Кому нужна третья половинка? Всё есть у человека, и даже много лишнего. Ищем не для того, чтобы взять, а для того, чтобы поделиться.
Должна быть в облачке светлая изнанка, а в празднике - мистическая подкладка. Нашим далёким предкам и в голову не приходило праздновать годовщину битвы при Фермопилах, или, к примеру, дату начала первого консульства Юлия Цезаря. А мы? 23 февраля, 7 ноября, 8 марта - какое содержание, изнанка-подкладка, в этих "красных днях календаря"? Кроме цвета, нет в них ничего, способного дать человеку повод для размышлений. Конечно, в первомайских колоннах особенно не поразмышляешь...
Сегодняшний (19 августа) праздник даёт такой повод. Любой из нас может (должен?) преобразиться. Не за счёт карьерных успехов, тягания железа в зале и глотания химии дома, смертоубийства на поле боя или поэтических изысков в мягкой (твёрдой) обложке. Взойдя на гору. Какую, и как на неё взойти, что нужно делать для этого, а что не нужно, вот здесь уже и начинается та мистика, о которой я говорил. Моя, личная. Потому что не колонной, а один, запинаясь и блудя, я туда иду. Помощь есть. Вот, праздник и есть помощь. В праздник поработать - это же так по-нашему. За дело, товарищи! Мы не чужие на этом празднике, в отличие от 23 февраля или годовщины битвы на Куликовом поле.
Невидимой сетью держат нас духовные праздники. Весь год. Мы этого не чувствуем и не видим, пробегаем лёгкой стопой куда-то, куда и не надо бы, к вещам, внешне более понятным, но пустым и в конечном итоге бесполезным. Вверх идут медленным шагом, внимая, и если ты на этом пути подашь руку кому-то, то - нет, не перескочишь через "ступеньку", а просто - на одну секунду преобразишься, и - дальше...
Духовное и душевное звучат похоже, как родственники, ведь папа у них один. Но душа на скрипочке, а дух над бездной. Человек тоже бездна, глянул сам в себя - и сразу назад, не подходи, а то акт творения, не ровён час, накличешь. Чтобы не упасть навсегда, человеку духовное общение требуется и духовная общность. Это большая редкость. Без этого прочных отношений не будет, будут - приятные, вот здесь и душевность твоя пригодится. На берегу две берёзы стоят, а по сути одна: просто, два ствола растут из одного корня. Один ствол облюбовали бабочки - так и облепили, сидят пуговицами, сияют. А второй пустой. К нему не идут. Почему? Вот они, душа и дух. Первая нараспашку, второй над бездной. Или в пустыне. В пустыне дьявол донимал: а ну - обрати камни в хлеб, спародируй творение повторением... Дух унимает душу: сиди, молчи - дьявол! Нет, и в пустыне хорошо. Но бабочки не летят. Мягкая игрушка на полке стоит, молчит, наговорилась... Гости придут - залюбуются. Но только я, я один, пыль смахну рукой и на место поставлю на старое. Душевное - оно мягкое, житейское. Дух над бездной летает, летает, лета... а не натворить бы...
Жизнь старается вывести человека из себя. И в конце ей это удаётся.
Есть вещи, существующие в единственном числе. Таковы, например, Бог и человек. Человек - это всегда единственное число, изначально: "И сотворил Бог человека..." (Бытие, глава 1). Люди - это уже совсем другое. Люди - как утки: одна утка, две, три, сто уток - это всё утки. А человек создан один. Не в лексическом и грамматическом, а в семантическом плане. Как же в таком случае: "...мужчину и женщину сотворил их" (там же)? Но двойка - ещё единица. Три - уже люди, а два - один человек: "...и прилепится к жене своей; и будут одна плоть" (Бытие, глава 2).
Мы читаем невнимательно. В Откровении говорится: "Я есмь Первый и Последний" (1-17). Если вдуматься, то "Первый и Последний" означает "Единственный". Такое прочтение делает весь последующий дискурс о Троице бессмысленным недоразумением.
Мы нищие без нашей памяти ("paupers", not "beggars"). Память финансирует нас из того же кошелька, который мы пополняем в течение всей жизни. Всем, чем мы будем, мы всецело обязаны тому, чем мы были, но ровно в той степени, в которой помним.
Стоит забыть внести последние буквы пароля доступа - две или даже одну - и мы не сумеем войти. Только до конца прожитая жизнь открывает доступ к неизвестному будущему, какой бы заманчивой не представлялась возможность "перескочить" через необходимый кусок пути и сразу получить желаемое.
Чтобы поймать, женщина раздвигает колени... подметил Марк Твен в "Приключениях Гекльберри Финна" (детская, между прочим, книга).
