Это было в далёкой юности. Я много читала и по литературе была признанной отличницей. Наверное, поэтому меня пригласили в школьный литературный кружок, где все упражнялись в декламации и принимали участие в небольших спектаклях, которые один-два раза в год ставили на школьной сцене.
Мне там очень нравилось и очень хотелось проявить свои способности к перевоплощениям в образах, которыми так восхищались мои близкие на домашних просмотрах. Дома я сыграла множество ролей. Играя сама для себя, я легко переносилась в новые для себя состояния и пыталась их прожить, рождая какие-то чувственные и пафосные слова, в основном заимствованные из книг и фильмов. Тогда я ещё не понимала, что временами всплывавшая память подсознания выдавала очень искренние эмоции из прожитых ранее жизней, и это делало мои выступления живыми и неожиданными.
Мы ставили отрывок из пьесы Розова, и мне досталась роль матери. Конечно, я завидовала тем, кто играл, как я для себя решила, более интересные роли. Но моя небольшая полнота и, как мне тогда казалось, некрасивое лицо уготовили мне эту роль. Я понимала своим юношеским восприятием, что все будут восхищаться другими актёрами, их ролями, и на репетициях не блистала особым успехом перевоплощения. Но роль матери никто не хотел играть, и меня всё же утвердили в ней.
К тому времени у меня было много опытов чтения стихов и пения со сцены. Если я очень хотела понравиться всем, произвести впечатление своим выступлением, то часто выступала блекло и неубедительно. Как всегда входила не в ту тональность и с превеликим трудом через собственное упорство пыталась всё-таки закончить выступление до конца. Но понимала всем своим естеством, что я провалилась, что-то помешало мне проявить свои способности, которые, я знала, во мне есть. А иногда эти выступления были блистательными и запоминающимися.
И вот настал день премьеры. Мой выход на сцену. Я сильно волнуюсь из-за лёгкого шума в зрительном зале, где сидят ученики с родителями, учителя и множество приглашённых гостей, и судорожно пытаюсь вспомнить слова своей роли. Мой выход на сцену был словно затяжной прыжок в пропасть, и это ощущение полёта выбило из моей головы все мысли: она была абсолютно пустой. Я молчала, зал затих, словно помогая мне войти в мою роль. И я вошла в это переживание матери, и прожила то, что было запечатлено в моём подсознании как опыт жизни. Я жила в этом образе на сцене со слезами на глазах, с растерянностью от того, что сын становится взрослым, что из няньки-диктатора я превращаюсь в слабую женщину, хватающуюся за последнюю соломинку надежды – не потерять в новом для меня человеке сына.
Когда сцена закончилась, зал сначала молчал в какой-то заворожённой тишине, а потом взорвался овациями. Потом ещё долго учителя перед всем классом и наедине со мной говорили о моём успехе и таланте артистки, который надо развивать. Но старший брат категорически возразил, сказав, что богемная жизнь не для меня. И я его не ослушалась.
Именно после этого дебюта во мне возникла ещё не совсем оформившаяся в юношеском восприятии мысль, что дело не в той роли, которая тебе дана, а в том как ты её играешь. Все мы в этой жизни играем. Но уровень этой игры у всех разный. И жизнь всегда показывала, что если я в любой данной мне роли руководствовалась желанием покрасоваться, произвести фурор, доказать всем, что я умница и талантливо-гениальна, то у меня ничего не получалось. Я терпела фиаско. Но если я не думала об этом, если мои действия были спонтанными, и страх быть непризнанной не руководил мной, то всё неожиданно складывалось лучшим образом для меня же. Уровень моей Игры возрастал, а я обретала качества актёра, режиссёра и постановщика Игры-Жизни одновременно.