Сверкающее стеклом и металлом беломраморное здание обкома за спиной Прекрасной Дамы втягивало в себя утреннею порцию живых существ, энергичных, бодрых, добротных. Короче говоря, своих в доску. Было их много, даже в столь обширном помещении отдельные кабинеты были, увы, далеко не у всех. Стол к столу стояла современная мебель для деловых людей, ковры в коридорах приглушали шаги, создавая некую интимность. Чужие сюда ходили редко, все чаще в приемные часы, и входили они по-другому, робкие, осторожные, с оглядкой что ли. А что же, просители ведь были граждане посторонние.
В основном же, работники сих, почти горних сфер, были заняты бумагами, входящими и исходящими, инструкциями и приказами, указаниями и рекомендациями. Изрядно побродив по кабинетам, обрастая подробностями, как призрак мясом, бумаги размножались и обильным дождем выпадали на подведомственные территории, приказывая и грозя, казня и милуя.
И все шло таким образом столь длительное время, что все забыли о начале и не задумывались о конце. да вовсе и не вспоминали дневавшие здесь граждане ни о каком конце. Истертые ковры исправно заменялись новыми. Сотрудники тоже, буфет был отменный, бумаг много, думать некогда.
Нет, обсуждали здесь и прошлое, и перспективы, и летающие тарелки. Но все эти споры были не реальнее миража и тех же пришельцев, несмотря на горячий темперамент многих спорящих, по причине весьма банальной: никто из них не верил в то, о чем он говорил.
Но все поменялось в один тусклый осенний день, когда туман, липкий и противный, укутал статую Прекрасной Дамы и ее очертания едва угадывались в нем. До обеда все шло обычным путем. Только сонные все какие-то были, да ведь осенью это частенько случается. А после обеда уселись все уютненько, достали свои папки, с никому ненужными, кроме их авторов бумагами, и приготовились подремать маленько. Но что-то поменялось вокруг. Повеял то ли ветерок, то ли сквознячок, появился какой-то тревожный забытый запах, но который узнали все сразу, иногда мучительно напрягая память. Это был запах Работы, здоровый, потный и веселый. Он будоражил. Он призывал. А потом раздалась что-то мелодичное, манкое, мелодия не мелодия, колокольчик не колокольчик, капель не капель. И перед каждым, каждым! обладателем-обладательнецей кресла в сем доме обетованном появились холсты, нитки, иголки, пяльцы, рисунки. И руки, повинуясь кому-то или чему-то, брали все это и вышивали крестом узоры. Ласкающие глаз сочетания цветов плавно вытекали из-под пухлых, неловких, ленивых рук. "Ведь, не умел я никогда вышивать", - отчаянно думала голова, а руки шили. Прямо сеанс Кашпировского, да и только. И в это время никто никого не видел, ни на кого и ни на что не обращал внимания, то есть на все то, что не касалось Дела.
А в 17.00, за 10 минут до окончания рабочего дня все исчезало. Все встряхивались, лихорадочно пролистывали свою папочку, ставили ее в шкаф, и разъезжались по домам.
И повторялось это изо дня в день, и все привыкли, но опять таки, никому не говорили об этом. А посетители, во второй половине дня почему-то перестали приходить. Неизвестно, знали об этом жители города или нет, но в городе открывались худсалоны, со множеством прекрасных вышивок, с изобилием блуз, скатертей, белья. Даже из других городов приезжали люди в эти салоны специально за оригинальными прекрасными подарками. Да, почему-то все сотрудники беломраморного дома полюбили эти худсалоны. Но старались ходить в них по одному. И каждый, подолгу рассматривал вышивки, особенно некоторые. И в их душах пробуждалась вполне человеческое удовлетворение от вида хорошо сработанной вещи. И человеческая же гордость за себя. Хотя, они и не понимали, чем они собственно, гордятся, ибо забывали все с ними случившееся сразу, и на все неурочное время.
А если бы вспомнили?
1990 г.