Страх и ужас, порок и разврат, будучи доведены до самых крайних, абсолютных значений, одни только освобождают человека, - полностью, до кожи,- от цепей рассудка, стыда, совести, и низводят его до начальных величин бытия, до того самого первого дня, когда человек не имел ещё над собою спасительный щит памяти многих и многих поколений, а был просто зубастая тварь, сравнительно слабая, трусливая, подлая, - зверь развращённый, выродившийся медведь без косточки в пенисе...
Человек вышел из этого состояния, надстраивая над собой и выше скинию, живущее в которой ему неизвестно, но власть которого человек признаёт как высшую и сильнейшую своей и любой власти на земле. Эта благая власть сообщает живым понятие о жизни, выходящей за пределы существования и смерти, жизни, которая продолжается в форме неизвестной и неявной, но имеющей в себе то же, что в скинии. Зов постоянно звучит и ведёт человека из пещеры на свет, так же, как это было в самом начале, но страх и порок возвращают человека в землю призраком свободы, которая есть смерть и обман чувств и ума.
В природе есть ум и душа, родственные человеку. То, чего ему приходится достигать трудом, разлито от века в молчании лесов и вод, в полуночных путях звёзд и в шёпоте подземных источников. Храни себя от всего, чего нет в природе - вот спасительный путь ума и души.
А всё-таки хорошо, что есть они - люди, которые желают, со всем пылом отошедшей молодости, исправить ошибки натуры и обычай, и спасти рыбок от страданий в воде. Того же хотел герой М. Зощенко. Только он был мал и наивен, этакий Чук-и-Гек. А наши филантропы (?) постарше будут. И дело их непростое...
Ведь, рыбок тянет обратно в воду. Страдать. Он терпел - и нам велел. Вот, другой писатель и вице-губернатор. Порадовал ведь. Создал образ мещанина вечно пьяного. Как ты его ни трактуй, по закону ли, по беспределу, мещанин надерётся и в безобразие придёт. Вечный тип. Агасфер, своего рода. "Неизменный мещанин Прохоров".
Вода - она формы не имеет. Образом не связана. Стремимся в воду - а зовут в пустыню, ходить 40 лет по кругу. Не-е... Я мещанин. Я должен в безобразие прийти. Но ты - зови, зови меня. Я - слушающий. Я - неизменный.
То, что происходит "до холстов", на холсты не попадает. Попадает то, что происходит здесь и сейчас, на холстах. Поэтому, не стоит искать в тексте "сообщение", рассказ о событиях: текст - это всегда холст. Реальный опыт и средства передачи опыта принципиально различны, и было бы ошибкой путать одно с другими, а именно эту ошибку и совершает читатель, подчёркиваю: любой читатель. Передача опыта происходит в разных формах, и неадекватность опыта средствам "изображения" лучше всего видна на примере музыки: разнообразно организованный шум не несёт никакого содержания, это не сообщение - это сигнал, или знак, паузы играют в нём такую же значимую роль, как и сами звуки. Транспонировать "чувство" в "мысль" - это и значит создать текст, - процесс метафизический... Как сказал умный Бродский, наличие метафизики - вот что отличает литературу от беллетристики. В этом смысле мои тексты точно не беллетристика, хотя и не литература тоже. Я не хочу ничего "показывать" и "рассказывать", моё дело - организовать паузы правильным образом. Чёрное - это ноты, белое - это музыка (не помню, чьё, - какой-то композитор...). Играйте, пойте, аранжируйте сами, но не вмешивайте автора: автор - это холст.
Things begin and end with an itch.
If people could see God, they wouldn't believe what they see. And they don't.
A truth cannot be accepted, or discarded, by popular vote. So, I'd rather be with the poll-losers. It may be wiser to keep to the underdogs, and get the most of it, free. Life is what happens way down under, as viewed from above. That is just a truth.
Человек содержит в себе причину и условие своего существования, а также повод к его прекращению. Если разрезать яблоко, то увидишь множество маленьких, непохожих на яблоко семечек. Каждое из них есть дерево яблоня и будущие плоды. Это проекция будущего в настоящем. Разница в том, что проекция человека не поддаётся наблюдению.
Семён Франк вслед за Николаем Кузанским польстил человеческой ограниченности, когда сказал, что назвав вечность, человек тем самым уже постиг вечность. Назвать - значит ограничить. Ограничив вечность, или бесконечность, или бессмертие, мы тем самым ограничили их, а это ограничение вступает в противоречие с самой сущностью умонепостигаемых вещей и явлений. Семечки вечности находятся в человеке, но он не может их ограничить.
