не может быть викторианской технологии без детского труда и притеснения женщин — и конечно, когда я писал свою Ретротопию, некоторые читатели предполагали как само собой разумеющимся, что в Озерной республике управляют каждым аспектом жизни, поэтому не разрешается иметь ничего такого, что выходило бы за рамки технологической культуры 1830 года.
Не так. Слово, которое я изобрел в качестве стратегии, ретровация, образовано из сочетания “ретро” + “инновация,” но также и “re-trove-ation,” т.е., вновь найденное, вновь обнаруженное: это активный процесс поиска с помощью многих опций, которые предоставляет прошлое, а не пассивное принятие некоего законченного пакета. Это стратегия, которой придерживается Озерная республика в моем повествовании, и те из моих читателей, которые хорошо себя чувствуют в истории и ее закоулках, могут с удовольствием поразмышлять над источниками, из которых я подчерпнул детали жизни в Ретротопии. Риторика прогресса, напротив, отвергает эту возможность, использует сомнительную логику, которая сворачивает “прошлое” в некую кучу, и настаивает на том, что его надо брать целиком, причем выделяет из него наихудшее.
Я уже потерял счет числу откликов, в которых мне говорили, что отвергать последнюю новейшую блестящую технологию в угоду старой, значит приветствовать детскую смертность, или рабство, или жизнь в пещерах, или того хуже. Иногда я сочинял для своего удовольствия «обратные логические утверждения», например — “если вы не используете свой мобильный телефон, значит вы выступаете за возвращение устойчивого глобального климата!”— или доводил их до некоего абсурда— “если вы предпочитаете поезд самолету, то с таким же успехом вы могли бы начать Пунические войны!” В любом случае, ясно, что я имею в виду глупость, которую высказывают поклонники прогресса, а именно требование того, чтобы прошлое, или настоящее, или будущее, были неким законченным пакетом «все или ничего».
И возвращаясь снова к моему рассказу, я показываю, что сексуальное поведение в Озерной республике не соответствуют тому, как люди вели себя в прошлом— или, если быть точнее, не соответствуют тем мифам, которые распространяются некоторыми псевдоконсерваторами. Так, например, индустриальный магнат Джанис Миккельсон – женатая на прекрасной лесбиянке. Питер Карр встречается с двумя молодыми, только что поженившимися людьми, едущими в свадебное путешествие, а Питер и Мелани после обеда и оперы, оказываются у нее в постели. Я понимаю, что некоторые мои консервативные читатели могут чувствовать себя неловко, но я оставил эти отношения по двум причинам.
С одной стороны, будучи умеренным консерватором в духе Берка, я не вижу абсолютно никаких оправданий для наложения юридических запретов на то, что делают взрослые по обоюдному согласию у себя в спальнях, или на публичную сферу, относящуюся к выдаче брачных свидетельств — и, в конце концов, это моя утопия и что хочу, то и делаю. С другой стороны, я вставил набожных людей в свой рассказ для того, чтобы подразнить доктринеров-либералов, выступающих против традиционных религиозных учений, и я вставил женатых геев и лесбиянок в рассказ, чтобы подразнить современных доктринеров-консерваторов. В обоих случаях, я надеялся, что моя Озерная республика и ее политика ретровации, с разнообразием идей и образов жизни, не будет воспринята как “отсталая,” или, напротив, как “продвинутая,” но как существующая вне направлений — идущая в направлении, которое не определяется в терминах мономаниакальных линейных фиксаций поклонников прогресса.
И конечно же, это главный пункт, который я надеялся читатели вынесут из рассказа. В центре большинства современных неразрешимых проблем лежит вера в то, что человеческая история - это прямая линия, без ответвлений и поворотов, ведущая вперед и вперед, из пещер к звездам, и что каждый программный апгрейд, каждый новый и улучшенный продукт на полках, каждый прыжок “вперед” —превозносимый маркетологами и политиками— должен приводить к воображаемому будущему.
Я думаю, что эта слепая и расходящаяся по швам вера – главная причина того, почему сегодня люди представляют будущее, если не в виде Экотопии, отрицающей прошлое во всех его проявлениях, то в виде некоторой кошмарной антиутопии. Иногда будущее может представлять собой некий бурлящий котел из научной фантастики. При написании статьи об этом жанре для нового журнала, специализирующегося в научной фантастике и фэнтэзи [5], мне стала ясна —и не в первый раз— неспособность научной фантастики представить будущее, отличное от прямой экстраполяции настоящего, от переработки прошлого под копирку или от преставления его в виде дымящегося пустыря.
Не в таком уж далеком прошлом авторы-фантасты представляли будущее, радикально отличающееся от настоящего, как, скажем, настоящее отличается от майя, но сегодня таких сюжетов почти нет. И я думаю, что это не случайно. Заимствуя метафору из Ретротопии, если вы приехали в тупик и ваш бампер уткнулся в стену, единственный путь вперед – это сдать назад — но если идеологи вашего общества уверяют, что «сдать назад» это возвращение к ужасному прошлому, вы сидите, бесполезно нажимая на газ, и видите, как стрелка уровня топлива сползает вниз; неудивительно, что через некоторое время идея выбраться становиться нереальной.
Другие варианты будущего возможны. Ретротопия – не единственная опция, хотя должен заметить, что для меня она наиболее приятна, а ретровация – не единственный инструмент, позволяющий выбраться из тупика, хотя я подозреваю, что он окажется наиболее полезным из всего набора инструментов. Но время покажет —и если мой рассказ расстроил кого-то из читателей и заставил искать свой вариант, я буду только рад.
Примечания
1.Пригород Сан-Франциско.
2.http://www.proza.ru/2016/09/26/1965 (Мой перевод)
4. Стимпанк – нео-викторианская технология (паровых машин), обычно представляемая как ретро-футуристическая технология 19-го века, определяющая культуру, архитектуру и искусство. Подобная технология использовалась в романах Г. Дж. Уэллса и Жюля Верна.
5. http://www.mythicmag.com/