В основе всего лежат числа. Если матрица существует, то она выглядит как таблица, заполненная числами, меняющаяся во времени и неизменная в пространстве. Числа вступают в отношения с другими числами, далёкими и близкими, и эти отношения образуют матрицу реальности. Невозможно "остановить мгновенье", невозможно охватить всё в целом и всё как сумму частей. Как невозможно остановить жизнь, чтобы разглядеть её под микроскопом. Остановленное уже не существует, ответ не имеет значения, потому что не имеет отношения к вопросу, заданному в других условиях и фактически другим человеком.
Наше знание конечно. Но путь к нему бесконечен.
Парадоксальным образом, в мире трансфинитных и трансдефинитных объектов человек находит для себя то, чего бывает лишён в обычной жизни: любовь понимающую. Бог по определению "понимает", Он "принимает" - без оговорок, таким, какой есть, лишь бы верил... Такой же понимающей, мудрой любви мы ждём и здесь, и любовь "та" и "эта" не раздельно существуют, но какими-то своими незримыми "рукавами", словно под снегом ручьи, встречаются и переливаются, одна в другую.
Что на ботинки пялишься, товарищ? На лицо посмотри! Пиджак, брюки - это всё на лице. Ноги тоже. Они устали, они топтали. Дотаптываем лицом.
Путы, долгом именуемые, привязанности, ставшие обязанностью, все берут начало в признании собственной ценности человека для других людей. От этого следует освободиться. Напротив, должно сказать себе: моя личность не имеет никакой ценности ни для кого; мои мнения не уважают; суждения - не признают; мои заслуги забыты, как не бывшие... И как же хорошо! Стань ангелом, вестником, - сперва - существом огненным, а затем, когда догорит всё, обретёшь тело невесомое, прозрачное, - безграничное, бесконечное, - тело пустоты.
Один неглупый человек позапрошлого века скептически оценил "европейские приобретения" России (кстати, началось наше "окно в Европу" не при Петре, а значительно раньше; вклад "и академика, и героя..." начали раздувать при Екатерине), назвав их поверхностными ("Философические письма"). За это был официально объявлен сумасшедшим, известие о том ему привёз полицейский чин (вот они, европейские традиции!). Речь о Чаадаеве, разумеется. Пётр Яковлевич вообще отрицал причастность России мировому процессу. Да он и Москву-то именовал не иначе как "Некрополис", город мёртвых... очень точное название. А вся страна, мол, есть система иерархического рабства... Так что, блоковское "скиф и азиат", на мой взгляд, больше подходит русскому человеку, а в последнее время, так даже и визуально соответствует.
А вот философ Бибихин (был такой) оригинально объяснил наше презрение к "нормальной" жизни. Русский человек, пишет он, знает, что всё равно на земле царство небесное невозможно (а на меньшее мы не согласны!) во всей его полноте ("Я бы взял частями, но мне нужно сразу"), и потому - не стоит и стараться, время впустую тратить. Отсюда и "свобода быта", столь изумляющая иностранцев. И терпимое отношение к греху (заимообразно: терпи мое - терплю твое), ибо - кто же без греха? Все грешны, поэтому нечего тут... Господь рассудит... потом. А мы пока тут как-нибудь, с краю, попросту. Что-то в этом есть.
Человек имеет право на ошибку. Он должен иметь полную возможность ошибаться и совершать неверные шаги, если он того захочет. Ошибки очерчивают, пусть приблизительно, границы его ограниченности, его посредственности. Это сигнальные фонари зоны: дальше - не можешь! А вот смогу! И пусть пытается. Нельзя преследовать за ошибки, наказывать. Недопустимо запрещать человеку. Запрет и есть проявление той самодовольной ограниченности, которая всем присуща, - вот единственная ошибка, которую я бы запретил: запрещать... Сегодняшняя ошибка - быть может, знак дня завтрашнего, примета нового, неизвестного и пока непривычного, а потому представляется ошибочной и ненужной. А иначе, до сих пор плясали бы у дерева. В голом виде.
Пересмотрел "Калину красную". Ну, невозможно же. Наигрыш сплошной и перебор. Органично выглядят в этом спектакле (любительском) только плохие актёры. Хорошие актёры в силу своей (профессиональной) естественности не вписываются в игру и кажутся неестественными. Сцена, говаривал булгаковский персонаж и актёр, имеет свои законы. В итоге - какой-то странный танец на пуантах в сапогах и с надрывом, то есть взаболь. Но при этом - какая-то сила во всём, какая-то трансреальность и метафизическая правда, - не правда жизни, а правда чего-то большего, чем роль и текст, не мною написанный. Да, так всё и есть: в сапогах и на пуантах, и до третьих петухов, и рвём страсть в клочья, и рвём текстуру чужой роли в вечном поиске своей. А своей нет. И не будет. Нет такой роли: человек. Автору что, он-то своё отплясал. А я ещё нет.
24 сентября 2016 г.